Отпущенная

Она пила мужское внимание как подслащённый яд: густое, тягучее, как сироп в прозрачном бокале, что согревает язык и оставляет лёд в груди.
Их улыбки блистали, словно вывески на пустой улице: много света, а за витриной пусто — срок годности обещаний давно истёк, остались лишь выцветшие наклейки и ржавые рамки.
Стоило взгляду перескочить к другой, и в её груди возникала пустота, точная как вырезанный шаблон — место, где когда-то тлело тепло, теперь застелено бумагой.
Сердце сжималось не просто как выжатый платок, а как тряпка, отжатая до последней капли: тёмное, тяжёлое, с привкусом давности.
Мужчины любили фейерверки — вспышки, как брызги на чёрной воде.
Салюты, что осыпают ночь и тут же тают.
Они умели включать гирлянду впечатлений, но не подбрасывали дров в печь.
Искренних обходили стороной, как угольки, на которые никто не смотрит, предпочитая тех, кто умел пускать дым и ставить зеркала — чистая магия пыли в глаза.
Прозрение пришло не как гром, а как рассвет, медленно выталкивающий неон с улиц: мягко, но неотвратимо.
Она отпустила — без драмы, с лёгкостью, будто открыла клетку и выпустила птицу.
Шагнула первой к себе — туда, где любовь начинается с почтительного прикосновения к собственной душе.
Прошло время.
Один из тех, кто когда-то искал эффект, подошёл к ней, вынул из кармана скомканный билет на старый концерт и сказал:
«Я думал о тебе».
Она посмотрела на билет.
На него.
И улыбнулась тихо:
«Я тоже когда-то жила ради шоу. Теперь мне важнее тепло».
Он стоял с бумажкой в руках.
Она — с теплом, что не горит ярко, но остаётся.
Между ними тихо догорали угольки.
Она поднесла к ним щепку — и дым взметнулся вверх, тонкой серебристой ленточкой.
Он уловил запах дерева.
Билет выпал из пальцев и рассыпался, как прошлое, между ними.