Пенка

Дела-дела…
дела – лишь пыль.
Слова? Слова…
хранят нам быль,
а с нею мысль
и нашу жизнь!..

— Послушай, Валентина, ну, зачем тебе это грязное сырое яйцо, — с жаром говорит Колька, крепыш лет восьми отроду, «притулившись» у окна кухни в одном из немногих уцелевших в Верещено доме, — отдай его мне…

Только-только после тысячедневного лихолетья фашистской оккупации оправилась деревушка в Новгородской области. Совсем немного осталось в ней более-менее живых хат, ой немного, лишь те, что в глубинке, в сторонке от площади, трассы стояли. Хотя фронт и стороной прошел, но главный бой за переправу через многоводную Шелонь недалеко у Шимска в пяти верстах от них был. По деревне много техники прошло: бомбили, стреляли, горели. А Дунин-то дом неприметный, за высокой зарослью кустов сирени да сливы спрятавшись, выстоял, их с детьми, тогда пятилетним Коленькой и двухлеткой Валюшкой, в подвале схоронил, спас. Он и теперь неприметный среди выросших вокруг коттеджей, да вил, чуть весной запоздаешь приехать, вся лужайка перед ним прорастает молодыми побегами.
Ничто им не помеха, да и то верно – жизнь продолжается!

…- Какое такое яйцо? — пряча руки за спину, грозно звенит в ответ бойкая чумазая малышка со свежей ссадиной на лбу и перепачканным носом…

И вечно-то её где-то носит, и вечно-то она во всякие истории «вляпывается», от горшка два вершка, а туда же, командует командирша. Мать её, баба Дуня, тридцатилетняя солдатка-вдовушка, бывало, безнадежно махнет рукой, мол, что тут скажешь:
— Векша и есть векша.
Чтоб это значило?..
Теперь уж не спросишь. Известно лишь, что и та в карман за словом не лезет, бывало, чуть что её заденет обидное, сказанное взрослыми, поет в ответ скороговоркой невесть откуда взявшееся:
— Валенька, Валенька, чуть побольше валенка. Какая была Валенька?.. Ма-лень-кая!
К тому времени, за два последних послевоенных года, любознательная шестилетка, а на вид и того меньше, излазила свою деревню, да и не только её, вдоль и поперек: от озера Ильмень в трех километрах от своего дома на юг и до погоста со старыми развалинами церкви в двух километрах на север. Ни в одну историю по ходу своих путешествий попала, прочно войдя в сознание соседей и родственников, коих у неё почитай вся деревня, как главного возмутителя покоя на деревне. Хотя конечно её любили за это, потому как весело с ней, интересно, ведь она у них на деревне Векша — «в каждой бочке затычка», то есть, ничто не упустит, никому спуску не даст, везде «правду матку режет», свою.
Смешно… Потешно…
Ничего не изменилось с тех пор, не мало бед через ту «свою правду» ей досталось, достается, но всё одно … ничего не меняется.
Хорошо!

…- Да, ладно тебе, — миролюбиво тянет Колька, — я ж видел ты из сеней бабы Фени только-только тайком вылезла.
— И что? — хмурит смоляные брови та.
— Как что? – снисходительно улыбается старший, — яйцо значит оттуда умыкнула.
— Неправда, неправда, — звенит возмущенный девчоночий голосёнок на всю избу, да и не только на неё наверно. Так и бросилась бы в атаку на брата, если б не руки спрятанные за спину.
— Да тише ты, — нарочито испуганно заглядывая в окно, шепчет необычно упитанный для послевоенных лет широкоплечий мальчишка, гроза всех местных озорников, — мамка услышит.
— А что ты врешь, мне баба Феня разрешила, — переходя на шепот и, выдавая тем самым себя, сверкает девочка глазами.
— Да я что, я так, просто… подумалось, что сырые яйца ты не любишь, ведь они грязные, противные, в курином помете, — состроив брезгливую гримасу и вроде как безразлично, перечисляет Колька, — к тому ж оно в руках твоих жарких уж испортилось давно, стухло. А я б ради твоего блага мог бы съесть его, у меня всё переварится, ты ж знаешь, а тебе взамен свою половинку пенки с топленого молока отдать.
— Не-ет, — тянет сестрёнка, доставая руки с вожделенным яйцом из-за спины, — хитрый больно какой, обманешь, знаю!.. Не переживай, сварю его, пока мамы нет.
— Да как сваришь-то, бестолочь? – дав от досады сестре подзатыльник и вытаращив глаза, тараторит Колька, — печь со вчерашнего вечера не топлена, мать строго настрого запретила, дров почти не осталось, а на дворе ещё только начало марта. Сказала, сама протопит, когда придет, и готовить станет, незаметно сварить яйцо не получится, отберет.
— Не твоя печаль, — усмехается Валенька, но, подумав, добавляет, — вот если и молоко своё отдашь, тогда…
— Да отдам, отдам, — недовольно машет рукой Колька, — ты ж знаешь, не люблю молоко, просто приходится пить, чтоб сила была тебя, кстати, бедовую из историй вытаскивать…

Что, верно, то верно! Малышка хорошо усвоила преимущество иметь старшего брата, к тому ж действительно крепкого, не по годам сильного, смелого и… безотказного, готового в любой ситуации прийти к ней на выручку. А она чуть, что не по её: и надо, и не надо, тут же кричит его на помощь, разобраться с обидчиками.

— Конечно, не любишь, — смеётся девчушка, не среагировав на тонкие намеки брата об его утренней разборке с соседскими мальчишками, когда те никак не ловились у неё при игре в «жмурки», — за обе щеки в прошлый раз уплетал, один глоточек лишь мне оставил.
— Так то ж в про-шлый раз, тогда у тебя яйца не бы-ло — смешно тянет Николай и, как бы случайно взглянув в окно, липнет к стеклу и испугано вскрикивает, — ой, мамка, мамка идёт, да ещё с бабой Феней, видать к тебе… разбираться.
— Где? Не может быть! Врешь!.. Держи, держи, своё яйцо, — испугано вытаращив темно-зелёные глаза, шепчет та, протягивая свою драгоценную находку и разжимая ладошки, — ешь быстро, но помни молоко и пенка моя, обещал…
Колька, молча, коротким натренированным движением бьет скорлупу об стол и, даже не удосужившись очистить образовавшееся отверстие от скорлупы, одним глотком выпивает всё содержимое яйца.
Валенька от удивления даже рот открыла, как ловко это у него вышло.
— Ой, смотри-ка… назад пошли, — первым опомнившись, говорит парнишка, прижавшись левой щекой к стеклу, якобы заглядывая сквозь него на дорогу, — видать, забыли что.
— Фу-у, слава Богу, — облегченно тянет девчушка и, шумно выдохнув воздух, убегает в комнату к любимой старинной иконе в красном углу соседней комнаты, с которой ей всегда улыбается Пресвятая Дева Мария с Ребенком у сердца примерно её возраста теперь…

Девочка любит смотреть в Её светлые чистые очи, хотя и не понимает этого, не признается, даже теперь, спустя почти три четверти века, ей просто нравилось, как та сдержанно улыбается ей, улыбается всегда, даже тогда, когда Та не довольна ею.
Сколько себя помнит Валентина, икона всегда стояла в том левом углу комнаты их деревенского доме, даже когда немецкий фельдшер жил здесь, а они с мамкой в чулане. Кто знает, может оттого и дом остался целехоньким? Мама, помнится, говорила, что Она, Богоматерь эта её всегда была здесь, в доме, даже тогда, когда его, дома-то этого здесь и вовсе не было. Но то длинная история (читай «Потерянная тетрадь»), очень длинная, старинная.

…- Валь, забирай свою пенку, — кричит довольный Коленька, чем-то негромко громыхнув на кухне, — и молоко своё невкусное в придачу.
— Угу, — весело звенит девчонка и, хитро подмигнув Богоматери, мчит, что есть духу обратно, на кухню. – Где, где оно?
— Где, где, — по-деловому ворчит парень, уходя в сени и чем-то там шебарша у двери скотного двора, — в печи конечно, оно ж топленое, бестолочь!
Ой, а тут нет пенки, — горько безнадежно хнычет Валенька и, обвиняя брата, с вызовом кричит ему, — обманул, съел.
Да не реви ты, ничего и не съел, — уверенно и даже возмущенно парирует из сеней брат, — молок просто жирное, противное, она там видно утонула, на дне растаяла, покрути ложкой.
-Ай, ай-я-яй, — доносится испуганный и одновременно обречённый визг малышки, — муха, муха, со дна молока всплыла… огромная, черная, ше-ве-лит-ся.
— Где муха? — нарочито удивленно сопит довольный Колька и, подбежав к ней, берет крынку с молоком, — ну-ка дай, вытащу.
Девочка наивно отдает горшочек с широким горлышком в надежде на счастливое спасение молока и внимательно следит за братом.
— У-уф, — смачно фырчит паренек, делая один глубокий глоток на полкрынки вместе с непрошеной «дичью», и, возвращая горшочек, весело выговаривает, — ну, вот, готово. Держи своё молоко, теперь там нет мухи!
— И пенки, — глянув вовнутрь, усмехается Валенька.
— И пенки, — радостно подтверждает тот, — некогда было разбирать, что там что.
— Спа-си-бо, — медленно по слогам говорит та, глядя по очереди то на огромную муху в зубах брата, то на оставшееся молоко в открытом горшочке, и, протянув крынку брату, добавляет, — на, пей, мне что-то расхотелось…
08.03.2017г.

Автор благодарит критика и корректора (ЕМЮ) за оказанную помощь, а также приносит свои извинения за возможное совпадение имен, названий, диалогов, потому как рассказ является художественным, вымышленным, хотя и случайно подслушан в разговоре с ЕВИ…