« Алина »

Это прекрасное и удивительное имя словно пришло ко мне из тумана далёкого детства, уверенно ворвавшись своим изящным буквосочетанием вместе с дымчатой картинкой, будто промытого акварелью, жаркого летнего дня, с почти белым выгоревшим небом и маявшейся под палящим солнцем густой зеленью деревьев. На дворе был конец восьмидесятых, и наш, до отказа набитый отдыхающими автобус, лениво полз по горячему, изрытому колдобинами шоссе краснодарского края, пытаясь доставить нас из санатория к поезду, идущему прямиком на Москву. Мне пятилетнему и счастливому в суетливой насыщенности детской жизни, досталось место у окна в середине салона скрипящего старенького автобуса, от обилия пассажиров, кажется готового вот-вот расспасться на отдельные части и рассыпать их на раскалённом асфальте дороги. Душное металлическое нутро машины с каждым попаданием в дорожную яму или на ухаб, словно забирало последний глоток свежего воздуха и казалось, что ещё немного и металл вместе с телами людей поглотит тебя полностью и никогда уже не выпустит из своих жарких объятий. В этой то изнурительной духоте, после очередной преодолённой ямы в асфальте и прозвучал вдруг испуганный женский голос: «Алина! Тебе не больно?» Заворочившаяся масса людей своей поднявшейся волной чуть не накренила автобус в сторону обочины. Переполненный любопытством, я обернулся назад, куда смотрели пассажиры и увидел на заднем сиденье розовощёкую, перемазанную мороженым, девочку с растрепавшимися тёмно-русыми волосами, наверное мою ровесницу, которая сидела на коленях у молодой женщины и растерянно моргала синими глазами. Чуть позже, по разговорам вокруг, я понял, что, когда автобус качнуло на ухабе, девочку, плохо державшуюся за мать, подбросило так высоко вверх, что она ударилась головой о низкий потолок салона. Но удивительнее всего было то, что девочка не заплакала и вообще ни капли не расстроилась, а немного оглядев всех окружающих удивлённым и слегка ошарашенным взглядом, спокойно продолжила есть своё мороженное, которое сумела не выронить на пол.
Не столь восхищённый подобным происшествием, в отличие от окружающих взрослых, я отвернулся к окну и зашуршал фольгой шоколадки, тем не менее повторив несколько раз про себя необычно заманчивое имя «Алина». Чем же понравилось оно мне тогда? Наверное картинной образностью своего наполнения, живописностью цветовых пятен тихого весеннего луга, или розоватой дали утренних туманных полей, чем-то родным и знакомым, чем-то необыкновенно мягким, касающимся души, в то время как произносились эти незамысловатые буквы А… Л… И… Н… А. Вспоминаю, что я ещё пару раз обернулся тогда на ту девочку в автобусе, кажется изо всех сил пытаясь представить, её прыжок в воздухе до самой крыши автобуса и немного удивляясь тому, что она не заплакала, но её имя непонятным образом прочно отпечаталось в моей детской памяти, вместе с первыми ассоциациями и образами, которые пришли вместе с ним…
Спустя почти тридцать лет, постаревший, усталый и небритый, я сидел ночью в тёмной комнате, допивал остывший чай и наугад щёлкал кнопки пульта телевизора, в слабой надежде найти что ни будь стоящее, интересную программу или художественный фильм. Тьма холодной ночной зимней улицы словно заглядывала в окна и незаметно сливалась, со слабо освещённой голубоватым мерцанием телевизора, замершей атмосферой комнаты, перемешивая между собой тонкие очертания предметов. Вдруг плоский экран телевизора на мгновение превратился в ослепительную белизну ледового пространства, жёстко очерченного бесконечной рябью зрительских трибун производящих движение живущего муравейника. Громкий нарастающий волнами голос, скорее похожий на чьё-то эхо, задел своим металлическим прикосновением сознание, и в следующее мгновение на льду появилась изящная девичья фигурка в красивом, блестящем, серебряно-стальном платье. Невольно задержав свой взгляд на экране и пытаясь вникнуть в картинку, я услышал имя, произнесённое громогласным раскатистым эхо: « Алина Загитова ». Алина… словно какая-то внезапно проснувшаяся стихия толкнула меня к обрыву памяти, и в тёмном пространстве комнаты пролетели, казалось, давно забытые и потерянные ощущения; свежие яркие краски весеннего луга, сплошь покрытого разноцветными цветами, щемящая душу, розово-матовая даль утренних полей, тихой мелодией зовущая куда-то, милое, волнующее, осторожное прикосновение детства, счастливое, мгновенное воспоминание растаявшего сна, выхваченного из глубин сознания. Заиграла красивая музыка, напрочь стряхивая с меня остатки полуночной дрёмы, и приблизивший изображение экран, представил моему взору хрупкую миниатюрную девушку-фигуристку, почти совсем ещё девочку, с красивыми каштановыми волосами, стянутыми на затылке в тугой строгий пучок, в одно мгновение слившуюся вместе с музыкой в некую стремительно набиравшую силу и скорость, волну. На какие-то мгновения экран выхватывал крупный план маленькой принцессы и я, отчаянно ловя момент, пытался её разглядеть, уже встав с дивана и почти вплотную подойдя к телевизору, теперь будто единственному окну в мир, соединяющему меня с необыкновенным, по истине уникальным действием. Несмотря на всю серьёзность сценической роли, большие тёмные глаза девушки излучали теплоту и спокойствие, притягивали своей бездонной глубиной, изящно очерченные вверху тонкими линиями бровей, дополняли красивым штрихом всю очаровательную свежесть её милого, открытого кроткого лица, дышащего удивительной светлостью и благоуханием юной девичьей поры, розоватым румянцем на щеках, мягким оттенком вчерашнего детства.
Вся она изящная, тоненькая, стройная, вдруг разом распрямилась, словно сжатая пружинка, с каждым мгновением разрывая пелену пространства и уходя в какой-то иной, знакомый только ей одной, ирреальный мир, мир волшебства и чудес, которым она обладала в эти крохотные мгновения, держала его в своих девичьих руках, что были похожи на крылья прекрасного сказочного лебедя, парившего в бесконечном небесном просторе. Она настолько точно попадала своими движениями в музыкальные ритмы, что порой было даже не понятно, то ли музыка так прекрасно ведёт её за собой, то ли сама она управляет музыкой, захватывает и движет тонкие невидимые нити, завораживающие плачущие звуки, временами прерываемые сухим, еле слышным скрежетом рассекаемого льда. Иногда, она и правда словно парила надо льдом, демонстрируя необыкновенную лёгкость своей изящной фигуры, совершая одну за другой попытки преодолеть земное притяжение, вырваться из голубого холода ледового царства, пройти запретную грань и прикоснуться к чему-то совсем непознанному, взмахом руки коснуться бесконечности звёзд, сдвинуть гигантскую чашу мироздания. В эти мгновения для неё не было ничего невозможного, она полностью владела той колдовской силой, что восхитительным образом усиливала её прыжки и вращения, толкала на невероятные наклоны и изгибы, бережно хранила от случайного срыва или падения, ласково подталкивала вперёд к новым решительным движениям, украшенным чистым серебром и ослепительно-огненной игрой блёсток её коротенького платья…
Не успел я опомниться, как музыка вдруг затихла, блистательная фигуристка выполнила своё последнее молниеносное вращение и замерла, расправив руки словно крылья, тонкой красивой дугой перечертив белое полотно ледового пространства, будто росчерком пера расписавшись на атласном листе бумаги. В то же мгновение её милое свежее личико просияло необыкновенно очаровательной улыбкой и вся она стала ещё милее и прекрасней в этих солнечных брызгах счастья и радости. Вот экран снова на какие-то мгновения показал её крупный план, и в этот момент мне почему-то бросилась в глаза маленькая прядь её волос, случайно и озорно выбившаяся из-за уха — витиеватый тонкий узор, дерзко и смело пересекающий мочку уха в которой солнечным светом блеснула золотая капелька серёжки.
Минули секунды и всё это воздушное, тонкое, мимолётное счастье девушки исчезло так же внезапно, как и появилось, словно было миражом, туманной грёзой в первых рассветных лучах просыпающейся земли. Вновь она уже была спокойна и собрана, будто и не было только что её красочного выступления, высокого полёта, сказочно-искрящегося мира в её ладонях, которым она владела, суровой и отчаянной борьбы с непокорным льдом. Словно покинув прекрасный мир зазеркалья она снова вернулась в своё истинное состояние, оставив там частичку себя, хрустальный корпускул своей души…
Следующий день я провёл как под гипнозом. Съездил в центр города, прошёлся по шумящей Тверской, попутно глядя на безликие окна витрин, на бесконечные серые толпы суетящихся прохожих, на жестяные блестящие коробки автомобилей, нетерпеливо и горласто сигналящие в бледно-стеклянном свете своих фар, но все мысли мои были только о предстоящем выступлении нашей милой, очаровательной фигуристки с удивительным именем Алина, выступление которой мне посчастливилось наблюдать прошедшей ночью. Эта ночь словно подарила мне что-то очень тёплое, душевное и родное, что-то невероятно далёкое — мимолётное счастье, свидание с детским чувством и воспоминанием, давно безвозвратно ушедшим в глубины памяти, и теперь вдруг неожиданно разбуженное осторожным прикосновением, будто бы кто-то случайно, еле слышно, тронул несколько клавиш на волшебном фортепьяно, и знакомая когда-то музыка вновь оживая, вошла в душу прекрасным соцветием звуков, разлилась бурным потоком, просыпающихся чувств и ощущений. И этот поток словно бы сдвинул куда-то в сторону уверенную явь настоящего, осторожно заполняя освободившееся место тонкой серебристой тканью давно забытых детских снов, которые с этюдной акварельной лёгкостью начинали раскрашивать мою память, как чистый лист бумаги с едва заметными линиями карандашного наброска. С каким-то неестественным душевным трепетом я пытался сохранить в своих мыслях живописную картину, между тем отчётливо понимая, что сделать это всё равно не удастся, но необходимо ухватить и задержать хотя бы основные её цвета и оттенки, вновь пропуская их через себя и вспоминая забытые когда-то переживания. Когда я вернулся в свой район, короткий зимний день уже почти совсем свернулся, и из сгустившихся на горизонте тёмно — сиреневых облаков ненадолго выглянул малиновый солнечный диск, разлив по снегу свой прощальный розовый свет, украсил молочные сугробы пылающей глазурью, словно земляничное мороженое в хрустящем вафельном стаканчике. Сквозь спутанный переплёт густо синих ветвей деревьев медленно скользил огненно — плавящийся шар, постепенно утопая в бурлящей пене толпящихся на горизонте облаков, и почему-то хотелось идти туда, в его сторону, в яркую теплоту неба, пробираясь через преграды стволов и капканы спящих оврагов, с щетинистыми мазками сухой травы. Холодное зимнее небо стремительно темнело, рождая в своей густой насыщенной синеве колючие искорки звёзд, еле заметно мигающие в ледяном просторе, и мне отчётливо представилось, что они похожи на те мириады снежных искр, которые высекала сталью коньков на суровом ледовом панцире арены очаровательная девушка — фигуристка, так неожиданно и смело ворвавшаяся в глухую студёную зиму, чистотой и свежестью весеннего ветерка, ослепительным солнечным лучиком мигнувшем в прорехе бесконечно хмурого, пасмурного дня. Сейчас мне казалось, что весь прежний, утомлённый зимней скованностью мир вокруг, словно преобразился, переполнился блеском обновления, заиграл живописной яркостью красок и на мгновение сквозь весь этот звонкий цветной хоровод, слабым оттенком предвещания выглянула осторожная, чуть заметно по детски сдержанная в уголках рта, сверкнувшая теплотой глубоких янтарных глаз, милая улыбка весны.
Я вдруг представил её готовящуюся к выступлению. Вот сидит она в своей комнате и осторожно пьёт остывающий чай из цветной узорчатой чашки, или стоя перед зеркалом расчёсывает свои прекрасные, струящиеся по плечам, каштановые с медным отливом волосы, мягко держа в руке гребень, потом уверенно сворачивает длинные локоны в тугой ребристый пучок строгой деловой причёски, уже облачившись в своё красно-золотое атласное платье. Лицо её в зеркале кажется бледнее и строже, словно немного чужое, как на картине художника, отражение рисует красивые тонкие линии подбородка и скул, они словно выписаны нежными ритмами, идеально сочетаются с хрупкой изящностью тонкой шеи, открытых худеньких плеч; тёплым блеском и глубиной светятся тёмные глаза и в этой картинной прелести ярким мазком выделяется цветок её тонких алых губ — рубиновый отствет взрослости. И уже чуть позже, разгорячённая тренировкой в зале перед выходом на лёд, удерживая в себе жгучее желание подниматься к манящей, сверкающей вершине, встаёт она решительная и смелая, вооружённая лезвиями коньков, прекрасная жар-птица в ореоле волшебных лучей, готовая идти туда, где за преградой стен, за светотенью коридоров ослепительно холодеет сиреневая бесконечность арены, беспокоится и неистовствует, тяжело стучит ногами ревущая публика, с нетерпением ожидая стальных гладиаторов. И вот она уже в профессионально скрываемом волнении, перед самым стартом, выходит на лёд, делая первые шаги по твёрдой глянцевитой поверхности белого полотна, уже безжалостно исцарапанного и изрытого металлом до блестящих снежных осколков, чувствуя холод открытого пространства, впуская в себя его напряжённую грозную силу, словно тем самым постепенно укрощая её, подчиняя себе, как укротитель в цирке сдерживает своей волей опасного свирепого хищника. И уже тают последние секунды перед стартом, и замерев будто в милой детской игре про морскую фигуру, она отсчитывает удары сердца, расправляет впереди себя тягучее время, как дорожку в сказочный лес, готовая по первому звуку музыки соединить в общий мотив все подчинённые себе стихии, закружиться в вихре удивительного, волшебного танца, ставшего её новым физическим воплощением, подниматься всё выше и выше по неведомой золотой лестнице в бесконечную небесную лазурь, оставляя позади себя пройденные золочёные ступени…

И вот наступила новая ночь, так мною ожидаемая и предвещавшая множество волнительных моментов. Я готовился к ней как к сдаче экзамена, словно должен был каким-то образом сам лично принимать участие в действии, происходящем за тысячи километров, которое долетало до меня благодаря небольшому прямоугольному экрану телевизора, осторожно притаившемуся на стареньком серванте, поэтому с особой тщательностью привёл комнату и себя в порядок, даже побрившись и одев новую чистую рубашку. Сквозь брешь занавесок в комнату снова осторожно и тихо заглядывала чернильная ночь, принося свою таинственную атмосферу и колко блестя глазами горящих уличных фонарей, будто любопытный хищник лениво наблюдающий из леса за тёплым человеческим жильём. Казалось что время замедляет свой ход, словно бы желая насолить, нарочно тянется слишком медленно и долгожданный момент, отмеряемый дёргающейся секундной стрелкой висящих на стене часов, никогда не наступит и не заглянет вместе с ночью сквозь мои старые комнатные занавески. Но вот наконец я включил телевизор, и мгновенно оживший голубой экран изобразил движение мира, находящегося по другую сторону матовой плоскости, который тут же уверенно заполнил комнату, так, словно бы и никогда её не покидал. Передо мной проплыла холодная перспектива сиреневой арены с густой двигающейся массой зрителей, вставленная в их окружение так, словно картина в расписную раму, на которой с особой чёткостью выделялась необыкновенно ровная, белоснежная гладь ледового полотна, где уже то и дело возникали тоненькие разноцветные фигурки спортсменок. Погасив в комнате свет и усевшись в кресло, я полностью сосредоточил свой взор на живом сиреневом прямоугольнике, что гипнотизировал в темноте своим чётким очертанием, негласно давая обещание выполнить в эту ночь всё то долгожданное, о чём думалось и мечталось днём. Начались старты. Прямоугольник в темноте жил и светился разными красками, меняя планы и перспективы, вертя и искажая пространство, то неимоверно сжимая его, то растягивая до предела, преследуя свои тайные замыслы и воплощая скрытые идеи, приближая и вновь унося хрупкие, словно вырезанные из разноцветной бумаги, фигурки спортсменок, разносимые и опрокидываемые порывистым ветром. И вот, наконец, сухой металлический голос объявил уже знакомое имя, которое я с таким нетерпением ждал, которое будто специально для меня останавливало время, заставляло звучать удивительные мелодии, возвращая в далёкие солнечные дни с малиновыми рассветами и густо-алыми закатами, широкой медовой свежестью полей, сладким нектаром лугов и душистой влажной травой, наполненной радужной россыпью воздушных летних цветов; и на лёд вышла красная балерина — ослепительная в своей стройной, художественно-выписанной красоте, своей невероятной грации и необыкновенном, буквально светящемся очаровании — изящная фарфоровая статуэтка на фоне геометрической серости книжных переплётов. Всего на одно мгновение экран приблизил её сосредоточенно-спокойное лицо, на котором едва заметной матовой бледностью отразился неподвижный лунный, мраморный холод катка, и сквозь эту морозную пелену спокойствия, я как будто снова ощутил теплый блеск её, подчёркнутых тенями, янтарных глаз, наполненных душевной чистотой и каким-то особенным струящимся жизненным светом, что как будто звал за собой в неизвестную даль, в сказочно-розовые туманы детства.
Встав с кресла и до боли сжав кулаки, я будто полностью вошёл в ярко-сиреневый прямоугольник экрана и увидел весь массив развернувшегося ледового пространства. Я верил в неё. И я знал что она непременно одержит победу…

18. 05. 2018

P.S. Посвящается нашей Российской фигуристке, олимпийской чемпионке, Алине Загитовой.