Глава 9 (Глава 16)

На лучезарной улице города играли музыканты на скрипке и трубах, демонстрируя прекрасные способности и сноровку, одушевлённо просветляя умы и души своих слушателей, создавая сказку в округе сквозь эту пучину кровавой суеты небес голубого цвета сквозь желтизну отвратной мочевины и серы, отравляющей в людях все, что свято и так лакомо для людоедов, в городе умирали в агонии маленькие дети, заживо ими пожираемые в немых страданиях, не в силах никому об этом рассказать, поедали и женщин, сошедших с ума беременными из-за цели устроить женщине выкидыш и соматического сопротивления организма. Виолетта тоже сопротивлялась мучительному отчаянию, мечтая проникнуть в логово людоедов, куда всем была закрыта тропа. Разве что прямо им в желудок для усвоения и питания физически, но не мясом, а существованием. Почему именно люди это осуществляют? Легко различить естественное от их трапезы людьми – по обиде реального, не свойственной человеку сквозь все эмоциональные иллюзии. При суете кого-то из них в агонии смерти, при лжи для успокоения об этом знающих в галактике они так сладко наслаждались агонией людей, ими пожираемых, так блаженствовали, считая себя совершенными и властными над ними, словно над скотом, как русские, татары и метизы отчаянно боролись за выживание, просто используя средство развлечений и совершенно абсурдно, не понимая вызывали их смерти на авось. Однако бесконечно человеку везти не может, как в случае с Виолеттой, которая уже сознательно оборонялась от их существования, потому что на инстинктивную оборону организма психически поставили ограничение восприятия. Ей психически постоянно отдирало эмоциональные проявления, вызывая в солнечном сплетении дикую боль, словно от ножевого ранения, но она терпела. Виолетта вновь подумала о Добрыне и их некогда начавшихся и прошедших отношениях, как весело они договаривались встретиться, но он в порыве жажды отдыха напивался, забывал позвонить, а потом перезванивал. Три дня спустя и упрекал её в игноре его светлых чувств, вспомнила о том, как она в том самом производственном здании обнаружила группу их марионеток, преследующих целью заработок очков системы на человеческом мясе и увеличению по отношению к себе их лояльности. Она вспомнила некую стандартность в необыденной чёткости внешность одного из них – кудрявый брюнет, явно полу татарин, полу русский, её бы не удивило, если бы в нём присутствовала любовь к рок музыке и некая развязность привычек и характера, просто потому что от человека этим веяло, но вел ли он себя так она была не в курсе, так как соприкасалась с ними чисто при причине их попытки её целеустремлённого убийства. Интересно, а рок музыка поможет ли защитить себя от этой агонии?
Виолетта, поймав эту мысль уже не отпустила её и отправилась в ближайшее заведение, где звучал тот самый интересный ныне ей жанр, покидая площадь, где весело звучала скрипка. По пути она уже ощущала жуткое желание. Веющее из самого сердца её существования, но сквозь дикое неприятное чувство в её голове этот смрад немой агонии, крови и гниющего, немытого, но ещё живого человека. В этот момент она вспомнила, что они землян, доводя до сумасшествия в трансовом состоянии (коллективное внушение двум людям одного и того же с целью психического обоюдного распада и взаимоуничтожения при сохранении жизни пленника, но смерти землянина, как мяса. При том вкачивается ещё психически связь всегда с инопланетной расой, которая служит, как конденсат усвоения материи поглощаемой в плоть души человека, жаждущей материального становления, но ограниченной от этого внушением, что она не существует. Без душ инопланетной расы алхимический яд не обеззаразит усвоенную клеточную память землянина в организм каннибала, и он начнёт распадаться от инфекции, несмотря на первичную очистку и тоже самое, если ограничить элемент очищения. То бишь гниющего где-то человека, через которого все это проходит «по воле Судьбы» и заставляет его даже гнить физически. Когда она подумала об этом она даже представила их радостный смех от осознания ими того факта, что они делают это безнаказанно и им за это ничего не будет. В принципе девушке это не показалось удивительным – только это их и волновало.
Виолетта весьма скептично дошла до заведения и под звонкий и бушующий рок выбрала удобное место. Заказав кальян и кофе. Ощущая звонкие пронзающие звуки рока, бронебойно выбивающие из пространства все кроваво-светлое и лучезарно наполненное гнилью и пеплом убитое она смогла расслабиться и почувствовать в жизни этот некий приятный, естественный до боли кратковременный покой в бесконечной суете, которой словно бы, кроме неё никого здесь не интересовал. Через двадцать минут кальян и кофе были поданы, и она закурила, выдыхая ароматный дым. Какой-то усатый брюнет в дорогом костюме, снимая чёрную шляпу обратил на неё внимание и, немного промешкавшись подошёл к столу и жестом спросил. Можно ли оставить ей компанию. Наконец, Виолетта вынула изо рта кальян, вдохнув ароматный дым, ощущая при этом от подошедшего человека некое смущение и какую-то жестокою иронию, которой, казалось, в воздухе чуть больше, чем атомов азота. Тем не менее, впав в некое опьянение и даже полусон она томным голосом ему сказала:
— Вы… кто… сударь? Кто… вы… такой?
Подобное начало не очень-то располагало к беседе, и Виолетта понятия не имела что ещё может приключиться и какой жизненной подлости она может ожидать от окружения и к чему ей быть готовой, так как ощущалась эта жажда её крови, словно дикий хищник притаился и готов сожрать даже её кости заживо.
— Сейчас, право. Не знаю даже, что ответить вам, сударыня, — ответил мужчина с некоей сдерживаемой агрессией, тем не менее смотрелся со стороны весьма робко. – Я знаю только. Что сегодня утром я был зверем, был человеком, что утверждает. Что я знаю, кем я был, когда проснулся, но с тех пор я уже несколько раз за этот срок течения сегодняшнего дня так изменился.
— Что ж вы такое выдумали? Выглядите несколько устало с моей точки зрения, вы хорошо спите? – строго спросила Виолетта. – Да в своём ли вы уме, сударь?
— Не знаю, даже что вам на это сказать, но чувство в сердце от упрёка крайне неприятно, хотя, знаете – ответил мужчина со шляпой в руке, напоминающей котелок или кастрюлю – Должно быть, в чужом, при чём по-настоящему. Видите ли…
— Не вижу, — сказала Виолетта.
— А я боюсь, что не сумею вам все это объяснить, — учтиво промолвил мужчина в шляпе. – Я и сам ничего не понимаю. На душе пусто, вокруг неразбериха и трупы, трупы – лишь человеческие трупы. Не говоря уже о том. Что столько превращений в один день, сейчас ты рад, потом сгрустнул, а на труп лишь безразлично ты вздохнул – хоть кто будет сбит с толку.
— Не собьёт, — сказала Виолетта.
— Вы с этим, верно, просто ещё не сталкивались, не испытывали то презрение к эмоциям, столь приятным, но столь отдающими смрадом чужой прогнившей крови, что аж становится тошно, — пояснил мужчина. – Но, когда вам придётся превращаться в замкнутую куколку, а потом распахнуть крылья бабочкой, увидев во сне настоящий мир вокруг себя, вам это, как минимум покажется странным, если вы не заметите немой ужас или кошмар, которым веет отовсюду.
— Нисколько! – ответила Виолетта.
— Что ж, возможно, но сколько времени вы так сможете считать? – проговорил мужчина, — кстати, если что, меня зовут Исаакий, а как вас величать, сударыня?
— Виолетта.
— И все же я уверен в том, что это было странно, я точно знаю, что это по-настоящему ощутила и мне реально было странно.
— Тебе! – возобновила Виолетта, переформулировав мысль с презрением. – А ты кто такой?
Это вернуло их в начальную стадию их беседы. Словно на ринге назад во времени к первому раунду праведного боя. Мужчина даже немного опешил и рассердился с взаимным, но более высокомерным презрением, уж очень неприветливо говорила с ним Виолетта. Она выпрямилась и произнесла, усиленно пытаясь, чтобы голос и тон были повнушительнее и авторитетнее звучали в открытом пространстве, где уже меньше ощущалась развеянная и словно обрётшая покой гнилая кровь полумертвеца с другой планеты:
— По-моему, вы немного скупы на слова и вынужденно прошу вас сообщить мне сначала, кто вы такая.
— Почему? – задала вопрос Виолетта.
Вопрос поставил в тупик кудрявого и усатого брюнета. Он ничегошеньки не мог врезать себе в голову, а Виолетта, видно, просто была немножко не в духе, так что он с тоской отвернулся и пошёл прочь.
— Вернись! – закричала Виолетта ему вслед. – Мне надо сказать тебе что-то очень важное.
Прозвучало это достаточно заманчиво, и мужчина возвратился.
— Держи себя в руках! – сказала Виолетта.
— Это все? – спросил мужчина изо всех сил стараясь сдерживаться, чтобы не рассердиться и не ощущать это неведомое унижение, словно его изнутри рвут на мелкие кусочки, а мозги протыкают иглами до крови.
— Нет, — ответила Виолетта.
Мужчина принял решение подождать, все равно, кроме лицезрения этого столь волшебного диалога делать было нечего ныне, да и вообще, вдруг Виолетта все-таки скажет что-нибудь, да стоящее в результате? По началу Виолетта долго покуривала кальян, но в итоге вынула мундштук изо рта и произнесла:
— Значит, по твоему мнению, ты постоянно меняешься?
— Конечно, сударыня. – ответил мужчина, — и это настолько печально и настолько требует изворотливости, настойчивости и избирательности. То одного роста становлюсь, то другого в своём воображении – сегодня красив и уверен, а завтра выжатое как лимон ничтожество и ничего не помню.
— Ничего не помните? – удивлённо спросила Виолетта с некоторой дерзостью в голосе, словно её бьют изнутри свёрлами.
— Ничегошеньки! – сказал с тоской мужчина. – Я пробовал примерять разные шкуры и личности, пробовал прочитать «Преступление и наказание», «Дом, который построил Джек», «Любовь к жизни», а получилось что-то совсем другое.
— Попробуй Льюиса Кэрролла «Алиса в стране чудес». Это не только очень актуально в современности при текущей череде наших неприятностей и опасностей, — предложила Виолетта. – Это моя любимая сказка.
— А стихотворения?
На этот вопрос одухотворённая Виолетта, не отвечая на вопрос сам ответ на него прочитала вслух сама:
— Абстрактное безумие вокруг,
А ты все в логике витаешь, милый друг.
Друг. Встрепенись, безумен этот мир,
А из душевного все сделали сортир.
И смерти в наши дни столь бесполезно звать,
И коль пришла, как её нам величать?
К отцам зовём и ждём спасенье в страхе,
А остаёмся в результате в бесконечном крахе.
Как пережить всем этот крах, мой друг?
Он бы ответил – просто оглянись вокруг…
Мужчина ощутил очень глубокую горечь на сердце, но все же пояснил:
— Я знаю, как и многие знают это. Но все боятся сказать, боятся краха своей жизни от осознания этого, боятся выйти на тропу душевного сражения с этим безумием в логичной интерпретации. Видно, настали времена смены фронта, когда абстрактное обретает порядок, а то, что было логической опорой терпит крах и становится на место нашего сердца.
— Да, все меняется, все терпит боль от этих изменений, но одно я знаю точно – если это происходит, значит нам это необходимо просто чтобы оставаться живыми.
— Но всему своя цена не так ли? – с некоей тревогой в сердце.
— Да, всему своя цена, но нельзя отрицать возможность восполнения уплаченного. А то идёт замкнутый цикл вымирания, а так не бывает, просто не бывает так. Должна быть более веская причина вымирания.
— А если причина есть, н мы о ней не в курсе и вымирание уже гарантированно наступает?
— А разве бывает что-то непреодолимое? Как ты сам подметил оно ещё лишь наступает. Ещё не поздно, я кстати опаздывать обожаю, а ты?
— Я не люблю опаздывать, даже скорее люблю сразу заранее все подготовить, но вернёмся к прежней теме разговора. Допустим, вымирание в этих обстоятельствах преодолимо. Тогда как обеспечить выживание населению?
— Гарантированным равенством людей друг относительно друга, потому что, если личностно скачет доминирование люди теряют возможность взаимовыручки, что и нужно каннибалам. Вы же о них в курсе?
— Да, я о них в курсе, а также способен анализировать предлагаемые ими варианты развития течения нашей истории с учётом смертей людей, которые для них хороший синтез подкормки для усвоения собственных граждан. Хотя в США они находит и аналоги питания, так как там проявилась ДНК Христа. Эти люди для них потенциальна пища, а потому ведут тяжкую жизнь и судьбы. А мы лишь синтетические примеси из плоти для усвоения беспричинного мяса.
— Как индейки или курица на обед? – пошутила Виолетта.
— Ну да, как птицефабрика наша планета у них, а мы курицы в ожидании, когда нам снесут головы. Но что самое парадоксальное – осознание того, что мы прежде всего физическая плоть, рождённая нашими родителями от них нас, и защищает, потому что становится невозможно отсечь человека от его родословной в реальности. При том это достаточно один раз осознать и все, природа дальше сама отстоит остальное.
— А что, если они просто род высекут в этом случае?
— Ха-ха-ха – рассмеялась Виолетта – они в любом случае это сделают, раз вкусный один, остальные ещё вкуснее. Или убей или тебя съедят. Они не станут считаться с едой. Ты просто выбери стать кормом для огня и звезды, просто потому что это правильно по законам природы, так как в любом случае она структурно пересекает планету и распределение веществ будет после смерти правильным, а душа обретёт стабильное проявление практически как в естестве без этой гадящей причинность технологии, а причинность должна быть только совершенней в беспредельном понимании. Так что сам подумай, какой смысл считаться с хищниками, вырвавшими собственные зубы и заменившие это лазерной пилой?
— Да, смысла тут нет, к тому же они не учитывают, что любой сбой пилы ведёт к их гибели безвозвратно. Какая же будет ирония, если пила же их и прикончит, спровоцировав это.
— Да, это был бы просто очень забавный конец для этих подобий зверского, так как выставило бы их полными кретинами, да и ещё в каких объёмах! Масштабы, масштабы! И качается спрос и качается потребность, а им все мало да мало, а кому-то в достатке без причины. Ну, да ладно. Спасибо за беседу, милейший. Думаю, ещё доведётся побеседовать.
— Да, думаю, ещё как доведётся…
Словно по белоснежному дворцу Добрыня прогуливался в обед отпустив тяжёлые суетные рабочие дрязги, а вокруг и навстречу, и вскользь швейцары и прислуга с пустыми стеклянными глазами, словно под чьим-то гипнозом. Все улыбаются, все слушаются, но такие все неживые, витающие в себе, такие все ненастоящие, даже признаков жизни не подают, даже шаг назад просто так не сделают, такие вот люди шли по улице мимо Добрыни в этот день.
Он смотрел на них равнодушно, смирившись с этими обстоятельствами – развороши, умрут ещё из-за разочарования, что его волновало больше так это столь простой вопрос, но столь глубокий и важный – почему же он помнит все, но не помнит моменты работы на заводе? Почему он даже раньше не задумывался об этом, а сейчас вдруг опомнился и его заинтересовал этот вопрос: «Почему?», а все просто, подобно Сусанину, знавшему дорогу к болоту через русский лес он так же знал уже тропу через эти психические дебри просто инстинктивно, словно во сне не раз уже так выживал, борясь за своё существование, но как только он узнал об этой истории его сны стали реальными, настоящими, как и его мысль – они больше не были столь далеко, а были близко, в реальном, настоящем мире, хоть он их и не видел уже цветными картинками, он понимал и их смысл и все, что они в себе таили в истине, а его сознание спокойно могло представить сон и наяву, если ему того хотелось. Однако он все же задавался этим вопросом – когда же с ним это случилось, когда он смог настолько понять реальный мир и выйти из этой массовой иллюзии, словно очухавшись?! И тоже самое ли с остальными? А ответ простой – если человек слушает рок музыку, он уже точно так же в реальном проявление достигает цели, потому рок всегда имеет реальную трагедию в основе этого творческого направления, хоть сам Добрыня рок не любил и с ним это случилось немного по иным обстоятельствам, а именно – его пытались убить во сне технологически, как и Веру больше недели назад.
Тут к нему вернулась память: «Когда это случилось?», он тут же вспомнил, как ему внушали помастурбировать прямо на работе, внушая, что он тупая кобелина, унижая тем самым его человеческое достоинство. Как же он выжил? Просто он любил собак, ему не было обидно это обзывательства, так как уже тогда он понял, что в естестве у кобелей сексуальная культура выше современной человеческой и они очень прихотливы в выборе партнёрши для размножения и очень кропотны в ухаживаниях, у них и чему поучиться найти можно, не говоря уже о волках и прочих животных этого вида. А что? Что особенного в любви к собаке? А люди массами комплексуют, избегая собачьей преданности хотя бы к родным, к которым её необходимо делами уметь проявлять, потому что в тяжбе только им и можешь быть не безразличен, остальные просто оставят инстинктивно умирать, как в стае волков, просто потому что так в природе заведено: «Всякая тварь умирает в одиночку». Но Добрыня знал, что некое большее природы, чем он и в момент смерти его не оставляет, так как процессы все равно идут естественно и беспрерывно, как технологически не изощряйся, хоть это и может быть полезным для выживания. Применение этого не безгранично, потому то так или иначе все равно придётся или менять технологию, или адаптироваться в борьбе за жизнь к тяжёлым условиям, иначе развитие вторично, а не первично-адаптационно и организм менее выживаем, хотя при негативном технологическом воздействии и выживании в этих условиях это уже послевоенный шрам и человек сильнее рядового существа собственного вида, потому что выжил в этих условиях. Добрыня это понимал, что он на самом деле преодолел очень опасные обстоятельства, как и все уже ныне близкие ем друзья, с которым он и переживает эту агонию и химичит с медицинскими аппаратами.
И так бредя, сквозь толпу стеклянных швейцаров, будущих киборгов и умирающих жизнью швейцаров небес, идущих мимо в чёрных пиджаках, Добрыня мыслил стихами, будучи в некоем разочаровании от того, что видит:
И сказано слово,
Что любопытством рождено –
Всюду нас оживляет светло оно,
Смотрит на кровь большими глазами
И в нашей агонии оно всегда с нами.
Мужчине на самом деле стало легче на сердце и немного отпустила эта глубокая горечь, которая охватывала его сердце, потому что он наконец понял, то в этой кровавой бойне он хотя бы не исчезнет бесследно, будучи в реальности столь маленьким и слабым перед этой толпой каннибалов в одиночку — он и дальше продолжит сражаться за собственную жизнь, но хоть ему и захотелось немного заплакать от облегчения мучающей его тоски, он сдержался и продолжил прогулку.
Тридцать минут. Каких-то тридцать минут отдыха и все – опять погружаться в процесс работы. Опять станки, проекты и работы – все одно, все эти станки, все эти работы, тем не менее он наконец вспомнил, как работал, он смог сам вспомнить это в естестве, а не в иллюзии 3D голограммы, в которой прожил существованием психически почти всю жизнь, не ощущая даже мир вокруг себя, а считая его ненастоящим и веря в рай и идеал пустого блаженства.
Однако, возвращаясь назад, мимо тех же швейцаров в белых брюках он все же задал себе этот вопрос: «Как же оценить масштабы происходящего, не утеряв при этом самообладание? Как не потерять над самим собой контроль?» Ответ на этот вопрос он продолжил искать, раздумывая, пока брёл среди услужливых и вежливых людей на свою работу…
Викторина Диковна жила, ощущая сплошь и рядом человеческие смерти – тоска за дочь переросла в агонию сострадания, и не было смерти для неё, не было возможности даже попытки самоубийства, только неизбежная жизнь впереди и противостояние этому кошмару в столь светлом и ярком стремлении выжить, словно в нескончаемой пустыне чистой бездны, усеянной человеческими трупами, разорванными в мясо и душой, и телом и даже собственным существованием. Мужчина в бабочке с горошками бежевого цвета, которая блестела в солнечных лучах немножко поднял её настроение – что-то было в этом человеке, яркое, харизматичное и живое. Живое не просто с виду, а по-настоящему живое, безусловно живое, идущее прямо от истинного его существа. Одного взгляда на прохожего ей было достаточно, чтобы снова обрести надежду на что-то светлое впереди, но не помогло, естественно решить проблему, а массовые смерти не останавливались, убивая и грудных детей, и стариков, и матерей, однако Викторина Диковна не сомневалась – на каждого землянина там мрут тысячи из-за неверной причинности реального, просто от прямого отторжения квантового потока, хоть и не совсем те, кто умер, виноваты в их смертях. А кто виноват, что они на их планетах? Ведь Викторина знала об их существовании. Что они? Они умирали в агонии, а пока ещё терпели так настойчиво следовали моде каннибализмы и наркомании на чужих муках. Так приятно их психике, но так боль, но организму и они не замечали, считая все анестезией, платя большие деньги в замкнутом цикле этого самоубийства о котором вообще не знали, просто наплевать им было на то, кто умирает ради их блажи и где. Лишь бы самим подольше наслаждаться. Викторина уже не злилась и не плакала, но что было ясно – правительство не знает, что делать, но отдалённо в курсе, что причинность массового сумасшествия не так проста, и все боятся, все паникуют лишь при первой мысли об этом, всем страшно то, что так легко преодолимо, что так легко с полной картиной реального победимо, а верить и рискнуть все испугались, лишь бы сбежать от повседневности.
Тем не менее на улице мэр города все меняя бордюр на поребрик весело и презрительно смеялся над простыми людьми, смеялся над их мечтами, верой в сказки, усмехался над нищими, усмехался над инвалидами и менял все бордюры на поребрик. И что одно, что другое – не имеет значения. Просто имитация действия, просто беспамятное бегство от реальной правды, что он неадекватно видит реальные обстоятельства, боясь принять истинный кошмар их проявления, боясь первопричины сумасшествия миллионов в этой пучине роковой безысходности, которая без исключения настигнет всех и каждого. Однако все ли при этом сойдут с ума? А нет – есть люди, просто рождённые обитать в реальном кошмаре и даже научающие себя его принять, потому что иначе нет пути выживания в принципе.
Все слушая спокойную классическую музыку не замечали вокруг эту застылость, словно в ледяной коробке, не замечали, как под эти мотивы классических ритмов души порой распадаются на атомы, не замечали вновь их проявления, все просто застыло в ледяном гробу.
А время все же шло, оно не остановилось, они мучило и возвращало к разуму все живое, чьего безумия и смертей так жаждало само существо каннибалов.
Но этот лёд пространства замораживал и смерть, замораживал то, чего не может случится в нашем мире, а после того, как оттает умирали и каннибалы, и их ложка для паштета, даже будучи железной, словно при конце света, распадалась в щепки. А что эта ложка? Такие же смертные люди, как и сами каннибалы, просто в своём презрении все себеподобных, не достигших их мнимого высокого уровня технологически они считали мясом, помойкой причинности, на которую можно свались все, что их не устраивает в реальном времени, а время все вредничает и не поддаётся их квантовой механике, а время все даёт сопротивление. Вызывая массовые психические моры, а на Земле все безусловно смерти единиц вызывают тысячи, миллионы смертей, столь развитых и совершенных трупов существом, но что там тысячи и миллионы на Земле было столь ценным, ведь все мы плачем о погибших, мы не бессердечны друг к другу, хоть и порой боимся это проявить. Да и все ли боятся? Да боятся все, но почти все выиграют безропотно то светлое и человеческое при любых обстоятельствах, потому что нет другого смысла существования для человека, как в человечности. А что отход от неё? Он невозможен – это просто её вторичное проявление. Всеми забытое и угнетённое, но оно тоже возрождается, оно не может погибнуть без нас.
Викторина, ощутив омерзение к той своей, презираемой ею жёсткой моральной гнилости и несвойственной ей жажды власти, которая иллюзия даже в реальном своём проявлении и клетка для достигшего такого положения, ощутила то самое самопрезрение, оглядывая улицу и голубое небо, пропитанное солнечным светом, и все мучила эта застылость окружения, бездвижимость чего-то за кулисами этого театра незримых обстоятельств, которые абсолютно все ощущают, но не могут их понять. Кто же создал эти ощущения вокруг? Человек или просто смеющийся китаец, который лицезрев этот садизм в реальности взвыл в неистовстве просто на инстинкте, особо не разбираясь даже в причинности событий.
Вообще Викторину иногда даже пугали азиаты, так как она их не понимала – не их линию поведения, не то, чем они живут, даже любая сама таинственная загадка пугала её меньше, чем они. Одно она знала, даже если кто-то из них азиат, он явно не с Земли – слишком сильным прогрессом веяло от присутствия чего-то действительно реального, а ещё более реальна была веявшая из замороженных просторов ирония этих обстоятельств и эти поиски того тонкого намёка этой жизни не иссякнут у людей, потому что это настолько важно и интересно – найти вот эту ироническую нотку, найти эту изюминку во всем и всех, кто тебя окружает, это так же позволяет усвоить саму соль ситуации, — в чем ошибка; в чём казус?.. Ответ на эти вопросы есть понимание того, ради чего все это было и при хорошем результате немного отклонено от ожиданий, что является побочным проявлением. Викторина совершенно не понимала, как это осуществляют люди и почему разрывая младенцев на земле на мясо, вызывая выкидыши, просто смерти грудных детей и старше и при этом не испытывают даже отчаяния от собственных действий. При том, что поглощают для омоложения существования плоти их души, пресекая той реализацию и уничтожая о ней память, блокируя и развитие, и проявление, но при этом сама душа лишь меняет место проявления в реальном, а они просто из нашей среды обитания делают психический ад, но пока в реальности мы что—то делаем, все это лишь психически. По крайней мере, так они считали и продолжали целенаправленно убивать, чтобы уравновесить причинности собственного долголетия, уничтожая в себе даже новые проявляющиеся гены, оскудняя природу человеческого, пресекая причинность выживания гена.