Глава 10.2 (Глава 21)

Тем не менее миллионы больных шизофренией на земле так и ели с аппетитом каннибалы, не переставая доводить всё новые жертвы до суицида, но многие не совершали суицид, а по неизвестной причине ряды каннибалов постепенно редели, узнав о катастрофе зеленоглазый с каштановыми волосами толстый молодой мужчина в современной и богатой по их моде одежде, напоминавшей царские в монархический период, психанул из-за недавней катастрофы у них неподалёку от орбиты. Его периодически рвало после этого, тошнило, метало из стороны в сторону, так как у организма тут же пошло отторжение поглощённой энергии чужой плоти и существования. Почему? Он не пил их кровь в реальности, а это важно. Если так делать и не выпить кровь поедаемого, то это всё равно, что тебе сама природа не разрешила это делать, а значит процесс не состоится, только проявление души человека таким образом закрывается до момента смерти каннибала, хоть он и живёт в наслаждении страданиями душ в его заднице. Он держал и вновь планировал новые пути выживания аристократии, что были уже в жуткой панике из-за всех этих смертей и агоний. Более ста человек со всеми главенствующими на борту крейсера в мясо разорвало в придачу. «Что делать, как быть?» — думал монарх…
А среди высших дикторов было очередное собрание за красивым столом и вокруг них проецируемыми голограммами, в результате которого уже им стало не наплевать на то, что все передохнут – тоже немного сдрейфили. Они не знали о том, что многих граждан так же жрут открыто и не жалеют об том, подставляя ложными преступлениями и отправляя в такие же коробки для обеспечения стабильного гарнира. Питательно очень для бессмертных и подавно они не знали, что на них такая же программа, которая должна была их убить в случае, если они этом узнают или параличом церебральной нервной системы или сердечным приступом. Но никто не умер, потому что причинность смерти проявилась на земле в тот самый момент, когда Добрыня, Виолетта и остальные увидели смерть трёх человек и одного в обмороке, хотя по факту это лишь условное смещение. Все они психически уже были так же уничтожены чисто даже личностно, а потому они хоть и не знали многого, но страх не давал им забыть эту глубокую тревогу за собственные жизни. Эта тревога и даровала им осенение, знание этой дикой правды которую они постоянно видели вокруг себя, страшась даже заметить…
Так между бессмертными и высшим правящим классом космического альянса развернулось кровавое противостояние, в котором правящий класс проигрывал по знаниям причинности опасности, хоть и обладал всей практически властью. Генетически они были рабами бессмертных, так как не могли не подчиниться генетической программе «Бога», чем были похожи на Землян, или «земное мясо».
В обеденный перерыв Викторина прогуливалась, как обычно отдыхая от рабочей суеты мнимо типичного образовательного учреждения. Здание было совершенно обычное – со светло-оранжевыми стенами и старыми поветшалыми окнами, отдающее далёкой ностальгией воспоминаний.
Она вспомнила, как водила Веру в школу, а маленькая девочка в нежелании учиться мило и умиляюще перед матерью капризничала и вредничала.
Сердце Викторины в этот момент сжалось в дикой агонии, а всё её существо и даже рассудок охватило отчаяние, чем падаль на небесах наслаждаясь лишь подразумевая чьи-то страдания, считая это элементарным проявлением иерархии. А что? Кто-то ползает, кто-то летает — каждому своё. Какое распространённое главное мнение.
Викторина не тратила силы за на зависть подобному ошибочному проявлению, в ней воскресло что-то более зловещее и она в своей немой агонии тоски по мёртвой в полном унижении дочери не могла просто осуждать уже никого. Она осознавала, что уже в любом случае она сделала с ними что-то более ужасное просто пониманием этого проявления и смирившись с этим. Женщина так же понимала, что у неё по существу есть возможности сохранить жизнь, есть способы их убить до совершения очередного зверства, но она не могла ультразвуковыми аппаратами обеспечить контроль проявления по своей инициативе, а значит не могла считать это прямым убийством. К тому же проявление природой в такой форме означало, что ультразвук возвращает более истинную причинность и они умирают от своей же технологии, как давно всех Землян реальное от этого предостерегало ещё со времён существования Атлантиды и все об этом знали по-своему. С изобретением и его эксплуатацией надо быть осторожным, потому что этот дар может обернуться верным самоубийством в случае пренебрежения. Викторина не знала, что стоило ей это понять и где-то тут же потерял рассудок каннибал от неизбежного смятения от правды о себе.
Глубокое отчаяние слегка приотпустило, но она всё ещё ощущала боль в солнечном сплетении, просто от того, что глубина этого чувства и ощущение крови родной дочери, что словно витала рядом не оставляла женщину эмоционально, а гнев не уместен — человека уже не вернуть, вот прямо Веру, чтобы прямо такая же получилась в точной копии и быстро — не вернуть её сразу, а сколько времени займёт проявление повтора страшная загадка, потому что тело уже мертво, а значит и человек уже умер. Викторина при том всё же смирилась, что дочь мертва. И что же делать? Мстить? Она, итак вынужденно защищаясь многих умертвит, выживая, ведь её они однозначно планируют употребить в качестве мясных биоэнергий следом. Поверить в то, что её это касается или кажется ей всё-таки? А то и в их добропорядочность? А где доказательства этой веры? Ведь осуществление верования предполагает доказательство или хотя бы осуществление, сродни мечте, в обратном случае смысл верить в то, что неосуществимо или мешает где-то правильному проявлению? Всё равно как-то осуществлять верование станет необходимо или хотя бы доказать проявление, иначе никак. И почему в обществе стало бытовать мнение о правильности беспочвенного верования в стабильном проявлении как такового? Ведь вера или верование нуждается в дальнейшем осуществлении и проявлении хотя бы как-то, сродни даже мысли. Как можно смириться с наказанием человека за неверие? За сомнения? Это тиранизм в самом жестоком проявлении; это смех и веселье над человеческими страданиями, но в чём ошибка? Люди инициаторы этого веселья, потому что не видят дальнейшего пути собственного выживания в страхе за собственные жизни, а чтобы себя совершенно возвысить потребляют мясо себеподобных и при чём причина – самоутвердиться, превзойти себя употребив тяжкий опыт пережитого без мучений вообще. Успокаивает, что лишь единицы у власти в подобном имеют нужду, потому что они рабы своей власти, но Викторина не знала об этом. Ей всё продолжала являться эта безысходность, всё мучила её и истязала, но безуспешно- смерть дочери всё равно волновала женщину больше.
Сердце налилось кровью от очередного осознания тяжести её смерти и мучений, но Викторина продолжала самоистязание, потому что понимала, что Вера всё ещё где-то существует и что она ей жалуется. Жалуется на собственную боль, словно говоря: «мне больно, мам» — этими эмоциями. Викторина немного прослезилась, но продолжила идти, ощущая лишь подавленный немой гнев собственного сердца.
А где-то царило в этот же самый момент ещё более дикое зверство – юношу с голубыми глазами и достаточно красивого продали двум извращенцам. Которые на раба просто напополам скинулись. И это считалось обыденным действием в этом обществе, особенно секс-игрушкой существу другой расы, чем просто на корню убедили многих на общественном фоне не только в собственном озверении сквозь критический уровень заморозки рассудка, но и в принципе убили существование проданного человека. Юноше в зону тройничного нерва воткнули специальный наэлектризованный чип, который при любой попытке сопротивления приводил к временному параличу, и он совершенно не мог воспротивиться «Судьбе». Которая на его планете так же являлась манипуляцией тех самых каннибалов, но там они предпочитали манипулятивные операции, держа в страхе их правительство.
У работорговца на столе стояли искусственно выращенные голубые розы, на которые он смотрел особенно пристально в момент таких удачных сделок. Юношу привели на осмотр перед продажей совершенно голого и напичканного микро-аппаратами и иглами в шее и прочей акупунктуре. Он стоял в ступоре, совершенно не зная, что делать, что говорить, словно парализованный, а работорговец исследовал его, сверля взглядом и, если посмотреть на эту ситуацию во всей полноте происходящего это всё равно, что человека выкинуть сразу голым на обозрение толпе, чтобы хорошенько унизили, да и в принципе так юноша себя и чувствовал. Тем не менее сразу работорговец не остановился, он продолжил осмотр, посчитав товар достаточно красивым и привлекательным. Немного погладив задницу парализованного юноши, который в немом унижении не мог даже разгневиться на это безобразие, ощущая на себе истинный неведомый хохот жизни в отношении себя он жаждал лишь смерти, игнорируя эту красоту моральности на показуху собственного общества и искренне считая это омерзительным, будучи сейчас в изнанке всего этого. Работорговец был мучим искушением опробовать товар, но преодолел это и дал своим людям указание доставить обратно в камеру ожидания, так как заказчики за товаром должно были прибыть завтра. Юношу увели, а он остался в кабинете, так же глядя на белые розы.
В этот же момент на Земле Викторина Диковна всё ещё шла по кажущейся мирной, но веющей ужасом и миллионными кровавыми расправами улочке мирного города, в котором она жила. Она смотрела на прохожих с радостными, практически блаженствующими взглядами и, вспоминая смерть дочери, вспоминая как её пытались убить искренне при этом, жаждая об этом забыть и просто умереть не могла себе этого позволить, хотя если представить – так же легче, умер и всё, всё закончилось, решать проблему не надо. И, если задуматься, жили бы мы, если бы нас что-то не заставляло? Викторине в моменты самого сильного отчаяния, которое было настолько непостижимо глубоким, что было даже не ощущаемо, хотелось даже впасть в безумное забвение, чтобы вообще просто на автомате существовать и не страдать больше – настолько она ощущала эти немые мучения под гнётом мнимого облегчения, словно окутанная ложью зримого на фоне реально происходящего. Она знала об этом, она знала, что на земле так и разрывают на мясо всех, кто генетически подходит им в пищу, но естественно никто бы ей, кроме её друзей не поверил. Тут у урны она увидела чёрного котёнка с выпуклыми ушками, добрыми и хитрыми глазками, такого свободного и беззаботного в отличие от неё, приговорённую фактически стать кормом, потерявшим всякое человеческое червям в человеческом облике, прикрывавших свои задницы святостью и верой, но на их планете, не на Земле. Это часто путали здесь, веруя во зло и Сатану, но этого нет, это в реальности, это предупреждение о том, что происходит и не более, но никто не верил, никто не знал или не хотел знать – все продолжали просто жить, мутируя и умирая в отчаянии, которое выступало у людей даже сквозь незнание об этом. Котёнок тоже обратил внимание на женщину из глаз которое выступали искренние слёзы и подошёл к ней, чтобы обнюхать, как у них и положено, чтобы поздороваться и понять, кто ж это такая. Викторина нагнулась и погладила зверька, он даже немножко замурлыкал с пониманием и возможно даже помог ей чем-то, хоть это никем не было замечено, и даже не задумываясь, просто так.
Викторина даже испытала некое облегчение, но жажда мести всё равно не отпускала её сердце от гнева, а обеденный перерыв подходил к концу – нужно идти обратно. И словно сквозь чью-то властную издёвку и иронию, проявляющуюся глумлижом над её беспомощностью и жалкостью она отправилась работать, а солнце светило, словно что-то замышляя…
А на той самой планете, где обитали каннибалы очередное святое обрядное представление – принесение священной жертвы миру. Великий праздник. Облачённый в золотые одежды монарх вынес красиво напоказ только что рождённого ребёнка и аккуратно золотистым ножом перерезал плачущему горло, испив из юной, только начавшей жить шейки свежей крови, чтобы укоренить усвоенные генетические признаки и общественно проявить уважение к крови его семьи, благословив будущее потомство. А где-то всю неделю ранее мучилась в агонии шизофренически больная, где-то совершил суицид представитель расы, называющийся у них «змееподобными», так как им закрывали техногенно давно и издавна обмен с реальной природой и так же всю расу в пределах Млечного Пути держали в трансе, зато они любили очень видеоигры с полным погружением и череда смертей как обычно смерчем пронеслась среди простого населения под гнётом каннибальих отродий, уничтожая всех под корень из-за процедур ДНК-обнуления для передачи проявления «Священным властителям» планетарного союза. Они не могли даже придумать заново что им делать и что неправильно то, что они перед собой вообще узревают. Узримое ими считалось обыденным, нормальным.
Закончив обряд, каннибал вернулся в свой особняк и всё ещё ощущал присутствие некоей отдалённой опасности, но откуда опасность? Кто это проявляет? Неужто кто-то из них? Но кто? Он решил выяснить, кто это делает.
Он нажал кнопку на пульте проектора и высветилась голограмма с физиомордией одного из его подчинённых. Он немедленно сказал:
— Немедленно разбуди одну из приговоренных.
— Зачем? – удивился давно работающий на него бывалый пёс.
— Здесь я задаю вопросы смерд! Выполняй указание немедленно! – вышел из себя злобный-злобный людоед.
— Хорошо – словно зазомбированный ответил подчинённый и отправился выполнять указание, испытывая в сердце при этом лишь страх.
Через какое-то время женщину привели, и каннибал с каменным лицом посмотрел ей в глаза. Женщина была блондинка с правильными чертами лица, кудрявая и очень красивая, если бы в заточении её хотя бы мыли, но нет – приговорённых держали в гипертрансе, поддерживая издевательства для имитации ада земному мясу и подвергали различным невыносимым психологическим пыткам, периодически от эмоциональных выбросов осуществляя через специальную аппаратуру подпитывая свой организм и считая их «элементами очищения системы», так как техногенное питание требует тщательной переработки плоти души живых людей. Почему живых? А мёртвые им перестали подходить, не продлевался жизненный срок.
Женщина с тяжестью вспоминала свои чувства – агонию, блокаду мышления, словно умерла и беспомощно видно лишь этот ужас, ужас и кошмары – больше ничего. Она посмотрела в глаза мужчины, в которых отливало неистовой жестокостью и невольно его испугалась, а тот естественно, хоть и делал вид святого праведника, понимал даже собственное неистовство. Он этично налил вино и сел в богатое дорогое, напоминавшее трон, кресло и спросил женщину:
— Ты жаждешь прощения?
— Конечно, господин – ответила приговорённая, ощущая надежду на своё спасение.
— Ты можешь добиться этого, рискнув жизнью и немного меня ублажив – ответил он, оглядывая женское тело, хоть и вонючее от того, что её не мыли в заточении. Даже в лохмотьях она ему показалась очень красивой, очень миловидной для секса.
Женщина с презрением посмотрела на него, но не отказалась, так как жаждала свободы. Он продолжил излагать дальнейшие условия получения свободы:
— Мы подключим тебя к техногенному аппарату передачи чтобы найти убийцу на Земле, создающего причинности смертей наших горожан – он знал, что это неправда, но видел ту череду смертей и был об этом в курсе, но не изложил правду и продолжил – вероятно это мужчина в возрасте от сорока до пятидесяти лет, брюнет и немного смуглый. Его необходимо найти, мы всё обеспечим и совершить техногенное поглощение его опыта. Он деградирует согласно программе наказания, а ты будет выступать как элемент очищения в процессе его казни. Он умрёт очень мучительно, – сказал мужчина холодно с выражением красоты и высоты собственной культуры.
— Конечно, я согласна – послушно ответила женщина, испытывая радость и страх.
Больше мужчина ничего не сказал, позвал прислугу и те по его указанию увели заключённую отмываться и приводить её в порядок, а день продолжался и события так и развивались…
Зигмунд в серых стенах всё продолжал влачить своё существование в неведомой ему моральной агонии, травле и гнёте. Каждый день он ложился умирать и каждый день вставал пройтись на прогулку и по камере снова, в столовой через силу заставляя себя питаться этими отбросами. При чём что бы он не делал, что бы не преодолел, жизнь только сильнее била его и сильнее глумилась над его существованием, являясь неведомым чудовищем, стремившемся его изничижить. Он должен был презирать всех и всё, корчиться в агонии и смраде жаждая лишь смерти и по существу так оно и было.
Он был в состоянии, словно стоит то вверх ногами, то висит где-то, то парит вверх и сразу вниз, вправо и влево, а то и по вообще непостижимой для него траектории, а голова раскалывалась из-за этого, так что он лежал и корчился, преодолевая мучения. Его мучили многие различные вопросы: «Кто это делает с ним? Что от него нужно в результате? Зачем это нужно? С какой целью?» — и хоть он задавался ими, он уже подозревал ответ просто точнее некуда – цель в любом случае довести его до смерти и агрессивности, запутать и лишить понимания реальных обстоятельств. Его так же мучило остальное – справедливость жизни, а точнее её отсутствие, его текущее состояние физически – дикие боли, смрад окружающей обстановки, охранники, которые тоже продолжали умирать, смерти одного за другим людей в соседних и недалеко расположенных камерах, словно целили в Зигмунда, а умирали все остальные.
И это естественно, даже в спокойной обстановке правосудие, что отправляет людей, совершивших преступление спонтанно, уничтожая их существование. Заковывает человека в клетку вечного презрения со стороны общества, при этом зачастую презрение беспочвенное, так как спонтанное преступление ни личность человека его суть не меняет, эту задачу исполняет уже наше общество добивая его после тюремного заключения, а полиция делает это в процессе. Словно гидра, выживающая из человека всё, что для него представляет моральные ценности.
Зигмунд задумался – если это всё равно не удержать, то как это осуществить так, чтобы вообще не держать это, а просто тоже создать так, чтобы это не мучило потерей? Зигмунд задался этим вопросом. Ему стало просто ясно как день, что ресурсы, составляющие сильную конкуренцию всегда следует отпускать, их мало – они неизбежная смерть масс, которые будут за это драться в столь же неизбежном противостоянии непреодолимой для них жадности и зависти друг к другу. Приблизительно так же люди убивают и калечат друг друга за деньги, поддаваясь иллюзии безысходности в бессознательной опаске сокрытой за этим конспирации в изживании, считая, что в ином случае другого способа заработать просто нет, и бывают такие ситуации, что не делай – словно конспирация. Душит всё и мучает, чтобы извести. Тут не надо отчаиваться, Зигмунд помнил это и знал это – эта воронка не держится долго, не хватает видимо чего-то. Однако он вновь задумался об этом социальном истреблении – кто остаётся то от этого процесса в выгоде и зачем это надо? В природе по существу ничего лишнего не бывает и то, что потеря сказывается такой яркой болью явно ненормально, у кого эта боль становится удовольствием? Кто наслаждается болью потери и травит человеческое существование? Ведь это явно искусственное усиление течения природного, как солитёр присосался и кушает через твоё существование, так как природно эти процессы не столь болезненные.
Внезапно Зигмунду уже стало всё равно умрёт он или останется жить, и он просто так решил пройтись по камере, вообще без причины. Пока он шёл шаг за шагом он испытывал облегчение, словно из головы доставали иголки. Он ещё в прошлом задумывался, чью птицефабрику символизирует наше общество, но не мог понять. Однако сейчас, пока он ходил по тюремной камере, он опомнился – действительно, а это всё хоть настоящее? Не слишком ли это яркие и болезненные моральные муки, чтобы быть настоящими? Мысль за мыслью, шаг за шагом Зигмунда приносил кому-то облегчение в смерти, тем кто этого где-то так жаждал, а также агонию жизни тем, кто так её добивался. Зигмунд, словно после пытки вышел на эту прогулку по собственной клетке и, наконец-то хотя бы ощутив надежду искренне улыбнулся этому бетону…
А противостояние там, где нет нас всё нарастало и наливалось кровью. Правящим кругам было крайне неприятно узнать, что ими манипулируют каннибалы, но они не могли ничего ни решить или сделать, а знание правды их не оставляло и люди воистину постигли ужас, страх и крах даже от осознания слабости собственного психического существования, ощущая себя застывшими в оковах пустоты, которой даже были не в силах управлять. На самом деле эта пустота так жаждала этого вызова, спора, жаждала увидеть в них этого дьявола, который когда-то бросил природе вызов, но нет – лишь полные смирения и холодного страха глаза, ничего больше они не показали миру.
Однако минуя их простые люди все в панике один за другим получали озарения просто видя вокруг себя эти неестественные манипуляции. Открыто замечая несовпадения течения программы с реальной жизнью и смеялись над этим, но молчали об этом, так как боялись. Боялись казни так же, как и все в Альянсе Млечного Пути. Они не могли бросить вызов открыто, однако так как они уже знали, кровь каннибалов текла просто из-за этого. Ведь они не стали принципиально менять настройки их коллайдерного ряда на орбитальной станции Монархического Союза.
Из-за этого именно там на каждого каннибала умирали сотни тысяч простых людей, так как спадали ограничения и они, не видя выживания просто умирали или совершали суицид. Единицы остались в живых и восстанавливали рассудок после этого. Этот мор был причинностным, этого они боялись уже давно, поставив массу генетических ограничений. Если массы об этом узнавали – неизбежно у них происходило отторжение, так как они постоянно платили деньги за поглощение материй человеческих душ и даже существования, разрывая на куски то, что было человеком беспощадно через эту мясорубку. Из них выметало всё эмоциональное, а тело начинало корчиться, так как проявление не было однозначно обоснованным с точки зрения алхимии, и они об этом были в курсе и потому весь генетический подходящий вид ими истреблялся – всё только чтобы продлить жизненный срок и сделать свои жизни блаженными.
По сути эту технологию можно было бы использовать для спасения миллионов искалеченных людей, для фиксации существования человека хотя бы алхимически, но нет – огни выбрали элитизацию и сделали эту запись только мифом, не став даже дорабатывать эти функции. Им нужно было лишь бессмертие и правящее право. Инопланетная раса при этом снабжала их технологии навигационно, та самая раса «змееподобных», продавая земное мясо на обед и доводя до суицида его останки, чтобы не артачились в процессе выживания.
И всё это давление стремительно из неоткуда возникая истребляло в агонии тех, кто не смог скрыться. Однако надолго ли от реального они скрылись?
А течение событий нарастало и набирало обороты, всё больше разумных существ словно из неоткуда узнавали реальную правду…
И в очередной раз эта кровавая жатва жаждала жертвы, представляя прекрасную особу каннибал в техногенном аппарате питания уже введя достаточное количество средств за поглощаемую душу лежал и предвкушал трапезу.
Словно прекрасная принцесса дочка начальника тюрьмы лежала на диванчике в кабинете папы и спокойно смотрела свои сны, даже не подозревая о существовании хищника. Да. Кто-то сказал бы, что поверь она в опасность, то спаслась бы, что это лажа и в это вообще не надо верить и надо жить себе и просто быть равнодушным к этому, но тут неизбежность – а как тогда на агонию забить? Собственная физическая боль от их нападений лажа, помутнение рассудка у массы людей лажа, приступы психов лажа, шизофрения тоже лажа – всё иллюзия, тогда вопрос один – что настоящее? У того, кто так считает 100% один ответ открывается – трахаться и сношаться, дальше рожать, чтобы еды каннибалам больше было.
У девочки стали беспорядочно дёргаться мышцы шеи и ей стало больно, она схватилась на шею, не понимая, что происходит – никого нет, а шея заболела. Она попыталась повернуть голову и не смогла – мешал страх, что шея свернётся, который окутал её сродни анаконде, готовой её сожрать. Не поворачивается, не поворачивается!
Начальник тюрьмы зашёл в кабинет и увидел испуганного ребёнка:
— Что случилось, моя принцесса? – спросил мужчина, не понимая обстоятельства.
— Пап, — сказала девочка, до смерти напуганная этим ощущением, — у меня шея не поворачивается, меня кто-то убивает.
Мужчина, подобно самому страшному бесчувственному чудовищу на это лишь сказал, будучи в сердце трусливым, жалким ублюдком в самом реальном проявлении своего существования:
— Не бойся, давай посмотрим – он подошёл и просто повернул шею ребёнка, девочка закричала от страха, но мужчина, видя её реакцию продолжил – я позвоню врачам, они тебе помогут, родная. Пойми, тебя никто не может убивать, это лечится.
— Пап, — умоляюще запищала девочка, — не надо так, пап…
— Надо дорогая, — испуганны лишь за себя проговорил ублюдок и позвонил в психиатрическую.
В этот момент замкнутый круг осуществить когда-либо свои мечты, увидеть вокруг что-нибудь прекрасное в сознании девочки словно отсекло и наступила её агония. Каннибал в техногенном аппарате наслаждался, а девочка, упав на пол была одержима лишь страхом смерти, ощущая унижение и потерю собственного существования. Ощущая себя самым отвратительным и уродливым созданием. Недостойным жизни вообще, что через некоторое короткое время, когда толпа мужчин приехала забрать ребёнка в психиатрическое отделение, навечно сломав ему жизнь, по крайней мере в её глазах, она ощутила сильную боль и умерла в этот момент, так как девочка не была при том глупой и не лишилась рассудка – нет другого выхода, она исчезла как таковая, просто потому что иначе ей этим тонким ценным для неё не победить этот смрад прогнивших обстоятельств. Мужчины унесли тело в апатии и немой агонии, которое уже не желало в принципе жить…
Зигмунд в этот самый момент ощутил чьё-то жестокое исчезновение. Уничтожение чьего-то существования и на глазах мужчины невольно выступили слёзы –дикая боль исчезновения, неописуемо дикая, словно ты младенец и в висок засунули иголку, убив тебя таким жестоким образом. Исчезновение разума, рассудка и всё – просто нет тебя, но словно бы что-то тобой ещё смотрит. Кто-то умер, кто-то споткнулся, кто-то покончил с собой, но Зигмунд держался. Он давно просил у охраны ручку и блокнот, но ему не давали – забывали принести. Это чьё-то исчезновение повлекло понимание Зигмунда, что всё, что было связано с человеком разлетелось по людям проявляясь заново, но самого человека больше нет, правда нет. Однако его нет только если он мёртв физически. Пока человек жив, он не может не быть, так тот, кто исчез на самом ли деле из-за этого мёртв? Может просто что-то изменится? Однако Зигмунд понимал эту непреодолённую слабость человека – боль от потери того, что ему дорого, однако во всём играет роль количественность и объёмы. Да, бывает ты теряешь редкую ценность, не только физически проявленную, но и моральную, эмоциональную. Тем не менее, если этого всем не хватает, то зачем за это убивать? Порой один раз испытать достаточно, чтобы запомнить и проявлять далее хотя бы делом, а не цепляться за это, словно за наркотик, потому что просто этого мало, оно не может стабильно проявляться и подобные недостатки просто из-за условий окружающих обстоятельств. Тем не менее распространить в тех самых неподходящих условиях тоже хотя бы в относительной похожести не сделает чего-то особенного, но может получиться так похоже, что послужит причиной возникновения клона, то есть того же самого, но даже менее вредного. Так любовь бывает страстной, а бывает спокойной, укоренённой и нерушимой. Предательство бывает во вред, а бывает и во благо человеку, хоть вред при нём и относителен во всех случаях. Верность бывает полезной и обоюдно необходимой, а бывает во вред обоим, потому является лишь временной и так далее – миллиарды оттенков проявлений даже просто эмоциональных. Вопрос просто в том, чтобы это разнообразие мягко выразить, заметить и проявить красиво, умеренно и осторожно. Но каннибалы считали это просто энергиями, просто игрушками проявить собственную власть и не во благо остальных, не ради распространения красивого для чужого хотя бы счастья ввиду абсолютного отсутствия у себя этого, а просто для наркомании и блаженства. Однако Зигмунд поймал в этот момент интересную мысль, страшную мысль — с каких это пор человек, проявляющий свои эмоции просто так предаёт собственные чувства? С каких пор творческое самовыражение стало злом? Он помнил, что многие религиозные деятели на Земле стали так считать, что это всё зло, что всё это только смерть. Однако может тогда на самом деле пусть сами с стеклянные колбы так же как каннибалы запечатаются и там сидят. Зигмунда тут же передёрнуло:
— Стеклянная колба! Он от радости запрыгал по камере. Стеклянная колба! Вот как выглядят эти аппараты для выкачки из человека его жизни – стеклянные гробы, напоминающие колбы! Точно! Видно через кого-то фильтруют, а через кого-то выкачивают, а потребитель просто в колбе другой модели. Просто в колбе другой модели.
Он, осознав причинность, сначала испытал облегчение чисто эгоистически, но потом всё же ему стало ещё хуже, так как он начал осознавать, что испытала та самая девочка, хоть он лишь эмоционально представлял это по-своему, а время шло и в камере темнело и, сквозь эту мглу, Зигмунд тоже продолжал, претерпевая эту травлю и агонию, боль в мозге, решив выстаивать, как только мог при том сохраняя самообладание. Однако его так мучило то ощущение. словно из него скопом вырывается жизнь и утягивается куда-то вовне. Он побледнел и снова прилёг на нары, так же не ведая умрёт или выживет…
Внезапно в камеру Зигмунда зашёл охранник и сообщил ему о посетителе:
— К вам пришли, вам плохо?
Зигмунд привстал и в состоянии неразберихи и смятения всё же, слегка пошатываясь прошёл к выходу из тюремной камеры. Его донимало нечто непонятное, смущающее, но всё же дружелюбное и явно уже не враждебное, хоть он всё ещё физически недомогал.
Он просто по наитию побрёл за охранником в комнату для посещений, где его уже ждал Исмаил Ферпосон. Зигмунд ощутил то малое смятение вновь лишь взглянув на следователя. Мужчина был достаточно высокий и красивый для русского внешне – каштановые волосы, лицо типичного жестокого палача, но при этом отдающее остатками чего-то сокровенного и человеческого, что свидетельствовало об укрощении в себе этого проявления. Зелёные глаза отражали только холод и равнодушие, так как человек знал о жестокости собственного вида, но не стал этому уподобляться сквозь огромное самопреодоление, защитив, как было видно при этом, собственную жизнь даже на то не рассчитывая.
Зигмунд присел на стул, и они начали разговор:
— Здравствуйте, моё имя Исмаил. Мне поручено расследовать череду недавних смертей при достаточно необычных обстоятельствах. И в городе и даже за его пределами в посёлках люди умирают просто без причины – остановка сердца, просто умирают во сне или даже оставляют предсмертные записки: «меня убили» и больше, видимо не просыпаются. Так же я допросил немного ваше начальство. У вас тюрьме тоже происходят, по его словам, подобные смерти. Мне сказали, что умерло трое ваших сокамерников и вы были свидетелем этого инцидента. Остались ли у вас об этом воспоминания?
Зигмунд немного опешил, но взял себя в руки и продолжил:
— Знаете. Когда я вспоминаю эти события мне кажется. Я тогда словно бы был другим человеком, а сейчас ка бы я уже и не я. Тем не менее на моих глазах и мои товарищи и охрана полегли замертво почти сразу. Так это выглядело со стороны. Меня же убивают сейчас. Возможно мои ощущения связаны с тем, что мне действительно пытались стереть память, но у них это почему-то не вышло.
— Как вы думаете, почему?
— Я думаю, что это так или иначе временно или что-то мешает. Причины я не знаю, но мне вот что стало известно – они нас считают инкубатором мяса. Человеческого мяса для производства биологических энергий. Они этим питаются, а еду на их планетах даже брезгуют потреблять.
Исмаил сначала был в шоке, но затем вспомнил все прочтённые ранее Библейские предзнаменования и сказал:
— Спасибо большое за информацию. Я очень признателен. Вам это как стало известно?
Зигмунд объяснил:
— Меня начала мучить агония из-за тюремного заключения и эмоциональная травля. Словно, как принято считать «настигла Судьба» и меня так убивало и в процессе начали возникать информационные потоки мыслей, через которые я и пришёл к этому пониманию, а также я определил это по эмоциональным ошмёткам, фактически, чужой крови. Я ощущал себя, словно меня поимели в задницу, но всё же спокойно анализировал эти обстоятельства. Если вам это хоть что-нибудь объясняет, я только рад.
Исмаил Ферпосон дальше продолжил расспрос:
— Вам известно что-нибудь ещё? Я конечно озвученное вами могу доказать по факту происшествий, но мне нужно ещё небольшое подтверждение лично от вас. Вы что-нибудь ещё ощущали? Если уж вы принимаете эти озарения за эмоциональные ошмётки чужой крови?
— Да, я ощущал издевательства над маленькой девочкой лет девяти. Ребёнок психологически был уничтожен, я знаю это. Возможно она ещё жива…
Исмаил улыбнулся, почуяв наконец нужное направление поиска:
— Это дочка начальника тюрьмы. Её отец сдал в психиатрическую больницу, естественно у ребёнка шок. Хотя возможно правда всё же на вашей стороне, я не спорю. Однако в таких случаях и в ложное следует верить с искренностью, не считаете?
— Я не то что считаю так же, я даже соглашусь. Ладно хоть жива осталась.
— Я сам тоже считаю, что лучше, когда человек остаётся жив, даже если что-то его сламливает, чем вообще умирать за эфемерное и неосуществлённое, потому что шанс осуществить есть только у живых.
На этой ноте разговор затих и повисло молчание. Исмаил задумался, каково это, когда разум человека полностью разрушен? Каково это потерять существование, центр себя, как человека? Он попытался представить – исчезновения рассудка, словно мышления что-то запечатало и не даёт выхода, исчезновение существования, потеря самоконтроля, но при этом человек жив. Как так? Не смерть ли должна являться потерей этого? Почему это люди стали умирать заживо? Когда это вообще стало возможным смерть заживо? Может кто-то где-то недоумер, вот и кажется всем, что мертвы?
— Как вы считаете, с чем связаны эти массовые сумасшествия, шизофрения и суициды?
Зигмунд развёл руками:
— Я могу лишь предполагать, что они владеют мнимым переносом результатов мышления и восприятия.
— Мнимым переносом?
— Да, что-то на это похожее. Мнимый перенос восприятия, проявление которого нестабильно — это лишь вещественное телепатическое проявление, при чём через мёртвые трупы в состоянии сверхпсихической активности. Человека умертвляют не до конца и так оставляют жить, поддерживая активность головного мозга, а иногда не только люди там. Я так могу предположить и сомневаюсь, что это ложное предположение, либо я отличный фантаст и мне бы в сценаристы! Хотя если ещё поразмышлять, не естественно ли, фантазируя постигать нечто подобное? Учитывая чёткость моего предположения, я скорее поверю, что мне мёртвый рассказывает это сейчас, чем не поверю в данный факт. Просто потому что есть шизофрения, хотя мне знаете, что интересно – что экстрасенсы, святые и провидцы, видя что-то необычное не искали причинности этого проявления. Это странно, ведь чёткость относительна и не всегда однозначна в нашем восприятии, вот что ещё больше пугает – их не стало это даже волновать.
— Я думаю, так или иначе это можно считать не более, ем неким дефектом восприятия и ориентироваться как раз так, как вы сказали. Однако суть меня устраивает. Я попытаюсь найти все необходимые доказательства и рассчитываю впредь на ваши показания, если это потребуется. Спасибо вам за всё озвученное.
— Не за что, но мне кажется я жив не долго уже впредь остаюсь.
— Ничего, я уверен вы выживете. Удачи.
С этими словами Исмаил Ферпосон встал со стула и подал охраннику знак об окончании допроса свидетеля. Тот незамедлительно проводил Исмаила рукой и повёл Зигмунда назад в его камеру, а мгла, что витала в незаметной пустоте всё навивала грядущий кровавый ужас…
Владана с Габриэллой в этот день не сидели дома, они отчаянно выносили наступившую апатию. Прогуливаясь по парку и глядя на зелёные деревья. Деревья были полны жизни, красоты, свободы и чего-то глубинно-таинственного, словно мыслили даже в чём-то более увлекательно чем люди, при этом ими очень интересуясь. Владану они успокаивали, но Габриэлла мучилась – ей никак не удавалось взять себя в руки и преодолеть наступающий гнев от ощущения собственного бессилия перед открытыми им обстоятельствами. Ей было настолько тяжело, что она готова была взвыть, но ничего не могла сделать. Тут она не выдержала:
— Слушай, с этим явно что-то нужно продолжать делать! Люди же умирают, я не могу так больше, понимаешь!?
Владана спокойно констатировала факт:
— Успокойся и опомнись. А что мы можем? Пойми, допустим эти «Боги»-каннибалы на самом деле прямо настолько опасны на сколько мы поняли, мы уже приняли меры, должно сработать, потому что это как минимум гарантированно нас от них и защитило. Они явно умирают там, где они находятся. Ты просто не терпеливая — подожди немножко.
— Пойми не могу. Мне хочется, чтобы все с этим что-то делали, но нет – всем всё равно, так как даже просто бог с научно-доказательной точки зрения недоказуем, это невозможно! Нам не поверят.
— Я согласна, а если и поверят, что они сделают? Они ничего не будут делать. Они только начнут за славу убивать именно тех, кто возможно был к этому хотя бы не безразличен просто по их давней программе наказания заговорщиков против себя. Они это учли, понимаешь?
Владана улыбнулась и сказала:
— ну вот это уже другое дело!
Габриэлла удивилась:
— ты о чём?
Владана продолжила:
— Рай есть аналог славы. Нужно попробовать запустить продолжение этой программы, чтобы борьба за славу была против каннибалов. А за доказательство их существования человеку хотя бы обещался рай! Хотя бы обмануть так! Мы же слушаем музыку помним её? Так почему бы с аппаратов не попробовать сделать так – запустить эту идею в природно-процессуальном практически проявлении и люди сам сделают в данном направлении все хотя бы более настоящим и в реальности. Давай попробуем? Вдруг мы даже этим спасём чьи-то жизни?
Габриэлла согласилась, но промолчала, словно опасаясь выдать страшный секрет. Она уверенно кивнула подруге и они, прогулявшись ещё минут тридцать отправились к Владане осуществлять задуманное, что предвещало спасения многих на Земле и череду смертей там, где мертвы небеса…
А где-то на планете монархического союза тот самый каннибал наслаждался властью над плотью, имеемой им женщины, которую считал не более чем очередным шлюховатым куском мяса, в который засунул свой половой орган, ему в стандартной позе даже стало скучно через какое-то время и он, словно очертевший пёс начал тыкаться в заднюю часть женщины, просто потому что ему скучно по стандартному, но приятно так приятно было.
Внезапно, когда он кончил, ему захотелось её ударить, чтобы место своё знала, и он так и поступил – со всего размаха стукнул женщину после оргазма. Та стёрла немного кровь с края губ, но не сказала ни слова каннибалу. Он с холодным видом приказал:
— Одевайся и готовься к завтрашнему дню, завтра тебя подготовят к поиску убийцы. В случае успеха у тебя будут все возможности, как и у остальных граждан, но ты останешься нижайшей в нашем обществе за своё тщеславие и считай это счастьем, что ты хотя бы тут живая — с ухмылкой сказал каннибал.
— Хорошо, Господин, вы очень великодушны – ответила испуганная сломленная женщина.
Каннибал нажал кнопку вызова и через какое-то время её увели, а он продолжил отдых. Он не знал о сотнях необычных смертей в этот день на его планете…