Глава 11.3 (Глава 29)

Многие пытались покидать миры и переходить из реальности в реальность и получилось, хоть Егор об этом лишь мечтал. Получилось – но вещественный состав миров не всегда сход и там можно быстро отравиться просто пространством, которое тебя там не приняло. По существу, никто не знал, что эту технологию таит религия Христианства – передох физически из мира в мир живым при договорённости с миром, который есть в вещественно-физическом пересечении, как чёрная дыра портального состояния тебя там принять, естественно не без специального транспорта и прочих необходимых разработок. Никто не видел иронии, что иногда миры так изгоняют за зверство или иногда просят временно посетить там мир посмотреть, что там и вернуться. Перевод просьбы в самой технологии – если получилось с функцией возврата и открытия портала назад от транспорта, то это обмен и посещение, а если же тут в один конец получается – надо найти того, кого изгоняет реальность и отправить туда. Это олицетворяло жажду жизни изгнать из себя каннибалов именно таким способом, но тут сама жизнь ощутила вымирание вида – она не могла им повторно сообщить эту технологию снова, чтобы они прямо в реальности покинули этот мир. Егор чувствовал, что им до этого не долго осталось.
Он храбрился, но ему было жутко страшно, а смех садистов там лишь усиливался в его воображении. Безумие этих процессов воплощения человеческих страданий в жизнь, знаменуя воскрешение мёртвых в естестве все страшнее и страшнее нагнетал страдания тех, кому в этих условиях предстояло выживать. Он увидел этот апокалипсис вокруг – последствия ранения мира садизмом над живым, так как они не приняли живое частью реального мира, где оно рождено, а ведь так оно и есть – просто в составе живого меньше самостоятельного в отличие от вещей. Живое, как и идея во вне стремиться себя же воплотить в чём-то разными способами. То есть это одна из временных форм существования, стремящаяся слиться с источниками себя вновь, но при этом живое уже не станет вещью вновь – мир идей, что есть среда обитания самих миров так и будет вновь собирать по памяти везде живое в уникальности, так как именно оно инициировало это и не смирилось с тем, что это временно. Тем не менее всякая жизнь бесценна и реагировать на обстоятельства скорее нужно так же – при смирении жить вообще вопреки всему, так как реальный мир всегда будет давать противостояние в реальной жизни. Так и нужно по сути жить – как герой бороться со стихией, прямо как герой древнего мифа и не всегда в проблемах виноват ты или окружающие. Остаётся признать, что виноватых нет и просто что-то вот не получается и искать выход там, где находишься в этой безысходности снова и снова. Почему? На этом вся жизнь и миры и вообще всё и держится. Нельзя никогда совершать суицид – это слабость, это первая попытка что-то изменить. Нужно с этого суицида и включить творчество- может получится в процессе жизни осуществить неправильно этот суицид?
Когда Егор увидел этот ход собственных мыслей перед ним словно что-то промелькнуло, закручиваясь в воронку этих мыслей и раз – опять не видно. Он опомнился: «Ась?». Пошёл дальше и снова захотелось остановиться. Что-то он неестественно и как-то иронично вздохнул – снова обернулся и аж в грудь себя побил — ничего. Но он же точно видел, что эти мысли словно в воронку закрутились в чём-то существуя!
— Тебя столько раз пытались уже убить и не смогли, что мне стало интересно очень, очень, очень, как ты смог выжить? – спросило его это что-то с искренним любопытством.
Егор был в ступоре… Он знал о каннибалах, это его очень гноило, но в этот момент ему стало даже легче от этого ступора, тем не менее он не знал – радоваться или плакать. Он решил спросить:
— Ты человек?
Оно ответило:
— Ты же мыслишь со мной, значит в относительности ты это я, а я это ты в определённых условиях или направлениях, проще говоря ты тут ходил и стал мной пока, мотом так же ещё что-нибудь пересечёшь. Понимаешь? Мы коллективны, мы не собственность вашего существа.
Он почесал затылок и констатировал мысленно факт, оперившись на дерево:
— Но ведь в религии как бы Бог один. Ты Бог?
— И да, и нет – я не человек и не живое в существовании, понимаешь? Вы сами должны тоже жить. По сути я есть то, чем ты дышишь. Давно с русскими не разговаривало.
Егор улыбнулся и осторожно. При этом всё-таки страшась стихию спросил:
— Перун?
— Нет, он человеком был, знакомым. Очень близким как друг. Но мы с тобой более формально разговариваем? Вы молодцы, что теми аппретами это делали. Мы всем расскажем.
Егор смекнул – видно на самом деле эта техника может использоваться для обороны населения, но для убийства, учитывая это проявление — это опасно делать – можно очень сильно искалечить. К тому же они это делают. Тем не менее его оставили вопросы с религией после этого с точки зрения исчезнет он или нет, так как получается его всё что-то да будет помнить. Это на самом деле сильно успокаивало, так как он давно и ранее понимал, что именно этим страхом спекулируют системой. Однако люди в реальности на Земле не хотели помнить умерших, хотя им постоянно было страшно за себя и возможно это так же отчасти разрешило бы множество проблем людей, которые переходили даже на глазах юноши в насилие и те же суициды.
Судя по всему, оно продолжило движение и уже на Егора пристально не обращало внимание. Егору же это показалось удивительным – он видел действительно проявление ветра, воздуха в пространстве как наряду с ним существо, прямо как оно есть в естественной среде. Только оно смогло с ним общаться. Он понимал – оно видно пыталось ему объяснить, что оно тоже защищает нас, но оно не было против, чтобы и они их догадками обеспечили себе прочие моменты самообороны.
Людей пытались часто заставить считать, что их убивает Бог или планета и шизофрения олицетворяла это противостояние планеты убийству живого на себе и немного в себе, но люди все, что им родное видели Сатаной и боялись этого, как чудовища, потому что ужас агонии им был до ужаса неприятен и они боялись умереть в омерзении.
Егор уже было пытался идти наперекор истории и свернуть куда глаза глядят, но опомнился вовремя – он чуть не вышел на дорогу, полную машин на огромной скорости и чуть рассудок не потерял от страха, когда это понял. Его охватило неистовство от этого понимания, что этот страх – проявление их спекуляции. Как же это умудриться в этой жизнь просто так холодно и бесчестно обосрать само проявление страха в человеке, его существование и вообще всех людей просто этими издевательствами над массами ради того, чтобы омолодить своё тело.
Эти чувства были очень глубоки – осквернением, омерзением, словно бесценное опустили в гниющую кислоту и разлагают. Чтобы он не сделал в этих обстоятельствах – это уже было неизбежно – или смирение в состоянии трупного мяса в живом состоянии, хоть и свободного во всём, так как им нужна жизнь человека и услаждение от садизма над его жизнью в любом случае, или потеря своего существования во ихнее счастье и благо в суициде собственноручно.
Однако в этот же момент, пока он гулял и размышлял что-то словно с ним и спорило о его смирении, словно сама жизнь его и побуждала противиться этому, бороться, как сможет, и никто ничего ни себе ни людям делать не давал, кто делал, делал себе. Сам выживает и ладно – с таким отношением. Да и правильно это – зачем так много людей? Зачем рожать, если тут уже мир даёт такое проявление? Зачем семьи, если нужно реально лечь и умереть? Он был с этим абсолютно согласен и понял, что видно в это время нужно после себя оставлять скорее информацию, данные, что-то о себе и окружающих событиях и прочих явлениях, чем детей. Дети не выживут – они тоже станут инкубационным мясом для садизма и даже сам мир в них будет постоянно болеть, умирать. Рожать в презрении небес. Он понимал, что умрут все — и они, и каннибалы-боги…
Медсёстры выхаживали Викторину как обычно капельницами с кровоостанавливающими и регулирующими уровень кровяного давления препаратами, попутно ставя немного обезболивающих – она в себя не приходила после того, как её сшибла машина уже несколько часов. Один из сотрудников реанимации видел это в череде событий – даже врачи в это тяжело время иногда ложатся по месту работы и больше никогда не поднимаются вновь, а тут обычный несчастный случай. Постоянно это происходит – сегодня человек здоров, а уже завтра он не может поверить или принять факт своей болезни и того, что болезнь не закончится при его жизни и с какой-то позиции это даже правильно. Зачем это принимать, если ты не убиваешь топором принося в жертву других ради своего выздоровления? Принять факт болезни в принципе для формирования правильно процессов мышления более чем достаточно, но многих жизнь заставляет смириться с этим, чуть ли не заранее подготовив себе гроб, памятник и за одно похоронные веночки. Что могло сниться Викторине во сне в этом состоянии?
Она лежала в этом сне и чувствовала, как болит тело в этом бездвижии, мозги не соображали, и она видела сон – она видела мужа, которого так в своё время любила. Он был обычный мужчина, но достаточно хитрый и изворотливый по жизни – болтун и мечтатель. Она постоянно это вспоминала – светлое время их знакомства, как они были женаты, как он расстался с ней будучи не в силах больше терпеть на спине бремя ответственности за неё и Веру, ныне тоже покойную. Тупик безмятежности, где человек остаётся один в полумёртвом состоянии в иллюзии собственных воспоминаний и как бы он есть, но в тоже время его нет – он даже не влияет на события практически. Викторина обожала в те дни этого болтуна – она, не послушав всех бросилась за ним, проигнорировав множественные предупреждения, упрёки, предостережения и осуждение сказанное только ради того людьми, чтобы потом утвердить своё мышления в большем совершенстве в большинстве случаев, то есть практически во всех. То и была завеса этого скрытого проявления страха общества и людей, которые это в себе даже не воспитали или отказались от этого в процессе жизни – тупик безмятежного убийства. Это тупик, загоняющий вышедшего оттуда в немую агонию поглощения толпой ради последующего выхода из состояния безмятежности. Первый вышедший из безмятежности всегда будет в глазах других злом предательства, даже если он вообще никому не говорил бы правду скрытую в этом явлении при любых обстоятельствах. Всегда преодолитель безмятежности заканчивал разорванным на куски себеподобными мясом. Всегда до того момента, как человека выбили сами обстоятельства и его уже самого было не обвинить – то есть человека в той же безмятежности толпа, перепутав с точкой жажды угнетения выкинула сама, случайно явив собственную ярость. Эта кто-то так и увидела реальный мир, как и Викторина начала видеть это в людях, после смерти единственной дочери в коме – толпа, поедающая при малейшем страхе боли того, кто поближе расстоянием. Такова была реальность людей – они на самом деле, не отрицая этого. Друг друга прямо ели и жаждали при этом до плоти, до мяса, не в силах будучи сказать стоп себе – настолько им было приятно и вожделенно. Такова жизнь в идее – собственный вид топчет в себе слабого или споткнувшегося и так вообще в любой разумной расе, даже животных видов, сумевших преодолеть этот дефект естественного генеза очень мало. Крайне мало, так как это так же защита от паразитизма самого вида на других биологических видах.
Редкость что даже один представитель вида в омерзении и прочих проявлениях просто отторжения собственного и остальных видов начнёт прямо химически стремиться, что вполне естественно, естественней самого рождения, считать себя мясом, как материально-вещественное сложное временное пересечение составляющих материй и веществ. Просто, чтобы в реальной среде избегать этого хищничества и понимать истинную форму проявления. Обычно при этом понимании и принятии себя вещью в соответствующем материальном пространстве и формируется вещественное мышление, сопровождаемое в сообщаемости с реальной средой при этом в иронию, словно по-свойски как бы узнали и приняли назад. Эта ирония походит на издевательство, но она являет собой кровавые слёзы, эту кровь человек узревший иронию рано или поздно увидит непременно. В этом сне Викторина видела эти кровати, парившие в черноте и её так и посещали мысли о том, что эти страдания и боль больше никогда не прекратятся, никогда… Она так и продолжила во сне рассматривать в черноте разнообразие кроватей…
Викторина сквозь сон неистовой агонии понимала – сделать тут ничего нельзя – так и будут издеваться… Так и будут издеваться…
Тот самый малоизвестный политик – Руслан Сайфуллин, которого Евгений видел на месте совершения Виолеттой суицида с тех пор искренне жил в агонии страха той же самой судьбы, даже просто эмоционально. Он никак не мог ускользнуть от этого неведомого страха, не мог смириться с тем, что его тоже может настигнуть участь себя прикончить и стать посмешищем после смерти в этом обществе.
Люди часто так считают, но не задумываются: «Где хоть лучше? Где красивее?» Везде одинаково – это как менять шило на мыло и всё – не более, вот в чём смысл. Не стоит менять место из-за тягот жизни, нужно это место обжить вновь, укоренив за одно умение выживания.
Сам Руслан был просто болтуном в сути своей личины – он имел всё: престиж, деньги, немного власти в обществе, статус и все необходимые в относительном безмерии социальные привилегии и блага, но вот ему надо было только нормальную женщину и при этом он состроил идеал, в который вообще не верил, как он считал и искал чисто формально. Просто понимая, что он в реальности никому не нужен сам. Просто не нужен, даже если бы он был красавчиком, что было далеко не так. Чуть проблемы женщина непременно кинет одного умирать и мужчина точно так же женщину, что он по существу даже не осуждал. В беспомощности человек сам выживает – это так всегда.
Этот момент беспомощности в схватке с реальной жизнью все в страхе ждут, готовясь к нему и вдруг кто победит? Нет, никто – никто не победит источник собственной жизни, он просто не может больше жить. Жить через не могу? Руслан задумался. Вариант, вариант. Многие живут через не могу живыми, а кто-то сквозь усталость снова и снова работает на измоте, и он ещё и проходит у человека, а тот иронично сказав жизни спасибо просто дальше пашет и всё.
Он естественно постоянно что-то предпринимал для противостояния, как бы сражаясь со складывающимися обстоятельствами будущего и считая, что одинок в этом деле, но это не так – всем так и морочили голову.
Понимая это он так и жил – наплевательски, то есть вообще на всё человеку было реально наплевать. Усталость и пресыщение не давали ему покоя до такой степени, что иногда он был готов совершить суицид, не взирая на вообще все обстоятельства и вроде ничто ему и не мешало, но страх потерять свою жизнь пока был сильнее…
Всю жизнь выживать, мучиться и закончить отказом от этого добровольного характера. Руслан это чётко понимал – надо выживать до конца в любых обстоятельствах, не зная о том, что он не просто так был очевидцем того суицида…
Вдруг у него закружилась голова и он впал в некое состояние потерянности, растерянности, сглаженное чувством безопасности, словно в них головой абстрактно где-то существует. Он был политиком, адекватным человеком и его посетил риторический и жизненный вопрос при том, что голова кружилась столь сильно, что он остановился возле дерева и дотронулся за него рукой:
— Стоп. Подождите секунду – глаза мужчины быстро расширились – кто Стоп. Как? Как? Что происходит?
Он запаниковал в некоем обилии отсутствия и не знал, что ему делать. Он многое вспомнил в паническом бреде:
— Бог вседоволен. Бог бесконечен. Бог может предоставить всё.
Он испугался, не понарошку испугался. Он понял, то на абсолютно знакомой ему улице он совершенно не в курсе куда ему идти. Он начал искать ориентиры и не получалось. Словно оттолкнувшись от дерева, рядом с которым он стоял он пошёл дальше куда получилось, а впереди и по бокам всё расплывалось в разные стороны. Он как марионетка, ведомая чем-то, шагал, вперёд не оглядываясь и не задумываясь куда идёт, но понимание, что он видно вообще должен был уже валяться мёртвым у него было чётким. Он оставил всякий покой в этот момент – спокойной жизни больше нет – он цель чьего-то убийства и лучше не рассказывать, а то им будет проще конспирировать его.
Верующий на Земле шёл по дороге с поникшими плачущими глазами без слёз и вспоминал: «Души как гробу», что означало именно это – сопряжение в состоянии шизофрении с этими несчастными при создании резонанса практически естественного характера, основанного на сходстве ДНК и имени, но на практике постоянно были несовпадения. Несмотря на это импульс боли не иссякал и человек мутировал от различий в ДНК, осуществляя это посредством естественного генеза в условиях выкачки из его мяса заживо, что сопровождается всегда соматическими приступами, эпилепсией, припадками и т.д. Он ещё раз обернулся на просящую милостыни женщину и посмотрел на небо с одержимостью ярой жажды мести им: «Души как в гробу».
Девушка с неизвестным именем, читавшая забавное стихотворение дома на работе мельком вспомнила своё хобби – она развивала понятия новых слов и имен в интерпретациях в том числе иногда на досуге. В её хобби память мира так же содержит имена, как отдельные проявления чего-либо коллективного характера. Имя можно так и развивать, и принимать как помощь вместо или в качестве само или не само заклинания, заклятья, чтобы в безысходности противостояния держать оборону своей жизни хоть немного подольше стандартных обстоятельств. В Христианстве тоже есть крестное имя – тот же метод, абсолютно.
Она часто загадывала имена и пока что-то делала они развивались, дополнялись смыслом, а то и намеренно расшифровывала проявление этого смысла, придумывала вновь, если был утерян и потом понимала, что это очень полезное дело, так как видела давно, что эти вещи превращаются в конспирационную спекуляцию и просто так – для осуществления людьми это уже мало кто делает и вообще людям безразлично стало то, что они имеют в доступности. Они стремятся к одному и тому же, заведомо недостижимым обрекая себя на смерть, но так быть не должно – эту недостижимость можно считать осуществлённой, если это уже сделал кто-нибудь другой, осуществить в малом или сделать неоднозначно – вообще по-новому, но именно это устремление, если принципиально. Естественно – жизнь всё отнимет потом, потому нужно записывать сокровенное.
Всё это она делала при условности собственного имени в основном и редко в критических обстоятельствах при условном отрицании имени, так как это как отсутствие личного мнения в процессе.
Многие таких людей считают сродни униженным изгоям, швалями, пропитывая это слово словно своей спермой. Но они, как видно, хорошо размножаться хоть умеют и их нельзя осуждать – они боятся. Девушка, видя у мужчин такое поведение всегда это понимала – они просто бояться и организм выдаёт аж сперматозоидно-гормональные тонкие выделения в словах. Она всегда молчала и смотрела на них с безразличием, это все равно, что увидеть истекающего кровью человека. Они плавают в сперме, создавая себе иллюзию самоутверждения на чужом бешенстве, но в реальности ранят себя ещё глубже и сильнее.
Имена людей запоминает мир – всегда. Это способ людей древнейшего типа делиться опытом выживания с малых лет. Всем это только на пользу и есть даже такое явление, что имя используется в дальних схватках или общения, чтобы понять собеседника, как при переписке анонимного характера. В древнем Египте и Риме таки делали – они к имени часто многое добавляли и размышляли об этом, словно наигрывая: «А если бы меня звали так-то». И она на досуге занималась похожим процессом. Именами дрались в жарких спорах и происходило их в этом процессе взаимоукоренение, что их только утверждало в осуществлении содержимого в них опыта. У людей менялась индивидуальность, расцветали чувства – они вершили много дел и жили яркими жизнями, постоянно работая и что-то вокруг меняя. Сейчас же девушка в глазах людей открыто видела эту выкачку, как из них заживо изводя выжимают последние соки. Они все это ощущают и ничего не могут сделать. Так же она знала секрет – если жизнь прижала – нужно к имени добавить псевдоним и осуществить его содержание, хотя она осуществлять любила больше обыденные слова.
Например, «краткость» — она осуществляла изложения, записывала понимание, осмысливала в удобных трактовках прочитанное и так далее. Она в этом кровавом сумраке молча раскрашивала жизнь с самой жизнью, наблюдая в отдалении кровавое противостояние людей и изредка помогая этому.
Но никто не способен решать за всех – они сами решают, как им жить. Всё что она могла сделать – раскрашивая проявлять понимание этой правды в реальности. Она могла сделать только это…
Юноша в коробке смотрел на это ещё развлечение неведомыми ему глазами и ему становилось легче, хоть он уже не знал – жив или мёртв. Рабство. Что делать? Тут его начало отключать и через неопределённый промежуток времени он очнулся в квартире своего хозяина на кровати. Так он думал, но не тут-то было – его словно бы стало телепортировать – то там, то на Земле, то там, то на Земле и он паниковал и не мог понять, что происходит и раз – он очнулся в коробке и всё ещё гудел этот прибор усиления активности мозга, но он уже опомнился тут и не мог ничего сделать. Привели его хозяина, и кто-то постучался к нему туда:
— Сейчас вам будет веселее, уважаемый – это сказал похожий на Франкенштейна сумасшедший с такими бешенными глазами, что шакал милее в поцелуе.
Аристократа положили в соседний короб и создали сопряжение с юношей психически, ограничив обоим пространство мышления в единении разума и рассудка. Это кажется ироничным, но в реальности ещё задавалась частота течения процесса и этот вид зверской расправы был хуже, если бы мясо с тела по слоям отрывали. Даже самое извергическое издевательство и рядом не лежит – там боль, а тут словно заживо мясо организмов перемешивают в смятку.
Аристократу в мозг уже внедрили субститут психической линии поведения, чтобы поглумиться и поставили трансляцию, за одно некоторых Землян тоже так доводя до суицида, намеренно вызывая их осуждение сквозь человечность, что по их же мнению было выкачкой алхимических материй из состава человеческого мясо под анестезией и это было очень популярной шуткой в кругах алхимиков, державших этот вид бизнеса добычи редких веществ природной среды.
Золотая культура, золотой век, золотое время и настоящее. Всё политое кровавым золотом в богатстве находило своё обесценение, всё умирало в этом изобилии, а скудность процветала в реальной среде, где царило отчаяние в бездействии просто потому что живое чувствовало эти процессы и умирало просто от того, что это делают с кем-то, так как шла реакция на эти процессы общностно.
В этом золоте веществ субститута аристократ в любви, умирая тянулся к юноше, а тот лишь испытывал омерзение, распадаясь в существе, просто в этом сопряжении мяса заживо, просто приняв уже, что исчезновение придаст ему облегчение существа, но это и то было не так.
Реальность жестокостью спасает в предрассудке – он понимал сквозь всю эту боль – прекращение этой муки наступит после полного распада, поле полного исчезновения здесь, в этой ограниченной мнимой среде и это непременно случится, ничто не вечно – всё меняется. Меняется не случайно – всё стремится к становлению чем-то та как в относительности даже само собой ничто получает необходимое развитие тоже там, где его в большем ещё нет. Никто не ведал, что у деградации тоже есть направление и через саму деградацию естественное развивается глобально, в массах, а деградационные точка лишь укореняет собой развитое и в себе точно так же.
Так или иначе деградация лишь условное название – это развитие там, где оно уже достигнуто до допустимого в это форме ограничения уровня и там лишь укоренение остаётся, чтобы расширять проявление через само себя, не ограничивая дальнейшее движение в пространстве самого проявления. Так и с юношей сейчас происходило – он, умирая это начал понимать, то он лишь пересечение этого развития в процессе движения так, как здесь просто изменение проявления, то есть настолько многогранного, что исчезновения тут просто распад исходной формы, то есть это тут постоянно и относительно.
Он безусловно хотел бы отомстить, хотел бы дальше жить, н понимал – ему уже не выжить в этих условиях, он того арийца-то, который ему жутко не понравился не увидит больше никогда. Он не завидовал никому, просто тут зависть ему открылась как раз этим процессом – ограничение двух в единстве просто неприязнь. Никто не лучше и не хуже – игра на несовместимости, выход из которой живое видит только в поглощении в страхе пережить то, что он как раз переживал.
Он слышал сквозь бред импульсы смеха наблюдавших зрелище собственного насилия, слышал веселье, словно ими ощущал эту потеху над самим собой. Самоирония? Самоирония. Он даже для себя удивившись прямо в этом трансе дёрнулся и рассмеялся прямо в этой коробке, но большего сделать он не мог. Он бы никогда не подумал, то словно бы заживо будет так в золотых миражах разлагаться в издевательствах других людей. И никому не жалко, а его организм рассчитывал сквозь всё отчаяние и унижение на эту жалость – лишь бы не потерять существо, лишь бы не потерять, словно сам же и мыслил, словно уже знал, что это за процесс и страх охватывал каждую клетку его тела.
Этот смех – воплощение того, чего бы испугался даже молодой ужас. Он бы в панике прятался во всём, в чём бы только смог воплотиться – исчезновение туда, где вечность не заканчивается и царит мёртвое бездействие в гнили существа. Здесь не то обыденное понятие гнили, которое в реальной природе, в реальной среде – тут понятие выше ужаса любого представления – распад того, что имело в себе баланс, похожий на фантастику. Распад прочного, того, что могло существовать вечно, просто чтобы измениться и победа времени вновь. Эта гниль в точке бездействия – воплощение памяти живого там в среде, где это невозможно, преодоление этого невозможно в новом представлении и страх всего, что это страшится даже постичь – всё сокрыто в этом смехе отражения человека, пережившего это в той чёрной дыре, о которой писалось ранее здесь. Естественно этот юноша его увидел и понял даже существом, почему тот лишился разума и рассудка в реальности, но мог при этом дальше жить в состоянии парадокса бессмертия и всё делать до того, как умер в точке безысходности – его выкинули живым прямо в ту чёрную дыру до последнего отставившего и отстоявшего собственное выживание и умирал он там, тоже искренне смеясь, искренне смеясь над тем, что будет после…
В этом садизме толпы одна из наблюдавших зрелище предложила организаторам выкуп за юношу. Обычная женщина блондинка, любившая жёлтые платья с голубыми глазами. Жестокая, но оригинальная, от которой отвивало так же, как от вех в этой толпе чем-то зверским и нечеловеческим. Ей как раз её хозяин поручить купить что-нибудь полезное и дал приличную сумму на которую можно было спокойно приобрести скромную недвижимость. Она не была официальной супругой – так секс-игрушка богатого человека, бесправная и в этой бесправности затравленная даже в существе.
Наступила тишина и организатор дал указание остановить процесс и достать юношу из короба, заковав в упаковочное оборудование, ограничивающее стандартный агрессивный комплекс действий человека. Процесс этого проявления ужаснейшего абстрактного кошмара остановился и иллюзии золотой гнили, отдававшие блажью у юноши, временно обратились тёмными колебаниями рассудка – он очнулся, но очнулся словно бы умер и не успел умереть. Он чувствовал себя воскресшим мертвецом – его достали и даже не приводя в чувство заковали и подвели к приобретательнице. Он увидел её белые волосы и лицо с правильными чертами, отдававшее чем-то змеиным и подлым. Однако тут бы у змея встали бы дыбом волосы – даже они бы здесь почуяли Ад при остатках рассудка в соболезновании. Тут не было правды просто из-за этого способа вещественной выработки из мяса человека. Тут не было жизни при её осуществлении, словно воплотился сам этот парадокс бессмертия в пространстве, и эта толпа садистов в своём безумии просто бежала от реального положения вещей.
Она с сопровождающими привезла его в особняк своего хозяина, который любил над ней каждый день поиздеваться, просто в порядке праздности своего существа. Каждый был уникальным в положении того же самого, что её хозяин. Это не было единичным случаем – это была безысходная тенденция.
Время продолжало идти, время не стало больше ждать…
Несколько дней спустя юноша оклемался и задумался над тем, что он пережил – он пытался вспомнить тот ужас, но сквозь воспоминание о этом пролетели светлые мысли о свободных деньках – когда он давал любимой девушке, похожей на ту, что его выкупила из того Ада, эти светлые обещания и не выполнял их в действительности, не осуществлял то, что для неё считалось клятвенным с его стороны. Плевать ему тогда было – он был мальчишкой, любившим свободу, которой у него теперь нет. Всё вокруг радовалось его сожалениям, что воскресли, как продолжение его сердца после кошмара самопотери.
Он лежал в кровати в одиночестве и искренне не понимал вновь чем же продолжится течение этих страшных событий, отвеивавших безумием распада крови.
Катастрофой. Он быстро смекнул – генетической катастрофой, которую веками скрывали подавлением человеческой воли, шизофренией, убийствами, казнями и множественными суицидами. Всё во имя сохранения таинств кровавого месива.
В комнату вошла женщина и быстро взглянула на лежащего в полубеспамятстве под обезболивающими юношу. Яды выходят не сразу – мозг их выталкивает из себя медленнее, чем это может показаться и потому нужно отлеживаться, и отдыхать после отравления. При этом этими ядами при возобновлении процесса могут травить очень долго и по мере адаптации организма отдых нужно прекращать и принять на постоянной основе агонию. Эта ориентация в этих процессах, как мышления и проявилось когда-то мерой – умениями живого определять, когда нужно поменять линию выживания.
Он посмотрел на неё и сердце наполнило вновь эту чувство свободного покоя, словно у нег из затылка выдернули металлические ограничители – на столько ему стало легче. Намного легче просто от её присутствия, хоть они не разговаривали до этого. Она начала разговор первая:
— Как самочувствие?
— Я не очень, но думал вообще умру. Спасибо, что вытащили меня оттуда, я даже не знаю, сколько я там был.
— Ваш хозяин остался там, вы в курсе?
— Я это предполагал. Кстати, вы какой тут занимаете пост?
— Я тут просто игрушка владельца. Я даже не стесняюсь об этом прямо говорить. Хотя вы тоже не иное положение тут займёте, я вас уверяю.
Тут их разговор прервал вернувшийся хозяин особняка:
— Виолетта, ты что та забыла?
Женщина спокойно крикнула:
— Я не сообщила вам о покупке. Я приобрела на порученные средства рабочую скотину.
Мужчина вошёл в комнату и взглянул на юношу холодным взглядом, а в параллели где-то кого-то зверски жахало и катало из стороны в сторону эта самая причинность вымирания.
Абсурд перетекал из одной точки пространства дальше и назад, и так и не находил в этих условиях собственного разрешения вне относительности – в существах и они теряли сердце. Никто заново это стоить даже не желал, что логично – а зачем опять?
Юноша лёжа в полубреде еле дышал, и мужчина приказал ему:
— Что ж, раз валяешься – вставай и сделай кое-какую работу. После я посмотрю – может быть даже отпустить тебя получиться туда, где от тебя будет ещё больше пользы, так как я ненавижу бесполезных людей и бесполезное в природе. Это постоянно отнимает время.
— Хорошо – юноша не видел смысла более ему и говорить и встал. Виолетта, получив от хозяина указание пошла показывать ему спектр работы на этот день. Тем не менее ему всё равно было легче — он хотя бы не мёртв в этой безумной истерике реальной боли живых людей о которой он знал, как никто другой.
Жизнь текла своим чередом в иллюзиях реальных смертей, что считались в массах мнимыми и ничтожными, искореняя то, что было не менее ценным, будь это замечено.