Август (Глава 9)

На стенке — Дед Касьян — Старшина — Банда Кота

Охраняю дырку в заборе. Довольно иронично мы называем это: стоять на стенке.

Пока я не привык в такие моменты впадать в анабиоз, как кот в отсутствии хозяев, но следующих два года буду успешно учиться. Пока же мне дико скучно. Курить нельзя, зато можно ходить. А это уже что-то! Размышляю. На то, чтобы заделать дырку, нужны усилия. Умственные в первую очередь. А зачем? По формуле, производной от закона Мура: если есть несколько способов задрочить военнослужащих, то будет найден самый тупой и трудоёмкий. Называется: «заëб личного состава».

Ночь.

В пределах видимости — силуэт небольшого кораблика. Отхожу от дыры, попялиться. «По-вьетнамски» прикрывая ладонью огонёк сигареты, быстро курю. Вяло обдумываю: ни разу за всё время существования этой части, насколько мне известно, никто не пытался проникнуть внутрь. Наружу — да, регулярно. Старшины, рядовые, даже мичманá, хотя им-то и через проходную можно. Далее: если ты прошмыгнул в дыру, подышал воздухом свободы, а обратно зашёл через КПП, всем плевать как ты вышел, если ты всё ещё в форме. Это только на выход надо иметь увольнительную, а на вход — априори считается, что по доброй воле в здравом уме никто сюда не попрëтся, кроме тех, кому положено. А уж по трезвой памяти или без — не так и важно. Главное, в воротá попасть, конечно. А то бывали случаи…

Выскакивает так вот служивый в дырку, а обратно идёт через КПП, никаких вопросов. Тут нужно сознаться, пришло время: я, имярек, находясь на посту, проделал этот трюк в ту ночь трижды — дышал вольным человеком, подходил к воротам, звонил, ворота распахивалась, заходил, шёл к дыре, выходил… На третий раз дежурный по КПП начал что-то подозревать, моё лицо показалось каким-то знакомым, но он так и не вспомнил каким. Так я убил два часа. Опять скучно… У них на воротах хоть свет есть, а я в каких-то зарослях шарахаюсь.

Вопрос, который не давал мне покоя: хорошо если кто-то пройдёт пока меня нет, а если, не приведи бог, я буду рядом с дыркой? Оружия нам не выдавали. Такой вот нюанс. У меня была только «Прима» и зажигалка.

И что я должен буду сказать, лезущим в дыру, например, мичману или старшине, которые завтра просто сгноят меня в отряде? То-то. Одногодков тоже ж западло тормозить, да и навалять потом свои же могут. Поэтому у дыры я старался вообще не отсвечивать.

А на кораблике что-то интересное намечается! В воду кинули сеть, прожектор направляется на неё, через минуту сеть поднимается, полнехонькая, сверкающая, трепещущая, хвосты, чешуя, стекающая вода в свете прожектора мерцает и переливается, просто обложка «Dark Side of the Moon»!

Как же я скучаю по музыке! Иногда слышны, эхом по воде — смутные отзвуки, утратившие в пути смысл и содержание, остаётся робко фантазировать и реконструировать, вот это эхо — это мог быть когда-то Хэддавэй, хотя не исключено что д-р Албан или Нина Черри, а может профессор Лебединский? Нельзя исключать и вариант с «Лунной сонатой». Я замирал в такие моменты и до боли в висках хотел наслушаться, но в пустыне одним глотком не напьëшься. Только хуже.

Замечаю движение у дыры. На цыпочках отхожу подальше.

•••

После лазарета я попал на картошку. Очередной процесс ради процесса. Не помню, чтобы мы делали хоть что-то, кроме топтания посевов и бессмысленного брожения туда-сюда. Однажды мы нашли поле с морковью, с голодухи и авитаминоза выхватывали её лихорадочно и грызли прям с землёй. Больше никогда такой сладкой морковки не ел.

Колхозники, на помощь которым нас вывозили, относились к нам смиренно, как к каре божьей.

Многие не говорили ни по-русски, ни по-украински. Забавно было — владелец поля рассказывает что делать, рядом стоит девчушка, может дочь: переводит. Конечно, это было бесполезной тратой воздуха. Проредить, выкопать, собрать два верхних листика с почкой… всё, что можно было сожрать — сжиралось на месте. Что сразу нельзя, но всё ещё съедобно — разводился костёр. Остальное по обстоятельствам.

Бессарабия.

Ни власть советов, ни ветра новых времен, кажется, её так и не потревожили. Солнце, подсолнухи, кони, плуги, деревни староверов. Жизнь, как и время, замерли здесь в звенящей полуденной, кажущейся вечной жаре.

Греки, болгары (их мы понимали), гагаузы (вообще ни слова), молдаване, румыны(смешно), буджак-татары (угрожающе), русины (странно), кажется, что ни село — новый народ.

•••

Просим пить у рядом работающих селян. Они машут рукой в сторону конной брички с бочкой: «каляшка, каляшка, вин, вин». Всё понятно — иди к коляске и победи жажду. Повозка ездит в дрожащем мареве вдоль поля. Вперёд-назад.

Бричкой правит беззубый хохочущий дед, сидящий под палящим солнцем в пыльном войлочном пальто. Вокруг него порхают странные маленькие бабочки. Зной.

— Салут! Баутура! Ну ара! (Привет! Пейте! Не вода!) — театрально подмигивает.

— Сам ты ара

Дед трясёт головой, смеётся, лошадь дергает ушами, похрапывает.

Непонятно что вообще от этой твари ожидать, она вблизи гораздо больше и страшнее, чем я думал. Обходим животное подальше, я удивляюсь, какое здоровенное говно у лошади.

Кувшин, глоток, я аж выперхнул струю на метр. Вино! Молодое, игристое, чуть терпкое. Вкусное, ароматное, не тот смертоносный шмурдяк, что я пил перед армией! Задача же стояла — убиться максимально экономично, это не про эстетство.

Дед, кивает беззубой башкой: баутура, пить, вин, вин, пей, пей. Чисто анекдот: вам же не мыться. Колхозники издали тоже похохатывают, подбегает босоногий чумазый мальчуган, лет пяти, отбирает у меня кувшин. Что-то лопочет, пьёт, опять лопочет, лыбится (тоже беззубо), снова пьёт, убегает.

С непривычки (второй месяц кристальной трезвости), да на жаре и голодухе, вино вкатывает так, что я просыпаюсь уже вечером, весь в пылище, укрытый кустами картошки, вырванными прям с клубнями. До меня только сейчас доходит: это были не бабочки, а моль.

Духотень. На небе чёрные тучи.

По полю бегает голый старшина З-енко в кровище, в руках штык-нож. Орёт.

Старшина, с его слов, срочную службу проходил в вдв, в диверсионной группе. Готовили их забрасывая на необитаемые острова с одним ножом, а то и вовсе без ничего. Чёрт знает, что из этого правда, а что плод деятельности чудовищ разума, вызванных к жизни жарким одесским солнцем и вином.

Он приехал в школу мичманов, впереди его ждала контрактная служба.

Мутные серо-голубые глаза. Накачаный, вьющиеся светлые волосы. Услышав кем-то сказанное однажды: «ВэДэВэшник», набычился: «Десантник!»

•••

Внезапно выхватывает кого-то из картофельных грядок:

— Ты бы котёнка съел? — трясёт ножом у лица бедолаги.

Перепуганный сослуживец блеет: «Не-е-ет»

— А я съел бы! Я! Съел! — беспорядочно машет ножом, но, кажется, не наносит ран, лишь пару неглубоких порезов.

Почему сто молодых крепких пацанов не могли повязать одного придурка, пусть и с ножом? Лопаты ж были. Страх? Неуверенность? Моя хата с краю? Потому что он внушил нам, что имеет право на силу и власть?

Сослуживец, кажется, обмочился… Старшина выпустил его, повёл головой и заметил меня. Я всё ещё не пришёл в себя, лежу, в голове хмель только начинает выветриваться…

— Откусил бы голову коту? — хватает меня за шкирку и выволакивает из-под увядших картофельных кустов.

— Я бы его заставил мышей сначала наловить.

Старшина отбрасывает меня, задрав голову — орёт в небо, срывается с места и бегает по кругу.

Снова начинает полосовать сам себя, нелубоко, но менее жутко от этого не становится. Он режет тело длинными полосами, а-ля зебра, ну или кот… Кровь.

Меня запоздало накрывает адреналином, свернувшись клубком лежу, невредим, но колотит так, что в глазах синие пятна. Прямо перед моим носом в потрескавшуюся землю падает первая капля дождя.

•••

И вот, спустя несколько дней я стою ночью на вахте, у дырки в заборе, «на стенке».

Никаких последствий, никому нет дела до поехавшего старшины с ножом, ритуальных порезов на десятке салаг и на нём самом.

Старшина затаился, был тише травы, ниже воды, сказал только как-то перед строем:

— Если чему-то меня служба и научила, это отмазываться. От всего отмажусь. Моё слово против вашего, попробуйте только вякните кому!

•••

Наутро после моего дежурства, на перекличку старшина не явился, но это никого не удивило, они постоянно друг с другом менялись, по своим каким-то законам. Позже выяснилось, что старшина ушёл ночью в «самоход» и не вернулся. Ушёл налегке, прихватив лишь нож да зубную щётку. Больше для выживания ему ничего и не надо было.

•••

Мы ещё невольно однажды пересечемся, он — матëрый бродяга и дезертир, я — без минуты дембель.

Я ненадолго даже загремлю на дизель по собственной глупости и недальновидности, которой ненароком воспользуется экс-старшина. А до тех пор он будет скитаться где-то по Бессарабии.

А ещё — в это же время пошли слухи, что в округе завелась дерзкая шайка: ограбления, похищения людей, вымогательства, грабежи и зверские убийства, совершались бандой, которая по меркам даже тех времен отличалась особой жестокостью. Держала в страхе всё Причерноморье почти два года. Во главе, как говорили, был совсем бешеный тип, по кличке Кот.