Жирненький, тверденький, живенький, мертвенький

— А я татуху сдел-ла!..

Когда Света наконец вернулась домой, Всеволод, ее счастливый отец, сразу все понял. Напряженный вечер, наполненный звонками многочисленным знакомым и леденящими мыслями о неосторожных водителях, стаях диких собак и всевозможных маньяках, подошел к развязке. И развязка, как обычно и бывает в таких историях, уютно и расслабляюще комична.

— Татуху сдел-ла я, — повторила умница-красавица шестнадцати лет от роду заплетающимся языком и с явным трудом сфокусировала взгляд на лицах родителей.

О, этот взгляд ни с чем не спутаешь. Его сразу узнает каждый, кому хоть когда-то по-настоящему было шестнадцать. Совершенно особый, виновато-наглый, он как бы говорит: «Давайте, ругайте меня, называйте бестолочью, запирайте в комнате. Я ни о чем не жалею и ничего не боюсь». Вероятно, это самая искренняя ложь, на которую только способны глаза человека. Ни один актер такую сыграть не сможет.

— Поздравляю, — ответил Всеволод, с неменьшим трудом подавляя смех. — Покажешь?

Несколько сбитая с толку дочь удивленно моргнула, но все же шатко развернулась спиной. Ирина, счастливая мать, миниатюрная женщина с крашеными в рыжий и тщательно завитыми волосами, не сдержалась и тихо прыснула в кулак. Нижнюю половину Светиной спины, неприкрытую дерзким топом, покрывал не слишком аккуратный рисунок — крылья бабочки, расписанные затейливым узором.

«Вот для чего придумали словосочетание „звенящая пошлость“, — подумал Всеволод, но вслух сказал:

— А что, мне нравится. Правда, было бы мило с твоей стороны сперва посоветоваться с нами. Но об этом завтра.

— Кстати, кому-то завтра нужно в школу, — вставила Ирина, вновь обретя после краткосрочной потери дар речи. — Знаешь, который час?

— Н-нет? — робко предположила более безопасный ответ Света.

— Ты ведь в курсе, что на твоем телефоне есть часы? — спросил Всеволод со всей возможной серьезностью. — Ну да ладно. Завтра тебя ждет небольшая лекция об ответственности и здоровом образе жизни, а сейчас — бегом спать. Мне, между прочим, тоже завтра на работу.

Полчаса спустя трогательное чадо уже вовсю сопело в своей постели, а родители, как могли беззвучно, давились смехом в своей. У Всеволода даже разболелась голова, но выпив таблетку, он быстро уснул. Вскоре за ним в страну Морфея отправилась и Ирина, погасив ночник и лишив тем самым смысла жизни бившегося об него добрых два часа мотылька. Коттедж окутал ночной сумрак, мягкий и теплый, как любимый плед.

Единственным, что нарушало идиллию, был едва ощутимый запах жженых перьев. Но на такую ерунду и внимания обращать не стоит, правда ведь?

***

Следующий день у Всеволода не задался с самого утра. Он проснулся с тошнотой и усилившейся головной болью, будто сам налегал на спиртное прошлым вечером. Кроме того, время от времени на него накатывала странная тревога, каждый раз грозящая вот-вот перерасти в натуральную, хоть и беспредметную, панику. Никогда прежде он не испытывал подобных ощущений ни с того, ни с сего. Но на работу Всеволод все же решил пойти, посчитав, что от лежания дома ему станет только хуже.

День, как назло, тянулся так, словно вовсе не собирался заканчиваться. Клиенты в его сервисный центр валили валом — все как один улыбчивые и шумные, каждый норовил вытянуть его на диалог.

— Эх, жалко, что вы тут весь день сидите, — хохотнул, к примеру, молодой парнишка с запароленным наглухо планшетом. — Выйдите хоть на пару минут, подышать. Посмотрите, день-то какой — загляденье! Сегодня обязательно что-то хорошее случится…

»Что-то случится, — колоколом отозвалось в голове мастера. — Что-то случится, что-то случится, что-то..."

Пробормотав что-то вроде «з-звините», Всеволод скрылся за дверью «только для персонала» и почти бегом бросился в туалет. Там, на коленях перед не слишком чистым унитазом, его стошнило желудочным соком.

После этого он все же решил позвонить своему сменщику, Степанычу, и попросить о подмене. Он ожидал, что тот, как обычно, будет ворчать, или вовсе пошлет куда подальше. Но Степаныч внезапно согласился и через 20 минут уже прибыл, бодрый и веселый, как в свои лучшие годы, давно оставшиеся позади.

Дорога домой была сущим мучением. Голова болела все сильнее. Всеволод щурился, морща лицо от немилосердного солнечного света. Не помогал даже свежий воздух, а ведь именно ради него Всеволод переезжал летом на дачу с женой и дочерью, несмотря на протесты последней.

— Севушка, здравствуй!

Севушка скрипнул зубами — только разговоров с соседями ему не хватало для полного счастья. Впрочем, недовольство было мгновенно задавлено совестью.

— Здрасьте, Тамара Ивановна, — отозвался он, изобразив подобие улыбки.

— Рано ты сегодня. Погоди минутку, — старушка подмигнула ему и бодро зашаркала к своему маленькому и будто бы чуть покосившемуся домику. — Я тут это… я сейчас.

Тамара Ивановна жила здесь задолго до Всеволода и всегда была к нему добра. Особенно после того, как он по-соседски бесплатно починил ее старенький телевизор. Вот и теперь она вскоре вновь показалась из дверей дома с большущей кастрюлей в руках.

— Вот, Севушка. Пирожки с капустой да с картошкой. Бери и даже не спорь! Куда мне, старой, одной столько? Бери, не обижай уж.

— Спасибо, Тамара Ивановна, — сдался под напором Всеволод. — Поберегли бы себя, весь день, поди, у плиты проторчали.

— А чего меня беречь, — отмахнулась старушка, передав соседу кастрюлю. – Чай, не хрустальная. Да и чувствую себя прекрасно сегодня. Ты посмотри только, день какой хороший. В такие дни настоящие чудеса случаются, не то, что какие-то пирожки.

По спине Всеволода пробежала капля холодного пота. Пытаясь унять дрожь в руках, он что было сил вцепился в ручки кастрюли.

— С-спасибо, Тамара Львовна. Я п-пойду, пожалуй. Что-то мне нехорошо…

— Львовна? — удивленно переспросила старушка. — Иди, Севушка, иди. Заработался, бедненький…

Финишная прямая до родного коттеджа обернулась сущей пыткой. Солнце било прямо по глазам, горячая кастрюля тянула вниз, а недомогание только усиливалось. Порог Всеволод преодолел уже в полуобморочном состоянии. Оставив кастрюлю прямо в коридоре, он, как был, в одежде и в обуви, со стоном завалился на свой старенький диван.

Ирины со Светкой дома не оказалось. Первая, будучи домохозяйкой, могла отлучиться разве что на рынок за продуктами. Да, кажется, она говорила об этом что-то вчера. Вторая же…

Губы Всеволода тронула слабая улыбка. Татуху она сделала, понимаешь. Хорошо хоть, что в школу все же пошла. Он-то был уверен, что больной скажется. А в итоге расклеился сам. Нехорошо это. Надо взять себя в руки и…

И с этой мыслью он провалился в тяжелый и беспокойный сон.

***

Раздался щелчок замка и входная дверь распахнулась, врезавшись в полку для обуви. Всеволод снова застонал — громкие звуки вызвали новую вспышку головной боли.

— Проходите-проходите, — послышалось необычно оживленное щебетание Ирины. — Сюда, пожалуйста, будьте как дома…

Всеволод поспешно, насколько позволяло состояние, принял сидячее положение, но, не выдержав, сжал голову руками. Казалось, еще один звук — и она лопнет, как надутый сверх меры мячик, забрызгав комнату кусочками воспаленного мозга.

В помещение проскользнула Ирина. За ней со странным свистящим покашливанием вошли два незнакомца в каких-то накидках из рваных серых лоскутов.

— Вот это муж мой, — радостно указала рукой Ирина. — Всеволод.

— Сева? — переспросил один из гостей, по-птичьи резко склонив голову набок.

— Лот, — отозвался другой и лоскуты его накидки вдруг затрепетали словно от ветра. — Сева-Лот.

Снова свистящий кашель.

Нет, вдруг понял Всеволод. Не кашель. Смех.

Он поднял голову, пытаясь сфокусировать взгляд на лицах странной парочки, но они, а вместе с ними и весь дом, расплывались и уезжали куда-то в сторону.

— Вку-у-усненький, — протянул первый гость. — Хотим вкусненького.

— Дай вкусненького, — второй наставил на Всеволода длинный палец и отрывисто скомандовал. — Жирненький, дай.

Хозяин дома согнулся пополам, из последних сил подавляя рвотный позыв. Недомогание достигло своего пика, практически парализовав мужчину.

— Этот не даст, — первый гость присвистнул и прислонился к стене. — Этот тверденький.

— Лот тверденький, — согласился второй, опустившись в кресло. — Она мягонькая. Ты, — палец переместился и указал на встрепенувшуюся женщину. — Мягонькая. Дай вкусненького. Дай.

— Да, — тут же отозвалась она с сияющим лицом и ринулась из комнаты в сторону кухни. — Сейчас-сейчас.

На ходу Ирина подхватила кастрюлю. Послышался мягкий перестук высыпанных на пол пирожков, звон доставаемого из стойки ножа, тихий треск разрезаемой ткани…

И тут в окно звонко врезалась снаружи чья-то пятерня. В дверь кто-то решительно забарабанил.

— Где они? Где?! — послышались с улицы крики. — Пусть покажутся! Только увидеть! Только коснуться! Дотронуться!

— Что происходит… — пробормотал Всеволод себе под нос, закрыв глаза руками и качнувшись взад-вперед.

Перед глазами все плыло, а в ушах оглушительно зазвенело, отчего голоса снаружи слились в единый неразборчивый шум.

— Мягонькие пришли, — удовлетворенно отметил один из гостей. — Мягонькие.

— А этот тверденький, — второй по-птичьи дернул головой в сторону хозяина. — У этого мунитет.

— Му-ни-тет, — по слогам повторил за ним первый и они засмеялись, запрокинув головы.

Лоскуты их накидок встопорщились на секунду и тут же улеглись снова. Только теперь Всеволод разглядел, что это не лоскуты.

Перья. Потрепанные, как у дохлого голубя, но гораздо большего размера перья.

Следующим, за что зацепился его чуть прояснившийся взгляд, были глаза гостей. Волосы на его руках встали дыбом, он отвернулся, старательно не глядя в их сторону, и вжался в диван. Если бы его попросили сформулировать, что его так напугало, он бы затруднился с ответом. Глаза гостей были… неправильными. Слишком круглыми, странного красного цвета, без белков, без ресниц, с веками какой-то неправильной формы. Больше всего они походили на птичьи. Огромные птичьи глаза на вполне человеческих в остальном лицах.

— Жирненький уви-и-идел, — довольно заквохтал один из них с кресла. — Вкусненький, жирненький. Только тверденький…

Торжественно неся перед собой кастрюлю, в комнату вошла Ирина. Ее руки были вымазаны чем-то красным.

— Вкусненькая, — оживились гости. — Вкусненькая! Вкусненькая!

Всеволод хотел отвернуться, но не мог. В оцепенении он с ужасом наблюдал, как они достают из кастрюли и рвут зубами куски сырого мяса с бледной кожей. На секунду — он был почти уверен — на одном из них показался черный рисунок, похожий на крыло бабочки…

В окно с оглушительным звоном разбитого стекла влетел камень. Тут же в раму врезалась тяжелая на вид мотыга. И еще раз. И еще. И еще…

— ПУСТЬ ВЫЙДУТ! — истошно орали снаружи. — ПУСТЬ СЬЕДЯТ МЕНЯ! МЕНЯ! МЕНЯ!

— Это не взаправду, — бормотал Всеволод, обхватив себя за плечи и раскачиваясь из стороны в сторону. — Это бред… это сон… так не бывает… не бывает…

Ему казалось, что вот-вот он проснется на своем диване от звуков настоящего возвращения жены и дочери. Проснется — и все вместе они сядут обедать. Потом обсудят татуировку и злоупотребление алкоголем… Но сладкий момент повторного пробуждения все никак не наступал.

— Мягонькие шумят, — оскалил красные от крови и будто бы чуть заостренные зубы один из пернатых.

— Ты, — второй утер рот тыльной стороной ладони и толкнул кастрюлю к ногам хозяина. — Отдай мягоньким.

Всеволод, содрогаясь от болезненной пульсации в голове, обратил взгляд на жену. Пожалуйста, умолял этот взгляд, скажи, что это все не на самом деле.

— Отдай им, — радостно кивнула мужу Ирина. — Отдадим Свету, а гости еще у нас побудут, а? Так же лучше будет!

Всеволод поднялся на ватные, подкашивающиеся ноги, но тут же упал на колени, не сдержав рвотный позыв. Теперь прямо перед его глазами находился обрезок кожи с темно-синим рисунком, запачканный его рвотой.

— Лот тверденький, — засмеялся кто-то из гостей. — Тверденький, а все равно сделает. Давай, отдай мягоньким.

— Давай, — подбодрила его жена, помогая подняться и сунув в руки кастрюлю. — Пожалуйста, ради меня!

Оконная рама, не выдержав напора, треснула и провалилась внутрь. Всеволод медленно и шатко ступал по осколкам, устилавшим теперь почти весь пол. Какая-то часть его сознания, не выдержав боли и потрясения, попросту отключилась. С ней исчезли и остатки чувства реальности происходящего, и желание сопротивляться странным гостям. Да и как может овца сопротивляться забойщику?

В подоконник снаружи вцепились две знакомые морщинистые руки. Следом над ним показалась растрепанная голова Тамары Ивановны с горящими лютым неистовством глазами. Всеволод никогда бы не подумал, что она способна так ловко подтягиваться. Она что-то кричала, но хозяин дома уже не разбирал слов. Гвалт резал его голову как циркулярная пила. Он протянул за окно кастрюлю и в нее тут же вцепилось сразу несколько рук. Люди рычали, визжали и шипели, вырывая друг у друга недоеденные их обожаемыми гостями куски. Всеволод вдруг понял, что смеется. Мелким и тонким истерическим смехом.

— Хорошенький Сева-Лот, — просвистели ему в ухо, обдав горячим металлическим запахом свежей крови. — Послушненький. Пожалеем тебя за это. Беги, Сева-Лот. Беги, не оглядывайся. Скоро придет Адонай. Не оглянешься — будешь живенький.

— Будешь живенький, — эхом откликнулись с другой стороны. — Мягонькие — наши. А ты беги, жирненький. Беги, тверденький. Адонай идет. Не оглядывайся, беги.

Всеволод, не поднимая взгляд с пола, развернулся и побрел к выходу из коттеджа. Бежать. О, это было все, чего он был способен желать в тот момент. Все, что ему позволяло состояние тотального многоуровневого шока. Но поравнявшись с женой, он вдруг остановился. Сквозь шум и боль пробилась еще одна мысль. Он должен был спасти жену. Хотя бы ее.

Ирина, приоткрыв рот, с упоением ловила каждое движение, каждое слово гостей. Всеволод схватил ее за плечи и встряхнул изо всех сил, так, что ее голова дернулась, как у тряпичной куклы. Теперь она с легким недоумением смотрела на мужа.

«Ты чего? — говорил ее взгляд. — Все же просто чудесно!»

— Ты. Мне. Веришь? — спросил он, с огромным трудом подбирая слова.

— Что? — она непонимающе хлопнула ресницами и снова перевела в высшей степени влюбленный взгляд куда-то ему за плечо.

— Ты меня любишь? — голос Всеволода срывался. — Если я для тебя что-нибудь значу, обещай сделать для меня одну вещь. Всего одну. Пожалуйста…

— Ну, хорошо… — она по-прежнему не понимала причин его чрезмерного волнения.

— Пойдем со мной, — выпалил он и шумно сглотнул. — Прямо сейчас.

Ирина открыла было рот, чтобы возразить, успокоить мужа, но заглянув ему в глаза, вдруг сбилась с мысли и молча позволила ему вытащить себя за руку из дома.

Толпа снаружи продолжала хаотичную драку за оставшиеся кровавые ошметки, втаптывая в пыль тех, кто не удержался на ногах. Всеволод, увлекая за собой жену, побежал по дачной улице прочь от них, в сторону выезда из поселка. Каждый шаг отзывался в его голове новой вспышкой боли.

— Только не оглядывайся, — он не понимал, кричит или шепчет. — Пожалуйста, не оглядывайся…

Добежав по опустевшему поселку до моста, ведущего к шоссе, он выдохся окончательно. Отпустив руку жены, он облокотился одной рукой на перила. Оттуда шум толпы уже не был слышен. Только шум воды откуда-то снизу. Или это был шум крови в его голове?

Его спину вдруг обдало инфернально жарким ветром, воняющим тухлыми яйцами и жжеными перьями. По ушам ударил многоголосый клекот и хлопанье бесчисленного множества огромных крыльев.

— Только не оглядывайся, — прохрипел он, уткнувшись носом в рукав. — Только не…

— Ты посмотри… — послышался сзади голос Ирины. — Как красиво… как же красиво…

Всеволод закричал и вцепился обеими руками в собственные волосы. Он сразу понял: спасти любимую уже не получится. Но его тело действовало вопреки остаткам рассудка. Шаг спиной вперед, навстречу жару. Еще шаг. Вот она — стоит, запрокинув голову к небу с выражением неземного блаженства на лице. Всеволод схватил ее за плечо, но тут же отдернул руку. Твердая. Раскаленная. Как нагретый на сковороде кусок каменной соли.

Какая-то его часть говорила ему обернуться, но он отмел этот порыв. Он знал, что за его спиной ужас, выходящий за грань человеческого восприятия.

Последний взгляд на жену. Последняя слеза по щеке. Последний вдох отравленного противоестественной вонью воздуха. Всеволод зажмурился, перегнулся через перила и бросился вниз. Секунда, другая, и его тело взорвалось болью, врезавшись в поверхность воды. Вода заполнила уши, оградив их от кошмарных звуков сверху. Заполнила ноздри. Заполнила легкие.

Вечная агония. Будет ли за ней облегчение? Кто знает…

***

… и пролил Господь на Содом и Гоморру дождем серу и огонь от Господа с неба, и ниспроверг города сии, и всю окрестность сию, и всех жителей городов сих, и произрастания земли.

И увидел он, что это хорошо. И на устах его играла улыбка.