Тёмная Ночь

Глава 2

Ночь. Все спят. Вся наша группа ночевала в одной комнате. Кровати стояли в ряд и были подписаны. Только толку, если никто буквами не владел, няни в том числе? Мы также мылись в одной комнате: нас всех оголяли, подгоняли к туалету как стадо баранов. Потом ковшиками поливали, вода была нестерпимо огненной — они ни разу не проверяли температуру, врубали по максимум. Забавно получалось: ночью страдаешь от лютого холода, а днем по средам когда нас купали, мучаешься от пустынной жары. Мы постоянно с Петькой и Колькой, перед тем, как инвалидов поведут мыть, старались незримо пробраться в туалет и настроить хороший градус. Почти всегда удачно. Трапезничали также в одной комнате.

Няни приносят кастрюли с первым, со вторым, компот, хлеб. Ставят все на стол. Дальше интересная комбинация выходила. Наш «любимый» персонал берёт кастрюлю с первым и заливает в кастрюлю со вторым, посыпает хлебушком, потом, закатав рукава по локоть, суёт рученьки в кастрюлю и начинает все это размешивать. Я уверен, что они даже свои культяпки не моют. В этот пищевой микс они могли даже компот подлить, но редко, все-таки компот. Он был, в основном, отдельно. Разливали нам по тарелкам и по очереди подносили. Господи, а какой вид был у всего этого! Они у нас просто химики. Слева, в тарелке была радуга, справа, как будто кто-то насрал жидким, болезненным, ядовито-зеленым видом, а в углу, как мне почудилось, какие-то жители обитали; ну, а в золотой середине была частичка ее самой — ярко-желтый ноготь. И он тоже был специфический. Ну просто террариум!

У нас были общие шмотки. Когда приходил тихий час, все раздевались, скидывали вещи в кучу, точно на блошином рынке, и по койкам, а после сна подползали к этой свалке, и, чье под руку попалось, то и надел. Однажды досталась мне кофта одного парня, который, когда ел у него все вытекало из пасти на кофту, потом засыхало, и смердило долго и упорно. Или чьи-нибудь труселя в какашках…

В общем, все всегда вместе, как настоящая дружная семья.

Но спать в одной комнате со всеми, мне нравилось, потому что в темень оживал свой мирок, иной! Все храпели, даже стены. И у каждого храп был какой-то особенный, непохожий на другие. У кого-то шипящий, у кого-то заливистый или короткий. Все сопят в один голос. И храпы словно перешептываются друг с другом. Я как будто даже что-то понимал, мне казалось, что они постоянно спорят о чем-то, и боялся им помешать, боялся пошевелиться. Пытался открыть глаза и подглядеть за ними, хотел узнать, как они выглядят. Но когда открывал очи, никого не было. А звуки были — значит невидимки, и пытаться отловить их бесполезно. Эти невидимки прячутся в теле каждого спящего человека. И только когда все дрыхнут, они выходят наружу. И начинают общаться между собой при помощи храпящих звуков. Я даже пытался подхрапывать им специально, хотел пообщаться, они меня понимали, отвечали мне, только я их не понимал. И перестал обращать на них внимания, живите своей жизнью, ребята.

А еще я любил спать со всеми в одной комнате, из-за того, что, когда я хотел в туалет, меня не отпускали, да и мне самому, честно говоря, было лень ползти по мерзлым плитам с голой попой. И я прудонил к соседу в кровать. Да, утром он сильно пострадает от няни, но мне его было не так сильно жалко как себя или Колю с Петей. Мне его не было жалко, потому что он не соображал, я думал, что если он глупый — он не чувствует боли и дурных слов в его адрес. «Лучше уж смотреть как больно другому, чем испытывать боль самому» — рассуждал я.

Смотрю в окно, уже даже звезд не видно, они тоже ушли в сон — значит поздно, пора самому пытаться уснуть. Но я не могу: как только засыпаю, вдруг кто-то вскрикает во сне. (Колька, кстати, частенько вопит, интересно, что ему снится? Надо завтра будет узнать). Или окно так сильно хлопнет от ветра, что я пугаюсь и точно не могу заснуть минут десять. Или пьяные охранники выходят и курят под окном, при этом бурно ругаясь матом. Вообще охранники — это отдельный народ… в их лицах можно одновременно узреть и горе, и радость, и Вторую мировую войну, ну, и сто пятьдесят надежных грамм, если не больше. Я пробовал считать овечек, и кто сказал, что это помогает? Остался последний вариант, чтобы попасть в объятья Морфея — это качать головой: вправо — влево, вправо — влево, право — влеее…

Кряхтенье… фырканье… возня… я вновь открыл глаза, я не в состоянии пошевелиться, мое тело онемело от холода, перестало функционировать. Лишь голова была способна чуть-чуть шевелиться. В окне было совсем темно. Я стал поворачиваться, чтобы посмотреть, откуда летят эти страшные звуки. Они были где-то справа, но от кого именно, разглядеть не удавалось. Вдруг я заметил, что на крайнем ряду нашего кроватного строя, кто-то сильно дергается, какой- то комочек, как червячок, запутывавшийся в паучьей паутине, который пытается спастись. Это был Валерка. Он был совсем маленький, годиков три или четыре. Он все время кричал, наверное есть хотел или что-то по состоянию здоровья мучило. (Еще бы, за нами так ухаживали, что можно было к предкам отплыть). Мы рослые кое-как выживали, а он малыш, ему тяжелее.

Однажды сидел он на своем детском стульчике вдруг ни с того, ни с сего начал верещать. Подошла няня и так ему по башке ложкой трахнула, что он от боли сорвал связки. Распахнул рот и кричит шепотом, глазенки у него сделались круглые краснючие как у наркомана. Потом снова прорезался голос, опять ложкой по лбу, он еще сильней кричит, и она ему опять по голове, только на этот раз без длительных интервалов, раз, два, три. Бедный мальчик, как у него еще голова не отвалилась. Потом зазвонил мобильник и она вышла. А Валерий продолжал надрываться… Минуло минут десять, она вернулась.

— Ты все орешь, когда ты уже заткнешься, тварь?!

Он будто понял, что она сказала и принялся горланить ещё упорнее. Откуда у него столько сил? Крохотный и такой громкий. Хотя, от такой боли и на английском можно заговорить.

— Закрой свой рот!

Но он ее все равно перекрикивал. Тогда она подошла у нему и ударила его рукой по лицу, такой звонкий шлепок был, что аж оглушило. Валерка упал на пол головой вниз, зацепившись своей маленькой ручкой за ножку стула, его рука вывернулась как змея, но слава Богу, потом сорвалась, и он до конца очутился на полу. Начался визг: он, бедный, стал захлебываться слюнями, и от болевого шока стало пульсировать все тело, как будто припадок случился. Его голубых глаз почти не было видно, слезы заполнили все яблоко, казалось, что оно сейчас вытечет как яичница. Он не знал, что делать с этой болью: оставалось только выть волком. Тогда она взяла его за шкирку и поволокла в спальню, привязала его к кровати. И выветрилась. У нас каждого к кровати приматывали, чтобы не убежали, наверное. Смешно. В группе одни коллеки. Тем более он-то куда денется, захудалый да еще и побитый весь? Зачем ты его замотала этой веревкой? Главное, что так солидно замотала, будто он зверь…

Гляжу, Валерка дрыгается в своей люльке, думаю, может, страшный сон снится, сейчас покряхтит и угомонится. Прошло время, он не умолкает, и я не могу уснуть, даже башкой вертел, бесполезно. Валера начал попискивать чуть-чуть и громко шипеть, стало страшно. Придется будить Петю:

— Петя, Петь, проснись пожалуйста!

— Что тебе, что случилось? — Сонно, еле выговаривая, интересовался он.

— Валере плохо, что-то он странно сопит и дергается весь. Сходи, Петь, сходи пожалуйста.

— Ладно, иду… ползу.

Петя слез с кровати и пополз к Валерке. Я сильно заволновался. Не допусти Бог нянька войдет, заметит, что Петя не спит в такое время, потом отму****ет его из-за меня? Но пока все чисто, как говорится.

— Паш, что-то он умолк…

И правда, он больше не сопел и не кряхтел. Он затих.

— Все равно проверь…

Наконец-то Петя достиг цели и стал ощупывать мальчика. Потом посмотрел на меня испуганными глазами.

— Он не дышит!

— Как не дышит?!

— Вот так, блин, лежит не дышит!

Тут в спальню вошла няня и мое сердце сошло на последней остановки, я так испугался, что соображать перестал.

— Что здесь происходит, почему не спим?!

Она взяла швабру и стала идти к Пете, только замахнулась, он остановил ее…

— Валера не дышит, посмотрите!

— Что значит не дышит?! Вали спать! Мигом!

И дала Петьке сильного пинка под зад. Он быстро заковылял на свое место. Она намеривалась уйти, но все-таки решила проверить и подошла к кровати, где лежал малыш. Сняла оковы и стала щупать… Она вышла. Через несколько минут пришла с какой-то женщиной — медсестра наверное.

— Он умер — сказала тетка в белом.

Я очень сильно испугался, думал плакать, но не смог.

— Что произошло, Галина? — медсестра повернула голову к няни в надежде обрести ответ на свой вопрос.

Няня чуть испуганно сказала, что не знает. А потом вообще стала говорить, что это Петя его удушил, даже багрянцем не покрылась. Петя так оробел, что не мог и словца молвить, будто не дышал, бедный. Сестра дала указания:

— Закутайте труп… в одеяло и несите в сан-часть, — взяла телефон и стала кому-то звонить, но я не слышал, потому что она вышла.

Няня направилась к шкафу, теперь уже кажущейся мне гробом, взяла плед, расстелила его на полу, затем подошла к усопшему Валере, кое-как взяла его на руки и, что меня шокировало, так это то, как она его кинула на пол, не положила, а кинула. Господи, он же мертвый, он не почувствует боль! Если тебе так нравится это делать! Он больше ничего не почувствует. Наверное она тоже так думала, поэтому и кинула его. А что, все равно он мертвец, какая ему, нафиг, разница? Потом давай его закручивать как шаурму. Сунула под мышку, погасила свет и испарилась.

— Он помер? — чуть слышно поинтересовался Петя.

— Не знаю, заболел, поправится через пару дней и вернется.

— А почему он не шевелился и не дышал?

— Потому что он СИЛЬНО заболел, у меня такое тоже было.

— Что-то я не помню чтобы ты так болел.

— Мы тогда не знакомы были — я сам больше всего хотел верить в то, что говорю сейчас.

Слышу Петька Хлюпает. Испугался. Утром выяснилось, что Валерка умер от удушья, нянька сильно привязала его в тот вечер. Он когда возился во сне, нечаянно обмотал голову и медленно, но верно, умирал. Няню просто уволили. Сказали, мол, естественной смертью скончался. Любопытно, неужели экспертизу нельзя было сделать какую-нибудь? Или осмотреть его шею, наверняка след остался…

А за Валеру я рад, отмучился парень. Говорят, что за каждое мучение, следует награда, и он получил ее.

А нас троих ждали целые приключения. Нельзя было раскисать…