Брошенная кукла

Одна девочка всегда очень грустила в свой день рождения. Каждый раз она просила родителей поиграть с ней, и каждый раз им было некогда. Поэтому она заплетала в волосы свой самый красивый бант, собирала свои игрушки и весь день играла с ними в собственные похороны.

Родителям не нравились эти игры. Они долго думали, что же им сделать для дочери, и в конце концов решили подарить ей на очередной день рождения куклу в черном платье.

Обычно такие истории заканчиваются плохо, но у этой счастливый конец. Кукла не оказалась проклятой и не убила девочку. Более того, девочка с тех пор вовсе никогда не грустит. Целыми днями она теперь смотрит в окно и улыбается, встретившись с кем-нибудь взглядом. Ты можешь убедиться в этом сам — ее легко узнать. Она теперь всегда носит одно и то же черное платье и никогда не расстается с куклой, у которой заплетен в волосы большой и красивый бант.
____________________________________________

— Доброе утро, моя красавица.

— Доброе утро, мамочка.

Короткие, но теплые объятия.

— Что будет на завтрак?

— Что хочешь, милая. С ужина остались твои любимые гренки.

— Чудесный был праздник, правда?

— Правда,- улыбнулась хрупкая женщина с пепельно-соломенными волосами и веселыми морщинками в уголках добрых серых глаз.- Ты замечательно пела.

— Ты тоже, мамочка,- засмеялась девочка с умным и живым взглядом.

— Папа уже внизу, поторопись, — подмигнула ей мама. — А то он съест все гренки.

Аллочка потянулась и со смехом сбросила одеяло. Утро, как обычно, обещало быть добрым.

Вопреки маминому шутливому опасению, гренков хватило всем троим, но только благодаря тому, что у папы на сей раз не было настоящего аппетита. Некоторое время он раздумывал, стоит ли делиться с семьей причинами. Ноготь его указательного пальца выстукивал по столешнице свой обычный ритм: тук-тук, тук-тук-тук; а короткая рыжая бородка чуть подрагивала в такт.

— Мои родители хотят приехать в гости, — наконец нарушил молчание он.

— Дом большой,- улыбнулась мама. Она часто улыбалась – эта солнечная женщина. — Пусть приезжают, мы будем рады.

Папа слегка замялся. Его взгляд обратился в себя, а руки потянулись к пачке сигарет. Дочь, уловив его замешательство, перестала работать челюстями и замерла, с интересом вглядываясь в его лицо.

— Не думаю, что это хорошая идея, — наконец проговорил он.

— Почему? – тут же спросила Алла.

Ей хотелось увидеться с дедушкой и бабушкой. У дедушки были смешные длинные усы, за которые он разрешал себя дергать, несмотря на тихие протесты папы, а бабушка вечером садилась к ней на кровать и рассказывала всякие интересности.

— Видишь ли,- со вздохом пустился в объяснения отец.- Они выросли в маленьком городке, в маленькой квартирке, привыкли ко всему маленькому и простому. В нашем большом доме им будет неуютно…

— Но им же лучше знать,- не выдержав, перебила дочь.- Где им будет уютно, а где нет.

— Милая,- вступилась за растерявшегося папу мама.- Помнишь, почему от нас ушел Веля? Он решил, что ему будет лучше по другую сторону дороги…Кстати, дорогой, сколько раз тебе еще напоминать, что нельзя курить в доме?

Папа со вздохом, выражающим одновременно раздражение и покорность, смял в ладони только что подожженную сигарету, затушив ее. Никто не знал секрет этого фокуса – Аллочка, однажды решившая повторить, получила ожог и наказание на пару с отцом.

— Да,- сказала она, немного побледнев.- Я помню. Я видела как дяденька из дома напротив смывал из шланга то, что от него осталось.

— Ну…- теперь растерялась мама.- Ты, наверное, что-то путаешь. Я же говорила, он перебежал, просто очень испугался и не может придти обратно, потому что теперь боится дороги…

— Там была кровь,- посеревшим голосом сказала дочь.- Он ушел, да. Ушел и больше не вернется. Потому что боится дороги. Наверное, ему было больно уходить. И он боится, что возвращаться тоже будет больно. Поэтому он так смотрит издалека.

— С-смотрит?- начал заикаться папа.

— Смотрит. Иногда, когда подходит достаточно близко. Но он боится дороги, мама это сразу сказала. Теперь я поняла… Я боюсь крови,- добавила она немного не к месту.

Мама обошла стол и обняла Аллочку, не зная, что сказать. В доме вдруг стало прохладно.

— Он думал, что ему там будет лучше. По ту сторону. Может, так оно и есть. Может, он хочет, чтобы я пошла за ним. Может, мне тоже там будет лучше.

— Что ты…- дрожащим голосом попыталась прервать ее мама.

— Может, нам всем там будет лучше. Но страшно перебегать эту дорогу. Если он не идет обратно…если никто не идет обратно, значит это правда страшно. И я очень боюсь крови…так бабушка с дедушкой приедут?- вдруг спросила Алла безо всякого перехода.

— К-конечно-конечно,- поспешил заверить папа.- Я позвоню им сегодня.

— Не думай, пожалуйста, о Веле и этой…дороге,- мама пригладила вьющиеся волосы дочери.- Ему за ней хорошо — и ладно.

— Почему не думать?- удивилась девочка.- Не думать об этой дороге все равно, что не думать о доме, о саде, о заборе, о гренках – это такая же часть нашей жизни. А Веля… Он просто смотрит на меня иногда, а я на него. Вот так, искоса, иначе он исчезает… Можно я теперь пойду погулять?

— Из сада никуда,- нестройным хором выговорили родители.

Аллочка, как ни в чем не бывало, выскочила из-за стола и побежала одеваться. Родители все еще сидели неподвижно, уставившись друг на друга, когда хлопнула дверь…

* * *

…хлопнула дверь, и он ушел. Кукла лежала на кровати. В этом сыром домике, пропитанном вонью плесени и дохлятины, не было живых существ. Ветер влетал в разбитые окна и шевелил наволочку, в которую ее одел Хозяин. Если бы она была живой, она бы, наверное, встала и закрыла окно стоящей рядом фанеркой. Или нашла бы одежду приличнее и теплее. Или, что наиболее вероятно, сбежала бы из этого проклятого места. Но она была всего лишь куклой. Неподвижно смотрели в потолок пустые стеклянные глаза. Холодная, неживая нога безвольно свесилась с кровати. У нее не было мыслей, кроме как о подчинении, не было чувств, кроме любви к хозяину. Сколько она себя помнила, весь ее мир был гнилым и темным. А хозяин…обычно он бывал злым, но неживая плоть не чувствует. К тому же, иногда он бывал и добрым. Он пытался расчесать ее грязные волосы, играл с ней, как будто она ходит, ест и говорит, одевал во что-то другое. Только иногда – но она не знала другой доброты. Он был для нее если не всем миром, то значительной и лучшей его частью. Она всегда должна была ему принадлежать. Она должна была…

* * *

— Она должна была быть уже в доме,- наконец нарушила молчание мама. — Не понимаю, как она могла это увидеть.

— До сих пор голова гудит от ее откровений, — папа снова попытался закурить, но, не сделав и полной затяжки, без напоминания смял сигарету.

— Может, нам следует обратиться к специалисту?

— Нет, — ответил папа резче, чем хотел и прерывисто вздохнул. – Извини. Мы ведь договаривались, помнишь? Минимум контактов, пока не…

— Пока не что? – мама ласково положила руку на рыжий ежик волос своего мужа, чтобы смягчить острую тему. – Тебе не кажется, что твое стремление оградить нашу дочь от всего на свете заходит слишком далеко? Может быть, тебе снова стоит обсудить свою нервозность с доктором?

— Я в порядке, — дернул плечом папа. – Давай лучше подумаем об Алле. Нельзя, чтобы родители что-то ляпнули при ней. А эта история с котом, похоже, оставила ей травму. Травму, которую мы сами должны зашить.

— Зашить, — невесело усмехнулась мама и убрала руку. – Как куклу. Боюсь, это так не работает, милый.

Папа не ответил. Он догадывался, что его жена права, но признать это вслух он не мог. Он твердо знал: во внешнем мире есть опасности, и не только те, что видит глаз. Стоит ему ослабить контроль, подпустить к его девочке нечто, не поддающееся познанию, как случится непоправимое. Хуже любой травмы. Хуже самой смерти. Гораздо хуже.

Еще одна едва закуренная сигарета в мусор. Пепел на его ладони. Серый, как затянутое облаками небо. Совсем нетипичное для сезона мертвенно-серое небо.

* * *

Серое небо.

Что-то не так…

Серые лужи.

Он в беде…

Серый асфальт.

Он не…

Жесткий удар всем телом, взрыв невыносимой боли и липкая серая пустота.

Он не вернется.

У куклы больше нет хозяина. Это ужасно, противоестественно. Чувства вдруг хлынули рекой, оглушив ее. Страх, тоска, безысходность, злость неизвестно на кого…Вдруг, неожиданно для самой себя она пошевелилась. Качнула рукой. Страх мгновенно перерос в панику. Как она может, как она смеет двигаться без хозяина? Но хозяина нет. Его нужно найти. Чтобы найти, нужно двигаться. Но двигаться неодушевленные предметы не должны…

Неживые ноги подогнулись при первой попытке встать, кукла упала на колени и оперлась ладонями на пол. Суставы работали плохо, но постепенно крепли. Ее неживое тело шевелилось. Без него. Немыслимый кошмар.

Она с трудом подняла голову. В ушах стоял шум, а в глазах темнота. Ее переполняли ужас и отвращение перед самой собой. Не в силах вынести этого, она хотела закричать, но смогла издать лишь еле слышный хрип, от которого ей стало только хуже.

Медленно, с большим трудом она встала и, шатаясь на не гнущихся больше ногах, подошла к торчащему из стены крану. Она видела, как это делал Хозяин, но далеко не с первого раза смогла заставить неживые пальцы сомкнуться на нем. Совершенно титанических усилий стоило его повернуть. Полилась вода – прямо на пол, она забыла подставить таз. Поэтапно согнувшись, с содроганием ощущая каждое движение своей неживой плоти, она села под струю. Вода смывала с нее пыль и грязь, придавала сил. Она подставила рот и стала жадно пить, но тут же захлебнулась и сипло закашляла мутно-желтым гноем. Нужно было двигаться дальше. Нужно было…

Наружу.

Кукла чуть не потеряла едва проклюнувшееся сознание при мысли об этом. Мир снаружи представлялся ей огромным и смутно страшным. Она долго стояла у двери и силилась осознать себя без жесткой правящей руки. Получалось плохо. Она — вещь. Она — кукла. У нее нет чего-то такого, что было у Хозяина. Она даже не знала слова, подходящего для обозначения этого расплывчатого понятия. Строго говоря, она вообще не знала слов. Различала лишь некоторые — в зависимости от того, что следует за их звуками: ласка, еда, чистка… или вожделенный удар по лицу наотмашь. Она хотела снова увидеть самое сильное чувство, на которое был способен Хозяин по отношению к ней. Она хотела принадлежать. И это желание было сильнее страха.

Кукла подняла плохо слушающуюся руку и неловким толчком открыла дверь. Навстречу страху. Навстречу неизвестности.

* * *

— Неизвестности я боюсь больше всего, — призналась мама, забираясь под одеяло.

— Я тоже,- кивнул папа.- Особенно, когда она совсем рядом. Это как смотреть сквозь забрало.

— А я боюсь крови.

Оба родителя синхронно подпрыгнули на кровати, обратив взгляды к черному проему двери в спальню.

— А неизвестности не бывает, — сказала материализовавшаяся словно из воздуха Алла. — Есть только нежелание знать. Если очень-очень захотеть, можно разгадать любую тайну. Только… есть тайны, которым лучше оставаться неразгаданными.

— Кто тебе это сказал? — спросила мама, живо представив свежую седину у себя на висках.

— А кого забрало?- не стала отвечать девочка.

— А кого забрало?- эхом откликнулась мама.

— Кого забрало? — чуть запоздав повторил папа, но сообразил он первый. — Ну, это рыцарский доспех для лица, к шлему крепился, очень неудобный, с узкими… э-э… прорезями для глаз…

— Милая, почему ты не спишь? — опомнилась мама.- Уже глубокая ночь…

— Я боюсь крови.

Родителей передернуло.

— Мне приснилась кровь. Много крови.

— Ох...- только и смогли выдохнуть они.

— Высокий дом с выбитыми стеклами. Там были злые люди. Они смеялись и били друг друга кулаками, молотками, ножами… Некоторые раздевались и делали другие странные вещи. А потом из-под шкафа выглянул Веля. Не так, как выглядывает сейчас из-под нашего. Не так, как выглядывают кошки, а так, как выглянул бы человек…

Родители, не сговариваясь, подвинулись в кровати так, чтобы не выпускать из поля зрения ни шкаф, ни дочку.

— А потом он вылез из-под шкафа, весь в крови. И он был не один… его было много. Он стал страшно кричать и рвать людей когтями. Они тоже кричали. Они все кричали точно так же, как он закричал в последнюю секунду жизни. Только крови было гораздо больше. Веля больше не любит, как раньше. Ему было слишком больно. Ему и сейчас больно. Разве ты не чувствуешь, мамочка?

— Что ты такое говоришь, милая? – голос мамы дрожал.

— Ему больно. Он кричит. Он так страшно кричит… но это только потому, что ему больно. Его боль сильнее, чем он может вынести. Он хочет делиться своей болью. Если он перейдет эту дорогу, он сделает больно и мне, и тебе, и тебе, папочка. Он всем будет делать больно. Наверное, чтобы было честно. Чтобы не только ему было больно… а почему люди делают больно друг другу?

От неожиданности вопроса в мамином подсознании проснулся педагог. В состоянии полного отключения мозга она выдала:

— Дерутся только некультурные люди, потому что не понимают, что это плохо. Для развлечения или чтобы что-то отобрать. Таких лучше обходить подальше.
Девочка задумалась. Родители снова вспомнили, как дышать.

— Тогда я хочу, чтобы Веля пришел. Он научит людей, что такое боль. Всех людей научит, ведь его теперь много. Больше никто не будет драться для развлечения. Иначе Веля их задерет. Задерет! Задерет! — топнула она ногой.

Где-то на улице завизжала чем-то очень недовольная кошка. Такого эффекта не произвела бы и влетевшая в окно граната – мама вскрикнула, а папа дернулся в сторону и свалился с кровати, запутавшись в одеяле.

— А если тебе неудобно смотреть сквозь забрало, поверни голову, папочка. А лучше сними шлем.

Надо ли говорить, что в эту ночь семья не сомкнула полубезумных глаз. Спокойствие сохраняла только Аллочка. Не обеспокоило ее и то, что мама прямо посреди ночи вызвала скорую и срывающимся отчего-то голосом рассказала сразу про ее сон, про дорогу и про Велю. Папа попытался было возразить ее решению, но передумал. Его руки дрожали в ту ночь особенно сильно. Он закурил и тут же выкинул пять сигарет только пока их везли в карете скорой по улице…

* * *

… по улице пронесся маленький смерч, подхватив с асфальта газету и закружив ее в издевательски-залихватском танце, насмехаясь над ее полной беспомощностью. Кукла чувствовала над собой нечто похожее, неуверенно шагая на своих тонких, почти негнущихся ногах. У нее кружилась голова, то ли от избытка впечатлений, то ли от страха перед ними, то ли от накатывающего иногда странного ощущения. Будто время от времени очередной шаг, казалось бы, такой же короткий, как остальные, переносил ее очень далеко, в место, куда она не выбирала идти, куда ее тянуло что-то, чему она не знала названия. Одно дело — власть хозяина и совсем другое — власть чего-то, не поддающегося осознанию, чего-то неестественного и нематериального. Но кукла продолжала движение. Вокруг обжитые с виду дома плавно переходили в уродливые развалины, мосты обрывались в воздухе и изгибались под невозможными углами, подземные переходы манили зияющей чернотой и знакомым запахом плесени…

В одном из последних она и увидела непонятное существо, явно наблюдающее за ней. Больше всего оно походило на нее саму, но даже меньше по размеру и одетую вместо наволочки в свалявшийся грязный коврик. Странное лицо, с треугольными ушами на макушке и торчащими в стороны жесткими, необычно редкими и длинными щетинками, не было похоже ни на лицо куклы, ни на лицо Хозяина. Стояло существо на четырех конечностях, а пятой мерно помахивало сзади, словно подметая пол. Однако, в его больших желто-зеленых глазах кукле почудилось что-то близкое, родное. Она почувствовала что-то общее с пятиногим уродцем. Почувствовала что-то вроде нежности и сопереживания. Как будто он тоже был несчастной, потерявшей хозяина игрушкой.

Вдруг у нее зарябило в глазах, и вместо уродца на полу оказался просто измятый, залитый кровью коврик, в котором с трудом можно было угадать очертания головы и некоторых ног. Снова рябь — снова стоящий уродец, теперь с открытым ртом, оказавшимся полным острых зубов и требовательно тянущий звук «а». Рябь — окровавленный коврик. Рябь — кричащий в голос уродец. Рябь – коврик — поднялся головой вверх, завис над землей. Открылась пасть, полная запекшейся крови и сломанных зубов. Кровь стала плавиться, затем бурлить, широко открылись пустые глазницы, немного распрямив продавленный череп и крик уродца вдруг сложился в слово:

— НИКОГДА-А-А!

* * *

-… никогда не думал, что с ней может такое случиться,- пораженно проговорил папа, словно в первый раз (на самом деле уже в седьмой), сминая в руке очередную сигарету.- Нельзя ли узнать, что с ней? В общих чертах, хотя бы…

— Предварительно мало что можно сказать,- надул щеки седой доктор.- Давайте повторим все по порядку — она начала излагать необычные мысли о смерти…

— Три дня назад,- поспешно, в два голоса.

-… три дня назад,- кивнул он.- Сообщила о галлюцинациях, затем о ночных кошмарах странного свойства, и, наконец, маниакальные идеи, к которым девочка в таком возрасте не могла придти самостоятельно. Похоже, на нее оказывает сильное влияние некто — или нечто — извне. Где она бывает кроме дома?

— Нигде… только двор…

— Вы отслеживаете, что она смотрит по телевизору?

— Она не смотрит его без нас, а мы ничего такого…

— Интернет? Друзья? Соседи?

— Нет-нет…

— Напрягите память, вспомните хоть что-нибудь. Где она могла это услышать?

Родители беспомощно молчали, опустив головы. Заслуженный психиатр вздохнул и протер очки.

— У нее не было тошноты, головокружений, головных болей, плохого самочувствия, перепадов настроения, депрессий, истерик? Может быть, нарушенные поведенческие реакции?

— Э…

— Понятно… ну, что ж, поглядим, понаблюдаем вашу девочку. Вы, если хотите, можете и домой вернуться…

* * *

… вернуться? Нет, надо идти. Или все же вернуться? Кукла остановилась. Ее решимость иссякла окончательно, да еще и пятиногий уродец, за которым она инстинктивно следовала с момента встречи, куда-то исчез. У куклы подкосились ноги. Она села на землю, скрючившись в неудобной позе, утешая себя надеждой одновременно отчаянной и смутной, что Хозяин придет и заберет ее. Ведь она — кукла. Она не может двигаться без чужой на то воли.

— Что с тобой, девочка? Ты потерялась?

Молчание. Таких слов не было в обиходе Хозяина, они были для нее такими же непонятными звуками, как завывания ветра. Но голос… он был похож на голос Хозяина.

— Эй, ты живая?

Смутно знакомые слова — «ты» и «живая». Но что они значат? Кукла не понимала. Они редко влекли за собой что-то определенное. Хотя иногда после них она должна была двигаться самостоятельно. Что, если…

Кукла с трудом встала и уставилась прямо перед собой. В поле зрения попал человек, немного напоминающий Хозяина. Тоже выше нее и тоже с бородой.

— Что такое, зайка?

“Что такое”. Знакомые слова. Кукле стало спокойнее в предчувствии побоев.

— Пойдем, я тебя согрею, помою. Конфеток дам…

Слово «дам» еще больше укрепило в кукле успокаивающую уверенность, что ее сейчас будут бить. Ей также показалось, что человек хочет, чтоб она пошла с ним. Она уже подняла было ногу, но ею вдруг овладело сомнение.

Ведь это не Хозяин. Во всяком случае, не тот. Будет ли правильно, если ею завладеет другой? Она ведь принадлежит одному человеку и его она сейчас ищет. Если она пойдет за другим Хозяином, то точно потеряет своего навсегда…

— Ну что же ты, моя сладкая? Пойдем-пойдем…

Кукла шатко развернулась и двинулась в сторону, противоположную той, куда ее звал новый Хозяин.

— Нет-нет, пойдем со мной… со мной…

Он схватил ее за руку. Все ее мысли и чувства смешались. Ей было и приятно, и мерзко от того, что она ничего не может поделать. Ведь она — всего лишь кукла и не может сопротивляться хозяину, пусть и не своему.

— А ну, отпусти ее, извращенец! Мало за ту девочку отсидел, еще захотелось?!

Этот голос был другим, неприятным и резким, как скрип двери. Кукла не поняла ни слова. А вот фальшивый хозяин понял. Он сразу отпустил ее и попятился, бормоча что-то.

— Что ты здесь делаешь, милая?- спросил скрипучий голос слащавым тоном, и в поле зрения куклы присел еще один хозяин, сильно отличающийся от первых двух.

У этого не было бороды, но зато были волосы на голове, длинные, как у самой куклы, только курчавые и относительно чистые. Его ярко-красные губы пребывали в постоянном движении, будто он никак не мог что-то пережевать, а зеленые глаза с полопавшимися капиллярами подслеповато щурились на куклу.

— Ты испугалась, да? Злой дядя напугал тебя? Ну ничего, баба Даша не даст тебя в обиду… пойдем, посидишь у меня в магазинчике, скоро вечер наступит, и я тебя провожу, да?

Кукла опять не поняла ни слова, поэтому даже не шелохнулась. Не шелохнулась она и тогда, когда ее взяли на руки и понесли куда-то. Она — кукла. Она — вещь. К тому же она устала. Ей нужен покой…

* * *

— Ей нужен покой, понимаете?- в четвертый раз пытался объяснить доктор.

— Что это значит?! — в пятый раз гремел папа Аллочки, вырываясь из рук тщетно пытавшейся удержать его жены. — Я хочу видеть свою дочь!

— Она же спит...- снова слабо отмахнулся доктор.

— Не спорьте со мной, я ее отец! Чем вы ее накачали?! Она никогда не спит в это время!

— Доверьтесь мне, — устало взмолился доктор. – И скажите, наконец, сколько девочке лет? В какую школу…

— Я хочу видеть свою дочь! – папа махнул кулаком в направлении докторского носа, и тот поспешно отступил на пару шагов.

— А, черт с вами, забирайте девочку, я снимаю с себя ответственность. Санитары! Ведите их к ней.

Доктор поправил очки и быстро пошел прочь по коридору, бубня себе под нос что-то о том, что он умывает руки. Через час Аллочка спала уже дома.

Ей снова снился сон. Снова Веля. Он мурлыкал, ласкался к ней. Ее воплощенная любовь. Ее воплощенная боль. Не случайно ведь эти два слова так неочевидно и извращенно, но так сильно похожи? Ей казалось, он хочет что-то показать ей. Что-то подарить. Ведь это так важно — дарить подарки тем, кого любишь, правда?

Она открыла глаза, непонимающе огляделась и обратила вопросительный взгляд на родителей.

— Ну, как ты себя чувствуешь? – с беспокойством спросила мама, пихнув локтем едва уснувшего мужа.

— Хорошо...- удивленно ответила Аллочка.- А что случилось? Я что, заболела?

— Ну… вроде бы...- протянул папа, разминая затекшую шею.

— Это плохо,- расстроилась Аллочка.- Очень плохо, ведь у нас завтра праздник.

Родители переглянулись. У них совсем вылетело из головы данное пару недель назад обещание, как и припрятанные в кладовке подарки.

— Мы все равно его отпразднуем,- пообещал папа, никем не остановленный закурил, сделал две лихорадочные затяжки и смял сигарету в кулаке.- Обязательно отпразднуем. Это будет лучший праздник в твоей жизни.

— А я точно заболела?- усомнилась девочка.- У меня ничего не болит…

— А ты помнишь прошлую ночь?- спросила мама.

— Нет...- нахмурилась Аллочка, не понимая, с чем связана видимая радость родителей по поводу ее ответа.

— Ну вот, видишь!..

* * *

— Вот, видишь?- распиналась баба Даша, раскладывая перед куклой яркие детские книжки.- Вот здесь вот, это самое… сказки, здесь про князя, здесь про… вот, в общем, смотри,- и она убежала из подсобки на звон колокольчика, сигнализировавшего о приходе очередного покупателя.

Впервые она пожалела, что открыла магазин на такой оживленной улице — девочке явно нужна была помощь… но никто не учил бабу Дашу, как нужно действовать в таких ситуациях, а потому она легко позволила работе себя отвлечь.

Кукла послушно смотрела на разложенные перед ней книжки. Хозяин как-то раз принес ей похожие, но потом порвал и выбросил, побив ее в очередной раз. На обложках была изображена какая-то несуразица: уродливые фигуры, похожие на Хозяина, но с маленькими головами в непонятных котелках и толстыми руками с неизвестными предметами наперевес. Рука куклы дрогнула и потянулась к одной из них. Небольшое усилие и немного смятую страницу удалось перевернуть, как учил ее Хозяин, когда они играли в «школу». На следующей снова были эти уродливые хозяева, но с приятными лицами. Когда у ее Хозяина было такое лицо, он ее бил. На следующей их было еще больше и они, похоже, били друг друга. В этом было что-то неестественное. Зачем им это? Зачем хозяин бил ее, кукла тоже не смогла бы объяснить, но к этому она хотя бы привыкла.

На следующих картинках было примерно то же, что и на предыдущих. Искаженные злобой лица с одной стороны и холодно суровые с другой. Кукла листала все быстрее и быстрее, ее впервые в жизни заинтересовал вопрос «почему?»

На самой последней картинке был изображен прекрасный светлый город и один из хозяев, смеющийся, с кружкой в руке за праздничным столом. А сзади, в огромных клетках сидели другие, те, кого он побил, все с той же злобой на лицах.

Значит, хозяева дерутся за то, чтобы владеть. Может быть, и ее Хозяином завладел другой? Кукла снова поднялась на ноги, гораздо увереннее, чем в прошлые разы. Она твердо решила, что найдет Хозяина и освободит его. И тогда… это было бы слишком великодушно, но может быть, он отведет ее в этот светлый город и даст облизать вкусную тарелку с праздничного стола. Или хотя бы побьет лишний раз. Неживые губы дрогнули в подобии улыбки. Оставалось найти его. Теперь она была совершенно уверена в своем желании.

Кукла вышла из подсобки. Приведший ее сюда хозяин разговаривал с кем-то в дальнем углу помещения. Похоже, он не заметил, как она вышла через пролом в стене на пустую, разрушенную улицу. На другой стороне ее уже ждал пятиногий уродец, нервно помахивая пятой ногой. Он хотел отвести ее куда-то. Без сомнения, именно туда, куда ей нужно. Может быть даже к Хозяину.

И они долго шли вместе, обходя обломки зданий и глубокие ямы в асфальте – решившийся, наконец, на обратную дорогу пятиногий уродец с желто-зелеными глазами и брошенная хозяином кукла, одетая в грязную наволочку…

* * *

Грязную наволочку не мешало бы поменять. Да и остальное белье. И вообще, навести в комнате порядок. Но это все потом, когда она проснется. А потом можно будет съездить куда-нибудь на природу — только ни в коем случае не спускать с нее глаз.

Подарки стояли в углу комнаты, упакованные и подписанные. Оглядев комнату в последний раз, мама вымученно улыбнулась, тихо прикрыла дверь и ушла вниз по лестнице…

* * *

По лестнице вверх. Дыра в стене. Комната.

Кукла остановилась. Ей вдруг стало тепло где-то глубоко внутри. Даже не так — она просто поняла, как там было холодно до сих пор. Уродец привел ее в самое прекрасное место, какое она когда-либо видела. Комната поразила ее своей чистотой и яркостью. Она даже забыла о том, что искала своего хозяина — теперь ей хотелось только остаться здесь, чего бы это ни стоило. Но на кровати уже лежала кукла, очень похожая на нее, только гораздо чище. Это привело ее в некоторое замешательство. Она повернулась к уродцу, инстинктивно ища совета, но он только смотрел куда-то ей за спину большими желто-зелеными глазами и, казалось, ждал чего-то.

Кукла повернулась в направлении его взгляда и сделала шаг к висевшему на стене зеркалу. В доме застыла тишина.

Через некоторое время кукла оторвала взгляд от собственного отражения. Неуверенно подошла к столу. Взяла листок бумаги и карандаш. Непривычные к такой работе руки не слушались, к тому же она сама не вполне понимала, что делает, но кое-что нацарапать ей все же удалось. Затем она отошла в угол и села, протягивая вперед бумажку. Ее глаза помутнели. Она стала ждать…

* * *

… ждать было невыносимо — обычно мама будила ее по праздникам, но теперь Алла решила нарушить традицию и встать самостоятельно. Естественно, первый взгляд ее был направлен на угол с подарками. Две яркие коробки и…

Аллочка вскрикнула. Но существо в углу не шевелилось. Она осторожно подошла, выхватила бумажку и отпрыгнула на всякий случай. На бумажке было написано: «КVKПЛ. ВЕПR»

— Так ты от Вели?- спросила Аллочка, но, не получив ответа, догадалась сама. — А, он подарил мне куклу! Какой хороший, я скажу ему спасибо когда увижу в следующий раз… А тебя надо помыть и причесать. Ты такая грязная…

* * *

… такая грязная… такая слабая по сравнению с этой говорящей куклой… ее не оставят здесь, ее выкинут… что делать… что же делать…

Вдруг в памяти всплыла странная книжка с дерущимися хозяевами.

Хозяева убивают друг друга, чтобы владеть.

Она — кукла. Она убьет, чтобы принадлежать.

Кукла выбросила вперед и вверх руку с зажатым с ней карандашом. Ее конкурентка коротко вскрикнула, нелепо взмахнув руками, и с грохотом повалилась навзничь. Кукла переползла к ней на грудь и надавила на карандаш ладонью, с тихим чавкающим звуком погружая его глубже в череп соперницы. Та слабо задергалась и испустила последний свистящий вздох.

Победа? Нет…

Что-то пошло не так. В чем-то она ошиблась. Снова нарастала паника, но уродец стал ласкаться к ней, довольно урча. Кукла с трудом сомкнула плохо гнущиеся руки вокруг его неожиданно теплого тела. На мгновение ей даже почудилось, что все хорошо, что все именно так, как и должно быть. Неживые пальцы скользили по гладкой шерсти, словно пытаясь ухватиться, щетинки на его лице щекотали ее холодные губы. Но дверь в комнату открылась…

* * *

… дверь в комнату открылась и глазам родителей предстала картина гораздо более ужасная, чем они могли когда-либо представить. Они закричали. Грязная и мертвенно бледная тварь, отдаленно напоминавшая человека, и раздавленный до неузнаваемого состояния кот в ее руках закричали в ответ почти одинаковым, режущим криком нечеловеческой боли.

Когда родители в полубессознательном состоянии осели на пол, больше не в силах издавать какие-либо звуки, тварь подошла к ним, опустилась на колени и с трудом проскрипела первое в жизни слово:

— Ни…ког…да…

* * *

— Никогда, — худой небритый доктор нервно закурил. Руки его дрожали. – Никогда не думал, что такое увижу.

— Да что случилось? Чего все на ушах-то?- спросил молодой санитар.

— Привезли четверых. Мужик в шоке, не говорит, не соображает. У женщины – инфаркт, не спасли. Девочка и… еще одна девочка – тоже трупы, причем похоже, что одна убила другую…

— Да уж, жуть…

— Так это еще не все. Девчушка, которая вторую убила – она, похоже, уже несколько лет как померла, но при этом ни следа разложения.

— Зомби что ли?

— Типа того.

— Да ты гонишь,- засмеялся, было, санитар, но поймав серьезно напуганный взгляд доктора, осекся.

— Не труп она,- к ним присоединился третий, в очках, и тоже закурил дрожащими руками.- Она и не жила никогда.

— Это как?- не понял санитар.

— Ощупал я ее и… в общем, она из пластика сделана или чего-то такого.

— Пластиковая кукла-убийца?- санитар снова гоготнул, но встретил уже два взгляда, явно говоривших о том, что что-то и в самом деле не так.

— Да что же это творится...- пробормотал он.- Что за чертовщина… что за хрень… кто бы мог подумать…

* * *

— Кто бы мог подумать,- прошептал седой главврач, в десятый раз рассматривая протоколы медицинских исследований.

Точнее было бы сказать, попыток исследований. Никто не хотел контактировать с монстром, несмотря на то, что она сохраняла абсолютную неподвижность. Все, кто прикасался к ней, в один голос утверждали, что она сделана из пластика, и наотрез отказывались продолжать исследование. Стетоскоп выявил сердцебиение, но настолько глухое и медленное, что многие сошлись на мнении, что это были просто какие-то случайные шумы. Но самое интересное выявил тест ДНК, проведенный над ее волосом.

— Посмотрите на меня! – громко шипел главврач несколько минут назад, тряся за плечи своего нового пациента. – У вас была еще одна дочь, так? Так?! Отвечайте!

— Мы были молоды, — невнятно пробормотал единственный выживший член семьи, крепко накачанный седативным. – Не было денег, не было дома. Мы бросили ее. Бросили на помойке. Знали только мои родители. Я должен был умереть за это. Не Аллочка. Я должен был…

Теперь главврач заперся у себя в кабинете и сел писать обращение, на ходу прикидывая, как бы поскорее запустить его по телевидению. Он торопился, пропускал буквы, слова, возвращался, исправлял и писал, писал, писал дальше. Он должен был успеть.

«Сегодня,14 мая 20__ года, в психиатрическое отделение была доставлена...»

Доктор задумался, каким словом лучше определить это чудовище.

"… было доставлено существо женского пола, напоминающее человека внешне, но человеком, без сомнения, не являющееся. В настоящий момент ее природа точно не известна. Не зная наверняка ее строения и особенностей метаболизма, мы не можем рекомендовать никаких методов борьбы с ней, но я буду лично настаивать на скорейшем исследовании всеми доступными методами. Она чрезвычайно опасна, потому что..."

Почему? Доктор не знал. Поэтому он решил пропустить несколько строчек и подумать об этом позже.

«Никогда...»- вывела рука в середине страницы.

Доктор потер лоб рукой. Он не помнил, какую фразу хотел начать этим словом. Минуты напряженных размышлений ничего не дали, поэтому он просто поставил после него точку и продолжил еще ниже.

«Мы создали ее своей халатностью и жестокостью, как Бог создал нас – по образу и подобию своему».

Рука доктора дрогнула. Он не был религиозен и сам не понимал, что заставило его прибегнуть к этому нелепому сравнению.

«Заметив ее возле себя или направляющейся в вашу сторону, бегите — не знаю, спасет ли это вас, но бороться бесполезно, так как...»

Еще несколько минут тщетных раздумий о том, как объяснить свою уверенность. Еще несколько пропущенных строк. И в этот момент взгляд доктора привлекло движение в углу. В тени сидел огромный дымчатый кот и смотрел на него, мерно помахивая хвостом, как гипнотизеры покачивают маятником. Заметив, что доктор на него смотрит, он лениво потянулся, поднялся, медленно подошел, не прекращая движений хвостом, запрыгнул на стол… Доктор с трудом оторвался от его больших желто-зеленых глаз и чуть ли не носом уткнулся в бумагу, из последних сил сопротивляясь накатившей слабости. В глазах рябило, но он смог написать еще строчку:

«Никогда не приглядывайтесь к темным углам – возможно, оно уйдет, если его не замечать».

Справившись с рябью в глазах, доктор вздрогнул — слово «никогда» было повторено пять раз. Из-за спины кота появились окровавленные детские руки и сняли его со стола. Девочка с торчащим из кровавой глазницы карандашом посадила его себе на плечо и приложила палец к губам.

— Тсс… не бойтесь, доктор. Ни я, ни Веля не хотим вам вреда. Мы хотим, чтобы вы знали правду. А еще мы хотим, чтобы вы помогли мне. Понимаете, я боюсь крови…

Дальнейшие записи, сделанные трясущейся от истерического смеха рукой, состоят из беспорядочных многократных повторов слова «никогда», фразы «по образу и подобию своему» и детального описания странных, бессмысленных сцен с участием кукол и неких безымянных девочек. Все время, пока не подействовал транквилизатор, доктор кричал, убеждая в чем-то державших его санитаров. Кричал, что именно эта, последняя часть — самая важная и обязательно должна прозвучать по телевидению. Что это единственный шанс спасти хоть кого-то. Через час после того как он уснул, его глаза снова открылись и аппаратура зафиксировала клиническую смерть, хотя никаких повреждений организма, кроме развившегося с аномальной скоростью некроза пальцев рук, так и не обнаружили. Врача, попытавшегося оказать первую помощь, он внезапно притянул к себе за плечи руками, которые уже должны были потерять способность к таким движениям, и прошептал на ухо:

— Она не просто кукла…

* * *

… кукла лежала на койке. Неподвижно смотрели в потолок стеклянные глаза. Холодная, неживая нога безвольно свесилась с кровати. Мимо мелькали белые халаты, синие халаты, зеленые халаты — быстро и беспорядочно. Ей не было до них дела. Она размышляла. Она поняла, что пошло не так. Ведь она чуть было не предала своего хозяина – а это просто не могло закончиться успешно.

Они расставались и раньше. Много раз Хозяин выкидывал ее из дома — то на помойку, то в лес – но она находила его снова и снова. И когда он, проснувшись, обнаруживал ее у себя в ногах, то бил ее снова и снова. Бил и кричал: «Что ты такое?! Отвали от меня, тварь! Что ты такое?!»

О, как же это было прекрасно.

Поэтому сейчас она будет отдыхать, набираться сил. А потом уйдет, да, прямо через этот пролом в стене. Может быть, где-то там ее ждет мохнатый пятиногий уродец. Может быть, где-то там ее ждет Хозяин. Она убьет каждого, кто встанет у нее на пути и это уже точно будет правильно.

И еще одна мысль смутно будоражила ее чувства.

Мысль дерзкая, кощунственная, но ужасно притягательная.

Она ведь может двигаться. Она может мыслить. Она почти научилась быть самостоятельной. Что если ей самой стать хозяином? Хотя бы пятиногого, или другой куклы, как та, из красивого, чистого дома?

Может быть, ради этого тоже стоит убивать?