Грим

Я старый, добрый старичок и есть у меня внучка. Я не заметил же один, как дурачок, когда она дошла до ручки. Я же не понимаю, что она делает и как. Я просто грим – такой вот старый и наивный я простак. Не смог я защитить её, не уберечь, позволив волнам мимо трупа её течь.
Её я, вспоминая, под небом всё гуляю. А где она, а как она? Я уже теперь и не узнаю. Исчезла дочка с облаками из старого сердечка моего. Но это и не дочь была, а то что съел я, чтобы не постареть мне никогда.
И сквозь деревья ведьмой смотрит на меня она: «Приди ко мне, приди ко мне!» — зовёт она меня. Гора явила плач могилой за неё во смерть: не будет мне теперь рассудка, чтобы побыстрее умереть. Любил я издеваться сквозь деревьев плач, уберегая женской плотью всех от неудач, но я трогал монстра, что в страдании сидит, так как детей съедая будет он итак стихией сам убит. И словно главная на горах этих всё зовёт меня она. Откуда сброситься показывает, улыбаясь мне теперь она.
Три шага сделал я по ровненькой тропе, а голова теперь немеет: я живу один во мгле. Я проклят этой ведьмой, что убил в бессмертии своём. И лоб её широкий мне является так часто и живьём. Деревья вдоль тропы смеются надо мной: я всё иду, иду, иду и, как всегда, только прямой тропой. И вот она стоит опять передо мной, меня ударив по щеке самой кромешной тьмой. И отражением гор золотых смеялась надо мной сама Земля: «Ты мой хороший! Пропаду сама я без тебя!»
Я побежал к воде и камни взял и постоянно в сторону её так и бросал. Я чистоту увидел в ней, которую в себе проспал. И вновь, и вновь она меня изводит среди гор. Мне некуда теперь вернуться: она мертва, а я остался гол. Я верил в экономику и светлые мечты. Я так экономично жил и плыл среди людей во грезах, а теперь в низы.
И что я делал каждый день, пока я с ними жил? Я пил, я ел, кормил своими плотскими и ныл. Я многое писал на нашем языке, но просто делать дальше не хотел никто, так как читать язык от своего забыл. И все живут экономично грезя, что завтра будет денег череда, а постоянно новый день и завтра не наступит никогда.
И вот из экономии я убиваю девушку одну, что издевалась над ребёнком у ворот, неся ему пургу. И всё равно она со мной теперь идёт одной тропой. Куда не сунься, а победы нет по практике такой. Она теперь проклятье мне и помнит о моей испорченной мечте. Я просто так по тупости убил и сожалений даже на то уже нет мне. А мозг болит, болит, болит, болит, а сердце рвёт, кипит, болит, шипит.
Я помню свою мать, но ей она меня решает оставлять. Спасите, ну спасите меня здесь опять! Я к дереву дошёл, рядом с которым её убивал. Она уже меня ждала, и я опять от страха закричал.
«У меня не осталось даже денег, крови и любви. Я тоже труп. Меня убили тоже. Доживаю я, пойми!» — я ей кричал в слезах, моля пощаду от неё, но очень холоден был взгляд ко мне в тот миг. Земля напела мне: «Ну сам оставь её».
Иду я дальше по дороге из камней. Не смог оставить я её: итак, один я без друзей. Я старый Грим и не имею больше ничего. Один я… бросил меня друг, а нимфы увиваются теперь за ним. Со мною тоже нимфа, только хоть чуток теперь она не польщена, что просто всем открыта любой женщин Судьба, пока она жила, была.
Они все просто мясо так их есть живьём: им секса заставление при травме до смерти и только секса им и более чем всё. Таких мужчины постоянно забивают чисто в сексе съесть до гнили, чтобы покрасоваться после, что они для деток так добыли. И я ей даровал хоть побыстрее умереть, чтобы не осквернили так её мужские имитации на смерть.
Взаимозависимые кланы от любви в каннибализме, а я с такой иду убитой мной в простом теперь с её позиции садизме. И мы идём вдали от городов, где призраков призывы с мастурбацией доделали покров. И я боюсь там оказаться среди них: они жаждут родиться, но теперь на то и шансов нет у них. И вожделеющие самки там кричат: «Кабздец! Как так? И не дают мне денег даже на обед!» Ему было их жалко.
И вот она на двадцать пятом шаге решила доконать меня на шлаге: меня скрутило и все нервы заболели. Идти не мог я больше – ноги просто онемели. Все нервы напрягло и всё болит – идти я не могу. Подумал я уже в слезах, что тут я и умру. Девчонка словно кошка смуглая со светлых власов смотрит на меня: «В агонии лежи, придурок чокнутый, что так болезненно убил меня!»
Вся неравная система его тела была в перенапряжении, и он просто лёг на траву в мучениях, не в силах и не в состоянии пока двигаться дальше по прямой. Тёмные брови моей гадательницы всё же красили мне участь, так как я всё равно не в одиночку лежу здесь мучаюсь. Я так смеялся этим смехом жалким, осознавая, как ничтожен я с такой смекалкой. С улыбкой я ушёл во смерть…