Глава 6. Сломанные игрушки. "Ферма дураков". Часть 2. (Глава 7)

Глава 6. Сломанные игрушки. «Ферма дураков». Часть 2.

Под ударами, в темницах, в изгнаниях; в трудах, в бдениях, в постах; в чистоте, в благоразумии, в великодушии; в благости, в Духе Святом, в нелицемерной любви; в слове Истины, в силе Божьей, с оружием правды в правой и левой руке; в чести и бесчестии, при порицании и похвалах: нас порицают обманщиками, но мы верны; мы неизвестны, но нас узнают; нас почитают умершими, но вот, мы живы; нас наказывают, но мы не умираем; нас огорчают, а мы всегда радуемся; мы нищи, но многих обогащаем; мы ничего не имеем, но всем обладаем. (Новый Завет, «2-ое Послание Апостола Павла к коринфянам»)

За год до этого, я чуть не сорвался в школе. Это произошло аккурат, когда Эсфирь пропала без вести. После избиения в сентябре, когда я наивно полагал, что смогу доучиться год без эксцессов… Но не тут то было.
К одному из одноклассников прямо в школу завалился его старший брат, он был на днях демобилизован и не просыхал, празднуя сие событие. Была большая перемена. Пьяный дембель в компании брата и его друзей стояли неподалёку. Они уже заметили меня. Ситуация близилась к драке. Я был рослый и привлекал внимание. Они стали цепляться именно ко мне, угрюмому неопрятному старшекласснику, стоящему поодаль от всех и задумавшемуся о чём-то своём.
— Слышь, братишка, ты боец, а?
— Нет. – Я попытался примиряюще улыбнуться. Трое парней окружили меня, прижав к подоконнику.
— Чо? Любитель подержаться за древо, типа?
Дембель как стоял надо мной, зарядил пощёчину. Я не успел опомниться, как второй из компании со всей силы врезал мне в солнечное сплетение. Перехватило дыхание, я стал глотать воздух, но лёгкие будто слиплись. Весь класс дружно заржал.
— Падали кусок ваш боец… Лепёха слоновья! – Аскар Фокс сплюнул мне на штанину. Друзья, удовлетворившись, развернулись и отошли к соседнему окну.
Через несколько секунд я сделал вдох. В голове стучала ярость.

51
«Я. Не потерплю. Преступного. Ущемления. Своих. Прав.» — Процедил я сквозь зубы.
Сердце бешено колотилось, адреналин захлестнул. Наверно, я был смешон. Все снова засмеялись, окружив меня. Должно быть, я выглядел для них, как рассвирепевший бык на корриде. Зрелище на сотню эспенмарок.
Всё происходило быстро. Я бросился на своего обидчика, но тут же получил сокрушительный удар в нос. Из глаз градом полились слёзы и посыпались искры. Я не сдался, кинулся снова. Я уже ничего не видел от слёз и крови, заливающей глаза. Кто-то огрел меня сзади стулом по голове, наверно, «болельщики» притащили из класса…
В зале было полно народу — в том числе девушек. Офэль Ву стояла совсем рядом, облокотившись о соседний подоконник. Она брезгливо отошла подальше. Одноклассники окружили побоище, как зрители на трибунах Колизея, смеялись и кричали: «Бей, бей его, ломай сопатку, выбей клавиши!»

Когда из кабинета напротив вышла завуч – совсем молодая ещё женщина, опрятная и стройная Дана Файнблюм, она не кинулась разнимать побоище, а лишь прикрикнула на драчунов: «Прекратите! Вы ж убьете его!» — И пошла дальше по своим делам.
Прозвенел звонок. Все разошлись по классам, а я лежал на пыльном полу. Портфель мой выпотрошили; тетради и ручки, затоптанные и грязные, валялись по всему коридору. Из разбитых губ и носа струйкой лилась кровь. Один зуб был сколот, лицо напоминало разбухшую грелку, заплывало буквально на глазах. Точнее, на глаза, и левым я совсем перестал видеть. В мозгах стучала бессильная ярость. Я ненавидел выродка Аскара, ненавидел Пауля и Дэна, которые уже избивали меня в сентябре, пообещав родителям, «что больше такого не случится». Каждый из подонков по отдельности был сильней меня, но всё равно избегали драки «один-на-один», нападая все разом, чтобы «наверняка».
Но больше обидчиков я ненавидел и х – равнодушных, жестоких; тех, кто смотрел и смеялся, забавляясь издевательством над одиноким озлобленным чудовищем, которым я осознавал себя всю жизнь.
В этот день я твёрдо решил для себя. Больше, я не позволю ни одной мрази прикоснуться к себе безнаказанно.
Я не собрал затоптанных учебников, а пошёл домой. Отец и мать были на работе, и я умылся. Смыл с лица и ладоней всю скверну; улыбнулся в зеркало распухшей фиолетово-малиновой физиономии, с одним узким, как у синца, глазом; переоделся в чистую спортивную одежду. Потом взял из ящика инструментов отцовский топорик – эдакий лёгкий подвижный томагавк с острым плотницким лезвием; положил его в чёрный пакет-авоську и быстрым шагом направился к школе.

Я всё рассчитал. Вторая смена у старших классов заканчивается в 17.30. Не знаю, как Аскар; но Дэн и Пауль пойдут по своим домам вместе через школьный двор, а потом свернут через пустырь вдоль гаражей и заброшенной насосной станции, где даже в вечерний час безлюдно.
Там то, в узком проходе между рядами железных гаражей я и подкараулю их. Сердце в груди ухало. Но не от страха. Ярость и ненависть к людям, а вернее — равнодушие и ненависть людей ко мне, сжимали его тисками; до боли, до желания умереть.
52
Я сжал рукоять топорика обеими руками, я был готов к убийству. Был готов быть убитым. Я понял, что адреналин пробуждает странный кайф, болезненный и рвущийся, и его хотелось напоить кровью.
Но… Я прождал в тот вечер до шести. Уже потом я узнал, (ведь я всегда узнавал всё последним), что у старших классов в тот день была экскурсия на мебельный завод, их увезли на автобусе ещё в три дня, как раз пока я отмывал распухшее лицо. Из-за частых пропусков и обстановки бойкота я совсем не жил жизнью класса…
Вечер растягивал тени, заметно похолодало. За пустырём, где низинные, полные мусора и болотистой грязи ольховые рощи переходили в Нарское озеро – завыли собаки. В окнах высоток зажёгся свет. И, когда я, терзаемый отчаянием, уже собирался уходить — я увидел одинокую стройную фигуру, которая быстрым шагом двигалась по направлению ко мне. Когда нас разделял десяток шагов, я вдруг понял, что это – Дана Файнблюм.

«ПОПРОБУЙ ИЗВИНИТЬСЯ ЗА ТО, ЧТО ТЫ СПРОВОЦИРОВАЛ КОНФЛИКТЫ И НЕЗДОРОВУЮ ОБСТАНОВКУ В КЛАССЕ! ИЩИ ПРИЧИНУ КОНФЛИКТОВ В СЕБЕ, ВЕДЬ МИР ДАЁТ ТЕБЕ ТО, ЧТО ТЫ САМ ЗАСЛУЖИВАЕШЬ!»
— С этими словами, сказанными мне Даной после «дебютной» драки в сентябре, я взмахнул топором.
Женщина, дико завопив, упала на колени. В её округлённых ужасом глазах я впервые увидел тень у в а ж е н и я, смешенного со страхом. И тогда понял, какие они, эти люди, а женщины – в особенности.
Для того, чтобы они уважали тебя, ты должен вызывать в них страх. Будь робким и порядочным – тебя затопчут и не вспомнят. ТЫ ТО, ЧТО МОЖЕШЬ ЗАЯВИТЬ О СЕБЕ. Умей постоять за себя – расквась нос врагу, отшиби его поганые яйца, выкрути руку, воткни в глаз карандаш – и тебя зауважают. Хотя, скорее всего, перед этим (но уж после этого – точно) убьют. Но хотя бы будут вспоминать, как ЧЕЛОВЕКА. А не как очередной съеденный и высранный в канализацию кусок скотины.
Но в тот вечер я не убил Дану. Нет, не из-за страха перед наказанием. Я до сих пор не знаю, что остановило мою руку. Я схватил её за волосы, и, глядя в глаза, смачно плюнул в перекошенное ужасом лицо.

Вот так меня впервые и поставили на учёт. Хотя, конечно, этот случай имел ещё много последствий. В основном плохих. Впрочем, в тот май прогремело на весь город и одно событие, которое можно представить, как «Роковую Справедливость». Но о нём поведаю позже. А в ту школу, которая оказалась намного хуже предыдущей, я больше не вернулся.

******
Я прибыл в тихий час. Палата была большой – но ещё больше в ней было психов. Кровати стояли едва ли не впритык друг к дружке. Я оглядел этих таких разных людей, собранных здесь со всей Юшлории. Все они спали.
53
Уже потом я понял, отчего они спали так крепко. Буквально через пятнадцать минут ко мне подошла жирная медсестра в обществе двух крепких молодцов-санитаров. Сестра приказала приспустить штаны и сделала укол. Что это был за укол! Почти сразу меня вывернуло в обратную сторону, позвоночник хрустел, и простреливающая боль парализовала дыхание. Я выгнулся аки йог, изображающий змею; моя голова почти коснулась затылком поясницы. Я не мог двинуть ни рукой, ни ногой, только сердце бешено колотилось. А потом – я неминуемо стал проваливаться в сон. Но сон был не успокаивающий, а жуткий, напоминающий падение в тёмную холодную пропасть на острые камни, мозжащие позвоночник. Последнее, что я запомнил – мучительное и унизительное бессилье.

******
Однажды осенью, когда мне было двадцать, и я уже был бородат, Элиша предложила мне яблоко. Сочное, бледно-зелёное, очень сладкое. Я такие любил. Каждую осень Альфред и Элиша привозили целый багажник таких яблок, они делились ими с моими родителями. Мы хоть и не дружили семействами, но Александр и Майя по возможности общались с соседями по площадке. И я, каждый год, наверное, лет с четырнадцати, брал и ел эти яблоки из рук Элиши. На запястье молодой женщины неизменно была повязана ярко-красная нить… А руки её приятно пахли. Но в этот раз – я отказался. Я вдруг понял (это было, как озарение), что всегда – совершал страшную ошибку. Приступ тошноты подступил к моему горлу… Но Элиша всё равно сунула мне в руку сочное тяжёлое яблоко. Я принял его, холодно улыбнувшись.
А потом – когда никто не видел – выбросил яблоко в окно.

******
Прохожие, или случайные люди, которые никак не могли знать меня, часто обращались ко мне по имени. Иногда, как бы вскользь, говорили те вещи, которые кроме меня никто ведать не мог. О моих мыслях, моей судьбе. Или о чём-то ещё.

Я всегда ощущал, что меня кто-то ведёт, неотступно следит за мной. И это были разные, если угодно, сущности.
Изредка, урывками, вспышками — я чувствовал прекрасный до боли шлейф какого-то другого мира; мира надзвёздного и божественного; и чьи-то любящие глаза всегда приглядывали за моей жизнью. Кто-то там, бесконечно далеко, плакал и грустил вместе со мной; кто-то ждал, кто-то звал к себе… Это было в детстве… Да и то – очень редко. И весь этот светлый флёр увы, был почти бессилен. Он был далёк, как звезды; чей столь великий свет здесь, на земле, слабей огня от спички.
Куда сильнее я ощущал пристальный взор зла. Оно, с самого момента рождения, (или даже зачатия) — окружало меня. И пристально вело шаг за шагом, создавало преграды. Но, вот что странно, (и я чувствовал это); Оно – такое абсолютное и всесильное – не могло меня просто взять и уничтожить. Пожрать открыто, как пожрало тысячи людей до меня… Тысячи, среди которых были и более храбрые, и более праведные… Возможно, Оно лишь игралось, как кошка с мышкой, но я ощущал и что-то другое.
54
ПРАВДА, которая жила в моём сердце, СВЕТ – тот истинный свет далёких звёзд – не позволяли злу пожрать меня. ОНИ – как жалкий круг, начерченный мелом, не давали чудовищным демонам переступить черту; но за незримой стеной ИСТИНЫ стояло их жуткое воинство, и скребли в невидимую преграду.
И ждали, когда в ней откроется брешь. Их когти протягивались так близко, чуточку заходя за черту, что касались меня; и дрожали, в искушении растерзать…

Я часто сталкивался с чем-то трансцендентным. Например, однажды со мной случилось вот что. Я гулял где-то в степях за Занарскими Лабдами, в полстах километрах к северо-востоку от Траумштадта. Эти края (о том я узнал чуть позже) – облюбовал кто-то из тёмных хранителей Эспенлянда. Там было Их охотничье угодье, в угрюмых безлюдных краях болот и осиновых перелесков. Тот обширный край (об этом я тоже догадался чуть позже) – был пронизан незримыми путами, и Они через эти путы могли слышать и видеть всё, что происходило там.
В тот день я заблудился в тех краях, угодил в трясину; ободрал лицо и одежду о сухие коряги на гиблых болотах. И я, утопая в зловонной жиже под смеркавшимся июльским небом, съедаемый комарами и мошкой, в полусотне километров от города – проклял Их. Я так и кричал в недвижные массивы зелёных осин, в антрацитово-серое небо, в котором кричали чайки; в Их раскинутые повсюду путы… И Они услышали меня. Я ощутил на себе Их пристальный взор…

Спустя несколько дней, мне нужно было попасть на приём в МФЦ, по вопросам пенсии. По инвалидности. Нужно было предоставить некоторые документы. В тот день я ощутил Их взгляд, пристальный и непрерывный. Всё валилось из рук. Гнетущий ужас навязчиво постучался за мой «начерченный мелом круг»; он навалился сверху, неподъёмный, дурманящий.
У входа в МФЦ, который располагался рядом с большим продуктовым гипермаркетом, ко мне подбежала некрупная чёрная собачка. Кобелёк. Весёлый такой. Он прыгал и ласкался ко мне. Я тогда ещё удивился – отчего же из всей толпы он выбрал именно меня? Что во мне его заинтересовало? Ведь он так и порывался прямо запрыгнуть мне на руки, дрожал всем телом и вилял хвостом-морковкой… Но в МФЦ с собаками не пускают, и я, погладив его, потрепав за ухом, один прошёл в зал.
Там у меня случился нехороший конфликт с сотрудницей, которая принимала документы. Она отчего-то сразу начала хамить, повышать голос, унижать. Она была совсем молодая, и я бы сказал красивая, хотя не в моём вкусе. Девушка-полукровка, в ней явно ощущалась синская кровь. Она вела себя дерзко и отвратительно, будто хозяйка этой земли и положения. В ней ощущалось что-то странное, а я тонко ощущаю это. Она была не так проста, как могло бы показаться… Это было что-то вроде провокации, испытания. Я тоже нахамил ей, поставил её на место. Удивительно, но это подействовало. Она приняла все документы на рассмотрение и потом, всё с пенсией получилось, как нужно. Но странно в этот день было другое.
Когда я выходил из МФЦ, рядом, под кустом, в десятке метров от автобусной остановки, я увидел его. Того чёрного кобелька, который так ластился ко мне, хотел, чтобы я взял его с собой. Он лежал на подстриженной травке, его глазные яблоки были выдавлены и болтались на пучках обнажённых нервов и мышц. Он был мёртв. А на теле, за исключением выдавленных глаз и жутко перекошенной оскаленной морды – никаких следов повреждений. Я думал было, что несчастного
55
раздавила машина, но нет. Его тело, его череп – были абсолютно целы. Вокруг трупика повисло что-то страшное… Я не знаю, как передать, но это похоже на взгляд Зверя из темноты. Когда ты в ночном лесу, ты не видишь его, но он – видит тебя. Он смотрит на тебя пристально, не отрываясь. Но с небес светило солнце, люди проходили мимо, много людей. Была суббота. Все брезгливо отворачивались, а на выдавленные глаза уже начали слетаться мухи.

Буквально на следующий день, случилось ещё одно странное событие. Я снова гулял в степи далеко за городом, на этот раз – к югу, где были соляные гривы и местность плавно понималась к Фаркачарам. На моей груди, как и всегда, висел талисман – Альварский крест. Я сам сделал себе его, из пластинки нержавеющей стали. Это было напоминание о светлом, прекрасном, что существовало в этом мире… И вдруг, идя вдоль берега Горького озера, я почувствовал, что на груди пусто, и прочная шёлковая верёвка больше не ощущается на шее. Я проверил рукой – и правда. Талисман бесследно пропал с шеи. Кто-то скажет – ты просто потерял его. Но нет, не говорите глупости. Мой талисман висел на шее прочно, на толстой (на которой при желании можно и повеситься) верёвке, которая с трудом налезала на голову. И не свалилась бы, даже если б я висел вниз головой. Узлы – морские, которые и шилом то сразу не распутаешь, не могли развязаться тем паче. Это был случай дематериализации предметов. Впрочем, не первый, и не последний в моей жизни. А уж как это происходит…. Над этим бы ломать голову не психиатрам, а учёным-физикам.

Ещё один интересный случай столкновения с Читерами Реальности и Инженерами Страха произошёл со мной в юности, в электропоезде Траумштадт – Юшлорские Гривы. В Гривах, в паре километров от изрезанного заливами и заболоченного восточного берега Юшлорского озера, в «нулевые» находились самые дальние от Траума дачи. Ныне они полностью заброшены. Но тогда в Гривах ещё останавливались электрички, хотя совсем не было людей; и я изредка ездил туда, чтобы поесть в степях дикой клубники, да ирги с малиной в заброшенных садах. А иногда, летом, порыбачить и искупаться в самом большом озере-море Зверинии. Электричка шла около двух часов, за окном проплывали однообразные равнины: болота да осиновые колки, гари и солёные степи. В вагоне в понедельник сидели только мы одни. Я, и моя ныне покойная собака, красавица Юкка. И тут, к нам подошёл человек. Странный такой, одетый как бродяга, он явно прикидывался безумцем. Он заговорил с нами, шутил о чём-то, говорил иносказательно. Порывался погладить Юкку, но та рычала и отстранялась.
Человек пару раз сказал одну и ту же фразу: «Я знаю твои страхи, нельзя чтобы страх управлял судьбой. Ты слишком боишься, ты мало ощутил боли, жди».
Человек, деланно поклонившись и попрощавшись, ушёл прочь по направлению хода поезда. После себя он оставлял чёрный пульсирующий шлейф. Мы облегчённо вздохнули, думали, больше его не увидим. Не люблю таких навязчивых типов. Но спустя десять минут, он же, язвительно улыбаясь, снова прошёл по вагону по ходу поезда. А потом ещё и ещё. Каждый раз он смотрел на нас и смеялся, как сумасшедший. Поезд, на минуточку, ни разу за это время не останавливался. А человек всё проходил и проходил наш вагон, скрываясь в тамбуре и снова возвращаясь с противоположного конца состава. Он открыто показывал нам, что он умеет. Открыто насмехался над законами официальной физики. А потом, подъезжая к Юшлорским Гривам, спросил нас, знаем ли мы здесь некую Марию Катберт. Юкка сдержано зарычала и
56
прижалась к сидению. Я пожал плечами. А незнакомец, не переставая смеяться и вращать безумными глазами, вышел на глухой безлюдной станции на подъезде к озеру. Мы посмотрели на него в окно. А он, помахав нам мозолистой узловатой рукой, резво припустил в осиновую рощу.

На моей даче в Альмагардене, после того, как бабушка из-за проблем со здоровьем перестала там появляться, тоже происходили непонятные вещи. Например, кто-то перемещал предметы в доме. Хотя я всегда запирал двери на довольно хитрый и крепкий замок, который оставался не тронут. Потом, я даже стал вдевать в проушины замка верёвку с пластилиновой пломбой, и сделал оригинальную печать. В общем, в дом невозможно было проникнуть не сломав дверь, стены или оконную решётку; либо не нарушив физические законы. Однако кто-то проникал, открыто насмехаясь над моим бессильем. То картину перевесят на противоположную стену, что закладку в книге переложат между других страниц, то пропадёт что-нибудь… В общем, мелочи, направленные не на прямой вред, но чтобы потихоньку расшатать психику и свести с ума. А однажды (осенью 3010 года) на ножке деревянного стола, который был у нас всю жизнь, и я знал каждую его царапинку, появились непонятные пропилы. Семь параллельных разрезов, глубиной четыре сантиметра, на одинаковом расстоянии друг от друга. Мало того, что дом был закрыт и опломбирован, но и разрезы были нанесены «неизвестным науке инструментом». Чем-то очень тонким, втрое тоньше полотна по металлу. В разрез невозможно было даже просунуть лист бумаги, будто его нанесли лазером. А годом ранее – кто-то не менее непонятный и враждебный, сильно изранил мой тополь – старика Густава, растущего на участке. Притом, рядом с Густавом даже не были примяты заросли малины: они, как и всегда, плотной колючей стеной обступали дерево-великан… Но на его толстом стволе некто оставил чудовищные отметины, будто от когтей инфернального зверя… Только чьи когти могли разорвать, как плоть, древесину поперёк волокон на глубину двадцати сантиметров… Раны, страшные раны эти даже рядом не являлись пресловутыми морозобоинами или иными естественными трещинами. Кто-то именно несколько раз пропахал могучий ствол, будто плуг — рыхлую почву, оставив после себя взлохмаченные, как мочалку, древесные волокна, из которых слезами сочился тополиный сок…

******
В психушке я оказался в параллельной реальности. Это была изнанка, одна из многих, которую не показывают «приличным людям».
Здесь были такие же, как я, хотя столь непохожие друг на друга несчастные. Я познакомился с настоящим убийцей – Седым, который своими руками заколол и разделал свою бабушку, за то, что называла мультики, что любил он, сатанинскими плясками. Здесь был Туз; он считал всех людей лишь персонажами карточной колоды, а он, безусловно, являлся Бубновым Тузом. И был здесь Ландыш – местный нацик и качок, что гордился своим родством с аристократией Фааларны. Он мог отжаться от пола три тысячи раз – мы быстрей уставали считать, чем он отжиматься. А ещё был Снеговик – толстый болезненный аутист, что вечно плакал, и тряс верёвочкой с куском пластилина на её конце. Всю палату развлекал Пуп – пухлый, конопатый кругляш, что всех просил показать пупок; а увидев его, принимался страстно мастурбировать. Над ним смеялись все – а он, будто получая от этого удовольствие, забрызгивал своей спермой всю палату. В комнате туалета постоянно запирался Мадагараш – щуплый социофоб из квазигосударства Дрёма. Он вечно плакал и звал маму. Его, спустя два месяца, перевели в первый корпус, откуда, говорят, никто не возвращается…
57
Вообще, в психушке существовала целая сеть мониторинга за судьбами и перспективами пациентов. Самым «цимесом» считались те, у кого не оказывалось родственников и близких друзей. Их многократно прогоняли по базам, а затем, убедившись в их беззащитности, на них «ставили крест», как говорили у нас. Одного такого – депрессивного крепыша Юргена Фабера, три недели непрерывно кололи снотворным. Он, просыпаясь среди ночи, плакал и просил о помощи. А мы – зажатые в своём страхе, сами под действием парализующих и седативов, трусливо отворачивались к стене. Он кричал, плакал, бился об стену головой. И приходила медсестра. В сопровождении накачанных санитаров, на поясе которых висели электрошокеры и тяжёлые пластиковые дубинки. Она вводила каждый раз Юргену какое-то вещество, и он более чем на сутки проваливался в сон.
Потом, его перевели в другу палату. Как у нас «в шутку» говорили – в «палату 101». Хотя никто не знал, какой был номер у этой палаты, и где она вообще находилась… Предполагали, что в «первом» корпусе, в его глубокой и обширной подземной части… Там у пациентов, на которых официально «поставили крест», изымали органы для трансплантологии. Всем известно, что это — прибыльный бизнес. У отверженных людей, за кого некому заступиться, по умолчанию изымают органы, для того, чтобы продать их за нехилую сумму тем, «кто может заплатить».
Не все знают, но органы изымают только у живых, вводя парализующее и обездвиживающее, но не давая наркоз. Вроде как, наркоз вступает в конфликт с седативом, и повреждает столь ценные органы. И люди, на которых «поставлен крест», чувствуют вивисекцию в полной мере, но не могут пошевелиться и позвать на помощь. Их боль – не стоит ни гроша. Это люди, которые уже «ничтожны» перед законом. Как свиньи, как УРБы. Ведь вы чего-то стоите, только покуда есть, кому вас защитить; будь то родные или общественное мнение. Но когда все связи рвутся, когда нет защитников и свидетелей — вы сталкиваетесь с совсем иной реальностью.

Чаще всего «изымают» кровь, почки, лёгкие, ткани печени, кожи, тестикулы, стволовые клетки и костный мозг. Нередко берут сердце, мышцы, глазные яблоки, желудок. Недаром заведующая отделением едва не каждый день опрашивала пациентов, интересовалась, у кого и где есть родственники, кто они по профессии, и как влиятельны. Так же все больные регулярно сдавали анализы, проходили полные медосмотры, и только врачам понятные странные процедуры.
Региональная психбольница – не так проста, как может показаться дураку на первый взгляд. Это не столько больница, призванная лечить людей, сколько вечная тюрьма для особо опасных социальному строю; и «мясокомбинат» для тех, кто полностью потерял поддержку и заступничество. Это многоуровневое место, целая система, где есть всё: есть приличная обложка, открытая миру, есть светлые просторные палаты, психотерапия и вкусная еда для платёжеспособных амбулаторников; а есть чудовищная изнанка, охраняемые едва ли не правительственной армией закрытые отделения и корпуса, подземные бункеры, карцеры и лаборатории…
Мы ничего не могли поделать, когда Юргена Фабера кололи седативами, когда его под предлогом ухудшения здоровья перевели в первый корпус. А потом он пропал. Пропал бесследно.
«Юргена выписали» — так сказала нам медсестра. Но все мы знали, что никто его не выписывал…

Говорят, тёмные Кураторы, Инженеры страха, Псиопы, захватившие мир, и транслирующие
58
ночному городу сны — питаются гаввахом, энергией страдания. Они вкушают нашу боль, наш ужас, и тучнеют от них, как пиявка от крови. И тёмные правители специально выбирают жертв самых чувствующих, чтобы пустить свои щупальца в их страхи и сокровенные мысли.
Они – паразиты. Они не могут жить без наших чувств, без наших страхов, без наших страданий. Они возгордились построить новый Миропорядок, где и плоть и душа будут продаваться и покупаться; где и плоть и душа будут измерены до монад и перекроены по их усмотрению. Но сами они – не способны создавать и творить. Могут только искажать и уродовать, делать из здорового больное, из красивого безобразное. И всё у них получается громоздко и нелепо, одна ложь прикрывает другую, а клубок их лжи левиафаном опутал планету…

Меня вызвали на приём к врачу. В кресле напротив сидела уже знакомая Хелена Марбах.
— Доброе утро! – Сказала она. Её лицо сияло, как начищенный мельхиоровый поднос. – Как спалось?
— Нормально.
— Я рада! Ну, как проходит лечение? Всё так же веришь в Бога и всяких-там сущностей?
— От ваших уколов я сплю всё время… Я бы хотел, чтобы мне назначили другое лечение.
— Ты не ответил на вопрос.
— О Боге?
— Да. И о сущностях, голосах, что ты слышишь.
«Вопрос из серии инквизитора» – Подумал я. – «Отрекись, и ты наполовину уже оправдан! Ведь для Вас говорящие правду опасней любых маньяков и бабах-террористов». И вы правду знаете не хуже нас.
— А что плохого в вере в Бога? – Уже вслух продолжил я. — Вы хотите назвать шизофрениками всех великих Пророков, Апостолов, просветлённых, йогинов, монахов, развивших сверхспособности? А целители, шаманы, мастера белой магии? Или для вас шизофреники тысячи гениев, учёных, музыкантов и писателей, что слышали голоса, общались с потусторонними силами, подключались к «единому информационному полю», видели вещие сны?
Я всегда ненавидел любые меры, направленные на то, чтобы подчинить меня, заставить, выдрессировать, и всё ради «моего же блага». Я понимал, что «не отрёкся», а вступил в неравный бой. Ничего. Звёздные Дети не отрекались, даже когда шли на костёр.
Хелена сделала жест «рука-лицо».
— Рэй, вера в Бога – это самогипноз. Внушение себе представления о выдуманном друге, который всегда заступится; не здесь, так на «том свете». Вы, верующие, как мамонтёнок на льдине. Пусть мама услышит! Пусть мама придёт! Пусть мама меня непременно найдё-ёт! Ведь так не быва-а-а-ет на свете… Чтоб были поте-е-е-ряны дети! Отщепенцы вроде тебя ищут в боге мамкиной сиськи и папкиной защиты. Но не особо находят, правда? Ну, подумай хорошенько. Почему раз ты такой весь из себя праведный и близкий твоему богу, почему ты так паршиво живёшь? Не тяжело плыть против течения? Не проще признать, что никакого бога нет, а есть только Законы, которые движут миром? И главный Закон звучит так: кто победил, того и Правда! Мы сами создаём себе богов,
59
малыш. И если какой «бог» и решает, то «бог» тех, в чьих руках Власть, ибо бог есть ничто иное, как коллективная воля людей, творящих мир на наших глазах. А твой бог, мой наивный Рэй, не подпитан силой Общества; он лишь порождение твоего больного богатого воображения, а потому его – не существует… Или, быть может, ты докажешь мне обратное, раз уж сам заговорил о йогинах и сверхспособностях?? Открой глаза, мой маленький друг, ты – в Жопе! И выбраться из этой жопы тебе могут помочь только люди, если ты перестанешь дичиться аки волчонок, забудешь свой гонор и параноидальный бред и попытаешься влиться в социум. А сделать это тебе поможет наше лечение, ну и твоё желание, разумеется…
Раймонд грустно улыбнулся.
— Вы сами неплохо осведомлены, как устроен мир, и о месте Бога в нём. А если не вы, то те, на кого вы работаете. И вы правы, я — в Жопе. Только выбраться из этой «жопы» такой ценой, отказавшись от себя, от всего, что я люблю, что дорого мне… От того, что я считаю Правдой, и храню в своём сердце… Извините, я лучше погибну, но не предам свою волю и свою Истину.
— Ох, Раймонд, тяжело тебе будет в жизни! Но я тебя «извиняю»… – Хелена рассмеялась. – Лечение оставим то же. На выход!

Я шёл по коридору в сопровождении спортивного санитара с непроницаемым лицом, закрытым медицинской маской. Мы шли по крытому переходу, и я снова обратил внимание на антенны, которыми усеяна вся крыша. Загадочные, непонятного назначения тарелки и сетки, с датчиками и множеством проводов. Интересно, зачем же нужны антенны, где нет ни радио, ни телевидения? Давно известно, что над всей Юшлорией из-за электро-магнитных и климатических аномалий отсутствует привычная на «Западе» цивилизация. «Через антенны на крыше транслируют сны» — Говорил Ландыш. «А самым чувствительным и внушаемым – и мысли при бодрствовании».

Честно говоря, я не знал, что меня ожидает в дальнейшем. Карцер? Кабинет «101»? Признаться, отчего-то я в это не верил. То ли предчувствие, то ли уверенность, что пока «на воле», остаются бабушка, отец и мать, и дядя, какие бы они не были… Мне вряд ли что-то по-настоящему угрожает. Зло – не любит свидетелей.

— Ну как? – Спросил Ландыш. Как я понял, из всей палаты он наиболее адекватный. Настоящий аристократ, хоть и нацик. Юный рыцарь, сильный и дерзкий; неизвестно, зачем попавший сюда…
Я, признаться, еле стоял на ногах. Голова кружилась, тошнило. Таблетки делали своё дело.
— Говорили с Хеленой про Бога и сущностей… Я сказал, что глупо отрицать то, что есть. Пусть даже я для них шизик.
Ландыш покачал головой:
— Ну ты и апологет инсайдерских интенций… Шизиками называют тех, у кого «третий глаз» недооткрылся. – Говорил Ландыш. – Неполная дефлорация сознания, понимаешь ли… Сифонит оттуда, а что – не поймёшь. Все мы смотрим на жизнь, как на театр кукол. «Нормальные» пиплы видят только самих кукол; «шизики догадываются, что у кукол в жопе рука кукловода, а
60
«просветлённый» видит насквозь и кукловодов, и их замыслы — только они его уже не колышут… Так что мы, психи, эволюционно выше «правильных хомячков» — мы уже начали просыпаться, и если не скурвимся в «нормальность», то скоро проснёмся.
Слушай, на воле, как откинешься, дам тебе один совет, только не смейся. Сделай себе шапочку из фольги, надевай ночью. А ещё лучше – помещение из жести. Типа вагончика-бытовки. Реально – помогает.
— Ты серьёзно?? – Я уставился на визави.
— Да нет, шучу я. – Отмахнулся он. Знаешь, шапочка по идее должна помогать сокрыть то, что в твоих мыслях, от волновых воздействий. Но есть ещё квантовая спутанность. От неё – ничем не укроешься. А там… — Ландыш многозначительно возвёл палец вверх. – Во власти – сплошь мастера инвольтации. Они как кукловоды, а мы все – куклы. И их нитки всегда в нас, потянет – запляшешь. Расстояния, шапочки, бункеры – всё бесполезно.
— Давно ты здесь? – Спросил я.
— А что? – Ландыш потянулся, как большой кот. Под клетчатой пижамой хрустнули суставы твёрдого, как сухая деревяшка, тела. – Я, — пропустив свой риторический вопрос, продолжил говорить он. – Чуть больше года. Я здесь на принудиловке. Ты хочешь спросить, за что?
Я кивнул.
— Ахахахаха!!! – Мой собеседник дико рассмеялся. – Я отрезал младшему брату уши. Но он сам виноват. Нечего было доносить на меня мамке!
— Жестоко.
— Да ты ещё не знаешь, что такое жестоко! Вот прикинь, всех, у кого на «воле» никого не осталось, даже если выписывают – принудительно стерилизуют! А у меня никого нет. Мама и братишка погибли в автокатастрофе под Бришем…
— Я слышал… Это ужасно. А что происходит с теми, кто попадает в «кабинет 101»?
— … Раньше стерилизовали прямо скальпелем, вынимали яйца, и хорошо если обезболят нормально… — Будто не расслышав моего вопроса, продолжил Ландыш. – А сейчас – вводят препарат, и писька вялая на всю жизнь! И спермы здоровой не будет, говорят, зачать невозможно даже при помощи шприца и инструктора по вязке. Хе-хе. Но я всё равно не дрочу. Дрочить – вредно.
Ландыш на целую минуту замолчал.
— Знаешь, — Продолжил он. – Из «Кабинета 101» никто не возвращается. По слухам, но подчеркну, ПО СЛУХАМ, там людей, на которых «поставлен крест», подвергают самым чудовищным мучениям, какие только возможны. Форма мучений – индивидуальна. Ведь Они – знают всё о наших страхах. В этом кабинете обречённый испытывает нереальные мучения, ужас, высвобождая гигаватты негативной энергии, гавваха. А эта энергия как живительный нектар для тёмных кураторов Эспенлянда… Они высасывают её, как фрэш. А трубочки – тебе не надо объяснять – уже есть в каждом из нас, и расстояние не помеха.
— Я слышал об этом. Тебя тоже могут направить в «этот кабинет»?
— Да. Но не будем об этом. Вообще, старик, запомни. Оставь свой бисер при себе. Не говори
61
никому о своих проблемах, страданиях. Не корми эту падаль. Падали хватает и в обычной жизни, куда не плюнь – вампир. Только мелкий, как комарик… Но так и рад присосаться и отсосать, ей богу!

Мы замолчали. Вечером медсестра и двое санитаров делали обход, проставляли всем уколы для «спокойного сна». Я уже привык к этой «дистимической» дыбе.

— Ты слышал, как смерть звонит в дверь глубокой ночью? – Меня теребил за рукав Крачка. Грустный молчаливый парень с биполярным расстройством.
— Нет. Но я могу представить, как это…
— Она звонила каждую ночь, в три часа. Я просыпался и шёл открывать. Смотрю в дверной глазок, а там – никого. И так каждую ночь. А через неделю у меня умерла кошка… Во как!
— Спроси меня, кто мы, а, ну… спроси?? – Приставал ко мне с расспросами Айзек Пропер.
— Ну, кто вы? – спрашивал я.
— Мы Мистер-Пропер-Пропердист, Доминатор-И-Садист! – С довольным видом отвечал Айзек.
— Спроси, спроси ещё!!! – Не отставал он.
— Ну, кто вы? – Снова спрашивал я.
— Мы Ночной-Кошмар И Ночной-Энурез, и нам у тебя нравится! Уахахаха!!!
Снеговик плакал всю ночь. Он жаловался, что ему щекочут сердце. Уже под утро, Ландышу всё это надоело. Он своими сильными и жёсткими пальцами принялся с неистовой силой щекотать Снеговика, тот визжал и плакал, а потом, получив увесистую оплеуху, затих. Часы тихо замерли, они всегда на секунду замирали ровно в три ночи…

— А ведь он – лунатик. – Говорил Ландыш под утро. – Мало того, что аутист, нытик, и чёртов синестопат. Если бы не «дыба», ходил бы тут всю ночь!

«Добрый доктор пришил зайчику лапки. Всё хорошо, всё счастливы! Счастлив зайчик, счастливы свидетели. Несчастлив только тот, кто начал докапываться, а чьи же лапки доктор пришил зайчику… Правильно говорят: будешь много знать, рано состаришься.
Поэтому правду знает только доктор, и тот, чьи лапки он пришил зайчику…
Выжившие и победившие редко знают правду»…

— Не понимаю я людей с эндогенной депрессией. – Как-то пожаловался мне Ландыш. – Ну что это за типы, скажи, а? Живут, как сыр в масле, всё ок: семья есть, пара, друзья – живи и радуйся! Но нет же, выдумывают себе какую-то депрессию, таблетки пьют, на жизнь жалуются. Я бы таких да в
62
трудовые лагеря! Другой вопрос, когда депрессия – реактивная и обоснованная. Тут уж, коли звездец в жизни – только истинный юберменш может быть счастлив! Это сродни тому, как быть спокойным и продолжать функционально жить, когда тебя пилят на части.

— Я Всемогущий и Вездессущий! Уахахаха! – Пропер ходил по палате, растягивая пижаму, как крылья у летучей мыши. – Нагоню тебя! Нападу тебяя!!! Откушу тебяяя!!!
— Спроси меня, кто мы. А? Ну спроси, спросии!!! – Он снова пристал ко мне.
— Ну кто вы сегодня, чудовище?
— Мы… Алекс-Иксбокс И Феликс-Чикенчпокс, и мы сегодня знатно кончили! Уахахаха!!!
— Нагнись, пожалуйста, я скажу тебе кое-что важное… – Крачка теребил меня за рукав, томным взглядом заглядывая мне в глаза.
— Ну… — Я нагнулся.
— Слоновий сок… — Нежно прошептал Крачка.

Через неделю в палату привели новенького. Это был прыщавый бледнолицый паренёк лет девятнадцати. Его заволокли, и положили на кровать. Из рта капала пена. Он проспал двое суток, а когда проснулся – молча встал, и, разогнавшись изо всех сил – врезался головой в стену. Он умер. Психи молча обступили тело. Ландыш потрогал пульс.
— Вот это воля, ого… — Прошептал он. – Походу, у меня появился новый кумир.
Паренька утащили санитары, а всех по одиночке допрашивали в течении недели в кабинете врача.
Как позже сказал Ландыш (а он, похоже, знал всё) – Паренька привезли прямо со срочной службы в армии. Там над ним издевались в течении полугода, он не выдержал и попытался повеситься на ремне. Но вот беда! Как раз зашёл старшина.
Да… разбить голову об стену с первого раза – это тебе не повеситься! – Протянул Ландыш. – А до этого его по любому ещё в мягком карцере на «дыбах» промучили с полгода. Мир его душе!

Ночью в стекло стучалась птица. Я тихо проскользнул к окну. Полная луна заливала палату, Снеговик что-то тихо бубнил во сне, а птичка всё билась и билась в стекло головой, будто пытаясь пробить невидимую и непреодолимую преграду…
— Вот оно… безумие. – Прошептал я.

А на утро трое вооружённых санитаров пришли в нашу палату, приказали всем не шевелиться, вкололи «дыбы» Ландышу и вывели его из палаты.
Я никогда не забуду его лицо. Он подмигнул мне, но из его глаз лились слёзы…
Я понял, куда его повели. Все поняли. Но никто ничего не сделал. Все сидели, как овцы. Сидели так же, когда уводили Мадагараша, Юргена… Многих других.
63
От Ландыша осталась только картонная брошюрка, на которой написаны были 15 заповедей Звёздный Детей.
Вот они:
1. Развивайся. Становись лучше, учись, совершенствуйся, постигай. Жизнь – путь, и наша задача измениться к лучшему, пройдя его.
2. Не причиняй страданий. Мы должны научиться жить так, чтобы вызывать в мире как можно меньше боли. Мы должны быть милосердны и великодушны ко всем созданиям, в особенности – к самым угнетённым.
3. Не иди за толпой, за авторитетами. Этот мир устроен так, что мнение толпы ВСЕГДА ошибочно. А в пастыри её пробиваются не лучшие, а худшие. Будь сам себе путеводной звездой, и она скорее приведёт тебя к Истине. Помни: Истина – уже в тебе. Надо только её обнаружить.
4. Отвечай на добро добром, а на зло – справедливостью. Помни, что зло цветёт, когда добро бездействует, и равнодушный – подлее палача.
5. Ничего не бойся и не дорожи жизнью земной. Она – разменная монета, за которую ты должен купить мудрость. Она – жестокая школа, в которой ты должен сам отыскать правду и свет.
6. Презирай и обезценивай нервы. Всё чувственное – удовольствие от еды и вожделение, боль и ужас – это кнут и пряник сатаны; бандаж, надетый им на ваш Дух. Сорвав его, ты станешь безстрашен и безстрастен.
7. Помни, Всевышний любит тебя. Как бы ни была страшна Тьма, ты сильнее её, пока в тебе живёт Дух Бога. В беде — прояви стойкость и мудрость, удиви врагов своим безстрашием; пусть, когда они будут терзать и резать тебя – им будет больно от твоей храбрости.
8. Боль человека и животного – равнозначны. Уважай всё живое, не причиняй боли, когда есть возможность этого избежать. Никогда не ешь мяса человека, свиньи, и любого существа, взращенного и убитого в неволи и страдании. Помни, спящий — ест плоть, пробуждающийся – древесный плод, проснувшийся – Свет.
9. Люби ближнего своего, как самого себя. Твори в мире Красоту (будь то музыку, живопись, поэзию, красивые поступки…), ибо через красоту мы прикасаемся к Богу. Храни верность в браке. Храни верность в дружбе и добром деле. Будь скромен и вежлив, честен и прям. Пусть в тебе станет прекрасно всё – от помыслов, до поступков. И не привязывайся к материальным вещам: только три ценности есть в мире – Свобода, Любовь и Мудрость.
10. Перенаселение – большое зло, и корень человеческих бедствий. Помни – вожделение и эгоизм – кнут и пряник Сатаны, и через них он принуждает нас создавать новые жизни. Жизнь – это тюрьма и преумноженное страдание. Именно в жизнь мы выпадаем, чтобы страдать и искушаться; а смерть – преддверье Покоя. Поэтому секс и дети – нежелательны. Впрочем, для того, чтобы передавать наше дело последующим поколениям, и укреплять наше место на Земле; но не ради гонки-конкуренции, а ради баланса, уравновешивающего тёмные силы — допустимо рожать одного-двух детей, и вкладывать в них всю любовь и мудрость. Мы должны воспитывать своих детей так, чтобы они стали Людьми с большой буквы.
11. Лжи во благо – не существует. Ложь заметает мусор под ковёр, маскирует гнойный чирей пудрой. Но знайте: мусор должен быть выметен прочь, а чирей – иссечён и выдавлен. Чем раньше, тем лучше. Чтобы исцелить – лекарь порой должен разрезать.
64
12. Хочешь встретить на земле ангела и пророка – обратись не к лидеру, а к изгою. Истинных пророков и святых ВСЕГДА сжигали, распинали, побивали камнями и насмехались над ними. Но Истина, которую они несли – жива, и продолжает давать всходы на выжженной земле.
13. Помните: на Земле до судного дня – сатана хозяин. Его законы здесь сильней, как жар от костра — жарче света звёзд. Он – вершитель Истории и человеческих судеб. Но власть его ограничена земными делами. Без вашего согласия – нет его власти над вашим Духом. Помните: его дары дают удовольствие, но не счастье; власть, но не знание; систему, но не истину. Его дары вкусны, но тленны и ядовиты; его дороги, выстланные коврами, приводят в пекло.
14. Травля, издевательства, жертвоприношения, предательство, измена, лжесвидетельство, сплетни, кривотолки, конформизм и потакание злу – худшие грехи. Так же как стагнация личности. Тот, кто не развивается – деградирует.
15. Проповедуйте Истину. Вас будут гнать, а вы улыбайтесь. Вас будут бить – вы улыбайтесь. Вас будут убивать – но вы смейтесь им в лицо. И вы посеете семена Истины, которые переживут вас, дав всходы даже в жёстких сердцах, или затаившись в них до времени…

Я был удивлён, что кто-то в этом мире, помимо меня, читал о Звёздных Детях. Неужели и вправду, сбывается пророчество Вильяма Шпринга, что «через 700 лет лавр зацветёт вновь»? Я подсчитал в уме: в 3014 году, через пять лет, будет ровно 700 лет с того дня, как Вильям Шпринг – последний епископ Церкви Звёздных Детей — был заживо сожжён на площади Фойербрука. И его предсмертными словами было пророчество: «через 700 лет лавр вновь зацветёт». Согласно символике Звёздных Детей, лавр – волшебное дерево, растущее у врат Рая, и под его кроной мы проходим через «Калинов Мост» — из этого мира в тот, надзвёздный. Лавр – сама Церковь. Истинная, но гонимая всеми и «еретическая» для всех церковь Звёздных Детей…

Ночью разразилась гроза. Снеговик тихо подвывал, накрывшись с головой одеялом. Я тоже никак не мог заснуть. Я видел огромный костёр до небес, и лицо Ландыша, безумно хохочущее в гудящем пламени.
Смерть ночью стучалась в окно… На подоконнике снаружи, за стеклом и решёткой, лежала та самая мёртвая птичка.