Глава 12. Сломанные игрушки. "Рассказ Глафиры: Роза на снегу". Часть 2. (Глава 13)

Глава 12. Сломанные игрушки. «Рассказ Глафиры: Роза на снегу». Часть 2.

Какая глупость, право, верить его словам…
А не поверить – грех.
Тому, который веселее и светлее их всех. Эх!
Она молчит, и улыбается ему, тому,
Который возвращается…
Посреди огней вечерних, и гудков машин,
Мчится тихий огонёк его души…
(Високосный Год «Тихий огонёк моей души»).

Безумство ярости начало стихать. Бешеный пульс постепенно замедлялся, и спустя минуту, Оля пришла в себя. Девушка плохо помнила происходящее, голова невыносимо болела и в мыслях был какой-то чёрный провал. Неясное воспоминание о том, как она пришла домой, как отец набросился на неё… «Всё… Больше ничего не помню…» — Прошептала девушка. «Но что произошло, что??»
Оля с трудом осознавала, что это сделала она. Но ведь она не могла! Отец вдвое тяжелей её и в десяток раз сильнее. Этого зверя уважали и побаивались даже местные «быки» молодёжных группировок, контролировавших Воронки. Олин отец был выродком, получавшим удовольствие от насилия. Из-за своей садистской натуры, когда он жил в деревне, он всегда нанимался забивать скотину и УРБов, и не столько за пару «железных» или пузырь, а в основном «за идею». Но в деле забоя он был отнюдь не профессионал; точнее сказать – он не ставил целью побыстрее и с меньшим визгом убить обречённого. Бывший военный с удовольствием растягивал мучения; «животные» умирали от шока, отравляя и без того скверную плоть флюидами боли и ужаса… Впрочем сейчас, некогда жилистый, крепкий как сталь военный, от своей полускотской жизни, алкоголя, опиатов, дурной пищи – стал обрюзгшим вонючим мужланом; от былой силы и ярости в нём не осталось и десятины. Его судьба оказалась достойна его нрава. Родился он в небольшом селе в тридцати километрах от Бриша; его мать умерла при родах, хотя появления ребёнка никто не желал… Отцом же был одним из мелких криминальных «шестёрок», сам озлобленный на жизнь, и воспитывающий сына в перманентных побоях и в своём уголовном кругу.
В 2944 году, в возрасте четырнадцати лет, Олин отец впервые попал за решётку. Вскоре после освобождения началась служба в армии, и он как раз угодил в горячую точку; в тлеющую вплоть до 80-ых Войну за Западный Урманчестан. Это была локальная, не слишком разглашаемая правительством война. «Тёмная» война, цели которой, если подумать, так и не ясны… Но оттого не легче было молодым парням, которых отправляли в Карнахские горы, как на убой… Там пропадали «бесследно». Пропадали сотни тысяч бойцов. Белых светловолосых сынов Эспенлянда втихую уничтожали на южных границах, будто освобождая Страну Эспена от сильных мужчин, будто подготавливая её для великого страшного завоевания… Но об этом не принято говорить… В войне за Западный Урманчестан было сразу четыре игрока – Эспенлянд, Грандвест и Империя Син. Четвёртым «игроком» и площадкой самой игры была горная дикая страна, лежащая на стыке
119
Империй, и всю свою историю раздираемая войной… Впрочем, как почти все войны Нового Времени, то была лишь тёмная игра Вершителей Мира и Кураторов Судеб. А простые парни гибли на ней… Гибли, как жертвенные агнцы, сами бросаясь в огонь… Кураторы умело подчинили инстинкты конкуренции и «стремления к справедливости»; как псов маня сосиской в бездну живых людей… За высокие цели. За кривую усмешку Вершителей. За их лопающийся кошелёк. За их Сатанинскую Веру, что питалась людским страданием… Ныне, даже память о тех павших бойцах «запретили», а копания в истории объявили «экстремизмом».
Отец Оли прошёл через весь ад этой войны. Вернувшиеся оттуда говорят, что там сложно не повредиться рассудком. Особенно если ты – обычный 20-ти летний молокосос, ничего не знавший о смерти, о пытках, о Смысле жизни, и по-юношески за эту жизнь цеплявшийся…
После семи лет службы (в которой отец Оли лишь чудом уцелел и не стал калекой), начался его второй тюремный срок, и годом возвращения домой стал лишь переломный 2969. Впрочем, в доме его никто не ждал, и там давно жили новые хозяева… Позже, судьба забросила отца в Вальдштадт, и именно в тот дом, в ту квартиру, где жила будущая мама Оли.
Тогда Литта была двадцатишестилетней бездетной красавицей, сиротой, даже не знавшей своих родителей. Беззащитная, робкая девушка. Она приехала в Вальдштадт из небольшой станицы на юге Рамаллона, в тридцати километрах от Рамины. Станица эта раскинулась на северном берегу моря Дафни, прямо у подножия великой Виглы… Юная девушка приехала в мегаполис, поступив в пединститут, и надеялась здесь обрести своё неброское счастье.
Отвоевавший зверь сразу положил глаз на простоватую чистую девушку, но Литта не отвечала ему взаимностью. Немного позднее, всего через пару месяцев соседского сожительства, когда они остались наедине, зверь зажал ей рот полотенцем, и изнасиловал. Тем самым страшным поступком положив начало Олиной жизни. В тот день изверг пригрозил женщине, что если она обратится в полицию, то руками вырвет из неё ребёнка, приказав, чтобы всё выглядело, как гражданский брак.
Безвольная, запуганная женщина, не имеющая порой денег даже на еду, согласилась. Из-за страха за себя и не родившегося ещё ребёнка. А спустя несколько лет, ей даже показалось, что она любит своего «мужа»… Но на самом деле, она была просто сломлена.
Дочь родилась не похожей ни на кого из родителей, даже внешне. Вот она – игра генов, или же задание Всевышнего… Сколь часто Ангелы рождаются в среде грязи, сколь часто воспитываются в хлеву… Простая грубоватая внешность отца и южная смуглость матери не ощущались в светловолосой и бледной девочке, серьёзной и молчаливой, мудрой не по годам… Так же в ней не ощущалось и толики мещанства, грубости, меркантильности. Гнилого филистерства псевдопатриотического быдла, взращиваемого Тёмными Кураторами… Оля была «иной». Не такой, как все. Небесным дитём, обречённым в такой среде на позор и распятие… Она не желала верить, что её отец – родной ей. Хотя мама в своих личных разговорах с дочерью признавалась, что не имела больше мужчин за всю жизнь, кроме «мужа». Но девушка отказывалась верить в такое родство. Жизнь ребёнка была изуродована заранее. Она оказалась обречена плохо кончить… Не выжить во враждебном мире. Ведь светлые люди – как кость в горле у тех, кто вершит Историей и Судьбами, кто властен над этой Землёй… Судьба Оли напоминала узкий коридор, или даже тёмную трубу, и сила Злого Рока толкала её через эту трубу всё вперёд и вперёд, к чему-то страшному… И не было ни малейшей возможности остановиться, повернуть назад, или разнести к чертям эту трубу, сжимавшую её жизнь со всех сторон…
120
Олин характер отнюдь не напоминал материнский. Девушка была горда, несгибаема, немногословна. Постоянные избиения отца она сносила молча, пусть даже трясясь всем телом и глотая горькие слёзы. А в сердце её крепла ненависть. Оля была не способна смириться с мерзостью и несправедливостью; она не желала своей кровью и болью питать демонов…

Девушка стояла, глядя на отца, лежащего на полу, пребывая в шоке от происходящего. Она думала, что убила его. Но через пару минут выродок слабо захрипел и зашевелился.
Оля опомнилась, и побежала к телефону, вызывать скорую. Никто из соседей, которые были в квартире, даже не заметили произошедшей за стенкой драки, а если и заметили, то им было глубоко наплевать… В соседней комнате невыносимо громко орал телевизор, в кресле сидела долговязая Кэти и разговаривала в трубку с какой-то из своих бесчисленных подружек.
— Мне срочно нужен телефон. Я должна вызвать скорую помощь! – Каким-то не своим голосом проговорила Оля.
— Пшла, пшла отседова, телефон ей надо! Не видишь – занято? – И Кэти снова принялась увлечённо хихикать в трубку, не обращая внимания на девушку. В неистовстве Оля схватила с полки кухонный нож, и с остервенелой силой вонзила в пульт телевизора, который сразу же выключился; и в бешенстве заорала прямо в ухо оцепеневшей от страха и неожиданности Кэт:
— Мне нужно вызвать скорую, дай телефон!!! – И с этими словами вырвала трубку из паучьих рук соседки и быстро набрала «03».

Белый «Бри-Аз» с красным крестом прибыл довольно быстро. Было решено срочно госпитализировать. Оля уговорила врача поехать ей тоже. В больнице девушке сказали, что теперь жизни пациента почти ничего не угрожает, но состояние близко к тяжёлому. Скорее всего, избитый никогда больше не сможет принимать твёрдую пищу. Нижнюю челюсть вряд ли удастся полностью восстановить, собрать воедино множество мельчайших костных обломков. Да и лицо теперь будет изуродовано на всю жизнь, неизвестно, удастся ли спасти раздавленный левый глаз… Мозг, по-видимому, тоже изрядно повреждён, возможны проблемы с речью, скорее всего вестибулярный аппарат тоже будет барахлить… Ну, если дурачком на всю жизнь не останется… Что тоже очень возможно. Любой другой организм вряд ли бы выдержал подобные травмы, но это тело пышет здоровьем…
Выслушивая длинный список повреждений, Оля медленно опускалась на кушетку. Ей было дурно от тех противоречивых чувств, которые можно счесть за раскаяние, жалость; за осознание собственной невменяемости… Но в этот же миг, она презирала себя за минутную слабость. И даже жалела, что не довершила начатое, перерезав глотку родному отцу. Стерев с лица Земли эту мерзкую ядовитую тварь… Девушку снова начал бить нервный тик. Он уже не прекращался несколько месяцев, стоило ей хоть немного переволноваться. А сейчас… Здоровье от нервов совсем расшаталось.
Окончив декларировать список травм, глистообразный доктор словно бы с сарказмом спросил:
— Кто ж его так, а?
Доктор пристально уставился на Олю, буравя её взглядом.
121

— Я не знаю… — Прошептала девушка.
— Не знаешь? Понятно, понятно… Но мы сообщим куда следует, не переживай, там люди – всё знают… Я вижу, и у тебя лицо разбито. Ну а тебя кто обидел, маленькая? – Врач язвительно хихикнул, не спуская с Оли пронизывающего взгляда. Он пододвинулся чуть ближе, положив руку на кушетку, рядом с Олиной рукой.
Девушка отпрянула.
— Оставьте меня, мне нужно идти. – С этими словами Оля встала, и вышла прочь.

Больница находилась в Черномутинске, далеко от бедных окраинных Воронков, где жила Оля, и идти до дома нужно около двадцати километров. В это время транспорт не ходит, а впрочем, у бедной девушки не было даже трёх «железных» на проезд. Оля пошла пешком, не особо заботясь о правильности направления. Может и в дом… Лишь бы идти. Лишь бы идти…

Снег всё сыпался и сыпался. Три часа ночи. Городские огни с трудом пробивались сквозь снежную дымку, и рассеивались в мокрых от слёз глазах Оли миллионами разноцветных лучиков… Безразличные, холодные и серые громады домов стояла неподвижно, обступая одинокую изгнанницу со всех сторон. Выйдя снова в этот заколдованный рай, девушка почувствовала знакомое безразличие, в которое порою переходит нестерпимая душевная боль, как болевой шок заканчивается потерей сознания, спасая этим организм от смерти. Смерть… Смерть… А ведь это, наверное, так хорошо… Глаза Оли заискрились желтоватым огоньком, отражая текущие в сиреневой мгле огни автомагистрали. Ночь. Холод. Метель. Эта дорога всегда так оживлена. Девушка, словно играя в «Русскую рулетку», встала на высокий заледенелый бордюр у встречной полосы, закрыла глаза и, слегка пританцовывая, пошла вперёд по бетонной полосе, шириной в пять сантиметров. Раз, два, три… Раз, два, три… Оля пробовала кружиться, словно в вальсе. Получалось изящно и красиво. Отрешённость придала её телу особенную лёгкость и очарование. Она смеялась… Снежинка в октябре… Роза на снегу… Раз, два, три; раз, два, три… Раз… шаг вправо, и девушка упала. Резкий гудок, скольжение по заледенелому асфальту… Встречная полоса, жуткий грохот, скрежет искорёженного металла, визг неумолимого мотора, рывок… Бетон. Высота пятнадцать метров. Бензин, искра. Гулкий взрыв под мостом. Свет, треск вздымающегося пламени, клубы огненного дыма… Красивое зрелище. Оля поднялась на ноги. Вот она какая, смерть… Её не сбило. Но почему? Почему водитель свернул, врезавшись во встречную машину на огромной скорости? Он умер на месте. Встречную рикошетом снесло с моста. Взрыв. В машине сидела молодая семья. Мать, отец, и маленькая дочка. Почему не сбило Олю? Зачем он свернул??? Всё могло закончиться гораздо проще, концом одной, никому не нужной жизни… Девушка сошла с шоссе в заснеженную пустоту. Тьма скрыла её своими холодными объятиями. Оля не видела, как вскоре приехала полиция, скорая помощь, в помощи которой уже никто не нуждался, как куски обгоревших тел находили среди скорёженного металла и чёрного от гари снега…

Мороз всё нарастал, ледяной ветер вздымал тучи колючего снега, который искрился в свете ночных огней. Пять часов утра. Девушка подошла к дому. Ей было так холодно, что она уже не могла дрожать, и мысли ворочались в её голове в десятки раз медленнее. У подъезда стоял белый
122
«Бри-Аз» с красным крестом, на снегу лежала алая роза. Завёлся мотор, и скорая помощь через секунду скрылась в снежной пурге. Соседи по лестничной площадке равнодушно посмотрели вслед меркнущих фар, и стали расходиться. Долговязая Кэти, закутанная в шаль, заметила девушку, подошедшую к подъезду, и изо всех сил стараясь ради приличия прикрыть равнодушие наигранной скорбью, всхлипнув в платок, сообщила Оле ужасную весть. Мама мертва. Сердечный приступ. Девушка лишь подняла глаза на Кэт, и молча отвернувшись, пошла прочь. Холод настолько сковал тело и душу Оли, что эти страшные слова даже не дошли до неё сразу. Но голос соседки звучал в ушах всё громче. «Мама мертва. Сердечный приступ. Мертва. Мертва. Мертва…» Тут словно дьявольский трезубец пронзил сердце девушки и безнадёжность сковала железом крылатую душу, пригвоздив к окровавленному кресту. Вся жизнь в сотую долю секунды пронеслась перед глазами. Оля рухнула в беспамятстве в сугроб под заброшенным гаражом. Сознание отключилось, и девушка почувствовала, как Земля под ней разверзлась, и она падает в чёрную пропасть. Полёт. Мрак. Конец.

«Наказание мира нашего было на Нём, и ранами Его мы исцелились. Все мы блуждали, как овцы, совратились каждый на свою погибель, и Господь возложил на Него грехи всех нас…»

Оля открыла глаза. Она лежала на кровати посреди чистой белой комнаты. В голове была пустота. Чистая и белая, как обои этой комнаты. Девушка почувствовала, что у неё есть силы встать, и приподнялась с кровати. Её остановил ласковый голос молодой медсестры, которая вошла в открытую дверь:
— Эй, погоди немного. Период реабилитации ещё не прошёл, у тебя сильные обморожения и общее переохлаждение организма. Жаль, не удалось спасти три пальца на ногах, но мы сделали всё, что смогли, и тебе следует вести себя как можно осторожнее со своим здоровьем. Если всё пойдёт ладно, через неделю тебя выпишут и направят в городской приют. – С этими словами медсестра ласково потрепала Олю по щеке и вышла, прикрыв дверь. Девушка осталась одна. «Городской приют… к чему всё это? Что произошло? Обморожение… Кажется, дорога и… Но зачем я здесь, в больнице?»
В голове неясные размытые обрывки памяти, как набор букв, из которого можно составлять бесконечное количество слов; как слова, из которых можно составить всё на свете… Или как осколки стекла в калейдоскопе; как водоворот далёких галактик… Оля заснула. Всю ночь снилось что-то тревожное и непонятное. Что-то подтачивало душу изнутри, и апатия медленно разжимала свои сонные объятья… Спустя несколько дней память начала возвращаться к девушке. Трудно описать те страшные муки, которые ей пришлось вытерпеть. Оля окончательно осознала, что она одна, совсем одна в этом жестоком и равнодушном мире, что её никто не охранит и не согреет…
Ольга была сильна духом. Всегда она надеялась только на себя, имела силы не придаваться унынию по пустякам, и в одиночку сдерживать все беды, которые обрушивала жизнь на её неокрепшие плечи. Но теперь, последние события сломили её, и всё, всё о чём она мечтала – была смерть. Смерть, которая облегчит страдания, прекратив глупую, пустую, никому не нужную жизнь. Ольга потеряла Альварский крест, даденный незнакомцем в чёрном пальто. Теперь она вспоминала его слова, и почему-то становилось легче… Есть ли покой, что тёмной холодной водой омоет воспалённые раны, даже где-то в ином, не в этом мире… Девушка почти не думала о Молчаливом Ларри. Страдания не располагали к любви, и вся романтика, вся нежность разбилась в прах.
123
Девушка, в своих редких мыслях вспоминая бледного доброго юношу, ненавидела его и презирала. Презирала за то, что не подошёл к ней за всё время. Что не спас её. Быть может, подойди он, жизнь девушки сложилась бы по-другому… Но и Оля – не подошла к нему. А теперь, та ниточка, что робко тянулась из её и его сердец навстречу друг другу, оборвалась навеки…
Потусторонние силы опутывали своими скользкими щупальцами воспалённый разум. Следующие дни девушка провела в бреду и горячке.
По истечению недели, Ольгу выписали из больницы, и сразу отправили в детский дом. Теперь она тряслась в разбитом автобусе, и глядела в заледенелое окно на проплывающую в стороне угрюмую тайгу… Девушку тошнило, но свежий холод и морозная чистота за окном немного успокоили больной рассудок. Вот и остановка. Накинув чёрное пальто, девушка вышла из автобуса. Её снова начала бить мелкая дрожь, на улице было градусов двадцать мороза. Солнце слепило глаза, и небо было-высоким-высоким, ясным-ясным… На фоне безупречной белизны и изумрудной зелени кедровых крон, грязно-жёлтым пятном высилось старинное здание с девятью колоннами. Ольгу вели по пахнущему хлоркой коридору. Толстая женщина лет сорока подвела девушку к облезлой двери, ведущей в комнату девочек-подростков, и отворила её.
Три десятка любопытных глаз тут же уставились на новоприбывшую.
— Вот новенькая. Оля Милютина. Девочки, покажите ей, где-что, а то мне надо идти… Оля, а ты хоть умеешь улыбаться? Познакомься с группой!
Женщина вышла. Оля, опустив голову, прошла к пустой кровати и, даже не раздеваясь, упала на покрывало, свернувшись калачиком. Тут же раздался грубый окрик:
— Эй, новенькая! Ты познакомиться с группой не хочешь? – Оля подняла глаза. Перед ней стояла коротко подстриженная мужеподобная девчонка лет шестнадцати; от её слов за несколько метров разило табаком. Джинсовая куртка и безобразный ирокез придавали ей сходство с панком. – Я с тобой разговариваю, эй! – Девушка-панк схватила Олю за подбородок, и силой повернула её голову к себе. Ольга резко одёрнула её руку, и зашипела как кошка, злобно озираясь по сторонам. И здесь ей не давали покоя…
— Эй, бабы, вы посмотрите какая тварь борзая попалась? Милая, ты не зазналась часом?! – Детдомовская девчонка как куклу схватила Ольгу за волосы и начала трепать, причиняя боль и унижение. Её крепкие мужские руки волосатыми щупальцами скользнули жертве под кофту, щекоча нежную кожу. Оля чуть не задохнулась от омерзения, она вырвалась и отбежала к стене, встав в углу в неестественную позу: волосы растрепались, глаза стали безумными, дыхание было прерывистым. Притихшая группа детдомовских девчонок с интересом наблюдала, что будет дальше. Тут одна мелкая, чернявая, громко крикнула Олиной сопернице:
— Сашка, да врежь ты ей, врежь, чтобы не зазнавалась!
Саша сжала кулаки; по её массивному телу и уверенной стойке было ясно, что добром дело не кончится. Лесбиянка силой явно не уступала крепкому парню.
Ольга стояла спокойно; она уже перестала дышать так прерывисто, и взяла себя в руки. Жертва обрела решительность. Жертва снова не желала быть жертвой, хотя жизнь так старательно к этому принуждала, ломая и перемалывая нещадно… Вид Ольги был необычен: вся в чёрном, из-под капюшона торчали взлахмоченные пепельные волосы, глаза горели всё тем же желтоватым пламенем; синие от холода губы плотно сжаты.
124
Крики толпы ободрили Сашу, и она, не долго думая, ударила Олю по лицу. Удар был неточный, скорее в нём ощущалась слепая ярость и бравада, а не годы тренировок и боевого опыта. Оля вытерла кровь, и слёзы, выступившие на глазах. Толпа с замиранием ждала продолжения. Саша пришла в бешенство, увидев на лице жертвы кривую ухмылку. Напускная мужеподобность слетела, и лесбиянка превратилась в истеричную девчонку, направо-налево размахивающую кулаками. Они сцепились, под крики разгорячённой толпы, повалившись на пол. В этой суматохе Оля плохо соображала. Её охватила дикая ярость, беспамятство, в котором забываешь всё на свете. Она, изловчившись, ударила Сашу коленом в живот, на мгновение освободив себя от её сильных рук, вцепилась ей в глаза. Та дико закричала, извергая самые грязные ругательства, на которые вообще способен человек. Оля почувствовала, как её сзади схватили за волосы и оттащили от корчащейся на полу Саши. Ей было всё равно… Ольга почти не вырывалась. Но её соперница, не прекращая изрыгать проклятья, поднялась на ноги, сорвала с кровати слабо прикреплённую дужку, и бросилась на Олю. Глаза Саши ничего не видели, в своей ярости мужеподобная девчонка напоминала быка на корриде: она размахнулась металлическим предметом, но чуть было не растянулась на полу, потеряв равновесие. В этот же момент дверь комнаты отворилась, и вошла старшая воспитательница.

В детском доме, как и в тюрьме, непонятая ярость «жертвы» не забывается просто так. Просто так – почти невозможно разом порвать все путы мерзости и несправедливости, и стать героем. К сожалению, такие революционеры-одиночки в этих путах всегда находят свою погибель. Или же мир их ломает, жестоко и навсегда…
Общество обездоленных детей, с малых лет привыкших к жестокости, привыкших выживать, а не жить, не прощает проступков. На этих неукоснительных правилах, на звериной иерархии держится их мирок. Саша была «авторитетом», и за её обиду следовала дорогая расплата. Случилось это неделю спустя.