Глава 15. Осень. "Красавица и Чудовище". (Глава 16)

Глава 15. Осень. «Красавица и Чудовище».

Тянусь к тебе — зелёными листьями,
Бегу к тебе — солёными слёзами,
К тебе, Тебе — потаёнными мыслями…
Так всё сложно, но проще, не надо…
Не надо!
Не надо, не надо!!! (Дети детей «Тянусь к тебе»)

Дерево скребло по стеклу, Мари дремала в ногах на краю кровати. Акко почувствовала горячее и мокрое под ночнушкой, и вскочила с постели. Всё тело девушки покрывали царапины.
Виса вспомнила кошмары о дьявольских хирургах – которые являются людям во снах и делают с их телами странные и страшные вещи. Царапины были не слишком глубокие, но многочисленные. На некоторых кожа расползлась на полсантиметра, из них сочилась кровь. Промочив всю ночную пижаму Ловисы. А Мари в этот миг потянулась, выпустив из мягких подушечек маленькие коготки.
Девушка скинула с себя окровавленную ночнушку, и заметила, что на ночнушке нет ни следа от когтей: только тёмные пятна крови. В комнате стоял полумрак. Акко накинула на плечи белую майку, и та мгновенно пропиталась красным. Но боли не было. Было страшное, гнетущее чувство в груди, рвущее на части; пылающее, от которого хотелось разорвать на себе кожу и выброситься в окно… Девушка подошла к окну. И новая болезненная волна, на этот раз – страха, накрыла её. Все цветы на подоконнике уродливым образом изогнулись, иссохлись, и стебли их пошли розовыми бородавками…
Крупная капля крови упала на пол.
Сквозь пелену тумана выглянуло солнце. Оно отбросило на стену тень Ловисы и тень Мари, потянувшейся на подушке.
— Киса, киса… — Девушка села на кровать и принялась гладить свою кошку. Та благодарно замурлыкала, закатив глаза. Повернувшись на спину, подставив руке тёплый живот. Акко провела рукой, и снова гнетущее чувство зашевелилось в груди. На животе Мари девушка нащупала едва шевелящийся бугорок. Она раздвинула шерсть, и под розовой нежной кожей выпирали и прятались несколько конических наростов, твёрдых, как побеги бамбука. А Мари в это время мурчала, как трактор, блаженно развалившись, и принялась играть с рукой Ловисы…
Ещё две крупные капли крови упали на пол.
Девушка встала. Босыми ногами она прошла по холодному дощатому полу в зал. В зале пусто.
145
Стоит пианино, ветер едва треплет занавески и нотную тетрадь. Мамы нет дома. И какой-то страшной тоской дышит осеннее небо за окном. От белёсого здания напротив поднимается пар, сливаясь с холодной влажностью, и она, казалось, разразится снегом или ледяным дождём, который будет идти вечность…
На пол упал большой полузапёкшийся сгусток. Руки девочки холодели. Она содрала с себя прилипшую майку. Царапины на её теле расползлись вдвое шире. Не кровь, но уже мутная сукровица сочилась из них. А проведя рукой по одному из порезов, Акко нащупала несколько жёстких чёрных волосков. Тем временем ноги её будто кто-то лизнул. Девушка посмотрела на пол. На полу горел огонь. Он едва касался ступней, но касания его напоминали большой и мокрый собачий язык. Огонь горел там, где из ран девушки сочилась жидкость. Ловиса прошла снова в спальню. Но спальня оказалась охвачена пламенем. Бесшумным, холодным, багровым пламенем. Девушка принялась искать Мари, но её нигде не было, а пламя охватило Тёмную Воду с ног до головы. Жуткое, отвратительное пламя. Его сырое, едва тёплое прикосновение страшней настоящего огня. Ловиса в ужасе закрыла глаза и упала на колени, ища спасение под кроватью. Но сквозь закрытые веки она видела точно так же. И в кровавых влажных языках мертвенного огня она узрела лик Зверя. «Это ты дьявольский хирург» — пронеслась последняя мысль.
И нечеловеческий крик вырвался из груди девушки.

В комнату вбежала мама. Ловиса лежала на кровати в неестественной позе и дико кричала, срываясь на звериный вой. Одеяло изорвано, в оцепеневшей руке девушка сжимала клок своей ночной рубашки. Флора кинулась к своей дочери. Обняла и трясла за плечи.
— Ловиса, Ловиса, что с тобой!!!
Девушка открыла глаза, её лицо было воскового цвета.
— Что, что случилось??? Ты видела страшный сон? – Флора в ужасе отпрянула. Корни волос Ловисы тронула седина. А зрачки глаз расширились так, что на женщину глядела безмолвная тьма. Девушка села, опершись рукой о спинку кровати и обхватив колени руками. Мама села рядом, гладя дочь по спине. Мари осторожно показала мордочку из-за этажерки: видимо и её сильно напугал крик Ловисы.
— Это только сон… — Девушка произнесла это почти шёпотом и попыталась улыбнуться маме. – Только сон… — Ещё раз повторила она, возможно, чтоб самой убедиться в этом.

Флора ушла на работу. Ловиса долго стояла у окна, провожая взглядом тёмную фигурку, исчезнувшую за деревьями. Девушка постарела в эту ночь. Её лицо, её движения, и без того медлительные и робкие, сделались совсем тяжёлыми, неуклюжими… Но страшный сон неумолимо стирался из памяти. Вглядываясь в туманную даль, девушка осознавала, что состарилась в эту ночь… Мало кто выживал, встретившись с Дьявольскими Хирургами… Словно вдохнув потустороннего яда, — тоски и ужаса, которых не знавала наша земля. И только образ Розы с одним большим красивым лепестком и жуткими шипами, тщетно скребущими стекло, неумолимо стоял перед Акко.
Ловиса вспомнила о Раймонде. И словно свежий воздух весны погладил её волосы, едва касаясь измятых чёрных прядей, тронутый сединой.
146
— Где мой друг… Где Рай, с которым я была счастлива… Весь город стал чужим… Будь он проклят. Будь проклят весь этот мир… — На лице Тёмной Воды отрешённость, и только тонкие губы едва сказали это вслух: — Я найду тебя.
Ловиса не знала, где живёт Раймонд. Ах, какая оказия! Не знать, где живёт самый твой близкий человечек.
«С любимыми не расставайтесь, всей кровью прирастайте к ним. И каждый раз на век прощайтесь, и каждый раз на век прощайтесь, когда уходите на миг…» — Акко любила эти стихи, и теперь с холодной ненавистью к себе вспоминала, что за всё время так и не спросила, не узнала, где живёт Рэй.

Ловиса вышла из дома. С собой она взяла рюкзак, куда бросила топор, фонарик и компас. Было пустынно. Город словно вымер. Тяжёлые волнистые облака нависли над ним. Жухлая трава клонилась к земле, и только ядовито-жёлтые одуванчики блестели на сером фоне, словно волчьи глаза на косматой и грязной шерсти.
— Здесь мы гуляли с Ним. – Подумала Ловиса, оглядывая пустынную улицу и рядки грязно-жёлтых бараков. Девушка перешла через теплотрассу. Что-то подсказывало ей, что идти нужно на юго-восток. На сердце скребло дурное предчувствие. Но дальше ждать своего друга в гости, видя каждую ночь кошмары, девушка не могла. Она чувствовала: Раймонд больше не придёт. Она не знала, что с ним. Но оттого лишь хуже: девушка знала точно; друг не мог забыть её. С ним что-то случилось… Тем временем, страшные сны последней ночи стали оживать перед её глазами. Девушка вышла на безлюдную мостовую. Вдоль неё стояли урны, но ветер выдул часть мусора из них; и белые пакеты, обрывки газет, кружили по аллее вперемежку с листьями… Ловиса нечаянно наступила на один из небольших мешочков, и он мягко продавился под башмаком. Девушка нагнулась и взяла его в руки. В мешочке был кусок медового кекса. И тут Акко заметила едва заметную угольную пыль, втёршуюся в асфальт. Она рыжей дорожкой уводила на юг. Пройдя сотню метров, девушка увидела следы стёртой резины от большого автомобиля. Не зная почему, Ловиса побежала по этим следам.
Низенькие жёлтые бараки закончились, дальше тянулись кварталы высоких хмурых восьмиэтажек. Они смыкались кольцом, образуя колодцы. Сердце девушки забилось быстрее. Ещё немного, и город кончится. Дальше – степь. Вот последний дом. № 8А Шнееглокхенштрассе, пересечение с Розенштрассе; вокруг какие-то заброшенные гаражи и стихийные свалки; в заболоченной степи кричат вороны… Сумрачная громада из отсыревшего силикатного кирпича высится перед Акко, почти как донжон из сна.
В доме шесть подъездов. И дорожка круто поворачивает в обход дома на север. Ловиса почему-то побежала туда, к последнему подъезду, минуя пять. И у последнего подъезда она увидела следы грузовика, оставившие глубокие рытвины на влажной земле: он стоял здесь, почти у подъезда рассыпан уголь и убран небрежно, наверно дворником. Бурая пыль с дождём впиталась в траву, и выглядела как высохшее пятно крови… Ловиса, задыхаясь от бега, отворила двери подъезда. Она бежала по гулкой лестнице. Тёмная девушка, Тёмная Вода, мрачная мизантропка со светлым сердцем… Странное чувство, всё казалось ей знакомым. И даже запах карбида и сырой штукатурки… Восьмой этаж. Три двери, но девушка знает, что ей нужна средняя. Знает, потому что на средней едва заметно нацарапаны мелом рисунки старинного замка, полосатой кошки,
147
длинношеего динозавра из старого диафильма… А чуть ниже – пальма, человек под ней, и неказистый цветок; обшарпанные, отмытые временем и частично прикрытые дерматином детские рисунки, которые кажутся ей такими родными…
Ловиса стучит в дверь. Стучит громко и сильно. Ей никто не открывает. Мерзкий холодок пробежал по коже. Звук от ударов лишь разнёсся эхом по гулкому подъезду. Ловиса достала из рюкзака топор. Она сама не поняла, зачем захватила его, но очень обрадовалась его наличию. Девушка замахнулась, и ударила по двери. Лезвие топора оставило глубокую зияющую рану на поверхности, надвое разрубив изображение неказистого цветка… Акко невольно вспомнила нынешний сон, где с мечом, подаренным Вильгельмом-Первопроходцем, отбивалась от стаи волков. И меч в её руках разил со страшной силой. И сейчас девушка почувствовала какой-то берсеркерский Амок: резкие удары с потягом разносили деревянную дверь в щепки. Страшный грохот разносился по подъезду.
Слева щёлкнул замок, приоткрылась тяжёлая железная дверь 135-ой квартиры. На мгновение Виса увидела в проёме красивую молодую женщину с тёмными волнистыми волосами. На её запястье блеснула в полумраке тонкая красная нить. Акко хотела было спросить, но дверь тут же затворилась. Повисло нехорошее гнетущее чувство. Что-то недоброе, мутное и коварное почудилось Акко в этом образе… Ловису передёрнуло. Девушка перевела дыхание и опустила топор. Сердце бешено колотилось, оно почти выпрыгивало из груди, а ладони – девушка не заметила, как – оказались изранены щепками. За дверью незнакомки различался напряжённый шёпот, доносилось два голоса – женский и детский. Тёмная Вода присела на корточки, думая немного отдышаться, чтобы в случае чего не дрогнула речь и можно было оправдать свой поступок, а заодно позвать помощь.
— Зачем! Зачем!!! Я вижу, ты не вор, но… В чём дело, объясни!? – Вдруг с верхней площадки окликнул девушку худой старик с белыми волосами. Одет он был в старый военный мундир с кайзерской чёрной короной. В лице и голосе старика Ловиса не почувствовала зла. Она немного успокоилась и сбивчиво ответила:
— Там мой друг. Я не знаю, что с ним. Мне нужно туда попасть.
— Это квартира Александра и Майи Грау! Ты ищешь их сына Раймонда? – Голос старика заметно смягчился. Ловиса сразу это почувствовала. Её сердце кольнуло, а на глазах навернулись слёзы. Она закрыла лицо рукавом; но всё равно всхлип, почти крик, вырвался из её уст:
— Да! Что с ним??!!!
— Я не знаю… — Отвечал старик. Его голос смягчился ещё сильнее. – Александр уехал на фронт с первым поездом, а с Майей мы виделись четыре дня назад. Она была на взводе, но я не спросил, что случилось – вообще мы редко обмолвимся словом: я одинокий человек и со мной всем скучно. — На этом слове старик опустил голову и отвёл глаза. — А Раймонда – продолжал он. – Я давно не видел. Странный парень, правда? Говорил я, ещё когда он не родился – тяжело ему будет! Под несчастливой звездой он родится, заклан будет во имя Рода; но знаешь, нет Закона, который нельзя отменить, правда? – Старик как-то странно улыбнулся, и подмигнул девушке. В этот момент нехороший холодок пробежал по спине Акко.
— Но я только добра вам желаю! – Будто прочёл мысли старик. Не бойся, маленькая принцесса. Твоему Рэю столько же лет, сколько моему внуку – Луишке. Бывает же, вот судьба! Своего Луи я видел лишь единожды, шестнадцать лет назад… Там… — И старик махнул рукой на запад. В сторону невидимой войны, безвозвратно поменявшей Мир.
148
— Я должна его видеть. – Ловиса сказала спокойно и решительно.
— Не нужно ломать двери: ты переполошишь весь дом. Впрочем, кроме Браммеров тут почти никого не осталось! Погоди немного. У меня есть запасной ключ от их квартиры. – И беловолосый старик порылся в большом кармане мундира. – Вот! Нашёл… А как же… Кто-то должен хранить ключи от всех дверей, правда? Не дожидаясь ответа, старик протянул ключ девушке.
Ловиса поспешно взяла его и вставила в замочную скважину. Только ключ не лез. Акко надавила сильнее, но тщетно.
— Он не подходит. – Тёмная Вода вопросительно обернулась.
— Как? Ну ка, дай сюда. – И старик взял ключ из оцарапанных рук девушки и сам сунул его в крохотное ромбовидное отверстие. – Мда… — Протянул он спустя минуту. – Смотри! — И дед показал на края замочной скважины. Они были исцарапаны чем-то вроде гвоздя или отвёртки. Царапины уходили глубоко внутрь, повреждая запирающий механизм цилиндра.
— Что будем делать? — Спросил седовласый старик. – Может, вызовем МЧС? Тем более всё равно к вечеру прибудет полиция…
— Нет. – Ответила Ловиса. – Я сама.
И девушка подняла топор.
Ловиса стройная, высокая и сильная девушка. Немного медлительная в движениях; но пытливый взгляд сразу бы определил, что у Акко прочные кости и сильные мышцы, крепкое от природы здоровье. Гладкая, плотная кожа, и жесткие, как конский хвост прямые чёрные волосы говорят о здоровых почках и большой выносливости. Несмотря на свои двадцать пять лет, Тёмная Вода кажется большим ребёнком. У неё вытянутое, скуластое, медлительное на мимику, угрюмое, но очень искреннее лицо с большими чёрно-карими глазами. Губы узкие, и кажутся бесчувственными, но верхняя губа слегка вздёрнута. Ловиса худая, сутулая, но её фигура хранит в себе большую природную силу; силу, не свойственную многим современным девушкам. Под смугло-серой кожей у затворницы мышцы дикого зверя, а в душе её – непосредственной и чистой – нет и намёка на уродство цивилизации… Тёмная Акко похожа на дикарку — она не умет скрывать своих мыслей и чувств, она честная и прямая. И эта дикая природность её гармонично сочетается с незаурядным умом; тонким, изумительным вкусом, глубокой чуткостью и состраданием… Странная девушка, ни на кого не похожая… Она словно родня одичавших парий, или Седовласых Волков, что живут от Юшлории к югу, в великой и безлюдной Фаркачарской степи. Она — как чудной зверёк в цивилизованном мире, где правят фальшь и софистика, конформизм и филистерство, сервильность и хитрость, гедонизм и лживость, прикрытое насилие и покрытый гингсталкинг…

Девушка наносила удар за ударом. За досками, изнутри, дверь оказалась обита толстой фанерой. Она очень плохо поддавалась топору. Да и лезвие, попадая на гвозди, почти перестало рубить. Ловиса рубила рядом с замком. Фанера мочалилась, отлетала кусками, но держалась.
— Погоди. – Окликнул девушку старик. – Может, это поможет? — И он будто из ниоткуда протянул девушке огромный лом.
Ловиса взяла стальной прут выше её почти на метр.
149

— Вы думаете, я его вообще подниму? – Улыбнулась Акко.
— Конечно поднимешь… Боюсь, со своим радикулитом я тебе не помощник. Тебя как звать-то?
— Ловиса.
— А меня Жак. Я родился далеко на западе отсюда, в Вест Шоле, в городе Ренн. Поэтому, наверно, и имя моё такое непривычное. Но точно не такое непривычное как у тебя! Итак, наподдай!
Девушка, взявшись обеими руками за тяжёлый прут, как тараном ударила им в область замка. Уже после первого удара раздался хруст. А после третьего дверь отворилась.
Как только белёсый свет ударил в открытый проём, Ловиса бросилась в квартиру, где жили Александр и Майя Грау, и их сын – её друг – Раймонд.
В квартире пусто. Казалось, что вещи покрыл едва заметный слой пыли и налёт болезненности, из-за которого любой предмет давил и пугал собою. Так бывает в домах старых, больных и одиноких людей. А так же в домах, которые покинули, или в которые постучалась смерть.

Свет окна, и тени от штор, блуждают по комнатам, кружась в медленно-величавом вальсе; и блуждает ветер-сквозняк, извечный житель последних этажей. Ловиса почти бегом кинулась в дальнюю комнату – и! Она видит своего друга, лежащего навзничь на кровати. Тело его уже тронуло трупное окоченение, в позе читалось страдание и неестественность. Лицо Раймонда мертвенно-белое, как у фарфоровой куклы, его глазницы впали, стали тёмными и глубокими, черты лица заострились.
Звериный, раздирающий болью крик вырвался из груди девушки.
Жак стоял в проёме, не решаясь войти. Он видел, как кричала, в исступлении и неземном страдании Ловиса. Девушка опустилась на колени, рыдание, похожие то на звериный вой, то на дьявольский смех сотрясали согбенную спину.
— Я бы ни за что не подумал, что нелюдимого Раймонда может кто-то так любить… — Едва слышно прошептал старик Жак. – Такая любовь сокрушит всё что угодно… Даже Судьбу.
Ловиса поднялась на ноги. И вдруг, её взгляд упал на противоположную стену. Там, раскрывшись прямо на блёклых обоях, глядел на неё недобрый глаз. Девушка, вытерев рукавом слёзы, подошла поближе. Глаз смотрел не моргая. Он был направлен на окоченевшего Раймонда, и испепелял его труп. Ловиса злобно улыбнулась. «Ах вот ты где, дурной, завистливый глаз! Чем ты завидуешь ему, зачем ты зла желаешь ему? Он светел! И он ничего тебе не сделал плохого…»
С этими словами девушка вонзила в глаз кухонный нож, лежащий на столе. Глаз злобно зашипел, из него потекла кровь вперемешку со слезами.
«Будь ты проклят!» — И Акко плеснула в корчащийся окровавленный глаз недопитым ядом, стоящим на столе у изголовья Раймонда. Глаз запузырился, будто от кислоты, и вытек на пол. На месте глаза остались лишь ровные, блёклые обои…

Жак незаметно подошёл сзади, и мягко положил руку на плечо девушки.
150
— Знаешь, — Говорил он. — В детстве, мама читала мне на ночь сказки. Моей самой любимой была история о прекрасном принце, которого злая колдунья превратила в чудовище. Она заточила его в тёмный замок, где принц должен увядать в одиночестве, пока волшебная роза под стеклянным колпаком не обронит последний лепесток. Тогда принц умрет, так и оставшись в облике чудища… И только Великая Любовь, только удивительная Девушка с сердцем Ангела, что полюбит его в облике уродца, сможет спасти его… И в этой истории такая девушка нашлась, но уже после того, как последний лепесток оторвался от стебля, а принц в облике монстра окоченел на холодном полу заколдованного замка… Но Её поцелуй не только вернул мёртвого к жизни, но и снял заклятие. Вот такая вот история… Занятно, да…
Ловиса тихонько всхлипнула, и робко подошла к окоченевшему юноше.
— Я люблю тебя. Слышишь, мой маленький прекрасный принц… Я люблю тебя, как никто не любил на этой земле… Я бы с радостью отдала свою жизнь, чтобы вновь увидеть твою улыбку, услышать твой голос… Ты мой ангел, ты израненный, уставший ангел с оборванными крыльями… Я стану твоим крылом – слышишь! Я укрою тебя от всех бед, я усыплю всю твою боль, я выпью её до дна, я унесу тебя далеко-далеко, где океан гонит ветры на клеверное поле, где горят окна волшебного замка. Нашего с тобою замка…
И Акко припала губами к губам Раймонда. Её горячие слезы капали на щёки юноши. Девушка еле слышно рыдала: «прошу тебя… не оставляй меня…прошу…»

И вдруг – бледня тень смерти сошла с лица его. Раймонд вытянул ноги, разогнул окоченевшие руки и открыл глаза.
— Акко?? – Изумлённо спросил он.
Девушка едва не задохнулась от радости, но тут же соскочила с Раймонда. На её лицо было смешно и больно смотреть – сколько в нём было радости, и смущения, и удивления, и страха, что всё это ей лишь мерещится…
— Что случилось, где мама? – Юноша недоумённо смотрел на Ловису, на Жака, на изрубленную в щепки входную дверь.
— Ну, я рад, что всё обошлось! – Почти торжественно констатировал Жак (всё это время он стоял в дверном проёме спальни, не решаясь войти).
Тёмная Вода села на колени рядом с кроватью, и обняла Раймонда.
— Боюсь, вы с мамой больше не увидитесь… Не мне утверждать, но думаю, она желала тебе смерти, дала выпить яду и заперла в квартире, повредив замок. Нам пришлось выломать двери, чтобы попасть к тебе. Мне помог старик Жак. Я боялась, что уже никогда тебя не увижу…

Ловиса, конечно, могла бы и соврать. Не говорить Раймонду о страшном предательстве его родной мамы, тем более, что сам юноша смутно помнил последние часы жизни. Но прямота и непосредственность не позволили ей этого сделать. Ловиса не умела врать. Абсолютно.
А память стала возвращаться к Раймонду сама. Это стало вдруг видно по его искривившемуся страданием лицу. Но юноша промолчал. Он ничего больше не сказал вслух про маму. Только крепко-крепко обнял Ловису, и поцеловал её в широкий лоб.
151
— Уже вечереет. – Тишину нарушил Жак. – Вы могли бы остаться на ночь у меня, всё равно живу один, напою вас хоть чаем…
Ловиса вопросительно посмотрела на Рэя. Самой ей, признаться, ночевать у незнакомого человека не хотелось. Нет, она не чувствовала страха. Девушка сразу поняла, что Жак – не злой человек, по крайней мере – сейчас. И далеко не простой… Только Акко не любила общества незнакомых людей.
Раймонд встал с кровати. Но пошатнулся, снова сев на край. И, улыбнувшись, тихо сказал девушке:
— Я хочу горячего зверобоя.
Тем временем в квартире юноши становилось темнее. Ловиса подошла к окну. Ей очень понравился вид с восьмого этажа. Она долго не могла оторваться, вглядывалась в грязно-бурые окраины, подёрнутые туманом. С запада ползли тревожные облака, несущие то ли снег, то ли ледяной дождь. Здесь, под самой крышей, почти непрерывно гудел ветер, он то успокаивался, то непонятный страх колыхал на дне души. Девушка обратила внимание, как мало светящихся окон и фонарей было вокруг. Словно это и не город вовсе. Тьма властвовала почти безраздельно, и тьма таила в себе угрозу. Отчего-то Акко снова подумала о Окнах…

Изрубленную дверь закрыли на швабру. Впрочем, красть в доме Раймонда было особо нечего. Разве только уголь. Ловиса заботливо перекрыла батареи и проверила стояк в ванной.
Оказалось, что Жак даже не житель первого подъезда. Признаться, Раймонд был очень необщительным и угрюмым юношей. Он не знал даже соседей по лестничной площадке. Ну, как не знал… Знал в лицо, здоровался изредка, но никогда не общался по душам. Разве что в детстве чуть-чуть разговаривал с семьёй Браммеров, с которыми поддерживали прохладную дружбу его родители, но и это закончилось конфликтом… К Раймонду люди относились закономерно с негативом, с самого детства. Это было каким-то проклятием, странным наваждением… Ходили слухи, что юноша занимается оккультизмом, что он половой извращенец, даже пассивный гей-мазохист, и мучает животных. Что он высокомерный и подлый, сам ищет везде чернуху и притягивает несчастья… Так устроены жестокие и невежественные люди; любую странность, инаковость, непонятную для них — пытаются заполнить чернотой. Своей собственной чернотой… И делать это особенно легко и сладостно, когда «жертва» одинока и безответна… Гнусной ложью были эти слухи… Имей они хоть каплю правды… Но порою – дым без огня бывает, и бывает очень густым и чёрным. Раймонд с детства был добрым и праведным человеком… Слишком добрым, до смешного, до патологии и неестественности… Но со временем ожесточился, стал тоже презирать и ненавидеть людей; взаимно, так много зла принесших ему в ответ на искренность. Но противопоставить людскому невежеству и жестокости одинокий парень ничего не мог… Разве только замкнуться, уйти в себя. Перестать даже здороваться с людьми. Со всеми сразу. И с подлецами, и с вполне приличными. Ведь он уже перестал различать; кто хороший, кто плохой; стресс и одиночества отупляют, замыкают мысли на своём негативе; люди стали для него просто враждебной безликой массой, как для щенка, выросшего в побоях и издевательствах… Такой щенок никогда не станет ласковым, особенно когда Мир каждый день обновляет его страх и отчаяние новыми пинками. Что остаётся ему, как поджав хвост хорониться по тёмным пустырям, убегая и трусливо скаля зубы… А люди и вовсе стали шарахаться от него, как от прокажённого… И при случае всегда готовы были жёстко и бескомпромиссно уничтожить его, как выползшее из пещеры чудо-чудное диво-дивное…
152
Старик Жак вёл юношу и девушку вдоль стены восмьиэтажки к третьему подъезду. Это была противоположная часть большого кирпичного дома. Вход со двора. На улице зябко. Лают собаки, на замусоренной детской площадке выпивает мрачного вида компания молодых мужчин. Раздаётся звериный хохот и звон разлетающегося об асфальт стекла. Раймонд сжал кулаки, Ловиса – сняла с плеч рюкзак с уложенным в него небольшим топором. Вечерний Траумштадт не безопасен. А нынче люди и вовсе озверели. Озверели от страха.
В подъезде Жака такой же запах, как и в подъезде Рэя. Только обшарпанные стены и закопчённые потолки имеют ещё более удручающий вид. На полу следы чей-то рвоты. Троица поднялась на восьмой этаж. Ловиса обратила внимание, что старик, несмотря на радикулит, о коем сам и поведал девушке – взбирается по лестнице едва ли не легче её и Рэя. Жак повернул ключ своей двери – как вдруг заметил белый листок, торчащий из почтового ящика.
— Газета. Я ждал её позавчера… Пройдёмте-с! – И он отворил старинную железную дверь.
В квартире Жака тоже холодно и темно. Белые с вензелями обои на стенах давно пожелтели, и впечатление производили элегичное, напоминая о «золотом» веке Кайзера Гельмута… В пустом зале стоял камин и короб с углём. А напротив, рядом с окном – пианино.
— Вы тоже играете? – спросила девушка старика. Она всё ещё чувствовала себя неловко, но вопрос этот вырвался сам собой.
— Нет. – ответил Жак. – Жена играла… Покойная жена.
Ловиса ничего не ответила. Она села на широкий старинный диван, и вдвоём с Раймондом смотрели они на догоревший закат… Окна старика выходили на запад; и солнце, уже закатившись за горизонт, раскрасило краешек горизонта в фиолетово-синий цвет. Одинокий фонарь загорелся в сквере. Злой гогот и лай собак отсюда звучали отстранённо, и наполняли прохладную тишину флёром декаданса. Жак негромко гремел посудой на кухне: он готовил чай и разогревал шарлотку.
Ловиса тронула друга за плечо:
— Пожалуйста, расскажи, что случилось с тобой в эти дни. Я… о многом догадываюсь. Но, мне очень важно, правда, знать, всё как оно есть.
— Ну… Я ходил пешком в Альмагарден – навестить свой домик. Знаешь, там здорово. Я уверен, тебе бы очень понравилось это место…
— Мы непременно туда сходим, Рай.
— Так вот, после Альмагардена я помогал маме грузить уголь. Она заказала доставку целого грузовика. Но что-то случилось со мной, я уже после двух мешков слёг. Было очень стыдно, что так и не сделал работу… Проспал часов двенадцать, а утром мы говорили с мамой. Я попросил прощения, она сказала, что прощает, и налила в стакан какой-то желтой фигни. Думал лекарство, но вкус был странный. Меня почти сразу скрючило. Знаешь, как будто не можешь управлять телом – мышцы сами сокращаются, да так что захрустел позвоночник. Хех, в психушке нам ставили уколы с похожим эффектом. Мы прозвали их – дыба. Потом резкая боль и темнота. Это было как смерть, наверно. Не было ни чувств, ни времени, ничего. И не было страданий. Знаешь… Я только испугался в последний момент. Но стыдно говорить об этом.
— Чего, чего ты испугался, Рай?
153
— Я испугался, что не увижу больше тебя! – Выпалил юноша. — А ещё… Мне было очень тоскливо. Я не верил, что мама могла так поступить со мной…
По щекам Раймонда потекли слёзы. Хмурое, безэмоциональное лицо в обрамлении длинных волос и бороды, вдруг исказилось гримасой страданий, и юноша разрыдался… Разрыдался, почти как ребёнок. – Я не верю, не верю, не верю, что она могла так со мной поступить…
Акко горячо обняла мизантропа. Но Рэй успокоился, и взял себя в руки очень быстро.
— Я знала, что ещё увижу тебя. Просто, знала. Пока я жива, ты тоже будешь жить. Дай мне свою ладонь.
Раймонд протянул девушке левую руку. Он левша. Отец всё детство бил Рэя палкой по левой руке, за то, что он писал только ею. Руку покрывали грубые шрамы. Шрамы от порезов.
— У тебя рука Хроноса… – Тихо произнесла Ловиса. – На ней начертаны большие страдания и большое одиночество… На твоей руке написано, что ты проживёшь очень долгую, и очень безрадостную жизнь, в которой не будет любви… Будут предательства, потери, боль… Ты будешь нищим, а смерть встретишь будучи тяжело больным и парализованным… Умрёшь в одиночестве, и никого твоя смерть не ранит… У тебя не будет детей… Не будет семьи…
Раймонд отдёрнул руку. Он сам увлекался хиромантией, и читал на своих ладонях всё то же самое. Но он отказывался верить. И планировал суицид, ибо такая жизнь была в тысячу раз хуже смерти.
— Но это всё ложь. – продолжала Ловиса. – Ложь, потому что Я так сказала. И доказательство этой лжи — сидит перед тобой.
Девушка крепко сжала руку Раймонда.
— Ничему не верь, что делает тебя несчастным. Ничему не верь, что хочет сделать из тебя раба… Верь только тому, что приносит радость! Только тем, кто верит в тебя, и готов за тобой идти на край света.
Рэй тоже крепко сжал руку тёмной Акко.
Дай и я прочитаю твою ладонь. Но девушка вдруг в ужасе одёрнула руку, и тут же извинилась кротким взглядом.
Но юноша заметил. Заметил на ладони девушки роковой знак… Но промолчал.
— Знаешь… Тихо прошептала Ловиса. – Может быть, я твой Ангел-Хранитель…
Ужас прошедшей ночи почти отступил, лицо девушки снова стало задумчивым и спокойным. Только седина у самых корней волос не делала её прежней. И странным древним страхом; неясным, мучительным, липким… появлялся в мыслях её образ Зверя – Дьявольского Хирурга. Размытый и искажённый, как дым от костра, но стоило закрыть глаза, ужас обретал лицо…
Ловиса почти растворилась в темноте комнаты. На тёмную куртку она накинула плед, и только лицо и руки казались чуть светлее черноты.
— Однажды мама рассказывала. – Продолжала говорить девушка. – Что всех женщин условно можно поделить на цветы, солнца и ангелов.
Раймонд едва усмехнулся. Девушка тихонько излагала дальше.
154
— Женщины-цветы ищут садовника. Того, кто будет поливать их, ухаживать, защищать от морозов и тли. А они будут дарить ему свою красоту и аромат, и гордость перед другими, за самый прекрасный цветок… Но такие цветы зачастую заканчивают жизнь в стеклянной вазе. Ещё бывают полевые цветы. Они растут вдали от людей, и лишь солнце да ветер касается их бутонов, цветение их видит только небо… Но по грубости человеческой такие цветы часто бывают раздавлены, срублены слепой косою, или сорваны, и так же поставлены в вазу… Как умирающее напоминание о беззащитной красоте. Это грустно… Но такова участь цветка. Быть любимым только за красоту, ведь больше, цветок ничего не может подарить миру…
Ловиса на минуту замолчала. Тикали старинные часы. Стало совсем темно, и только на кухне горел свет, где Жак то ли готовил что-то изысканное, то ли просто не хотел мешать молодым.
— А бывают женщины-солнца. – Шептала, прикрыв глаза, тёмная Акко. – Они… Ну, как солнце. Несут миру свет и тепло. С ними многим хорошо рядом. Такой была моя бабушка, Линора. Солнца живут идеей светить, и светят радостно они всем, кто встанет под их лучи. Для этого нужно только выйти из тени. Находиться рядом. Но… если ты сам уйдёшь в тень – солнце не последует вслед за тобой. Ведь ему всегда есть, кому светить. Солнце нужно людям, и люди нужны ему. Но солнце целует весь мир целиком, и никогда не будет светить для кого-то одного. Можно стать его другом, но нельзя обладать.
Раймонд был серьёзен. Он, казалось, окончательно приходил в себя. Но эмоций на его лице почти не читалось. И он (это трудно было заметить), избегал Ловису. И вместе с тем (заметить это непроницательному человеку ещё труднее), огромная любовь к этой девушке шевелилась в его душе. Любовь, которую он сам не мог принять. Любовь — это зависимость, и Раймонд ощущал свою всецелую зависимость от Акко. Это казалось унизительным, но и таким сладостным одновременно…
— И наконец… Ну, так говорила мама. – Голос Акко стал совсем тихим и печальным. – Есть девушки-ангелы. Их совсем немного. Небо посылает их, чтобы помочь тем, кого жизнь сбила с пути. Им предначертано выбрать только одного человека, особенного, и следовать за ним неотступно. В смысле… Ну, ты понял. Каждый ангел выбирает лишь одного. Не даёт упасть, ведя по хрупкому верёвочному мосту над пропастью.
Девушка ещё сильнее накрылась пледом. На этих словах она вспомнила свой сон, как шла она над такой же пропастью с весами на руках, в чашах которых лежало Добро и Зло.
— Только… — Продолжала Акко. – Всё это рассказы мамы. Её нравоучения. Она хотела, чтоб я выросла настоящей женщиной – как она всегда говорит. Но, ты знаешь… я поняла, что многим отличаюсь от настоящей, да и вообще любой женщины. Ну… я инопланетянка, и всё тут. Нету у меня мирских женских «милостей», всех этих феерических эмоций и загипнотизированности перед сильными мира сего… У меня приоритетны разум, совесть, сострадание. Я очень хорошо вижу мир, вижу души людей насквозь. Вижу всю правду… В её ужасе, уродстве; и от этой правды мне хочется кричать… Но никто не услышит. Никто не увидит этой правды так же, как я. А у других женщин над разумом преобладают инстинкты. Вся их красота и возвышенность, вся их любовь и ненависть лишь плод животных процессов… Ты сам это знаешь, Рай… Мне противно и скучно с ними общаться. Как, впрочем, и с парнями… Но ты другой. Ты – как я. Ты – моё отражение в зеркале, в которое смотрится Солнце. А ещё я считаю, что ты – тоже Ангел. Мой Ангел. Ты точно так же не даёшь мне сбиться с пути, и наложить на себя руки…
Слезы скатились по щеке Раймонда. Но в темноте их никто не заметил…
155
— Ребята, шарлотка готова! – И Жак с гордым видом вошёл в комнату, включив свет. Юноша и Девушка зажмурились.
Ужинали на кухне. Кухня старика-Жака оказалась не такая пустая и холодная, как зал: на стене висели выцветшие, но всё ещё яркие обои, где на фоне небесной синевы изображены белые голуби, золотые лиры и кайзерская корона. «Этим обоям уж лет как сто…» — Молча и в унисон подумали Рэй и Ловиса. В углу кухни, против окна, стоял простой деревянный стол. В противоположном углу – электрическая плита. Парень и девушка сидели за столом, Жак поставил табурет у окна, рядом.
— Как вам пирог? – Спросил добрый, но непростой старик.
— Супер! – Ответила Акко. Я тоже люблю готовить и кушать яблочную шарлотку.
— Отлично! – Подхватил Рэй. Хотя он никогда не ел в гостях, ведь вопрос «чистоты» питания был для него очень важен.
— Всё по вегану! – Улыбнулся старик. Не волнуйтесь.
Парень и девушка переглянувшись, рассмеялись.

— Скажите, вы правда не знаете, почему Майя решила бросить сына, и куда она отправилась? С тонущего корабля-то не убежишь. Где сейчас отравительница? – Девушка вопросительно посмотрела на старика. Раймонд молча сидел в тёмном углу, и медленно поедал кусок ароматной шарлотки.
В ответ Жак лишь вздохнул. Он поднялся из-за стола, вышел в коридор и взял в руки газету. Надвинул очки на глаза и погрузился в чтение. Ловиса в этот момент взяла закипевший чайник, и разлила ароматный настой зверобоя в три кружки.
Волна ветра налетела на дом, и задребезжали стёкла. Гул поднялся над крышей, задрожали шиферные листы и антенны, увитые проводами. Никто не знал, зачем все крыши домов в нулевые опутали этими проводами и антеннами; в городе, где нет и никогда не было телевидения… Провода заиграли дьявольское танго как на расстроенном контрабасе… Теперь казалось, будто на дом обрушился сильнейший ливень с градом. Но сквозь черноту ни черта было не разглядеть, даже каплей, сбегающий по стеклу…
— Глядите! – Воскликнул Жак.
Парень и девушка сели рядом. Старик указывал на страницу в газете. На ней была изображена фотография пестрого нелепого дирижабля, парящего над степью.
— Читаю!
«Вечером 16 сентября над северо-восточной окраиной Траумштадта замечен дирижабль, который направлялся в сторону юго-запада со скоростью примерно 40км в час. Вероятней всего, на борту аэросудна находились Ютта и Удо Крамеры, пропавшие в тот же день. Во дворе дома, принадлежащего Ютте Крамер, обнаружен ангар и целая мастерская по нелегальному изготовлению дирижаблей и аэростатов, а также множество комплектующих деталей… Предполагается, что на дирижабле кустарного производства Ютта, и её сын Удо решили покинуть блокадный город, и перебраться в охваченные войной Западные Земли».
Комментарий редактора ниже:
156
«В городе очень сложная обстановка, нет известий с «материка». Люди ищут любые пути избавить себя от неизвестности. Обстановку накаляют загадочные смерти, происходящие с жителями города ночью. Администрация Траумштадта пока отказывается комментировать эти события. Так же в городе накалилась криминальная обстановка. Только за начало месяца произошло более тридцати убийств и около сотни потасовок, закончившихся физическими увечьями. Высок риск большого голода – из-за засухи произошёл неурожай зерновых, а всех унтерменшей на УРБо-комплексах пришлось утилизировать из-за неизвестной болезни. Зимой прогнозируется открытие Окон, жителей города настоятельно рекомендуем заранее позаботиться о обогреве жилища. Мы не рекомендуем делать попытки покинуть Траумштадт. За подобные правонарушения будут приниматься суровые меры, вплоть до высшей меры. Приближается зима, и дорога может стать смертельно опасной. Не говоря о том, что будет ожидать беглецов впереди. Лучше подумать о задаче, как переждать зиму, и изучать Синский язык. Сдача города врагу лишь дело времени».
Жак кончил читать. На миг гробовая тишина повисла в воздухе.
— Ютта и Удо Крамер… — Произнёс Раймонд. – В общем, Ют — лучшая подруга моей матери. А Удо её сын… Мы были знакомы с детских лет. Рэй запнулся.
— Быть может, твоя мама полетела с ними? – Спросил дедушка Жак осторожно.
Но Раймонд на самом деле всё уже давно понял. Он только искал подтверждения своим домыслам, которые редко его обманывали. На безразличном лице на миг проступили звериные морщины, а глаза вспыхнули и погасли мёртвым огнём.
— Как думаете, они выживут. – В пустоту спросил юноша. Теперь его лицо выражало лишь тоску и презрение.
— Нет, сынок. Они не выживут… — Тихо сказал Жак. — Всё это безумная авантюра… Страх заставил их идти прямо на смерть. Недаром ведь во всей Зверринии запрещены полёты на дирижаблях и аэростатах. Там, откуда я родом, уже сто лет как люди летают по небу. Дирижабли строят огромными – почти с дом величиною, и могут они нести на себе целую сотню пассажиров…
За окном в этот миг снежинку зашуршали по стеклу. Новые порывы ветра обрушивались на дом, и чудилось, что они раскачивают стены… В свете мерцающей лампы мерещилось — будто комната – каюта на палубе корабля, идущего в ночи через холодное, бушующее море…

157