Глава 21. Осень. Новая беда. (продолжение главы) (Глава 23)

Глава 21. Осень. Новая беда. (продолжение главы)

— Это и есть сады? – Девушка восхищённо вглядывалась в мрачный покинутый пейзаж.
-Да. Бывшее заброшенное товарищество. Правление давно упразднено. Осталось с десяток жилых домов, разбросанных по огромной территории. Осенью, наверно, я здесь один появляюсь…
— Так здорово… — Ловиса влажными глазами смотрела по сторонам. – Знаешь, здесь всё такое родное… Я чуть не плачу, глядя на эту траву, на эту землю… Но это светлые слёзы, Рай.
Тишину разбудили крики косулей. Трубные, звонкие, но совсем не страшные.
— Омела – дитя лесных духов. – Акко словно в трансе шепталась с рощами ранеток и рябин. – Я видела Альмагарден во сне. Я знала, что в Зверринии первозданная волшебная природа, но Альмагарден хранит особое, какое-то западное, закатное очарование. И… от красоты мне хочется умереть, отдав своё тело этой древней сырой земле… Ты понимаешь меня, я знаю…
— Да, понимаю, как никто… Это твой дом теперь, Виса. Твоё маленькое Королевство Красоты и Печали. – Улыбнулся Раймонд. – Сердце моей юности. Я провёл здесь лучшие мгновенья. Я рад, что ты теперь здесь. Эти места… ждали тебя.
223
— Рай… Я давно хотела тебе сказать. Мне, признаться, страшно. Не за себя. За нас с тобой. Ты знаешь… Те выродки… Асланбек и его прихвостни… Не оставят нас в покое.
— Не думай пока об этом. Нам жить то осталось! Всё скоро закончится… Наслаждайся. Наслаждайся последними мгновеньями. Они ценнее всего, что было раньше. Ценнее всей пережитой боли и одиночества. Если ты был хотя бы мгновение по-настоящему счастлив, умирать не страшно. Помнишь?
— Я знаю… Рай. Я знаю. Но мне противно осознавать это. Противно, что поганый Син уже завоёвывает нас. Завоёвывает давно, тихой сапой, задолго до этой войны… Когда они слабы – они хитры. Когда сильны – уничтожают. Наша власть воров и оккупантов, скалящаяся на Запад, и пресмыкающаяся перед Югом, давно продала свой народ. Свой ли, впрочем… Эти выродки, типа Асланбека, чужие… Они приезжают из Шандара, Намадуша, Бурой Степи; из всех этих буферных приграничных зон вдоль Уршурумского Хребта. Правительство само их завозит, как кровожадных овчарок, чтобы пасти и стричь наше «стадо». Они не Эспенцы по крови, не Ильшеманы, ни Вэлы, ни Пармчане… Они не имеют правда здесь находиться! Они не приносят ничего хорошего, они завоеватели… Прости. Я жуткая националистка. Этот Асланбек совсем иной культуры… Мерзко мне. Эспенцы стали теперь слабыми и толерантными, оскотились… Никогда не станут защищать соотечественника, тем более для этого даже придумана статья в УКЭ «разжигание межнациональной вражды». А эти оккупанты давно заняли места в жандармерии, полиции, армии, на УРБофермах. Их врождённая кровожадность там очень кстати – работать забойщиками и садистами-ветеринарами. Их клановая сплочённость в силовых структурах давно сделала их «высшей расой», скрепив круговой порукой. Здесь… на нашей древней земле. Их мало, но они сильны и сплочены, за каждым стоит вся диаспора. Враги; приезжают в эспенляндские города и имеют здесь всё! Я что-то ни разу не слышала, чтобы наши люди приезжали и жили в где-нибудь в Шандаре и Урманчестане, тем более в Империи Син! Хаха… Их там сразу бы «использовали». Вспомнить хотя бы геноцид всех белых в Намадуше и Урманчестане каких-то сорок лет назад… Это мы такие «цивилизованные», добренькие стали. Принимаем чужих, но гнобим своих, которые просто «не такие», изгои… Наш белый мир превратился в истеричную больную старуху с деменцией и мазохизмом, что сама рада страдать в крепких волосатых лапах южных захватчиков.
— Я знаю, Акко. Я знаю. Но я вне этого гниющего мира. Я не могу и не стану влиять на него. Гори оно всё… Гори навеки. Мы уйдём из этого мира, нам в нём жить ни к чему.
— Я Понимаю тебя… Но я бы, будь моя воля, сжигала бы этих подонков в печах! Вспомни, мой грустный сутулый друг… Вспомни стихи Линна Раннвейга о войне у Квайгама.
С роком меча, и безумством шрапнели
Крест эспенляндский чернел на шинели.
Белые лица, угрюмый оскал
О воины севера, Бог вас позвал!
В ужасе падал срубленный враг.
Костры до небес воспылали…
Так Эспен сжимал железный кулак,
Так предки мои воевали!
224
— Я помню, Акко. Когда-то всё было именно так. До Переворота и свержения Расмуса… Я помню и о ордене Эйзернкройц. О этих белокурых бестиях, от которых проклятые синцы ссали кипятком. О их предводителе Роланде Альбе, с лицом готического ангела… Эйзернкройцы даже в век пороха презирали мушкеты и гранаты: они закидывали врага плюмбатами и рубили мечами. От вражеских ружей они использовали только тяжёлые щиты, который потом бросали, когда дорывались до ближнего боя. И синские солдаты с их кривыми саблями и боевыми искусствами почитали «железных крестов» за демонов. «Бледные дьяволы» — так прозвали их. А монахи ордена «Гебет-унд-блют»! — Сумрачные воины Линдешалля. Орден безумцев, религиозных фанатиков, в который принимали после «инициации». Каждый новый член ордена обязан был кастрировать себя с помощью специального ножа. Без алкоголя и опиатов. И сам должен ушить кожу мошонки, дабы не истечь кровью. Воины ордена не знали боли, презирали слабость. Но были прежде всего монахами – лекарями и защитниками пилигримов в неспокойной южной земле. Они считали, что в похоть и романтику уходит большая часть силы мужчины, и если лишить себя их – станешь непобедимым. И так и было… Жирным и безвольным евнух будет, только если и «целым» был размазнёй, и преувеличенное значение придавал чувственному. «Моя слава – моё дитя» — говорили монахи. «Наша воля – воля Бога» — был их девиз. «Мы щит нашей страны, мы копьё, направленное на врага; мы сталь и пламя, молитва и кровь; мы солдаты без чувств, страха и сожаления». Такие они были… Сверхлюди далекого прошлого. Но… всё это кануло в лету. За последний век эспенцы выродились. Выродились в жалкие тени своих великих предков, которых прозвали белокурыми бестиями… Теперь они — лишь белокурое мясо. Мелочные, трусоватые, подлые. Позор и боль великой страны.
— Я знаю… Раймонд. Я знаю. Как и любой народ, эспенцы пережили свой рассвет и полдень. Сейчас – их закатные сумерки. В такой век нам довелось жить. Мне тоже грустно от этого… Хоть во мне и мало эспенлянской крови. Хоть моим предкам довелось пострадать от гнилых представителей белой расы… Хоть мне самой довелось вытерпеть немало зла от «соотечественников»… Но кровь Вильгельма и Эспена течёт в тебе. А значит… И во мне тоже. И мы умрём. Сохранив память о временах, совсем не идеальных, но чуточку более правдивых и светлых, чем ныне. Выживут только эти вонючие гризетки, вроде тех, что издевались над псом вместе с Беком. Они рады принять в себе поганое семя дракона. Ведь дракон силён. Он скоро будет властвовать над миром… Гризеток пощадят. Наверное. Инкубаторы нужны новым хозяевам.
— Давай создадим свой собственный орден. Мы станем последним рубежом на пути синской ярости! – Раймонд шутил. Злобно и не смешно шутил.
— Давай… — Акко ответила вполне серьёзно. – Орден Закатных Осколков! Мы уничтожим поганого Асланбека. Мы уничтожим всех, кто встанет на нашем пути! Чего нам бояться, мой светлый, сутулый Рэй?? Мы погибнем. Погибнем в любом случае. Всё… Как бы это ужасно не звучало… Искры нашей истории… Наших сказок…. Нашей веры… Погибают. Мы – последние осколки былого мира. Последние закатные осколки. Но всё это лишь игры… Игры перед концом. Вся наша тоска по былому величию абсурдна. Мы сами только гости на этой планете. И по большому счёту… Чужие и тем, и другим. Всем! Всем, кроме нас с тобой… Последних Закатных Осколков Бога на этой земле… Мы мало что сможем сделать. Как защитники Альвара, мы с холодной решимостью примем смерть, примем плевки и унижения. Ведь
Вся наша боль – принадлежит сатане. В мире бога, страданий не бывает. – Последнюю фразу светлые мизантропы произнесли хором, и их голоса красиво сплелись в темноте…


225
Закат золотил замшелые крыши. Аллея Любви осталась позади, боярышниковая роща шепталась на забытых языках. Старый тополь Густав медлительно, по-старчески, помахал нам руками… Скрипнула калитка. Дом неслышно улыбнулся.
— Привет! – Сказала Акко дому.
Огонёк заплясал в буржуйке. Ветер налетал на жестяную крышу щитового домика, и гудел, завывал в чугунной трубе… Мрачный исполин Густав шелестел своими ветвями и редкими листьями, нашёптывал сказки. Он нашептал и эту. И Раймонд с Ловисой видели эти живые картинки во снах, а под землёй едва слышно вращался Великий Маятник…