Глава 24. Сломанные игрушки. "Девочка, которая хотела счастья". Часть 2. (Глава 26)

Глава 24. Сломанные игрушки. «Девочка, которая хотела счастья». Часть 2.

Запретный плод запретом сладок.
Стекает с губ остывших яд.
Уродлив ложью твой припадок,
Уродлив крик, проклявший ад…
В твоё окно стучится ворон,
И воском капает свеча.
Ты не несла клейма позора,
Ты не боролось до конца…
Капелью с крыш слеза сорвётся –
Сквозь смех заплачет майский дождь.
И солнце робко улыбнётся:
«Зачем, чудачка, ночи ждёшь…»
Запретный плод уже не сладок…
И с мёртвых губ не каплет яд…
Уродлив плоти был упадок –
Вились черви, вился смрад.
Но ночь с небес сорвала звёзды –
И в этом странном дежавю,
Весна знакомилась с морозом —
Поникли розы на снегу…
Большое сердце брызнет кровью,
Сквозь тьму прорвётся страшный пульс,
Хрипя в безудержной агонии…
На адский смрад слетался гнус.
Запретный плод стал снова сладок.
Налился мёдом смертный яд.
Прекрасна жизнь, сменив упадок –
С наивной страстью рвётся в Ад!

Пролетела зима. И вот уже новое солнце заплясало в лужах; возвратились ласточки, а за ними – и лето с улыбкой молчаливо присело на небесный трон… Мама Флора наконец-то договорилась с
248
Эстель Лу – лучшим преподавателем фортепиано и сольфеджио в Вальдштадтской консерватории. Вообще, здесь, что даже странно, не особенно популярна музыка, хоть Вальдик (как жители иногда ласково называли свой город), во всех прочих отношениях несравненно продвинутей Траумштадта. Правда здесь, как рассказала Глафира, продвинутым является только Центральный и Зыряновский район. Ну, и отчасти Черномутинск. Про Воронки, и районы Замолье, Осинники и Мясокомбинат ходят страшные слухи… И Ловисе очень повезло, что мама снимает квартиру в одном из самых культурных и безопасных мест города: в новом микрорайоне вокруг Медгородка, недалеко от речного вокзала Нижней Плаквы и улицы Либенштрассе.
Вальдштадтская консерватория имени Клауда Брукса оказалась старинным полуаварийным (но очень красивым) зданием эпохи Эйхенкройцев. Таких зданий даже здесь, в старинном, заставшем рыцарскую эпоху Вальдштадте, осталось совсем немного.
Эстель Лу оказалась худощавой старушкой с очень высоким голосом и седыми кудряшками – отчего её шевелюра слегка напоминала овечье руно. Она, отчего-то, довольно холодно отнеслась к маленькой Акко, и не признавала в девочке талант. Напротив, Эстель часто унижала Ловису, делая страдальческую мину, закатив глаза, и с сожалением сетуя, мол, витаминов наверное каких девочке не достаёт, раз она такая негибкая на мышление и заторможенная… Ловиса потихоньку стала ненавидеть консерваторию.
А вечерами всё быстрее взрослевшая, и всё более красивая «хозяйка крыш» провожала закаты на ставшей родною высотке. Так она научилась читать ветра. Она узнала, что ветра приносят судьбу. Хотя если быть точнее – не совсем ветра, а общие изменения структуры мира – если будет угодно. Как дождь и ураган не обрушиваются просто так – им предшествует череда примет, чем ближе – тем более явных. Так и любые события в мире начинаются «издалека», и первые их отголоски приносит ветер…
И ветер приносил тревожные знаки…

Прошло два года. Ловисе исполнилось тринадцать. Единственной отдушиной в её неопределённой жизни была Глафира и Медведка, и поначалу девочка почти каждый вечер проводила в библиотеке. Но теперь, когда стали слишком сильно загружать в консерватории, да и Глафира, отчего-то, стала всё более задумчивой и отрешённой, и начала вежливо избегать младшей подруги – девочке становилось совсем паршиво. Однажды, когда опять осень кружила вальсы по бульварам старинного города, Глафира, радостная, призналась:
— Знаешь что?? – И, не дав вставить контрвопрос, продолжала. – Я буквально вчера узнала, что в Фросгарде, это в Винтерванде, освободилась вакансия в районной библиотеке. Это такое место!!! – Глафира мечтательно закатила глаза. Её немолодое лицо светилось изнутри. – В общем, я всегда мечтала о покое и о жизни рядом с морем. И вот теперь моя мечта почти сбылась! Зарплату обещают ту же, а работы, видимо, намного меньше. Фросгард маленький городишко, тихое место на самом краю географии… Старушка и море – вот, как я вижу свою старость! Да, я буду одна, а уродочка моя тоже немолода, ведь собачий век совсем недолог… Но я мечтаю о такой жизни! Покой и грусть, ламентичные дожди, шёпот волн, вечно пасмурное небо… Ты знаешь… здесь, на виду у всех, не лучшая стезя для интроверта. Вальдик не особо спокойный город – вечно строится, какие-то проекты, ощущаешь себя под давлением и взором власти. А там… Там счастье, как смерть; и смерть, как счастье…
249

— Красиво ты описываешь… — Ловиса грустно улыбнулась. – Но мы с тобой, значит, насовсем разлучимся?
— Ну, почему же насовсем? – Глафира как мама обняла маленькую подругу. – Раз в год я обещаю приезжать к тебе. А потом и ты подрастёшь – может быть, захочешь меня навестить… Винтерванд стоит увидеть, Акко! Эта земля создана для таких, как мы, моя девочка-меланхолия.
— Когда ты уезжаешь, Глафира?
— Думаю, через две недели. Надо подготовить кое-какие документы. Можешь уговоришь маму, она отпустит тебя со мной на пару месяцев?
— Нет… она не отпустит. – Опустила голову Ловиса.

Прошло две недели. Глафира, как и обещала, уехала. Затянули октябрьские дожди, день ото дня становился всё короче, а ночи холодней.
«К сожалению, прекрасную душу могут выточить только страдания. Такая душа стареет до срока, становится мудрой, но и печальной, отстранённой. Ей не о чем общаться со счастливыми сверстниками. Они скучны, примитивны. Их ум имеет только практическую направленность, в нём нет возвышенности и красоты… Но страдания ваяют душу лишь до определённой черты. Когда страданий становится слишком много – они разрушают, очерствляют, ожесточают. Убивают, в конце концов. Ты слишком рано постарела, маленький ангел. В твоих глазах вселенная и высохшие слёзы…»
— Будто бы это обо мне… — Тихо шептала девушка. — Ловиса много перечитывала книгу Густава Гилева, впавшего в состояние дерева и столь загадочно сгоревшего. И теперь, ей казалось, что эти строки – про неё. И жизнь её – такая же дорога из умерших дней, что вскоре пересечётся путями беды, и распутается ли когда-нибудь этот комок – неизвестно… Радость становилась совсем редким гостем в сердце…

Прошёл ещё один год. Вот так однообразно и печально… А весной Ловиса получила письмо от Глафиры. Та писала, что наконец, наша место своей мечты. И что Медведочке там тоже очень нравится.
Фросгард – писала Глафира – небольшой городок, населением двести тысяч. И население постоянно сокращается, оттого очень много заброшенных и таинственных мест. А я это очень люблю! – Говорила Глафира. Но самое чудесное, что есть во Фросгарде – это Снежное море. Не просто море, а самый настоящий океан, ведь оно только Тюленьим Архипелагом и островом Миир отделено от бескрайнего мирового океана, и стоя на берегу, глядя вдаль, осознаёшь, что до ближайшего континента в ту сторону пятнадцать тысяч километров воды! Море постоянно штормит. Небо постоянно серое. Зимой – снега и метели, но не слишком холодно; примерно, как в Вальдике. Летом же – как у нас глубокой осенью. Снег – обычное дело. А в горах и на дне ущелий снег так и не успевает стаять, и там растут ледники. Природа – космос! Сплошь каменистые холмы и горы, покрытые зелёной тундрой, и лишь в защищённых от ветра балках растёт полярная берёзка и ива. Библиотека, как я мечтала – тихое помещение на первом этаже уютного старого дома. Кругом – низкорослый кустарник, напротив – заброшка. В читальном зале пахнет покоем и знаниями. Посетителей совсем немного. И люди здесь, на севере – очень
250
спокойные и необщительные. Прямо как я! – Радовалась Глафира. – Медведка любит купаться в море. Я и сама купалась пару раз – прямо как моржиха! Летом вода прогревается до плюс восьми. Здесь, во Фросте, есть старинный костёл, где каждую вечернюю службу играют на органе… Я часто хожу туда. И вспоминаю о тебе – ведь ты тоже любишь музыку. Сейчас, пока пишу это письмо, за окном третий день бушует шторм. Какие здесь волны! Моя квартирка на восьмом этаже, к тому же дом стоит почти на самой верхушке городской сопки. Я вижу отсюда море – но сейчас его сокрыл туман. А ветер гремит стёклами так страшно, будто сейчас выбьет их. Но Медведка не боится шума. Она лежит рядом со мной, и передаёт тебе «привет». Как ты там, девочка-невидимка? Навещаешь, присматриваешь за нашей библиотекой? Как настроение твоё, как здоровье? Напиши, я буду очень ждать! Твоя подруга Глафира, и Медведочка — обладательница самого длинного хобота у собак. До связи, целуем тебя:)

Тёмная Акко читала письмо, сидя на кухне глубоким вечером. Мама уже спала. Зябкая прохлада сквозила по комнате. В соседнем доме зажигались окна. Трудно сказать, вызвало ли столь долгожданно письмо подруги у девочки радость. Наверное – уже нет. Ловиса понимала, что Глафира безвозвратно утеряна. Что им, таким похожим, не по пути. Почти как Молчаливому Ларри и Оле. И их дороги умерших дней не сошлись на перекрёстке…

Неужели ты не знала, что родные души должны держаться друг за друга? Невзирая на возраст и обстоятельства… Ведь мы, Звёздные Дети, так редко находим друг друга. Мы словно осколки закатных аккордов последней песни этого мира, в котором почти не осталось добра… И даже найдя друг друга – мы расстаёмся… Ты научена была опытом Оли. И ты бросила её, пускай даже тебе есть оправдание. Неужели ты не видела, что она – кровь от крови твоей, частичка того же неземного света, что есть в тебе. А теперь ты покинула меня. Мне плохо, мне страшно. Я чувствую, что надвигается какая-то беда… Но будь ты рядом, эта беда бы никогда не посмела произойти! Я не прожила столько, как ты, но я уже знаю, что родные души должны держаться друг за друга. Мы – против всего злого мира. Мы как те защитники Альвара, должны вместе делить и красоту, и любовь, и костёр у подножья горы Бен-Мор… Разве не об этом писал твой отец, Густав? А ты убежала от меня, ради уюта и моря. Но ведь уют можно найти везде, а море – оно будет всегда, будет ждать. А я? Ведь меня там не будет, в Фросгарде? Неужели тебе лучше там без меня, чем здесь, со мною? Я бы очень хотела снова увидеть тебя, но ты знаешь, мама меня не отпустит. Я же ещё не взрослая! Ты бы могла приехать ко мне, вместе с Медведочкой? Я полюбила и её – её тёплое пузико и смешной хобот, и даже её вечно вонючие «ссанки»…

Ловиса смяла это письмо, и убрала в шкаф письменного стола. Девочка плакала. За окном восходила луна, а зеленовато-бледная Фата пряталась за Чёрной Рощей. Тёмная Акко принялась писать другое письмо:

Привет. Я очень рада, что ты не забыла меня. У меня всё хорошо. Мама по-прежнему работает в онкологии, её повысили. Я хожу в консерваторию, но заниматься мне не скажу, чтобы очень нравится… В нашу библиотеку я хожу не часто. Ведь там больше нет тебя и Медведки… А книги я читаю довольно медленно – я люблю как следует обдумать строки. Да, здорово, судя по твоим описаниям, у тебя во Фросгарде! Я тоже всегда хотела увидеть море…
251
Но не знаю, сбудется ли? У нас сейчас начало апреля. Снег стаял, но подмораживает. Знаешь, мне очень грустно в это время… Не так грустно зимой, когда метель и морозы, а вот весна… Особенно весенний вечер, когда на улицах играют дети, ходят влюблённые… А я будто мрачное чудище из страшных сказок сижу одна за толстой шторой… Вот такие вот чувства. Ну, ты знаешь. У меня ведь никогда не было друзей, любви… Хотя мама говорит – что рано. Да и они – другие. Но пока мы общались с тобой, я не испытывала этого чувства острой печали.

Ловиса долго думала над последними строками. Не получились ли они такими же излишне откровенными, как в первом смятом письме. Но, поколебавшись, оставила всё как есть.

В общем, я тоже целую тебя, и Медведку, прямо в её хобот. Надеюсь, ты сдержишь обещание, и приедешь. Я буду ждать тебя. Мы с мамой живём всё по тому же адресу, и переезжать не собираемся. До связи, моя подруга Глафира…

Письма идут долго, порой письма теряются. Но говорят, что тонкая белая нить, связывающая два любящих сердца – не порвётся никогда.
Акко с надеждой клала письмо в жестяной ящик для отправки. Но что-то в её груди покалывало, расширяя пустоту: ответа не будет.

Спустя месяц мама неожиданно объявила: «Мы уезжаем в Бриш».
— Почему? – Не понимая, что именно мама имеет в виду, спросила Ловиса.
— Видишь ли… Дочь. Я бы тоже очень не хотела возвращаться в этот городок, но В Брише из-за возраста уволили единственного специалиста по онкологическим заболеваниям. И меня снова направляют туда. Зарплату обещали поднять на четверть. Это хорошие деньги, я считаю.
— Мама, ты хочешь насовсем перебраться в Бриш?
— Не знаю. Я бы, признаться, не хотела.
— Мы переедем в тот же дом? Ты знаешь адрес, где мы будем жить?
— Нет. Пока что, как мне сообщили, первый месяц нас расселят в гостинице. А там видно будет…

Поезд снова увозил Ловису на восток. Вальдштадт и горы Липовой Пармы оставались позади, и пейзаж за окном становился всё ниже, прозаичней, холоднее. Холод покалывал и в груди девушки. Теперь все самые светлые, пусть и не такие весёлые моменты, уже позади. Позади закаты на крыше, позади вечера и ночи в тихой библиотеке, позади смешная уродочка Медведка… Судьба была неумолима. И судьба забирала от Ловисы Глафиру, забирала лучшие мгновенья из жизни, ставила стену между ею и счастьем. И как, как разрушить эту стену и сократить расстояние? Плюнуть на всё, ехать на край земли, в Винтерванд, вломиться в квартиру Глафиры (а Акко знала её адрес, указанный на её письме), и сказать, что хочу жить с нею и Медведкой? И бросить маму? Было ясно, что судьба устроила, всё так, что рыбка сама
252
запутывалась в её сетях, и чем больше она била хвостом, тем сильнее впивались в неё прочные нити…
Бриш встречал девушку пыльным суховеем: нежно-изумрудные листочки только-только распускались на ветвях жиденьких осин и берёзок.
Маму и дочку поселили в старом аварийном здании гостиницы. Хотя называть гостиницей этот барак из осыпающегося красного кирпича и пилорамным цехом во дворе, может прийти только в Брише. «Добро пожаловать в Красную Звезду» — Гласила выщербленная табличка над входом, и будто в насмешку, под большой красной пятиконечной звездой было пририсовано ещё четыре маленьких. Мама развела руками. «Ну, зато до больницы не далеко» — усмехнулась она. Номер располагался на втором этаже, окна его были с торца здания. Оттуда открывалась грязная после недавней распутицы глинистая дорога, за ней – пыльные пастбища, по которыми ветер гонял мусор с ближайшей свалки. Вдалеке за пастбищами чернел осиновый лес. В воздухе пахло весной. Знакомыми с детства степными ароматами, с примесью гари, мусора, навоза… Вовсю распускался май. И зыбкое тепло снова поселилось в сердце девочки. «А может, ещё будет счастье…» — думала она. И вдыхала полной грудью молодые ветра из Фаркачарских Степей.

На второй день мама, придя с работы, сказала: «Ты уже большая, чтобы сидеть целыми днями в номере, или бегать по крышам. Я договорилась с директором школы №3. Тебя обещали взять в класс даже на оставшиеся полтора месяца. Пока тебе не будут ставить оценок, вольёшься в коллектив, осмотришься, возьмёшь программу на лето, а с уж с первого сентября – будешь учиться как все.»
Ловиса грустно вздохнула. Ей не хотелось учиться в школе с другими детьми, хотя и эта неопределённость, шатание по лесам и крышам тоже не могли продолжаться вечно… Но дело в том, что Акко никем не видела себя в жизни. Когда прочие дети уже определяются с выбором профессии и канвой судьбы, Ловиса плыла куда-то по течению, а течение всё замедлялось и замедлялось, превращаясь в трясину. Девушка была очень умной, талантливой, одарённой; приложи она усилия – ей бы с лёгкостью дался почти любой предмет. Но она не хотела изучать т о, что изучают другие. Интуитивно она понимала, что эти знания – мишура, а цель в её жизни… совсем другая. Если она вообще есть, эта цель. Всё чаще девушка задумывалась, что ей вообще не стоило рождаться. Как больной уродочке Медведке, но Медведке Всевышний послал Глафиру. А ей… С грустью девушка осознавала, что Глафира любила Медведку в сто раз больше, чем мама любила её.