Глава 35. Зима. "Инсайд". (Глава 37)

Глава 35. Зима. «Инсайд».

Если мир вас ненавидит, знайте, что Меня прежде вас возненавидел. Ненавидящий Меня — ненавидит Отца моего…
Если бы вы были от мира, то мир любил бы своё; а как вы не от мира, но Я избрал вас от мира, поэтому ненавидит вас мир…
Изгонят вас из синагог; даже наступит время, когда всякий, убивающий вас, будет думать, что он тем служит Богу…
Так будут поступать, потому что не познали ни Отца, ни Меня.
В мире будете иметь скорбь, но мужайтесь; Я победил мир.
(Иисус. Евангелие от Иоанна)

Седьмое января ознаменовалось страшным похолоданием. Снова открылось Окно. И это было торжество Зимы, торжество белой смерти, торжество, с которого ушли немногие… Запасы угля кончались. Раймонд выгреб последнее из бабушкиного железного гаража во дворе, и теперь сжигал мебель и вещи. В печку летело всё – книги, которые он так любил в детстве, которые дарила ему бабушка и мать; детские игрушки, разломанная мебель, бабушкина одежда… Раймонд бросил в огонь даже книгу, которую под его подушкой оставила Ловиса, выходя из дома в последний раз. Пусть лучше пламя сожжёт всё, что было мне дорого – думал он. Пусть пламя возьмёт их, а не руки врагов. Квартира превратилась в жалкое зрелище: ободранная, покрытая инеем, с размазанной по полу золой. И дух смерти давно витал под потолком. Он колыхал шторы, качал люстру и ловец снов, подвешенный на ней; разметал золу и медленно гасил пламя. Ночью он касался лица Раймонда и подолгу сидел у него на груди. Тяжёлый и мохнатый, тёмный и душный.
За всё время ни тётя Флора, ни родной дядя Фариборц не навестили юношу. А может, Флора тоже теперь мертва, ибо смысла в её жизни оставалось ещё меньше, чем в жизни Рэя. А дядя Фариборц – никогда не питал большой любви к племяннику. Как, впрочем, похоже, и ни к кому вообще.

Часто в своей голове Раймонд слышал слова философа, чьё имя не мог вспомнить. И слова его звучали так: «Каждый рождается для того, чтобы быть счастливым, и делать счастливыми других. Если вы никого не сделали счастливее – вы идёте против Вселенной. Но если вы несчастны сами – вы идёте против собственного пути. Большая ошибка – перечить Вселенной. Но нет преступления страшнее – чем перечить самому себе». А в деревянные ставни стучал ветер. И лучина горела на столе. Тьма, вспыхивающая кристаллами холода, проникала во все щели. Она даже не боялась облизывать пламя лучин и заглядывать в печь. Огонь горел плохо. Как бы Раймонд не пытался его разжигать, подкармливая полусухой мебелью. Было трудно дышать. Когда открывались Окна, и космический холод опускался на землю, воздух с порывами ветра уносился прочь от Города, оставляя за собой звенящую пустоту. И в этой пустоте не было жизни. Даже для огня… У Рэя кружилась голова. Он был совсем один, и казалось ему, будто город давно мёртв. И нет в нём ни души. И стоит выйти на улицу — лишь белое безмолвие под синим небом встретит его…
363
Окно продержалось восемь дней. Ночами город погружался во тьму, и тишина звенела в промёрзшем воздухе. Не кричали галки, не выли бродячие собаки, не рычали автомобили своими моторами. Давно не лязгали стальными колёсами поезда на далёком вокзале. Безмолвие и одиночество. И люди – каждый за себя, за свою маленькую семью – боролись со смертью. Эгоизм загонял по тёмным норам, пествовал страхи, взращивал ненависть…
Когда закончилась небесная аномалия, и тёплая волна воздуха с запада спасительным одеялом накрывала Траумштадт, Раймонд решил в последний раз навестить квартиру своих родителей. Термометр показывал минус 18, и это казалось настоящим спасением. Обезлюдевшая Розенштрассе огибала костёл Святой Селестины, и солнце отражалась в позолоте капеллы… С Хальмарского озера тянуло ветром, и за жиденькой осиновой рощей зияла его белоснежная пустота, уходящая за горизонт. На улице встречались редкие прохожие, закутанные в тяжёлые тёмные пуховики. Они не поднимали глаз, шли сгорбившись, быстро перебирая ногами по утрамбованному скрипучему снегу.
«Почему умерла ты, а не я, страстно своей смерти желающий… Почему умерла ты, а не тысячи смердящих гнид, от которых только мерзость и зло…» – Слёзы, замерзая, катились по щекам Раймонда. Эти места вызвали в нём пронзительную ностальгию, что как острый клинок вонзалась в промёрзшую плоть, и заставляла бесчувственное вновь ощутить фантомную боль… Налево, прямой, как взлётная полоса линией, убегала Лорьянштрассе.
«Там, в паре кварталов отсюда, она впервые сказала мне «Привет». И столько раз мы ходили здесь, по этой самой мостовой, и земля эта навеки будем помнить её шаги…»

Дом № 8А – угрюмая восьмиэтажка из силикатного кирпича с толстенными стенами. Она, не приветствуя, уставилась на сгорбленного 22-ух летнего старика подслеповато-обледенелыми окнами. Во дворе не стояло машин, а сухие бородавчатые осокори были спилены под корень. Видно, ушли на дрова… И крыша нахохлившегося мрачного дома курилась трубами. Раймонд отворил двери подъезда. Спасительное тепло обдало окоченевшие лицо и ладони. Юноша поднимался по гулким бетонным ступеням. Подъезд, по пролётам которого он отшагал больше двадцати лет своей жизни, не вызывал ностальгии и тепла. Скорей отвращение, к своей прошлой, бесконечно-долгой и бесконечно печальной жизни. Жизни до Ловисы… Вся эта жизнь не стоила и минуты рядом с Акко. Жестоко убитой, оплёванной и оболганной Акко… Дверь квартиры №133, хранящая потёртые следы детских его рисунков, и изрубленная спасшим его Ангелом, оказалась затворена на деревянную рейку. Иней разрастался ледяными цветами вдоль косяков двери и сквозивших холодом щелей. Раймонд толкнул дверь. Квартира встретила его равнодушным забвеньем. Её давно вынесли мародёры, на полу примёрзли грязные следы больших ботинок. В зале сквозь разбитое стекло, ветром намело метровый сугроб. Книги, коллекция диафильмов и праздничный сервиз из буфета были рассыпаны по полу и перемешаны с грязным снегом. В комнате Раймонда, откуда он ещё в октябре вынес самые дорогие ему вещи и тёплую одежду, кто-то, наверно бездомный, устроил лежанку и отхожее место в углу. Но теперь его след простыл – вместе с лютыми холодами он или нашёл пристанище теплее, или замёрз где-нибудь на давно остывшей теплотрассе… Запасы угля в коробе израсходованы. Раймонд вздохнул. Вся эта продрогшая грязь была давно не его, и как мёртвое тело, раздутое и кишащее опарышами – её хотелось лишь отбросить прочь. Прочь, чтобы мир – в лице бродяг и мародёров, врагов и неумолимого времени – обратил эту тяжёлую грязь и безликий прах. Рэй, немного постояв, поглядев в последний раз в окно на гудящую белёсую пустоту, вышел на лестничную площадку. И, когда он уже сделал первый шаг, чтобы спуститься вниз, напротив отворилась дверь.
364
— Так, стой!
Раймонд обернулся. На лестничной площадке стояла Элиша Браммер. Соседка из 135-ой квартиры. Бойкая тридцатишестилетняя женщина, очень яркая и красивая: миниатюрная, смуглая, подвижная. Мать троих детей и «главная по подъезду». Извечная любимица и активистка, что брала от жизни всё, но и многое отдавала. Она работала главврачом в городской больнице, была мужем полковника жандармерии Альфреда Браммера.
— Ты думаешь, что можешь вот так просто уйти?? — С нескрываемой бестактностью закричала она, схватив Раймонда за рукав. – По-твоему, это я должна оплачивать твои долги за отопление и электричество?? Ты не охренел ли, жертва аборта?
— Откуда в вас столько злобы… — Тихо говорил юноша, мягко высвободив рукав. – Даже в такое время, когда людям надо объединяться, помогать друг другу, вы мне хамите… Будто я для вас не человек, а враг и злобное чудовище… Но что я вам сделал плохого за всю свою жизнь… Даже не скажете. А отопление Она тогда перекрыла, в сентябре, когда мы ушли… — Старик, произнеся слово «Она», потеплел и невольно улыбнулся.
— Да какой ты человек, обиженка убогая?? Я же тебя как облупленного знаю! – Элиша рассмеялась своим обаятельным беззлобным смехом. Есть такая порода людей, от которых даже оскорбления и угрозы звучат легко, да тяжело ранят — подобно флешеттам застревают навсегда и гноятся в незаживающих ранах. Элиша хоть и была остра на язык, идя по жизни с хуцпой, обычно она общалась вежливо и красноречиво, а если желала оскорбить – била точно в цель вполне культурными словами, сохраняя невозмутимую лёгкость, отчего ранила лишь больнее. Но сегодня женщина разошлась, будто сомнения и потаённый страх изнутри грызли её, выводя из привычного гармоничного равновесия.
— Думаешь, ушёл и всё, ни соседей не предупредив, не вызвав слесаря, не обрезав электричество и водопровод?! Ты знаешь, что по первым морозам трубу прорвало, и я за свои деньги вызывала мастера! – Войдя во вкус, кричала она. А Раймонд смотрел на неё, такую складную и красивую, ухоженную, обласканную. Одетую в длинный махровый халат, обнаживший ключицы и приоткрывший небольшую, но точёную и женственную грудь. У Элиши были волнистые чёрные волосы, убранные в пучок, стройные маленькие ножки в колготках нежно-кремового цвета и изящных балетках. На милом живом лице горели насмешливые и смелые светло-карие глаза в мелкую крапинку. Сегодня они казались особенно большими и невинными, и так обезоруживающе тревожными… Изящные гибкие руки украшал скромный маникюр и ярко-красная нить, повязанная на запястье. Элиша была вся такая социальная и живая, порождение другой вселенной… но излучающая слепящую красоту и мучительную женственность. Она казалась совсем юной, и типаж её не постарел бы и в пятьдесят; и даже в семьдесят она наверняка оставалась бы не старухой, а живой и красивой миниатюрной женщиной. Имеющая кучу увлечений, умная, насмешливая, дерзкая, вечно на-позитиве… Про неё часто говорили «Солнышко», муж и дети любили её безумно…
Эспенляндские философы разделяли векторы мирской воли на Эрос и Танатос. Элиша была чистой силой Эроса – буйства жизни, цветения, весны, сексуальности, любви к детям, активной мирской деятельности… Силой покорения Природы и завоевания власти над Первородной Землёй… Той силой, что яростно противопоставлена мрачному, холодному, печальному, отрешённому началу Танатоса… Танатоса, который отвергал кипучую мирскую жизнь, и бойкие шутки, и детский смех, и покорение Первородного Покоя; что пребывал на Земле до человека, и мог бы существовать с человеком вместе, если бы люди были не такими эгоистичными и
365
жестокими… Танатос в мире людей всегда представляли как смерть, и абсолютное зло, с которым боролись нещадно… С его священным пугающим покоем, кроткой дремучей пассивностью, тихим увяданьем, первозданностью и матерью-темнотой… Силы Эроса всегда боролись с ним, вырубая чащи, истребляя чудовищ… Проливая Огонь, думая, что проливают Свет…
Раймонд вспомнил, как в школьную пору, когда он был неуклюжим, наивным и диким ребёнком, когда совершал много глупостей и ошибок, но был при этом живым и чувственным – не лишённым прожилок Эроса, он страстно мастурбировал на Элишу. Ведь она была для него совершенством физической красоты и сексуальности, этаким дьявольским искушением, которому столь многие проигрывали… Конечно, в чувстве юного Рэя не было и искры любви, только грязная телесная похоть, с которой бедный глупый юноша тогда не умел совладать… Впрочем, многие не умеют всю жизнь. И он с удовольствием брал из её красивых, вкусно пахнущих рук сладкие зелёные яблочки, иногда украдкой любовался ею, и украдкой онанировал на её образ, представляя Элишу доброй и любящей, одинокой, его женой… Но теперь, старик еле сдерживал рвотные позывы от этих мыслей, и даже на пару секунд прикрыл глаза, чтобы не выблевать своё отвращение и свой стыд прямо на пол лестничной клетки.
22-ух летний старик протянул соседке несколько крупных купюр. Последние его накопления.
– Возьмите. Этого хватит.
Элиша уставилась на Рэя глазами глумящейся победительницы.
— Эй, ты не понял, хобяка ты заторможенный. Это я что ли за тебя должна заниматься ремонтом, бегать по ЖКХ и стройбазам? Ну-ка, остался здесь. Вечером придёт муж, будешь с ним говорить.
— Я не собираюсь ни с кем говорить. – Странной детской улыбкой просветлел Раймонд. — На днях я убью себя, и гори всё оно синим пламенем… Не нужно мне этой квартиры, заберите её себе, в качестве компенсации, если хотите…
— Ой, да ты что! – Рассмеялась и состроила гримаску Элиша. Внешне она казалась всё такой же энергичной и душной, как в спокойные сытые времена. Будто не бродила смерть по городу, не брала свою жатву; будто вся прошлая жизнь не погибла почти в одночасье и навсегда… Впрочем, в её квартире наверняка тепло и сыто. И дети её – девочка постарше и двое мальчиков-двойняшек, наверняка одеты и накормлены, любимы и обласканы. И защищены почти от любой беды. Сильные мира сего, вероятно, приспособятся и в новой эре. Вольются в общество синцев, уничтожая и угнетая оставшиеся осколки таких вот, как Раймонд, неудачников — осколки Танатоса, осколки Заката, не нашедшие удачи и счастья даже в родной стране… Даже в родном городе, подъезде, семье – обречённые на роль чудовищ, с которыми сражаются «светлые» герои и всегда истребляют их… И Эрос снова будет властвовать – кипучая жизнь Новой Цивилизации, но дороги её будут выстланы болью и кровью…
— Слушай, Рэй. – Продолжала она. – Убей себя чуть позже, а? Вот сделаешь ремонт – и в путь! А квартиркой не тебе распоряжаться, насколько я знаю… Ты ведь всё равно никому не нужен, и себе, я посмотрю… Не мастурбировать же тебе на меня до старческой импотенции! Вол ты убогий… А может, тебе того… чик-чик? Ну, чтобы на душе спокойнее стало… Знаешь, говорят помогает! Слушай, а ты знаешь хоть, что тебя ждёт там? Ну, после смерти. Ты думаешь, там для тебя всё закончится? Вот так просто, умер — и пустота? Ахах, я тебя разочарую… Там тебе будет намного хуже. Ты ведь по жизни шлимазл – ходячая проблема и ящик Пандоры, всевышний отвернулся от тебя, а ты не ухом ни рылом, в сказки всё веришь. И девица твоя сутулая, которая с дедушкой или отцом приходила к тебе, тебя, я вижу, тоже бросила. И немудрено! Что вообще она
366
в тебе находила? Хорошенькая, кстати, девица для шиксы, если помыть да приодеть. Разнесли тут всю дверь, неадекватные чудики. Им бы тоже счёт предъявить тысяч на десять железных! А тебе бы лучше там и сдохнуть было, правильно Майя с тобой поступила… Меньше бы мучился. Вообще, тебя учить и учить ещё жизни, чтобы ты людей любить начал, а тогда и о боге поговорим… А впрочем, ты урод и ошибка, потому на тебя и льётся вся грязь. Подобное притягивает подобное, Раймонд. Ты заслужил все свои проблемы, и тебе нечего делать в царстве бога. С твоим-то рылом да в калашный ряд! Будешь мучиться вечно в аду, невежественная ты озлобленная свинья. Бог есть любовь, но тебе она недоступна, и всегда будет закрыта для тебя, перезрелый осатаневший инцел… Не найдешь ты спасения в боге, Рэй. Ты невежественный, злой, грязный ребёнок, думающий, что постиг Истину, и пытающийся зацепиться за бога, потому что ничего не знаешь о нём, а потому полагаешь, будто там всё устроено по-другому… Но я разочарую тебя, мальчик… Там всё – точно так же. Что внизу, то и наверху, как говорили мудрые. И раз ты против Мира, против людей, то ты против бога, и ничего, кроме унижения боли, ты в его царствии не найдёшь… Не найдёшь, покуда не поменяешь себя, не станешь любить людей и жертвовать ради них, и не познаешь Беззаветную Безусловную Отдающую Любовь.
Раймонд улыбнулся. Разящие точно в цель флешетты, что лились из сладких напомаженных уст Элиши, теперь летели в пустоту, проходя сквозь невесомую душу… Юноша, улыбаясь, ответил:
— Жестокий же твой бог… Он, стало быть, тем, кто несчастен был при жизни, и на том свете устроит ад… И попробуй только сорвись с крючка земных страданий – устроенных богом же, уж там тебя сцапают, и будут пытать, покуда стоит вселенная. Бог, по-твоему, и создал меня таким вот, уродом, чудовищем, чтобы мучить и изучать, будто жука, которому сам оторвал лапки… Чтобы сокрыть от меня свой лик, а к другим людям – мучителям моим, повернуться благословением… Эх, обложили меня, обложили! Гонят весело, на номера! Прямо не бог, а клинический маньяк, куда уж там Щекотилам всяким! Какое лютое вы люди садо-мазо придумали по образу своему и подобию, и в боге вашем – лишь ваш оскал. Ты так желаешь мне зла… Но что же я сделал тебе плохого, пусть даже я – чудовище? Как много ненависти и кровожадности за вашей мнимой красотой, о люди… Мы разным богам служим, Элиша. Твоего бога я называю Дьяволом. А теперь, поди прочь от меня, лярва. Я не хочу ругаться, и тем более проливать твою кровь…
— Что ты сказал сейчас…? Кровь проливать?? Ах ты, волох обоссаный! Ты мне угрожать смеешь, обиженка?! Ну всё – жди… Больно тебе будет сегодня. Очень больно! Будешь мечтать ещё о самоубийстве; а пока стой, я сказала!!!
Элиша схватила старика за куртку, и закричала в квартиру:
— Эй, Нона, беги быстрей к дяде Беркману, пусть поможет мне!
Раймонд, дико расхохотавшись, сильно ударил Элишу в челюсть. Белоснежные зубы хрустнули. В наглых пылающих глазах мелькнула тень страха, гнева и недоумения… Рэй захлопнул дверь в 135-ую квартиру. Нечего маленькой Ноне смотреть на то, что здесь сейчас будет… В Раймонде зажглась и воспылала великая ярость. Он схватил Элишу за ворот халата, и ударил со всей силы головой о лестничные перила. Женщина пыталась закричать, но Рэй достал из пакета пехотную лопатку. Ту самую, старинную, прошедшую не одну войну, с лапчатым крестом Эйзернкройца… И рубанул «лярву» по коленке. Лопасть расколола чашечку и перебила сухожилия прелестной обласканной ножки. Элиша завалилась на бок, задыхаясь от боли. В глазах женщины застыл ужас. Неподдельный ужас… А Рэй входил «во вкус», калечное дитя холода и одиночества; чудовище, загнанное в угол. Он восставал против всего людского мира, так долго и жестоко его терзавшего, против мира, который так долго и старательно взращивал и питал цветы ненависти в его душе…
367
Старик рубанул в красивое кремово-смуглое лицо Элиши. С двух рук, диагонально, с потягом. Кромка лопаты вошла на удивление легко, но погнулась, видать, была слабо закалена. Редкая досада для Вайхаузенской артели! Но и мягкое железо рассекало плоть с жуткой силой, столь страшная ярость направляла руку Рэя…
«Не в закалке дело, меч плечом крепок!» — Отчего-то вспомнил старик старую поговорку. Голова женщины раскололась надвое, от виска к щеке. Тонкая лопасть лопатки зазубрилась и завернулась винтом, вдребезги сокрушая молодые здоровые кости… Кровь, и сгустки мяса безудержной массой изливались на бетон. Черенок стал скользким от крови, и только темляк позволял его удерживать; куртка Рэя, лицо, руки – всё пропиталось липкой обволакивающей жидкостью. А мизантроп продолжал наносить удар за ударом, глаза его горели, из груди вырывался безудержный смех… Он кричал:
«Нате вам, нате! За издевательства, за обман, за угрозы ваши гнилые… За Ловису, за Бога, за меня! Нате вам, HATE!!!»
Женщина валялась у ног Раймонда на полу лестничной клетки. Изрубленное тело дёргалось в конвульсиях — откуда только оставалась жизнь в этой груде мяса… Как бывает иногда живуч человек к своему несчастью… Обезумевший от ярости старик рубил лопатой нещадно; по суставам, лицу, грудям, хребту, предплечьям, ногам… Залитые кровью глаза женщины помутнели, и застыли тупым животным ужасом. Юноша зажал нос ладонью. Под задранным халатом, по уже обмоченным колготкам, текли обильные жёлто-бурые потоки с резким зловонным запахом… «Мертвечинки поди поела… Ходячий скотомогильник» — Грустно ухмыльнулся Рэй. К резкому тёплому запаху крови и жидкого стула прибавилось специфическое амбре, похожее на мускус. Видимо, у Элиши от ужаса опорожнились анальные железы, смешав свой секрет с жуткой вонью поноса и крови. Или Рэй перерубил какую протоку… Красивая обёртка раскрылась, вывалив на свет начинку. Начинка была обыкновенной. Такой же, как у всех других людей, ничуть не красивой и не сексуальной.
Гордыня снова оказалась хрупкой… Красная нить, изящно обхватившая запястья женщины, развязалась сама собою, и робким червячком сползла на бетон…
— До чего вы были эгоистичны и жестоки, а ещё нацепили красную нить милосердия и служения богу… — Раймонд грустно смотрел на чудовищное зрелище, зажав рукавом нос. Он зло – их «добрым» миром взращенное… Он Танатос, сегодня победивший Эрос…
— Почти так же, как на забое УРБов. Почти так же, как на войне. Ничего страшного, всего лишь смерть… — Философски прошептал старик, глядя на изрубленный труп. Элиша остыла; над ней витало что-то незримое и жуткое, похожее на испарения боли, которая даже после погибели продолжала существовать и извергать свои флюиды… За заблокированной дверью нечеловеческим голосом скулила маленькая Нона – ни в чём не повинная дочка женщины. Она слышала всё, но ничего не могла поделать… Только Раймонд не обращал на неё внимания, её страдания – лишь капля в море боли, и чем жизнь маленькой любимой девочки ценнее жизни Ловисы, Эттвуда, Ландыша; Раймонда, в конце концов… И многих, многих других. Ничем не ценнее; это вы, люди, одних возвели на пьедестал, а других низвергаете в ад.
— С несчастных уже спрошено, Элиша. – Раймонд сталкивал ногами изрубленное тело вниз по лестнице, подумав, что, может, дочка увидит лишь лужу крови – зрелище более нейтральное, чем всё остальное… А может, и нет, плевать; лимит милосердия был исчерпан. – К несчастным следует относиться снисходительно. — Старик накрыл тело женщины халатом. — Жертва на многое имеет
368
право, — Говорил он. — Хоть Вы, власть имущие, так это отрицаете и так боитесь Правды… Вы и посеяли зло, но надеялись не отведать всходов, как вы привыкли… Видит Бог, не я желал твоей погибели, но ты вынудила меня, не оставив выбора…
Я обещал Ей, — Шептал Раймонд, — Что больше никому не позволю унижать себя… И это лучшее обещание, что я давал за всю жизнь. Спасибо тебе, Ловиса, мой бесконечно светлый Ангел… Моя искорка Бога, моё Евангелие… Ты сделала меня Человеком, и ты всё, что было, что есть, и что будет в моём мире… Привет… Родная, светлая… Привет. Я навеки помню твой «Привет», изменивший всё.

Дожидаться мужа Раймонду не хотелось. А то и вправду, самоубийству могут помешать.
Раймонд вышел на улицу. Вышел в последний раз. На улице стремительно холодало. По небу разлился жидкий перламутр, и звёзды блестели в разлившейся средь ясного дня сиреневой бездне. Космос стремительно распахивал свой ледяной зёв над городом… Открывалось Окно. И Раймонд улыбнулся. «Спасибо тебе, небо. Забери эту жизнь быстро…»
Он не хотел возвращаться в квартиру бабушки. Да и времени на это уже не оставалось – кто знает, какая смерть его нагонит теперь – две смерти шли за ним по пятам. Одна – в лице разъярённого мужа, друзей и поклонников Элиши – смерть болезненная, некрасивая, полная крови, дерьма и пыток, лишённая романтики, созерцания и покоя… Люди так желали ему такой смерти… Ах, она не пугала Раймонда. Что уж пугать копьём распятого… Утратил он страх теперь, вместе с долгими годами страданий, и вместе с первым поцелуем Ловисы, и вместе с дымом из трубы крематория, где горело её изуродованное тело… Не страх терзал его, а усталость и отвращение. И не хотел он становиться «пищей» этих хозяев Мира, воинства сатаны… Давать им сладкий глоток злорадства, их ненасытной кровожадной пасти, которой уже ощетинивался Новый Мир…
Вторая смерть манила старика ледяными объятьями, несущими пустоту и успокоение… Смерть, так похожая на омут Тёмной Воды, готовой омыть, исцелить и придать вечному забвению раны… И старик бежал прочь из города, навстречу этой смерти.

Температура вокруг не просто падала. Она обрушалась. Как если бы небесная Тьма летела на землю подобно гигантскому савану… При попытках дышать, воздух обжигал нос и горло, проникая маленькими лезвиями до самых лёгких. Раймонд был в куртке, что подарила ему Ловиса. На которой белыми нитками под самым сердцем было вышито: «Самому дорогому и светлому Ангелу, тебе, мой, навеки мой Раймонд». Вышито руками Ловисы. Руками, прикосновение которых, казалось, способно растопить всю ненависть и холод этого мира… Только теперь холодная, липкая, не перестающая вопить и испускать боль кровь насквозь пропитала эту куртку, залила надпись, прилипла к телу Рэя, и будто просачивалась под кожу… «Погибла как Иезавель… Не к добру это» — скажет несколькими часами позже о Элише следователь. И ночью увидит кошмар и боль прилепится к нему, столь страшная и столь нечистая… Но старик не замечал бессильного яда дьяволицы, и сердце его теплело, замедляя свой бег…
Раймонд бежал не останавливаясь. И то, что он видел теперь вокруг, было прекрасно в своей ужасающей красоте. Город, заметённый барханами ослепительного снега. И небо, бледно-лиловое с перламутровыми прожилками, оно будто сорванная крыша гигантского купола открывало необъятный мир. И в безграничных чертогах этого мира всё ярче светились звёзды. Мириады колючих звёзд, а прямо под ними – кристально белым диском пульсировало солнце.
369
Заканчивалась Элсмирштрассе: по левую сторону от городского кладбища начинались бескрайние просторы степи, украшенные островками берёзовых перелесков. Там дышала свобода, дышала сладостная, до боли и до слёз желанная смерть.
Раймонд остановился заворожённый. И казалось ему, словно сам город, исчезающий на западе в серебристой дымке – парит в безграничной вышине. И нет у него ни низа, ни верха, ни будущего, ни прошлого. Он застыл в перламутровой бездне истлевшей гравюрой, пожелтевшей нэцке… Кадр, бессмысленный кадр дурного и долгого фильма. Такого уже далёкого фильма… И новые – нехоженные, манящие безмерными далями дороги протягивались в волшебную неизвестность жемчужною россыпью млечного пути. И звезды – небесные фонарики, вечные светлячки рассыпались внизу и вверху, и отчётливо было видно, что каждая звезда удалена отсюда по-разному, и у каждой звезды есть душа и имя. И видны были даже такие дальние, что смотря на них, казалось, видно как сама вселенная распускалась цветком среди пустоты… Среди вечной зимы и ночи. Как весна самого мироздания, как поцелуй любящего Бога…
Ну здравствуй, фаворский свет, от которого хотелось рыдать, с каждой слезой омывая душу от скорби и боли…
Душа переполнялась странной радостью. Радостью, похожей на волшебный сон. В этом сне Раймонд видел отрывки своего детства. И лица из своей жизни. Добрые, злые, безразличные… Но все они были обесцвечены. Как выдержанные на солнце фотографии. Только Свет, струясь и играя призрачными бликами, омывал иссякшие слёзы, врачевал страшные раны, растворяя навеки уставшие нервы… И вокруг звучала музыка. Тихая, но она была повсюду, и каждый звук делился на бесконечность и жил, пока другие наслаивались на него, и весь мир не начал вибрировать этой странной, но красивой мелодией…
Раймонд видел Ловису. И Амалию, и Кукурузку, и Мари – старую белую кошку… И чувствовал на себе объятия тёмной, но такой светлой Акко… Шёлк её волос и тёплое дыхание. Словно она была рядом, и шли они вдвоём через зимние степи, через бесконечные снега, и где ступала Ловиса – вылезали подснежники, и небо плакало апрельскими слезами… Так хотел Рэй встретить весну вдвоём со своей возлюбленной! Весну в мире, не осквернённом ложью и болью… И первую нежно-зелёную листву, и первые прохладные дожди, и весёлые грозы, и щемящее, рвущее грудь слезами и криком Счастье… И чтобы город был, как прежде. Как прежде в нём были мама и папа – пусть и такие! Он простит их, ведь счастливым так легко прощать… И чтобы был одинокий Мартин – что неизбежно встретил бы свою «Анну», а может Марину, Шелли, Эйнару или Надин… И были Ларри, Варфоломей, и плаксивый УРБ Эттвуд Порко… И была старушка Ванда, что кормит бездомных кошек, и коши чтобы были… И собаки. И люди все были, но были они… мудрее, добрее… И не было чтобы войны, и Син всё так же оставался далёкой экзотической страной за Небесными горами и Уршурумской Заставой… Только УРБов чтобы не было – тех, что разводят, пытают и поедают люди… Это зло, это страдание, что выплёскивается за рамки Вселенной, и ему нет места… нигде.
Раймонд уходил всё дальше и дальше. Барханы снега были словно каменные горные хребты – такие твёрдые и гладкие. И ноги в них совсем не проваливались. Ни души вокруг. Только по редким струйкам дыма над далёкими крышами можно понять, что Город ещё жив. Только это уже была другая вселенная. Вселенная, от которой Рэй отделился и был здесь прозрачной тенью. И тень легко скользила по заметённому пустырю. Вот и кресты кладбища скрылись в морозном тумане. Впереди – лишь степь под лиловым переливающимся небом. И небо становилось всё ярче, а солнце, клонясь за горизонт, наливалось желтизной как спелое яблоко…
370
Раймонд всё шёл и шёл. Почти не оставляя следов. Лёгкий и прозрачный. И все напоминания о городе скрылись за горизонтом. Впервые за жизнь юноша увидел степь такой. Она напоминала пустыню на иллюстрациях книг, что читал он в детстве. Белоснежные барханы, позолочённые заходящим солнцем. И с каждым мгновеньем цвета вокруг менялись, словно кто-то вращал на небе гигантский калейдоскоп. Звёзды зажигались ярче, и небо теперь напоминало огромный город – светящийся улей. И словно там – были такие же дома с тысячами тёплых окон, ездили троллейбусы и трамваи, и люди спешили по своим делам. И где-то там был и его дом. Тёплый, родной дом. Где ждали, где любили, и где для него был зажжён очаг и свеча у окна. Слёзы катились по щекам парня. И застывали острыми льдинками. Раймонд не чувствовал рук и что-то тяжёлое, сонное сдавливало грудь. Вселенский холод. Торжественный, чистый, прекрасный. Никогда холод не доставлял такого счастья и не успокаивал так. А темнота становилась гуще. И всё ближе светились огни небесного города-улья. И вот казалось уже – протяни руку – и коснёшься витых перил чудесного сада и останешься там навсегда…
Раймонд не почувствовал, как опустился на снег. И Темнота, как мать, которая никогда не предаст, обняла его. Обняла блудного сына и шептала добрые сказки. Только слов было не разобрать… Темнота мурлыкала, как огромная кошка, на странном, непонятном, но бесконечно-родном языке.
И Рэй обнимал темноту в ответ.
А потом остановился звёздный рой. И ослепительная белизна резанула по глазам. Парень очнулся. Огляделся по сторонам – и ахнул.

Рэй стоял на сверкающем ледяном паркете, расчерченном строгими узорами. А над головой его в голубой вышине парил потолок с тысячами светящихся огоньков. И откуда-то из вышины лилась музыка. Тихая, ненавязчивая, будто невидимая рука перебирала струны арфы.
Юноша больше не ощущал холода. Ему вдруг стало хорошо-хорошо, словно всю боль сняли разом. И душу его переполнил тихий восторг.
— Неужели я умер… — Пронеслось в его голове. И мысль эта отразилась тихим безмятежным покоем.
Парень оглядел себя с ног до головы: на нём была всё та же серая куртка, с вышитой под сердцем белыми нитками надписью: «Самому дорогому и светлому Ангелу, тебе, мой, навеки мой Раймонд». Только крови больше не было, а серая ткань словно тоже сделалась белой, как снег… И надпись эту Рэй чувствовал с каждым шагом всё сильнее. Как нежное тепло, как силу, переполняющую, от которой хотелось танцевать.
Раймонд ходил по ледяному дворцу. А дворцу не было конца. В его огромных окнах мыслимыми и немыслимыми красками переливалось небо. И звёзды, и планеты, и мерцающие туманности в окружении незнакомых созвездий. Шаги отдавались эхом, и прозрачный пол отражал необъятную вышину. Как вдруг, парень почувствовал, что кто-то шагает следом за ним. Мягко, еле слышно шелестя по льду, как потерявшийся осенний листок. Кукрузка!
Юноша со слезами счастья на глазах опустился на корточки и гладил облезлую трёхцветную кошку.
— Как ты здесь оказалась?? – Почти рыдая, преисполненный света и тепла говорил Рэй. А кошка бросалась на него, желая прямо взобраться по куртке и дотронуться мордашкой до лица!
371
— Ну, мы и здесь не одни! – Почти так же нежно мурлыкал Раймонд. И кошка нежно смотрела в его глаза. – Пошли! Как думаешь, наверно это наш новый дом… Правда, тут красиво!

— Не так красиво, как может быть, Друг. – Вдруг раздался голос из-ниоткуда.
Раймонд поднял голову, но ничего не увидел. Он оглянулся по сторонам.
Сюда! – Мягко сказал голос. И Рэй прошёл в следующий зал, где возвышался ледяной двуглавый трон. А на троне сидели… Жужелица и Землеройка.
Раймонд обомлел, но не растерялся и не испугался ничуть. Он прямо глядел в глаза двум загадочным и забавным существам. Что это за странная сказка – Двое были будто ожившие иллюстрации Ника Чижика – любимого с детства художника.
— Ты знаешь, кто мы? – Спросила Жужелица.
— Не знает. – Ответила ей Землеройка.
— Мы – Ловцы Запоздалого Счастья! – Хором представились они.
— А ты знаешь, зачем ты здесь? – Спросила Жужелица.
— Какая же ты вредная – Рассмеялась Землеройка. – Вечно со своими вопросами! Но это ведь мы должны отвечать, а не спрашивать, верно?? – И оба странных существа улыбнулись.
— Так вот. – Продолжала Землеройка. – Ты не спишь. Ты правда умер, парень, но как знать? Может, по ту сторону больше жизни, чем откуда ты пришёл? Странная штука!
— Все мы родом отсюда… — Вставила Жужелица. – Поэтому так радостно сюда вернуться!
— Он это уже понял. – Снисходительно улыбнулась Землеройка. – Но твоя жизнь не закончилась, Рай! Вот фокус. Заканчивается жизнь целого мира, а твоя только начинается! Вот уж – Небесный Калейдоскоп…
— Как так… заканчивается… — Спросил Землеройку Рэй, поглаживая мурлычащую на его груди Кукурузку.
— Просто. – Мягко ответила Землеройка и прищурила чёрные глазки. – Даже мы не сумели сохранить Счастье этого мира. Он решил отделиться. Когда матери предадут детей своих и кровь невинных будет проливаться каждый день – Мир заболевает. Заболевает, как человек, сражённый раком. И болезнь эту не вылечить, её можно только отсечь. И… друг, посмотри туда. – Землеройка протянула Раймонду ледяное зеркало в обрамлении красивых узоров. – Только не пугайся! Это – неизбежность. А неизбежности глупо бояться.
Раймонд взял зеркало и вгляделся в искрящуюся глубину. Вскоре начали проступать мутные силуэты, и вот в бездонном омуте зеркала, парень увидел страшные танки с красными перевёрнутыми крестами. И не кресты это были, а висящие вниз головой Святые, обагряющие кровью землю… А над танками развевалось кровавое знамя, и звезды на его полотне заменяли звезды на небе… А небо само заковали в сталь, и бесчисленные глаза Дракона глядели на землю вместо звёзд. И когти Дракона протянулись к людским сердцам, крепко сжимали их и заставляли биться Его ритмом… И чертили на сердцах руны, болезненно выпуская кровь, и кровь горела на Жертвеннике, и Незримый, что был сильней самого Дракона и стоял за его спиной, с наслаждением вкушал этот запах… И бесчисленные Ткачи, коим имя Легион, вязали пряжу из
372
Тёмных Начал, в которых Жизнь обретала Желание, Боль и наготу… И видел Раймонд Антихриста, явленого из чрева Дракона, и играл он на чёрной флейте, и у ног его возвышались горы изуродованных белых тел… Видел Раймонд невидимые механизмы, скребущие чрево земли, и видел, как над звёздами плакали бессильно ангелы… А потом кричал безумец, скребя стены одиночной камеры. И дитя, выброшенное родной матерью на улицу, съёжилось на снегу, и вороны клевали его глаза… Раймонд видел тощих бездомных собак, которых привязывали за лапы и сдирали шкуру. И остекленевшие глаза борова, в которых отражался отточенный нож. И молот судьи, разнёсшийся гулом и тишиной в ушах, что оглашал вечный приговор невинному… И сквозь всё это смеялись Элиша и Асланбек, нежно целуя своих детей и подавая им человеческое мясо… А потом всё погасло. В зеркале клубилась темнота, чёрная и страшная, в которой медленно проступали черты Зверя. Он, клубясь как дым над потухшим костром, плотнел и обретал форму. Он улыбался Рэю губами Ловисы, и лошадиными зубами шептал: Я– Ворок… Я – Гигас… Я – Карна… Я Фенрир, пожирающий солнце… Я — Всадник Заката, и чрево моё переварит твой мир… И пасть свою он раскрыл от неба до земли, и лик его был настолько ужасен, что Раймонда передёрнуло, и он чуть не выронил зеркало из рук…
— Подай сюда. – Сказала Землеройка и взяла зеркало трёмя когтистыми лапками.
– Теперь ты понял? – Спросила Жужелица.
— Он понял. – Толкая её в бок, ответила Землеройка.
– Ты знаешь, что тебя уже ждут? – Воскликнула Жужелица, улыбаясь юноше.
— О да! – Просияла забавная Землеройка. – Ждёт, ждёт! И скоро она откроет глаза. Хотя эх… как глупо! Ведь только недавно она стояла здесь и улыбалась… Такая улыбка, Боже! Эта девушка носит в себе Солнце, хотя соткана из прохладной Тьмы… Странный парадокс! Я лишь шесть раз встречала такое за карьеру! А впрочем, друг, не бойся слова «Тьма»! Тьма не есть зло, она – лишь форма бытия, и…
— Вы знаете где Ловиса?? – Вдруг, неожиданно громко спросил Рэй. А Жужелица с Землеройкой улыбнулись.
— Да, знаем. И скоро вы встретитесь. Можете даже сейчас. На счёт! Раз, два…
— Подожди! – Землеройка дёрнула Жужелицу за лапку. – Ещё пару слов.
— Валяй, я только за.
— Рай. – обратилась к парню Землеройка, глядя прямо ему в глаза. – Ты знай, пожалуйста. Там, где ты сейчас окажешься – не будет просто. Ты, Всевышний видит, со светлой душой. Но живя среди грязи нельзя не запачкаться… И сердце твоё ещё не стало легче пера Ангела… Нет, не переживай за Элишу и её детей. Эта мысль терзает тебя, но… У каждого своя судьба, свой путь. Элиша заслужила то, что случилось, а тебя – я лишь хвалю за храбрость быть мечом в руках Справедливости. Но… за её детей, конечно, грустно… По-человечески, хоть я, как ты понимаешь, совсем не человек… Впрочем, судьба маленькой Ноны и близняшек и так была прописана кровью, и пока не в нашей компетенции менять её… Да и скоро всё свернётся, это мы уже сообщили. Ваш мир задолжал Вселенной. И его чудовищную опухоль необходимо сжечь дотла. Но остаётся множество других миров, и зло – оно, увы, неистребимо во вселенной; даже в Свете есть зёрнышко Тьмы, а во Тьме – искра Света… Я прошу! Не погаси в себе эту искорку, мой Рай! Мой светлый, добрый человечек! Там, куда ты сейчас отправишься… Будет одиночество. И непонимание тоже будет. И мир тот будет полон боли и отчаяния, но и счастье в нём тоже есть!
373
Много счастья, только… ты знаешь… оно будет перемешано со страданием, как и там, откуда пришёл ты… Но счастья будет, чуточку больше. Прошу тебя, не сломайся. Стань лучше, чем ты был здесь! Смелее, добрее, счастливее… Помни – ты – молитва и знамя в руках Всевышнего, и тебе, как никому другому, назначено нести Его слово и дело в мире, падающем в бездну… Но, друг! Помни, прошу. И это не навсегда! И будет покой. Будет вечное счастье. Все мы Оттуда вышли, и Туда возвратимся…
Будет ласковый дождь, будет запах земли
Щебет юрких стрижей от зари до зари
И ночные рулады лягушек в прудах
И цветение слив в белопенных садах.
Огнегрудый комочек слетит на забор,
И малиновки трель выткнет звонкий узор
И никто, и никто не вспомянет войну –
Пережито-забыто, ворошить ни к чему.
И ни птица, ни ива слезы не прольёт,
Если сгинет с Земли человеческий род…
И весна… И весна встретит новый рассвет,
Не заметив, что нас уже нет…
Землеройка тихим ласковым голосом напела любимое стихотворение Раймонда, и грустно улыбнулась влажными чёрными глазками. — Но пока твоё сердце бьётся, мой милый Рэй: сделай мир чуточку лучше. Рядом с тобой будет та, с которой вы повенчаны Небесами. Но и её жизнь будет нелёгкой. Она – Тьма. А Тьма на свету всегда болеет. Эх, я боюсь, это сложно понять… Но пойми. Ты должен и её спасти. Она… какой бы сильной она ни была – зависима от тебя. Знай, тебе это пригодится. Вы родитесь в разных городах. И чтобы встретиться вам предстоит долгий путь. Путь длиною в два с лишним десятилетия! Но вы будете связаны друг с другом крепкой ниткой. – И Землеройка протянула лапку к куртке Рэя. И ловким движением вытащила и распутала белую нитку, которой была вышита надпись «Самому дорогому и светлому Ангелу, тебе, мой, навеки мой Раймонд».
— И да! Чуть не забыла – кошка твоя тоже будет с тобой! – Как говорят на Небесах – Тот, кто любит – разделит жизнь того, кого он любит, какой бы горькой или сладкой та жизнь не была! – А теперь – Улыбнулась Землеройка.
— Подождиии… — Жужелица шикнула на подругу. – Ведь парень наверняка хочет узнать, почему мы выглядим так.
— Ах, да. Я чуть не забыла! – Представь, я едва не забыла, как мы вообще выглядим! Ведь мы… Каждый день разные. То мы Георгина и Воздушный Змей, то Карандаш и Деревянная Лошадка… А порой вообще – Компас и Электрочайник! – Землеройка залилась забавным смехом. – Но ты не подумай, мы живые. Живые, как и ты. И мы тоже любим читать сказки. Мы думали, может предстать пред тобой в облике Оле Лукойле и Гуся Мартина, или Ауринко и Галадриэли? А потом решили, что лучше в образе Фиоры из Фааларны и Огонька Кальцифера, но скинувшись мыслями,
374
стали Жужелицей и Землеройкой. Я знаю – шепнула Землеройка Рэю на ухо. – Это твоя любимая сказка. А про буквы не обращай внимания! Из них можно построить целое королевство, и даже тополь Густав будет счастлив, осыпая листья, как буквы в свой новый роман… Наверное, как и все, сюда попадающие, ты захочешь узнать, кто есть Бог, и в чём смысл жизни… Так вот, Рай. Я скажу просто, не вдаваясь в дебри семантики и философии, ибо наше время подходит к концу… Вот смотри, Рай. Тот, кого мы называем Единым Богом – есть Анима Мунди – Душа Вселенной. Он – Творец Космоса, начало начал… И последний причал. Но, его масштаб и многогранность непросто познать человеческим разумом, а посему – агностики ближе к истине, пытаясь представить Его… Так вот, Космос в процессе энтропии породил множество сущностей – их можно назвать Эонами, или Ангелами, или полу-Богами, что сами стали кураторами и экспериментаторами в творении и развитии миров, подобных Земле, и не очень… Большинство Эонов-творцов были подобны Богу-Творцу, были добрым и мудрыми, живущими в гармонии Вселенской Симфонии… Но, как ты знаешь из учения Сурали Утешителя… С вашей планетой с самого начала всё пошло не так просто… Тот, кто курировал эволюцию вашей Земли, пошёл против Космоса, его гордыня и злоба воплотились такими вот корявыми законами жизни, где сильный поедает слабого, и бурлят самые тяжёлые низкие чувства… Эх, видел бы ты эволюцию на более «здоровых» планетах! Моя сестра работала раньше над такой… Но там теперь всё так хорошо, что её помощь стала не нужна… Жаль, что с вашей планетой получилось иначе. Так вот, «эволюция» вашего божка свернула совсем не туда, и завела в тупик даже его. И последние десять тысячелетий ваш «Яхве» превратил планету в откровенную «скотоферму», потому что питался страданиями живых существ, и без них – сам «дал бы дубу». Помнишь Волан-де Морта, который чтобы жить пил кровь единорогов? Вот-вот… По воле этого «божка» ваши души были от рождения закланы на жертвенник его гнусной утробы. Он даже почти создал сетку вокруг Земли, в какие-то последние пару десятилетий! Чтобы души не могли покинуть его «фермы», и как камень брошенный в небо, непременно возвращались к нему… Вот так вот, наш грустный Рай… Говорить о этой сущности можно долго; он – не един, по сути, как и все «полубоги» он многолик, и он не всегда был таким злым, он «темнел» вместе со своим миром, и эксперименты его всё больше претили Вселенной. И теперь – Землеройка печально улыбнулась. – Он приблизился вплотную к тому, к чему приближаться не следовало. И мы – служители другого мира, сотворённого в гармонии с Всевышним, вмешались. Мы были посланы в ваш чертог отлавливать души мира, приговорённому к Закату. Забирать самых светлых, или самых страдающих… Вырывать их из лап Мучителя. Знай, грустное Дитя, что во вселенной множество, бессчётное множество миров, сотворённых Ангелами в согласии с Вселенской Анимой. Добрых миров, прекрасных настолько, что ах, только бы ты знал… И уверена, ещё узнаешь. Не ты был болен, о наше дитя, в своём мире, и через тебя наша Воля пыталась подавать там у вас робкий голос, правда, скажу честно, весьма корявенько… — Землеройка с беззлобным укором посмотрела юноше в глаза. — А теперь… — Землеройка грустно вздохнула. – Ваш мир будет разрушен. Уже летит к нему Чёрная Звезда из пояса Эфирных Теней. Не установится власти империи Син, Раймонд. Не будет больше УРБов. Не будет тюрем, скотомогильников и пыток… Всё закончится, Рай. Очень, очень скоро… Ныне снята последняя печать с вашего мира, и достоен агнец закланный принять силу и богатство, честь и славу, мудрость и власть… И всё будет хорошо, знай, светлое Дитя… Самая главная сила во Вселенной – добрая. И да, сам Вильям Шпринг просил передать тебе «Привет!». Он столь сильно пожелал тогда, 700 лет назад, сгорая в костре инквизиции на площади Фойербрука, чтобы Церковь Звёздных Детей, хранителей Грааля возродилась… И снова «зацвёл Лавр», что растёт у входа в Рай… Вы с Ловисой исполнили его мечту, и Лавр Альварской церкви, что ближе всех к Вратам Рая, расцвёл в ваших сердцах…
Ну а теперь… Прощай, друг! И помни… не той памятью, которой вскоре будешь запоминать задачки алгебры и формулы физики! Помни памятью сердца! – Будь добрым и храбрым, и знай:
375
та, которую ты любишь и которая любит тебя – обязательно найдётся! Вы не потеряетесь никогда, это невозможно, знай, друг! И – не прощай! До встречи!
Жужелица смахнула слезу проступившую на глазках сентиментальной Землеройки.
А Раймонд, моргнув, вдруг снова провалился в черноту. В черноту без времени, без мыслей, без пространства. Пока мягкий жёлтый свет и голоса незнакомых людей, и восторженный женский крик не заставили открыть его глаза вновь.

Может я, может ты
Сумеем изменить этот мир.
Мы тянемся к нашей душе
Которая бродит впотьмах.
Может я, может ты
Сможем найти ключ к звёздам.
Не потерять свет надежды
Спасти одну безнадежную душу.
Ты вглядываешься в небо
И молча спрашиваешь Бога.
Он отвечает тебе, и все что тебе нужно
Это услышать голос твоего сердца.
В мире, наполненном болью
Я зову тебя по имени.
Почему бы нам не стать той истиной?
Может я, может ты…
Просто мы мечтаем иногда.
Но мир был бы холодным,
Без таких мечтателей, как мы.
Может я, может ты.
Мы просто солдаты любви
Рожденные нести пламя,
И приносящие свет в темноту.
(Scorpions «May be I, May be you». Вольный перевод.)

376