Эпилог. Периферия Вселенной. Часть 2. (Глава 39)

6. Сон.
В воздух поднялись клубы пыли. Я закашлялся и протёр глаза, опустив на пол тяжеленный сосновый брус. Пыль была всюду, и оседала на одежде, на коже, лезла в глаза и в нос.
386
— Тебе не грустно больше без библиотеки? – Спросила Она. Я отвлёкся от разбивания импровизированной ставни. Впрочем, свет и так воцарился в небольшой комнате. Стало ещё светлее, чем в квартире с окнами на восток.
— Я уже привык к ней. Проработав там столько лет… А с чего ты вдруг спросила?
— Просто… Знаешь, мне тоже было грустно. Когда вывезли все книги. Пустота только казалась такой торжественной. Как-то странно, когда уходят привычные вещи. – Она подошла к окну и вдохнула солнце. Потянулась, и поправила кепку на голове. Волосы непослушно выбивались из-под козырька.
— А мне показалось, что так лучше. Пусть временно придётся перебиваться на разных работах… Эх… — Я тихо вздохнул. – Разве это проблема? Когда мы вместе, справимся как-нибудь. С моей библиотекой ушла вся прошлая жизнь. Книги теперь невесть где. А здание наполнит новый воздух.
Она посмотрела мне в глаза. Её взгляд был слегка тревожен.
— давай приготовим дров для костра? – Я улыбнулся ей и разломил о колено подгнившую рейку, которую бросил рядом с окном.
— Стой, сперва обнесём место кирпичом. Я пойду, поищу чего-нибудь. Сделаем что-то вроде печки! – Она взяла фонарик и скрылась в тёмном проходе. Её шаги удалялись, шелестя по бетонному полу. Я принялся за расчистку места, и спустя несколько минут сготовил неплохой шалашик из наломанных досок и кусков картона. Благо, пол в комнате тоже бетонный, как и в коридоре. Иначе, не видать нам костра.
— Вот, три кирпича! Уфф… — Она опустила груз на пол и отдышалась. – Пойдём, остальное принесём вместе!
Чего-чего, а мусора в Доме было навалом. Здесь запросто можно устроить печку, приделать съёмную ставню на окно, чтобы в него не заливал косой дождь и тепло сохранялось ночью. Хорошенько вымести пол и принести сюда минимум необходимых вещей. Я подумал, что это неплохая идея…
— Слушай, я думаю, мы можем тут прожить до конца лета. – Вдруг нарушила паузу Дождь. – Не знаю, почему, я уже полюбила этот дом. Здесь нет соседей, всегда свежо и прохладно. В конце концов, можно на полную громкость слушать музыку… Как считаешь? – она распрямилась, взяв с пола в руки по рыжему кирпичу.
— Слушай, ты читаешь мои мысли! – Я давно замечал за ней такую особенность. – В общем, это здорово. Без электричества обойдёмся месяц-другой. Лишь бы ты не простыла…
— Не беспокойся. Завтра, принесём ещё несколько одеял. Одним заделаем окно, вторым будем занавешивать вместо двери. Тут будет теплее, чем в квартире. Вот увидишь!
— Да… Надеюсь. Но ещё только апрель. Могут в любой момент настать холода. И снег снова выпадет.
— ну, тогда вернёмся в квартиру. Разве сложно?
— И впрямь… Только ты сразу говори. Прошу тебя. – Мне показалось, что она замёрзла. Даже сейчас, говоря о печке и шторах, будто содрогалась волнами мелкой дрожи. Тёмная куртка казалась непомерно большой на её хрупких плечах. Она куталась в неё, как в шинель. Уткнув нос в
387
высокий воротник, надвигая летнюю кепку на волны непослушных иссиня-чёрных волос, моя подруга была похожа на нахохлившегося воробья. В доме гуляли сквозняки… завывая, гоняя вихри пыли и сухих листьев по пустым коридорам, вздыхая и плача, забираясь под одежду, словно сами так мечтали согреться…
— Ты быстрее меня не выдержишь, вот увидишь! – Мы шли по направлению к нашей комнате, и ветер подгонял нас в спину. – Я говорила, что люблю холод. Ты не знаешь ещё, насколько я его люблю.
Полоса света вторглась далеко вглубь дома. Солнце как раз теперь напрямую метало лучи в оконный проём. Я выключил за ненадобностью фонарик. Но, похоже, для длительной жизни здесь, ещё придётся запастить батарейками. Я поставил вокруг пирамиды сосновых щепок ещё несколько кирпичей. Теперь пламя точно не вырвется из каменного кольца, не перекинется на спальный мешок, на стол, на старого плюшевого медведя…
Я чиркнул спичкой, и языки огня весело зализали обезвоженную древесину. Пыль улеглась. Было непривычно свежо и приятно. С крыши капало. Казалось, уже и снега-то не осталось. А капель, знай себе, беззаботным перезвоном разбивалась о лужи, в стремительном падении с крыши семиэтажного дома. Вокруг всё искрилось. Из окна доносилось пение птиц и уже казавшийся нереальным шум проспекта. Чёрные деревья тянули к небу свои корявые ветви. Кора стала ещё чернее от влаги, и источала терпкий аромат винной пробки и сгнивших грибов. На кончиках веток уже появились зелёные жилки. Они не торчали в стылое небо, грозя низким облакам угловатостью колючей проволоки. Теперь они нежно тянулись ввысь, мягко шелестя под прелым ветром, словно пытались погладить Солнце, застывшее в синеве. Весна пришла в Город рано. И в ней больше не было щемящей грусти.
Дым потянулся к окну. Костёр стремительно разгорался, приходилось то и дело подбрасывать в огонь новые поленья. Мы разложили перед собой яблочки, сухари, коробочку с миндалём и старый металлический термос. Вот, собственно, и всё нам на сегодня…
Я надломил ароматный ржаной сухарь и почувствовал запах диких полей, запах земли и солнца. Костёр мерно потрескивал, и казалось, что мы уже совсем не в Городе. А над головой никак не может быть железобетонной плиты. Сам пол показался таким мягким… будто ковёр из июньской травы.
Мы разложили всё содержимое сумки на полу. Я понялся, чтобы посветить в железный шкаф. Быть может и там что-нибудь пригодится. Включил фонарик, поднёс искусственный луч, куда не попадало солнце. И… он погас. Ну, в общем-то, и ладно. Ночью посидим у костра, а завтра возьмём сразу несколько пачек батареек. Чтобы наверняка. И чтобы гулять здесь даже после захода солнца. Улыбнувшись, я повернулся к ней.
— Слушай, как же мы будем слушать музыку на полную громкость-то? – Она тоже улыбнулась.
— Возьмём сюда гитару. Вот мы заодно и порепетируем! Ты же давно хотел научить меня играть на гитаре, чтоб я аккомпаннировала тебе. Жаль, рояль сюда не перетащишь… Но в общем… Это даже лучше, чем плеер и колонки. Так ведь?
— Безусловно.

7. Реальность.
388

«Привет. Прости, что уже прошло целых два дня после твоего сообщения. Вчера приходили гости. Мама праздновала свой день рождения. В общем… мне пришлось до полуночи прошляться на улице. Было так здорово… У нас давно не случалось таких снегопадов. А как погода в твоём Городе? Ты рассказывал, что у вас уже выпал первый снег. У нас только вчера. И до сих пор идёт, только сильнее. Когда снег, я всегда вспоминаю тебя. Да и когда солнце. Тоже. Иногда кажется, что всё вокруг напоминает мне тебя… Было особенно грустно, тогда, ночью. Мне хотелось быть с тобой вдвоём под этим снегом. Казалось, что ты был рядом. Я даже видела тебя боковым зрением. С тобой такого никогда не случалось? Знаю, это невозможно… так давно я не выходила из дома. Ну, хоть нашла причину. Чтоб не столкнуться лишний раз с мамиными знакомыми. Свежесть приносит мне радость. И холодный воздух. А на следующий день не могла выйти в интернет. Знаю, глупо. Закончились деньги на счету. Пополнить смогла только сегодня, и сразу начала писать.
Ты знаешь, как я отношусь к тебе. Почему ты не веришь? Кажется, ты каждое моё слово видишь, как один из вариантов. Или правда, или ложь. Ты слишком мало делишься своими переживаниями. Я становлюсь неуклюжей, когда натыкаюсь на броню в виде неверия. Особенно трудно раскрываться и быть естественной. Неестественность легко принять за ложь. Точно. Глупо отрицать. Да, примерно. Но всё же я имела в виду другое. У меня есть страшная тайна. Я никому не могла рассказать об этом, даже семье. И пока не могу рассказать тебе. Прости. Я знаю, ты начнёшь выдумывать. Неизвестность рождает паранойю. Ты будешь думать что-то мерзкое, станешь ревновать. Будто тайна эта связана с каким-то мужчиной. Но нет, прошу тебя, ты знаешь, мне никогда не жить обычной жизнью. Я ведь сама такая необычная… больная, странная. У меня нет и никогда не было отношений, и не будет. Если ты оставишь меня… я просто погибну. Но всё на самом деле очень запутанно и над всем этим тяготеет Тьма. Но пожалуйста, не строй страшных догадок, не бойся предательства. Со мной ты его не узнаешь… Прошу. Если ты искренне поверишь – так и будет. Неважно. Пусть всё окажется безумием. Разве свет пропадает ночью? Ты можешь видеть в темноте? Но когда ты спишь, ты видишь свет. Ты видишь солнце. Живое, настоящее. Это ли не реальность? Можно чувствовать и боль, и радость. Можно даже чувствовать радость, когда должно быть больно. Я мечтаю об этом. Заснуть и не проснуться. Выдумать собственную реальность. Я и так давно её придумала. Но пока не могу в неё попасть. Ты не поймёшь. Да, глупо. Ты рассказывал, что забыл детские сны. Перестал в них верить. Не знаю, как тебя заставить поверить в них снова… Знаешь… ведь это единственная возможность нам встретиться. В живую. Придумать нашу общую реальность. Одну на двоих. Но ты должен оживить в памяти детские сны. Вспомнить всё до мельчайших подробностей. И найти в них меня. Я обязательно там есть. Ты забыл. Просто забыл… Ты живёшь в моих снах, и жил всегда. Но ты будто отделён непробиваемым стеклом. Через него нельзя дотронуться и докричаться. Ты спишь. И сейчас спишь. Да, всё звучит как бред. Знаю, всё так и есть. Я никогда не могла даже говорить об этом, зная, как меня поймут другие люди. Но не могла перестать думать. Мне кажется. Что и тебя я тоже только придумала… Но ты не веришь. Прости, если сообщения похожи одно на другое. Но сейчас я решила сказать, что думаю на самом деле. Перестать ходить вокруг да около. Открывая темы религий и философии. Бесконечно рассуждая о наших снах. О тусклых истлевших воспоминаниях. Я просто знаю, что что-то должно произойти. Если оно не произойдёт скоро. То может быть поздно…»

Я осторожно скопировал письмо из окна диалогов в отдельный документ. Руки не переставали
389
дрожать. Вдруг я почувствовал, что дрожь не прекращалась не только от волнения и давящего отчаяния, охватившего меня целиком. В комнате было холодно. Так холодно, как не было никогда. И только тут до меня окончательно дошло. Я бросился на кухню, повернув газ. Конфорка была холодна и безмолвна. Батареи отдавали пространству последние частицы тепла. Вода в трубах исчезла. А комнату наполнял жуткий холод. Он лез из каждой щели и цепкими пальцами забирался под одежду. Свет… Света тоже нет. Люстра страшным напоминанием застыла посреди белёсой плиты потолка. Я закрыл ноутбук. Казалось, погасни и его синеватый экран – во мне угаснет жизнь. Но всё это глупо. Совсем глупо и не понятно. Возможно, я уже мёртв. Снежной ночью заблудился на городской окраине, и не заметил, как уснул. Всё произошло слишком незаметно. И всё, что я вижу сейчас – замкнутая вокруг себя мысль, которая продолжает идти привычным путём. Мысль, не заметившая, как она отделилась от тела. Принявшая знакомую форму Города, знакомую форму этой квартиры, форму… форму холода и отчаяния в конце концов. Неужели, если последняя мысль была о холоде, то теперь он будет вечен? Нет. Бред. Этого не может быть. Это слишком страшно. Вечными не могут быть последние мысли. Пусть лучше вечными будут самые счастливые. Да, так точно должно быть. Главное верить…
Я вспомнил самые счастливые моменты. Весна за Городом… Цветы в вечернем парке. Много цветов. И запах свежести. В небе раздаются последние раскаты грома. Асфальт мокрый от проливного дождя. Кажется чистым и мягким. Так хочется пробежаться по нему босиком. По тёплым лужам. По палым лепесткам. И чтобы снова шёл дождь. Сильный-сильный дождь. Тогда хотелось, чтобы дождь шёл вечно.
Или… Да. Первое письмо от Rain Tears. Тот день знакомства. Комната была залита солнечным светом. Это был… август. Сухой золотисто-жёлтый август. Город отдыхал от летнего зноя. Впереди была бесконечно-долгая осень. Снова осень. Другая осень. Сейчас она позади. Нет. Самое счастливое осталось со мной. Теперь оно приобрело необычайную силу, которая разливалась по телу и разуму как живительный огонь. Я прислонил ладонь к стеклу. От дыхания стекло запотело, а след ладони остался прозрачной проталиной. Неужели дыхание – тоже только мысль? Почему тогда сознание навеки не отсканировало газ, электричество, людей в этом мире в конце концов? А прочем, глупый вопрос. Единственное, что я чувствую – я жив. Я счастлив, и несчастен в то же время. Я дышу на холодное стекло, а руку явственно обжигает мороз. В голове несутся тысячи мыслей. Не могли же они сами себя отсканировать на долгое время вперёд? Нет. Я здесь. Я жив. Но мир вокруг стал совершенно другим…

8. Сон.
— Осторожно! Ну и вздумала же ты… Эй, ты серьёзно?
— Ага! Давай, я жду тебя!
— Ждёшь… разве я думал, что ты полезешь на самый конёк, и что здесь даже не будет перил. А шифер хрустит под ногами. Ни за что бы не полез с тобой на крышу. Если бы знал. И тебя бы не пустил. – Я пробурчал это тихо, под нос. Ветер тут же разметал невнятное бормотанье в холодной лазури.
— Подожди! Слышишь? Не отходи далеко!
— Что?!
— Спу-скай-ся! – Я крикнул изо всех сил. Она на этот раз хорошо расслышала. А у меня замерло
390
сердце. Нас разделяло тридцать метров диагонали крутого спуска. Хрупкий как осенний лёд шифер на теневой стороне, покрытый ледяной коркой, срывался в бездну. Всё было безупречно ровно, как в очертании равнобедренного треугольника. Карниз немного выступал над стеной, и провисающие края шифера в щербинах пропускали солнце. Я стоял в шаге от люка, а до края крыши было не больше трёх метров. Ноги плохо держались на наклонной поверхности, и сила земного притяжения неуклонно тянула к краю. Моя подруга ринулась вниз, по диагонали, уменьшая крутизну спуска, легко ступая по волнистой поверхности. И тут… Дыхание оборвалось. Она сделала неверный шаг, поскользнувшись на наледи, и ворвалась вниз, цепляясь за безжалостно-ровную поверхность. Я бросился ей навстречу. Мгновенное оцепенение превратилось в бешенный прилив сил. Сердце вырывалось из груди. Длинный шаг. Нога с треском провалилась выше колена в пустоту, раздвигая острые шиферные обломки. Край дал длинную трещину, и половина листа провалилась вниз. Открыв чёрный провал, глубиной два с лишним метра. Подруга задержалась, распластавшись по крыше, всем телом прижавшись к гладкому спуску. – Пожалуйста, держись… прошу тебя… — она не слышала моих слов. Но помахала рукой. Я выбрался из щели, только сейчас почувствовав резкую боль в голени. Перепрыгивая по местам стыков шиферных плит, я добрался до неё, и прижался к её спине, распластавшись рядом.
— Ну, всё хорошо… обошлось. – На глаза навернулись слёзы. Слёзы радости. Зловещая наледь искрилась на солнце, и я еле сдерживал смех. Лицо вдруг стало мягким, и, наверное, невольная улыбка блуждала по нему самым странным образом. Мы зависли над пропастью. А облака плыли по небу. Совсем летние облака. Нежно-розовые цветы распускались в лазури, нарастая, сливаясь в хаотичные нагромождения. И вот уже, небо разделено неприступной горной стеной, а зубчатые хребты упираются прямо в космос. Но ветер рушит чернеющие массы, разбивая их на стада оранжевых овец, и решительно гонит отару на северо-восток… Мы осторожно перевернулись на спину, и крепко взялись за руки. Сердце уже успокоилось, а улыбку так и не получалось согнать с лица. Овечье стадо скрывалось за горизонтом, из оранжево-розовых курчавых комочков превращаясь в бледнеющие тени. А на противоположной стороне лазурь сливалась с предзакатной желтизной. Мелькнули ласточки. Но даже ветер не мог нарушить томной тишины.
— Прости. Ты должен был сразу сказать, что не любишь высоту. – она повернулась ко мне. Ещё крепче сжала мою ладонь. – А я с детства хотела научиться летать.

9. Реальность.
Вечер. Меланхолия. Оцепенение. Чёрно-серые тона. Замкнутый круг. Вопиющая оголённость. Город не встречал темноту огнями. Впервые. Впервые за всю жизнь. Он тонул. Тонул, как отвоевавший свой покой корабль. Погружаясь на дно океана. Стремительное падение вниз. Низвержение. В пустую реальность без чувств и поиска. Забываются страхи. Исчезают мечты. Проходит боль. Обесцениваются обиды. Внизу небо. Небо без звёзд. Завтра Город встретит рассвет. Свой первый рассвет в темноте.

10. Сон.
Дзинь..! Дзинь..!
Жёлто-красный трамвайчик открыл дверцу. Внутри старых трамваев особенный запах. Запах детства.
391
— Ты к окну?
— Неа, давай ты. – Я отодвинулся, вежливо пропуская подругу к окну. Оно подобрала подол длинной куртки и уселась поудобнее на облезлом сидении. Солнце немного слепило глаза. Окно было пыльным. Скоро начнут жечь прошлогодние листья. Начнутся субботники, которые напоминали мне о давно минувшем детстве.
— Что за проезд? – Спросила пожилая кондукторша. Она была совсем сонной. Как и весь город, утонувший в солнце.
В трамвае было всего несколько человек. Мы, одинокий сгорбленный дедушка, и немолодая женщина с болезненным ребёнком. Он задумчиво смотрел в окно и водил пальцем по пыльному стеклу.
«Следующая остановка – Улица Героев Труда.» — Сказал усталый женский голос, колёса застучали по рельсам. За окном проплывали однообразные пейзажи. Похожие друг на друга дома, вывески магазинов, пыльные скверы, безликие нагромождения промышленных строений. Трамвай шёл медленно, и Город казался бесконечно большим. Иногда, в каньонах ассиметричных улиц, прорисовывался горизонт. Насколько хватало глаз, возвышались кирпичные коробки домов и грозящие небу персты заводских труб. Внизу разливалось озеро, окаймлённое зарослями ивы. Где-то там, окраина промышленного мегаполиса сменялась угрюмыми корпоративами гаражей. Лента рельсов вилась между тесными зарослями липы. Ещё совсем немного, и городской парк будет утопать в цвету. Вблизи теплотрассы уже зеленеет трава, а под бордюром собралась компания жуков-пожарников. Они беззаботно совокуплялись, сами того не осознавая, вращали космический калейдоскоп. Земля гудела. Сотни тысяч ростков уже надавили изнутри на её подсохшую корку. А мы с подругой просто сидели в трамвае, и ехали на самую окраину Города, на собеседование с директором ещё одной библиотеки.

11. Реальность.
Ужасная ночь закончилась. Настало второе утро, отмерившее начало нового отрезка моей жизни. Впрочем, никто не мог знать, отрезок это, или луч… Дни тянулись мучительно медленно, и казалось, что время потеряло ориентир и застыло, как однажды останавливаются сонные реки, достигая моря. Теперь, в этом Городе исчез страх, исчезли все чувства, и память начинала медленно умирать. Я нашёл прибежище в частном доме, и два раза в день разжигал камин. Оставил закрытой небольшую комнатку, и приспособил кровать под потолком. Большой зал оставался пустым, и вечерами, я зажигал там свечи. В зале стоял старинный рояль и было два больших окна. Они выходили на восток, как я очень любил…
Каждый вечер ко мне приходил Чёрный Человек, и мы сидели вдвоём у камина. Он почти ничего не говорил, но мы общались мысленно. Ведь он был частью меня. А здесь, осторожность перестала иметь значение, и стала свободной. Я взял с собой ноутбук, и он чудесным образом работал. Иногда, здесь, на Периферии, начинаешь понимать, что ты властен над миром. Если чего-нибудь сильно хочется, или ты не можешь без чего-то… оно обязательно придёт к тебе. Пусть в виде немого призрака. Молчаливой чёрной тени.
Мы почти перестали поддерживать связь с Rain Tears. Теперь нить, соединившая нас, спуталась. Я понимал, что эта жалкая нить единственное, что соединяет мой мир с тем, в котором я жил раньше. В этом городе постоянно бушевали метели, и приходилось откапывать дверь, чтобы просто выйти на улицу. Но в нём больше не было места болезням и страхам. Мне казалось, что
392
письма Дождя – последний отголосок моей боли. Моя далёкая подруга теперь изменилась, она становилась холодной, как этот город. Я ни слова не говорил ей о том, где сейчас.
Каждое утро у выходил на улицу, приспособив для этой цели широкие лыжи. Впрочем, было не так холодно. Зима как зима. Она стала родной, и мне было трудно представить, что когда-нибудь наступит лето. Скрипя нетронутым настом, я добирался до продуктового магазина, и набирал полный рюкзак замороженных продуктов. Всё было очень вкусно, и очень кстати. Иногда, я уходил дальше, вдоль проспекта, до моей покинутой квартиры. Только для того, чтобы посмотреть на Город с высоты. Встретить рассвет мёртвого солнца, и долго глядеть на линию светлеющего горизонта. Уже к полудню я возвращался назад, и окоченевшими пальцами теребил картонные коробки, разжигая камин. На дрова уходила мебель и книги, мусор и палые ветки, одежда и утварь. Я привыкал к холоду, и уже перестал испытывать от него страдания. Порой, открывал двери и окна, чтобы остудить маленькую комнатку, наполнившуюся домашним теплом и специфическими запахами разношёрстной гари. А потом, совсем перестал закрывать на ночь спальню. Теперь тепло равномерно растекалось по обширной площади особняка. Рояль совсем расстроился, и резал слух. Оставались книги. Целый шкаф самых разных книг, которые я читал вечерами. Жаль, света становилось всё меньше. Снега намело столько, что окна до половины погребены в сугробе. Свечи давали тусклый свет. Много свечей. Я набрал полный рюкзак в соседнем магазине. Теперь старый особняк приобрёл необыкновенный вид: наверняка его прошлые богатые хозяева, теперь ставшие бессмысленной голограммой, не могли бы позволить себе столько свечей…

Одним серым вечером, я устроил в городе пожар, и огненное зарево взметнулось до неба. Тогда была самая ясная ночь, которая позволила вновь почувствовать себя живым. Я хотел сжечь весь город… Но увы… Огонь был слишком слаб в этом царстве безмолвия. Он погас уже к полуночи, и только клубы тёмно-оранжевого дыма да запах гари возвещали о недавней вспышке. А на следующий день был небывалый снегопад, и я не мог выбраться из дому. Я боялся, что одноэтажное строение будет погребено под тоннами снега. Но это был мёртвый, равнодушный страх. Однажды утром, не увидев рассвет, я даже испытал облегчение. Но потом снег прекратился, еле заметные «солнечные» лучи пробились сквозь сугроб. Наступили весёлые дни физического труда, встряхнувшие зимний сон. Первый этаж Города оказался похоронен, а мятежный ветер наметал барханы высотой до второго. Город был обречён, и я вместе с ним. Вскоре пришлось покинуть приютивший меня особняк, и вернуться в родную квартиру. Перетащить туда железную печку из хозяйственного магазина, и пару керосиновых обогревателей. Теперь я был у окна, и взгляд мой парил в высоте. В мутной бесконечной пелене, сотканной из снега и одной-единственной мыслеформ.

12. Сон.
О да! Долго без дела сидеть не пришлось. Уже завтра нужно выходить на работу, а я так хотел насладиться праздной тишиной в пустом доме… Впереди ещё целая жизнь. Жизнь, полная тихого счастья, долгих прогулок, нежного шёпота и любви… Большой, простой и незатейливой любви, от которой хотелось выть и давиться смехом одновременно!
А ещё недавно… ох, это страшно теперь вспоминать. Мне казалось, что счастья не бывает вовсе, или оно неминуемо должно превратиться в рутину. Я был уверен, что не умею с ним обращаться…
393
Когда случались светлые периоды, я будто всплывал на поверхность с уютного дна. И там, на высоких скоростях и омываемый ярким светом, чувствовал себя неуютно. Хотелось опять спуститься на дно, и выглядывать с тёмной глубины на солнечные блики в манящей и неприступной высоте…
Многие мне пытались доказывать, что счастье открывается изнутри. Но эти люди были глубоко несчастны, и бессильны его открыть. А я знаю: счастье приходит извне. Как спасательный круг, брошенный самим Богом, или невесть откуда взявшимся человеком.

Сегодня выдался летний вечер. Совсем летний, не смотря на конец апреля. Мы возвращались домой. Раньше каждый из нас боялся таких вечеров, и мы запирались дома, не смея даже глядеть на торжество жизни.
— Ну, вот собственно, всё и решилось. Эй, о чём ты задумалась? – Я обернулся назад и заметил, что моя подруга нагнулась над зарослями шиповника. Подойдя к ней, я отпрянул назад. В полутора метрах от дороги лежал человек. Его горло было перерезано. Раздвинутая плоть обнажала дыхательные пути, обескровленное лицо казалось совсем белым. Рот был полуоткрыт, а пушистые ресницы опущены, как во время сна. Парень примерно двадцати лет, немного похожий на девушку: светлые волосы и правильные черты лица, на котором застыло удивление. Тело лежало смиренно, будто готовое очутиться в гробу, конвульсии завершились такой безупречной позой. Может быть, их и не было вовсе… А с неба изливался приглушённый свет. Уже начали распускаться листья на ивах, собиралась гроза. На горизонте повисла чёрная полоса сумерек, с противоположной стороны ярко-синее небо насквозь просвечивали отвесные лучи. Всё вокруг сливалось в торжество жизни, и сама смерть была бессильна его нарушить. Где-то шумел проспект и слышались голоса людей. Раздался детский плач и отдалённое воркование двух женщин в тщетной попытке успокоить малыша. Я вынул мобильный телефон, но подруга резко перехватила мою руку.
— Стой. Ничего не нужно. Мы просто забудем об этом, и уйдём.
Решительность, с которой она это сказала, заставила опустить телефон в карман. Она подхватила меня под руку, и мы пошли прочь по светлой улице.

Дома её разморила какая-то особенная усталость. Солнце, клонившееся к закату, припекало неласково. Крыша дома раскалилась, и весь верхний этаж изнывал от жары. Теперь моя подруга бессильно опустилась в кресло и укрылась лёгким одеялом, как будто её знобило. Я знаю, она не выносила жару, не выносила долгих прогулок по городу. Но мы всё равно пошли, и всё было так хорошо. А убийство в парке… Впрочем, её не пугал лик смерти, и всё, что она могла подумать – «покойся с миром…» Хотелось ли ей оказаться лежащей на траве с перерезанным горлом? Наверное, она была бы почти безразлична. Что пугало её по-настоящему – так это унижение, бессилье, вечное рабство. Она тысячу раз предпочла бы умереть.
— Ты знаешь, что я поняла? – Она сказала это глухо, даже не повернув головы. – Мне стыдно, когда я счастлива. Смешно, да? Я мечтала о счастье всю жизнь, и уже не надеялась найти его, а тут… это так непривычно, что хочется снова стать несчастливой. И мечтать, мечтать непонятно о чём. Я вспомнила нашу переписку. Ночи ожидания, и плеер… Снег за окном, и постоянные мысли о тебе. Ты тогда казался мне таким далёким… А теперь, вот… Ты рядом… Со мной. И я не могу понять. Что не так? Мне страшно, этот страх разрастается всё больше. За тебя, за себя. Я стала бояться смерти.
394
Мне невыносимо думать о ней. Невыносимо думать, что тебя или меня собьёт машина, хватит инсульт, или зарежет какой-нибудь подонок… — Она замолчала, и отвернулась к окну. На её глазах навернулись крупные слёзы, и немного задержавшись, потекли по щекам, упав на пол. Она небрежно смахнула их, и отвернулась ещё сильнее. Мне хотелось прижаться к ней, сдавить изо всех сил, и не отпускать… Не отпускать! Но я боялся подойти. Теперь, к этому забившемуся в угол гордому измученному существу. Я только начал понимать, насколько она была несчастна, насколько сроднилась со своим несчастьем. Как жертва привязывается к своему палачу, только для того, чтобы избежать мучений, причиняемых другими. Это и было для неё адом; чем-то невыносимо страшным, на чём заканчивается всё. Возможно, она не могла этого осознать до конца.
— Прости… — Глухо сорвалось с моих губ. Я не мог подобрать нужных слов: стало как-то пусто, будто на миг позабыл обо всём. Она молчала, и взгляд её блуждал по комнате.
— Мне вспомнилась наша переписка… — Как-то фальшиво и ломано вымолвил я. – Первое наше знакомство в августе. Первая гроза. Как раз в тот день, когда ты назвала своё имя… было так жарко. А вечером разразилась гроза…
— Да… Помню, ты рассказывал. Тогда ты был таким счастливым. А я каждый раз боялась, что больше не увижу тебя онлайн. Дружба навеки. Эту клятву мы дали осенью. Я хотела подарить тебе охапку большущих кленовых листьев, но швырнула их в реку, чтобы никто не прикоснулся к ним. Я проплакала всю ночь. От счастья. Конечно, ты ничего не узнал тогда. А под утро я была намеренно равнодушна, чтобы ты не догадался, что со мной происходило ночью. И ты знаешь… Я тогда не выдержала. Да, не выдержала нашей клятвы. Я слегла. Я была счастлива, но не сумела выдержать своего счастья.

Часы пробили одиннадцать, и тени спрятались в углах комнаты, возвещая о власти вечера. За буфетом зашевелилось чудовище, но мы не боялись его. Кошка дрогнула в кресле, но тут же успокоилась, равнодушно провожая остальные десять ударов старинных часов…

Наступило утро. Я проснулся чуть раньше, и лёжа на белоснежной кровати, смотрел в окно. На улице было пасмурно, газовые занавески колыхались от свежего ветра, и казалось, что незабудки на подоконнике безмерно рады утренней свежести. Моя подруга дремала прямо у окна. Белый, немного потусторонний свет ласкал её кожу, чёрные волосы рассыпались по подушке. Она улыбалась. Тихо, почти незаметно. Самым краешком губ. На её лице лежала тень, словно ища спасение у сестры, так любившей дождливые ночи, и теперь прижимавшаяся к ней, боясь растаять. Я погладил её по волосам. Мягко, едва касаясь шелковистых прядей, и вдруг… нечаянно смахнул тень с её лица.
— Доброе утро.
Она проснулась. Вздрогнула, но тут же её лицо стало спокойным и задумчивым. На кровать запрыгнула кошка, и принялась тереться носом о щёки моей подруги. По стеклу зашуршал лёгкий дождь. Я осторожно распахнул шторы, чтобы приглушённое сияние ворвалось в комнату, сгоняя тени с наших лиц.
Чайник на кухне уже заливался мелодичным свистом. Кошка тёрлась у моих ног, с надеждой поглядывая на печёную скумбрию. Я бросил ей изрядный кусок морской красавицы, и потрепал за
395
ухом. Горячий кофе… Его терпкий аромат распространялся по квартире, такой яркий и солнечный на фоне стекающих по стеклу дождинок. Подруга, немного приподнявшись, сидела у изголовья кровати и улыбалась. Я улыбнулся ей в ответ, протягивая голубую фарфоровую чашку. В комнате стало тепло. Дождь стучал всё сильнее, и город вокруг превратился в море.
После обеда мы вышли на улицу.

13. Реальность.
Знаешь, есть такая компьютерная игра. Ты ходишь, передвигая фигурки по экрану монитора, и, по мере передвижения, они расширяют пространство вокруг себя. Они осознают только то, что доступно их взору, но дальше, за его пределами – мира… не существует.

Море и набережная. Каменные дома стоят рядами по левую сторону, а правая, окутанная бледнеющим туманом, обрывается в пустоту. Здесь совсем нет снега, море беспокойно бурлит, показывая свою степенную силу, как бы давая понять, что ему ничего не стоит поглотить низкий берег. Здесь уже весна? Нет, кажется, осень. Самое начало осени, когда идут затяжные дожди. У причала стоит лодка. Старая, деревянная лодка с двумя скрипучими вёслами, и её дно густо заросло мхом. Каменистый берег обрывается в черноту, где-то в стороне зажглись огни. Звёзды на небе до того яркие и большие, что чернота меж ними режет взгляд. Я оттолкнул лодку от берега, и тут же запрыгнул в неё: глубина обрывалась стремительно. Чёрный Человек сел напротив. Плеск вёсел о чёрную гладь нарушил тишину. Лёгкое судёнышко быстро рассекало тьму, и зубчатые линии Города уже через десять минут скрылись из виду. Звёздное небо поглотило мир. Неподвижные пульсирующие огоньки отражались в воде, и мы скользили по ним, как лунный блик по поверхности зеркала. Где-то в стороне занимался рассвет, но его бледность ещё не могла нарушить всепожирающей черноты межзвёздного пространства.
— Немного вверх. – Мягко произнёс мой спутник.
Я не сразу понял, что он имел в виду, но в тот же миг ощутил, что лодка слегка поднимается, и уже скользит под углом к плоскости, направив нос прямо к звёздам… Я молчал, и восхищённо смотрел вниз, где разверзлась жемчужная мозаика незнакомых созвездий. Вскоре я уже не ощущал своего тела, и взгляд мой устремился в небывалую даль.
Всё вокруг напоминало глобальный процесс смешения, в котором я становился торжествующим миром, в причудливых завихрениях которого проступали то чёткие образы, то лишь одна абстракция. Я чувствовал, как распускаюсь подобно цветку, и всё вокруг уже перестаёт иметь привычный смысл. Мимо проплывали картины далёкого детства. И солнце, как и тогда, казалось таким ярким, а мир таким огромным, что счастье переполняло душу, растворяя его в вихре танцующих звёзд. Где-то вверху проплывали улицы незнакомого города, над которым занимался рассвет, и через мгновение солнце уже вовсю заливало его заснеженные улицы. Окна наполнились ярким, ослепительным светом, отражая миллиарды космических огней. И только одно окно оставалось чёрным. Грозная сила сгустилась над маленьким зияющим проёмом, разбивая вдребезги снопы яркого света. Я постарался приблизиться, заглянуть в кричащую черноту оконного проёма, и в тот же миг всё вокруг начало сжиматься. Тьма, подобно неуправляемому веществу, стальными тисками сдавила пространство, сжав его до состояния точки. Я почувствовал отдаление. Страшное, стремительное отдаление. Я уносился в бездну,
396
падал в неё, звёзды слились в огненный вихрь, пока не исчезли окончательно… Движение остановилось. Я вспомнил последнюю картину. Тёмная комната. Искрящийся свет проникает в пыльное окно, падая на белое платье девушки. Его колыхает утренний ветер. Петля скрипит под потолком. Лицо девушки до боли знакомо…

14. Сон.

В далёком царстве странных сказок.
Средь дебрей мыслей и терзаний,
В палитре блёклых акварельных красок –
Жил Зверь, лишённый пониманья.
Луна светила днём и ночью.
Был серым цвет у небосклона.
В тёмно-серых мутных клочьях,
Контраста – шагом в полутона.
Тот Зверь купался в лунном свете.
Не зная больше в жизни счастья.
В той сказке не было рассветов –
Не грело солнце сквозь ненастье.
В туманах снов, объят покоем,
Наказан бремем вечной жизни –
Живой. Был изгнан в неживое,
В насмешку слов, пустых на тризне.
Под лунной шерстью сердце билось.
В глазах, порой, искрились слёзы.
Ты так хотел, чтоб всё забылось…
Но из сердца, не достать занозу.
В далёком царстве странных сказок.
Не растратив всю волчью любовь.
На палитре мерцающих красок.
Горела алая волчья кровь.
397

В этом мире жила и волчица
На полярной его стороне.
И это ж надо так было случится…
В одиночестве выла луне.
Её сердце сочилось любовью
К грустному зверю из сна
Как слезами – сочилося кровью
Больнее стали пронзала весна.
И однажды над чёрным разломом
Взвыв над бездной глухой от тоски
Она кинулась – горем ведома
И разбилась, как лёд, на куски.
А над миром мерцали разводы.
Акварельных туманных небес
И струились туманные воды
И шептался таинственный лес.
И кто знает – в царстве мечтаний
В резиденции призрачных снов
В конечном пункте скитаний, терзаний
Соединятся ли души волков…
А пока — словно две параллели
Они чертили сквозь вечность пути
И горели, горели, горели…
Не надеясь хоть что-то спасти.

Дождь играет на рояле. Мы смотрим на дождь, и звучит музыка. Аккорды каскадами разбиваются о мостовую, и затягивают глиссандо в каналах водосточных труб… Она смеётся. Её лицо светится трагичным счастьем. Счастьем, от которого сходят с ума. Я беспокоюсь. Но сейчас поздно. Сейчас уже ничто не имеет смысла. Только этот дождь. И только мы. Она прижимается ко мне, и я чувствую дрожь её тела. Её трясёт от радости, она что-то говорит. Но я ничего не слышу. Только музыка. Оркестр водяных капель, под который в безумном танго с деревьев срываются листья. Мы идём обнявшись, и я чувствую, что она еле стоит на ногах. Она опускается на мокрую мостовую, и я мягко подхватываю её.
398
На тонущий город спускался вечер, и призрак старого фонарщика зажигал огни вдоль галерей пустынных улиц.

Теперь всё казалось прошедшим. Канувшим в бездну низвергающегося моря. Дождь смывал с памяти счастливые моменты, смешивая их с расплывающимся миром равнодушных огней. Моя подруга больше не была прежней. Короткое лето подходило к концу, и минувший апрель всё ещё стоял перед глазами. Она уехала. Она должна была уехать, но уехать не навсегда. Она пообещала. Она не могла иначе, теперь жизнь покидала её. Я не знал, вернётся ли она… Мы стояли на перроне, ветер и дождь заглушали последние слова.
— Я вернусь, обещаю тебе. – Промолвила она, поцеловала меня в щёку и села в вагон. Дождь хлестал, в неистовстве разбиваясь о мостовую. Я стоял и махал рукой ей вслед, когда поезд тронулся. Он уносил её от меня. Уносил мечту, надежду. Уносил всю мою жизнь.
В Городе наступала осень. Моя позабытая библиотека стала прибежищем одинокого безумия, а ночью стены квартиры душили воспалённый разум. То был сон, страшный, непонятный сон. Сон, ставший жизнью…
Мечты, задушенные объятьями осени… Недосказанные мысли, недопетые песни. Листья больше не зовут кружиться над городом. А небо скрывает свои слёзы. Ему уже безразличны слёзы людей. Их так много… они давно перестали вызывать чувства, даже у неба. Дыши. Дыши, пока это возможно. Улыбайся. Твоя жизнь не нужна никому. Подружись с небом. Не кори за равнодушие. Его не разодрать на куски. Не подарить всем нуждающимся по мёртвому ошмётку счастья. Мы сломаем его. Разобьём, разрушим, раздавим… Так пусть оно будет недосягаемо. И мы будем тянуться к нему, как тянемся руками к небу во время тёплого проливного дождя…

15. Реальность.
Ложь может быть укоренившейся, сильной, убеждающей; но вечной и безконечной может быть только истина. Но истина многогранна; её грани сверкают подобно поверхности зеркала, и заглянув хоть в одну из них, видишь лишь отражение своего подсознания, и не более, чем свои мысли, страхи и мечты.

Жизнь рождается и умирает. Хаос и пламя сливаются вновь и вновь, и развергаются миллиардами ослепительных брызг. Звёзды движутся подобно пчелиному рою, что делает бесконечность кругов над бездной, и рой тот однажды породил Мысль.
Так Вселенная… смогла посмотреть на себя со стороны.

Я открыл глаза от яркого света, и быстро спрыгнул с кровати. Ещё плохо соображая спросоня, распахнул плотные шторы, и небывалой яркости свет брызнул в заспанные глаза. С крыш капало. Летали птицы; они кричали на разные голоса, разнося свой крик над мёртвым Городом… Снег искрился всё ярче, но он уже был тронут весенней талостью… А солнце… В чёрной бездне его диска проступали сполохи жёлтого сияния, ещё робкие, но они подобно трещинам раскололи
399

чёрный диск мёртвого светила. Я почувствовал небывалый прилив сил, и побежал в соседнюю комнату, разом сорвав все шторы, чтобы ярчайший свет проник в каждый уголок моей квартиры… На столе стоял ноутбук, и я включил его. Странное чувство подсказывало, что что-то должно измениться…

16. Сон.
Мы больше не общались. Даже письменно, и память о ней тяжёлым грузом холодной боли отложилась в сознании. Сон продолжался. Страшный, бесконечный сон. Я перестал выходить из дома, и окончательно поселился в четырёх стенах, не открывая штор. В памяти проносились моменты, когда мы лазали по крыше заброшенного дома, или брели по городу томным апрельским днём… Вспоминался старый трамвай, который уносил нас навстречу новой жизни… Мне стало невыносимо, и я закинул петлю на вбитый в потолке крюк. Один рывок… Табуретка ушла из-под ног, и верёвка плотно сдавила горло. И вдруг я почувствовал странную лёгкость. Боль куда-то ушла, и стало безмятежно, почти как в момент небытия…

17. Реальность.
Я открыл глаза от яркого света, и быстро спрыгнул с кровати. Ещё плохо соображая спросоня, распахнул плотные шторы, и небывалой яркости свет брызнул в заспанные глаза. С крыш капало. Летали птицы; они кричали на разные голоса, разнося свой крик над мёртвым Городом… Снег искрился всё ярче, но он уже был тронут весенней талостью… А солнце… В чёрной бездне его диска проступали сполохи жёлтого сияния, ещё робкие, но они подобно трещинам раскололи чёрный диск мёртвого светила. Я почувствовал небывалый прилив сил, и побежал в соседнюю комнату, разом сорвав все шторы, чтобы ярчайший свет проник в каждый уголок моей квартиры… На столе стоял ноутбук, и я включил его. Странное чувство подсказывало, что что-то должно измениться… Только зажёгся голубоватый экран, как я бросился вскрывать почту. Пришло письмо от Rain Tears…

«Привет. Прости, что долго не писала. Мне было очень плохо, и меня увозили в больницу. Теперь мне лучше, и я снова здесь… Я рада, что могу ощутить тебя, хотя бы на расстоянии. Но, я чувствую, что долго не протяну. Ты нужен мне. Не знаю, как преодолеть расстояние, но это необходимо теперь. Мне осталось недолго, я не хочу вызывать жалость, нет. Тьма сжимает объятья вокруг меня, я понимаю, что из них не выбраться… Только ты сдерживаешь Смерть. Я просто понимаю, что не могу без тебя. В моей жизни многое изменилось. И я сама. Прости… Я так и не могу открыть своей страшной Тайны. Но она не связана с кем-то другим, помнишь? Она касается только меня… И моего Проклятья. Нам не вернуть уже вечера переписки. Но мы можем встретиться. Это всё изменит. Я хочу к тебе, но не знаю, как мне добраться… Тут всё упирается в проклятую бытовуху: у мамы рак, отец ушёл от нас, сестра еле тянет всю семью и меня-инвалида… Мне стыдно, я не хочу жить. Я прошу тебя об одном: не затягивай с ответом. Скажи всё, что ты думаешь. Скажи, какое примешь решение… До связи. Надеюсь, у тебя всё нормально…»

400
Я испытал приступ той тревожной радости, которая скорее терзает душу, нежели согревает её. Я тут же принялся писать ответ. Я приеду, Дождь… Я обязательно приеду.

Я вышел во двор. В Городе была весна. Из-под гигантских сугробов вырывались весёлые ручейки, и устремлялись к низинам, где образовывали грязные лужи. Солнце в небе сорвало чёрную вуаль, и торжественно искрилось золотисто-нежным сиянием. И тут я понял: МИР НЕ ПОКИДАЕТ МЕНЯ.
Моя мысль унесла меня на Периферию Вселенной, но я не смог оторваться, навеки оказавшись там. Сам Мир, сама Вселенная вернула меня к себе нежными объятиями живого весеннего солнца… Я снова был здесь! Теперь, ночью на небе вновь зажгутся знакомые звёзды, которые уже не будут напоминать мне о одиночестве и чуждости всему сущему. Мир возвращался. Всё происходило стремительно, не давая опомниться. С небес на Город начал изливаться Свет. Снег стаивал, испарялся, исчезал без следа… Ещё мгновение, и на улицах Города появились люди. Они, как ни в чём не бывало, спешили по делам, как-то забавно перескакивая через глубокие лужи… Я вышел на улицу, и пошёл в сторону железнодорожного вокзала. Прохожие заглядывали мне в лицо, которое было таким бледным и измождённым, но, тут же улыбнувшись, отводили взгляд… Моё лицо, наверное, светилось неземным счастьем. Вот она, реальность…
Я купил билет в плацкартном вагоне, и расположился на верхней полке. Поезд был почти пустой. Состав тронулся, и я блаженно смотрел на проплывающие за окном пейзажи. Там весна стремительно сменялась летом, а лето уже подёрнулось первым красками осени. Наверняка, эти перемены не видел никто, кроме меня самого. Для других людей жизнь в Городе ни на миг не изменилась. И теперь, я снова сплёл свою мыслеформу с мыслеформой этого мира. Я стал эти миром… Мир вернул меня к себе, прижал, как мать прижимает блудного сына, согрел своими тёплыми объятьями, не давая права быть покинутым. Вот, так оно и получается. Я оказался нужен и необходим. Вез меня мир бы не продолжил существование, навсегда оставшись занесённым снегом вдали от звёзд…
А поезд тем временем набирал скорость. Мимо проносились бескрайние леса и степи, небо висело так близко от земли, что казалось, можно ухватиться за его край, и повиснуть на вате… Прошёл день. На следующее утро поезд прибыл в Её город, и я вышел из пустого вагона. Она уже ждала на перроне, и бросилась мне на шею. Моё сердце чуть не остановилось, и я, задыхаясь, прижал её к себе. Слёзы текли безудержно, мы оба рыдали. Мы отошли в сторонку, и легли на свежескошенный газон в десятке метров от вокзала. Люди проходили мимо, и умилённо отворачивались. А нам было всё равно. Мы смотрели в небо, в вышине которого плыли летние кучевые облака, и молча загадали одно и то же желание. Никогда не расставаться. А впереди были долгие годы лазанья по крышам, прогулок под вечерним дождём, годы работы в любимой библиотеке и годы простого тихого счастья. Счастья на двоих.

Конец.

401