Фармооккультизм.2. (Глава 2)

Прошел месяц, наступил июль, принеся жару и долгие ночи без сна. Мардерфейс, делился откровениями второй крайности гептаграммы, а я наигрывал скудные мелодии, приходящие в руки глухими спазмами. Мне приходилось прилагать усилия, чтоб улавливать ход его мыслей. За минувший месяц ничего толком не произошло, но я сильно поменял свое отношение к «фармооккультизму», хотя правильнее сказать, что изменил подход к нему. Тот опыт с осознанными опиумными сновидениями, на деле приземлил меня. Не оставалось ничего другого, как отталкиваться от того, что есть, но Мардерфейс не терял веры в семь крайностей. Гептаграмма, также маячила в квартире, но уже обретя свою совершенную копию, которая красовалась на всю стену. Выходило так, что последние недели, спасаясь от жары, мы взирали на так и не доведенную до ума концепцию, назидательно нависающую над нами. Пока из меня, вместе с потом, выходили последние остатки трезвости, Мардерфейс принялся рассуждать:

«Эта тишина пытка, а я хочу видеть, как они ослепнут от темноты, станут мутантами. Мне нужен лишь один удачный прыжок, один точный удар, мы ведь были у цели! Как прекрасна проделанная нами работа, умирать и превращаться в ничто, вот что они ждут. Разве это победа? Нет, шаг за шагом, пока не пойдет кровь из жопы. И потом мне нужно обозначить место победы! Вот здесь, пусть это будет картой, не для пути, а для действий. Тогда и начнется дождь, вечность, проливая на нас свет, чтоб кто-то спросил который сейчас час? Может это самое время проиграть, или предложить самый лучший проигрыш? Возьмут меня мясники, мой выбор рубить выбор, такой мой выбор, разрубить выбор, рубить выбор! Ру-бить выбор! РУ-БИТЬ ВЫ-БОР! ВЫ-БОР!»

Проговаривая «ВЫ-БОР», он схватил электрогитару, и принялся наигрывать на спущенных струнах тяжелые рифы, наполняющие его слова первобытной мощью. Мне было также трудно следить за ритуалом свободного рассуждения, и я проваливался в сумбурные и реальные переживания. За окном был опустевший вокзал, палящее солнце, вооружившись всеми возможными отражениями, наставляло свои лучи, оружием к пульсирующим вискам. Ограбление в стиле дикого запада, с беспомощными заложниками, одним из которых был я. Раскаленный воздух, змеями проползал вдоль тела, стараясь найти путь в комнату, а затем, клубясь заполнить собой всё. От подобной обстановки, тень оконного откоса, ощущалась заслуженным орденом, принадлежавшим только мне в этом мире. Даже шум редко проезжающих автомобилей, не мог соревноваться с оглушающей жарой. Диазепам, тоже делал свое дело, и каждое моргание, уносило вместе с окружающей комнатой часть меня. Уже не было Мардерфейса, репетирующего песню, хрустя накрахмаленной смирительной рубашкой новых куплетов, что вырывались один за другим. Представляясь мне считалкой, только вместо овец или цифр, они приходили в образе безумцев, фрактально рвущих на себе смирительные рубашки. После очередного треска разорванной ткани, вместо разведенных рук, ищущих объятия этого мира, перед взором представал новый, моментальный разрыв. Лучшим решением было оставить их, вместе с этой процессией, пока песня не обрела себя в конечной форме. Было страшно осознать себя одним из безумцев, которых так быстро сменяли другие. На смену жаркому вокзалу пришли пейзажи кислотных гейзеров, кипящих мелкими неприятно лопающимися пузырями. Очередной глянцевый взрыв закончился вибрацией в моем кармане, звонил Манапожиратель. Последнее время, он угощал нас с Мардерфейсом всяческой аптечной барбитурой, поэтому его звонок, отозвался трепетом полным надежд. Его мать работала в реанимации, и сегодня выпала её ночная смена. Звезды сложились в сложный узор, под простым предлогом уборки. Подвал, который его заставили сегодня убрать, в моем уме, был подобен комнате, исполняющей желания. Манапожиратель жил в частном доме, с хозяйским размахом. Отец выращивал пугающей высоты кусты с коноплей, что на зиму ложились расстрелянной царской семьей сушиться на чердаке. Пролетарским народом и временем, Манапожиратель щипал эти горы кустов с разных сторон, срывая липкие и плотные шишки. Ну, а мать часто приносила домой то, что формально не доплачивали на тяжелой работе, так что в этом подвале был стратегический запас самых разных связанных с больницей вещей. Изначально, мы выносили оттуда медные катушки и галоперидол, которым изгоняли намеревающихся перезимовать в недрах ума демонов, что притаились в нас после очередных ритуалов. Проблема была в том, что у нас никогда не было возможности, перевернуть там всё вверх дном, и осмотреться как следует, и когда мне позвонил Манапожиратель, я понял, что это знак, и мы с Мардерфейсом, незамедлительно выдвинулись к нему.

После уютной темноты квартиры, улицы города встретили нас пылающим жаром раздолбанного влагалища, вместе с повсеместной вонью и расстоянием, что из-за жары стало казаться еще большим и неприятным. Интоксикация от минувшего кодеинового месяца, сменялась равнодушным зевом успокоительных и снотворных, которые мы ели последние недели, брезгуя на безрыбье и раком, и всем его мрачно ползающим семейством. В состоянии делирия, псевдооткровения, что пришло выпавшими из рук хрустальными бокалами, под звук разбитой последней надежды, принятой за сигнал «МАРШ!», мы мчались, забыв свои имена. Порезав ноги, о застеливший весь ум осколки, дворовыми собаками цепляясь за спасительный зов сна, мы день ото дня шли за новой порцией. Осадок что оставался от подобного и стал той нотой, с которой мы планировали начинать, другой, внушающий ужас путь, и сегодняшний день в третий раз подтвердил верность предшествующего. Извилистые улицы, забывчивостью окружающих теней, издевались над нами, выводя из приятного полусна. Путь становился все больше похож, на самый обычный сон, в котором отсутствуют все мысли. Даже Мардерфейс, любивший скрасить путешествие рассуждением, ступал, ежесекундно сражаясь с желанием пасть, в тени собственного сна, преобладающего над сознанием. Шум города, убаюкивающего хаосом. Над всем этим шествием тучей висело желание отступить, затеряться среди дворов, в надежде на умопомрачительное чудо. На что-то среднее между дождем и пробуждение от сна в доме Манапожирателя. Каждую секунду от подобных мыслей, ПТУ-шным подстреканием, главенствующая над духом слабость, намеревалась найти убежище в ближайших безлюдных кустах. Мардерфейс ступал гордо, это помогало двигаться из последних сил и не утопать в расплавившемся асфальте. Действие диазепама и сибазона подходило к своему пику. Сонное царство, дышащее жаром, и помятым пространством приглашало не церемонясь. Идя к дну сновидения, в надежде ухватиться за что-то материальное, я принялся нашаривать руками в воздухе спасительный выступ. Безграничный океан сна зевом всасывал остатки смиренного сознания, подобное происходило и с Мардерфейсом.

Протяжной стон, перерастающий в просьбу, что в своем завершении мутирует в мольбу, а позднее разлагается на угрозу. За всем следует гулкий звон, в кузнице демиургов, куется жара, искры летят солнцами на наш мир. Звон, стирающий всё — железная подъездная дверь, из которой выходит разъяренный жилец. Весь двор залит водянистой блевотиной, по которой даже без навыков дедукции не трудно найти виновных в ее появлении. В отдалении от заблеванной лавки и перевернутой урны, протертые следы на траве, под крутым углом они уходят в клумбу, за которой вместе с разрытой землей и куском вырванной ограды виднеется слабо движущийся силуэт. Пока мои тщетные сопротивления тела по выходу из оков сна не имеют внешнего проявления, сознание полностью бодрствует, и сигнализирует о приближающейся схватке. Мардерфейс, скованными движениями в попытке убегать от ругающегося жильца обрыганного двора, перелетает через следующую маленькую ограду, ломая цветы и небольшие аккуратные подпорки недавно посаженного дерева. На маты и крик, полоумными гиенами прибегают новые жильцы, и находят для себя более теплый кусок, еще даже не способный двигаться. Удары палками быстро приводят тело в чувства, и уже на марафоне бегства, мы с Мардерфейсом бежим на равных. Двор упирается в гаражи и угол другого дома, армия сомкнула ряды, трубит бараний рог. Яснее всего проносится угроза милицией, от чего мы, не сговариваясь, помогая друг другу, залазим на гараж. Летят мелкие камни, настолько маленькие, что не способны передать даже половину спектра эмоций, запустившего их. Роспись из блевотины с высоты гаража выглядит художественно утонченной, чувства сменяет грусть. Настолько быстрые секунды, что в них даже не смогла уместиться пульсирующая боль от попадания камней. Жара, тошнота, боль и осуждающий крик, перемешанный с угрозами, мы чувствовали себя древними проповедниками, которых готовы были уничтожить за то, что вылетело из наших ртов.
Дальнейший путь через кладбище гаражей, пронесся отрезвляющей вспышкой. Только отдышавшись и пройдя приличное расстояние, мы заметили, насколько побитыми, грязными и заблеванными были наши тела. Лоб неприятно стягивала паутина засохшей крови, вышедшая из глубин взъерошенных слипшихся волос. В одной из гаражных могил занятый странными манипуляциями находился отец нашей одноклассницы, мы примерно его знали, и поэтому старались сделать вид, что происходящее наше личное дело. Удаляясь под неестественным углом, через длинный коридор из закрытых гаражей. В этой тишине «пи***ц» из его уст, прозвучал своеобразным «здравствуйте», на которое мы аналогично ответили более тихим «пизд***м».

Все дальше отдаляясь от городских микрорайонов, и приближаясь к поселку, мы испытывали заметное облегчение. Та обременительная часть наших информационных оболочек, осталась где-то там, вместе с разъяренными жильцами и пустынными от жары улицами. Действие фармы, плавно уходило, принося на свое место, отвращение к себе, злость и долю здравого сожаления. Поселок, встречал своей таинственной, былинной атмосферой. Каждый покосившийся домик, заброшенный участок и поросший растениями угол, был не из нашего мира. Более подходящий для знакомства с поселком период, однозначно поздняя осень. Тогда он предстает в таинственно-знакомом образе, виденного ранее, но случайно забытого, в суете жизни, как место из самого теплого детства. Поздней осенью, расстроенные люди спешат по своим делам, в воздухе уже можно уловить запах угля. Редкие машины тихо проползают по улицам, осторожно преодолевая ямы на дороге, которые роднят эти места с лунной поверхностью. Грязь, сырость и голые деревья отпугивают людей, заставляя бросаться в объятия домашнего уюта. Пространство не может выдержать пустоту, и на её место приходят тени. В те миги, когда у людей есть тени, «посёлок» в образе рассказчика, может поведать намного больше. Сейчас, в самый разгар дня, без тени и чувства гордости мы из последних сил плелись в сторону дома Манапожирателя.

Спустя неумышленно долгую паузу, возле дома Манопожирателя, мы всё же отважились позвонить ему. За прошедший час, внутренне казалось, что случилось бесповоротное изменение, и за это время он успел умереть, разложиться и вырасти в образе прекрасного дерева. С этими мыслями я взирал на него, когда он отворил нам ворота, было видно, как он старается не придавать большого значения нашему побитому и грязному виду. В его дворе мелькали огромные сторожевые собаки, от одного их вида мне становилось преступно страшно. Они вроде помнили меня, и как акулы кружили рядом, пока мы ступали в дом. Мардерфейс, также с тревогой на лице старался идти рядом, было видно, как он борется с желанием пробежать чуть вперед, но опасается тем самым натравить их на себя. В доме было неуютно и тихо, после долгого пути и минувших событий, домашний очаг Манапожирателя, липкой бабушкой норовил приласкать нас в образе «внучков», обдавая дыханием мимолетного мига и старости. Запах книг, пыли, досок наколенных жарой, небольшой аромат подгнивших овощей, что где-то поблизости дожидаются осени. На полу кастрюли с едой для собак, в одной из них крышка сдвинута на бок, и темное “нечто”, из глубин подсознания зла, притаившись, смотрит за нами. Изучая движения, степень опасности и формальный потенциал вида. На выходах от препаратов, хочется выть и спрятаться, у обоих вид, словно сейчас горько по-народному заплачем, о чем-то истинно знакомом и бесследно ушедшем. Манапожиратель возится с хламом у входа в подвал, не говоря ни единого слова, он вытаскивает запыленные чемоданы, разбитые ящики, старые холщовые мешки. Всё это мы пионерской цепочкой передаем друг другу, последний Мардерфейс, выставляет это из дома. Собаки по-прежнему ходят вокруг него, а он всё также борется с собой. От монотонности процесса, сознание падающим с дерева листом уходит в абстрактные горизонты мнительности. После нескольких минут мне начинает казаться, что в этой тьме, притаилось нечто ужасное. Скрытое временем, и подобным хламом, как некой броней, состоящей из объективизированной формы того самого времени. Его отростков, некую кладку рептильных яиц, что содержат в себе потенциал. Каждая попадающая мне в руки вещь, похожа на паразита что селится внутри моего ума. Мотоциклетный шлем, с обгоревшей передней частью, из которого в момент передачи выпала пара сгнивших пыльных листочков. Завернутый в парусину карниз, с кучей задорно шевелящихся колец для штор. Сломанная удочка, за которой после долгой возни, выползает пугающей формы морская сеть с запутавшимися в ней крючками и кусками тины. Объемный, но пустой мешок, и череда звенящих пустыми банками коробок. Когда последний луч надежды на благоприятный исход затеянного предприятия, норовил исчезнуть вместе с блеклыми пятнами настроения, Манапожиратель дал знак спускаться.

Увидев подвал в подобном состоянии, я был очень удивлен. На моей памяти, это был крошечный кусок пространства, заваленный кучей хлама, из которого мы потягивали криво лежащие вещи. Вернее, по воспоминаниям это был скорее погреб, с заходом по ступенчатой лестнице. Однако теперь, еще с хорошим освещением, он трансформировался в нечто непомерно огромное. Под стенами виднелись деревянные стеллажи, но присмотревшись, становилось понятно, что это не стены, а продолжение подвала, с другими стеллажами, что стоят зеркально. Они были настолько сильно завалены разным хламом, что пройти за них было попросту невозможно — настоящие стены из хлама. Переведя дыхание и привыкнув, пусть и к освещенному, но тусклому свету подвала, мы принялись, как муравьи растаскивать её. Увидев прибитые сплошным рядом доски, Манапожиратель начал выдирать их ломом, издавая нечеловеческие звуки. Внутри появился своеобразный азарт, всё-таки дом у него был прилично старый. Его район, это застройка военных времен, и с его рассказов дом строили пленные итальянцы, непонятно каким образом оказавшиеся здесь. Подвал был больше похож на бомбоубежище, которое обычно не свойственно частным домам, но почему-то сейчас это не выглядело странным.

Вскоре он победно отбросил лом, и принялся довольствовать проделанной работой, попутно переводя дух. Азарт сменился опасением, из темной пробоины потянуло холодным, затхлым воздухом. Под ложечкой начало немного засасывать, вручивший нам по фонарю Манапожиратель, принялся лезть в темноту. Услышав его вопросительное, затем утвердительное «Ого!», мы принялись лезть следом.

В жизни кардинально удивляться мне доводилось несчетное множество раз, но этот в любое время, можно выделить как самый сильный. За горой мусора, кучей хлама и всей этой подвальной обстановкой скрывалась комната. Не пространство или помещение, а покинутая, но комната. С расставленной мебелью, и дверью, что была у противоположной стены. Подойдя ближе, можно было разглядеть, что эта дверь слегка под углом опирается на стену. При первом взгляде эта комната, да еще с дверью выглядела максимально зловеще. Сейчас же присмотревшись, всё походило, на составленную от скуки из подручной мебели домашнюю обстановку. Но спустя еще миг, эта жуткость происходящего вновь вернулась, с удвоенной силой. Разглядев окна на стенах, я начал видеть всё в дурном свете. Всё это было как минимум странно, окна, обои, подобие двери. Сколько здесь никого не было десять? Двадцать лет? Было понятно, почему изначально мы принимали это за стену, похоже, эти куски фальш стены, были визуально прибиты изнутри помещения. От мысли, что кто-то заколачивал себя внутри этой фальшивой комнаты, пробежал холодок по телу, и захотелось выйти отсюда как можно скорее. Даже после длительного осмотра, мне было не понятно, как можно, заколотив себя внутри потом выбраться отсюда. Пусть на стенах и были обои, но за ними был бетон либо земля. Противоположная стена, на которую была облокочена та самая дверь, и вовсе местами переходила в дикий выпуклый огромный валун, уходящий далеко в землю. Окна и вовсе были врезаны прямиком в стену, не имея возможности пошевелиться. Эта странность происходящего, отразилась и на лице Мардерфейса, было понятно, почему он молчит.

Рядом со стоящим в углу распахнутым пустым шкафом справа, была застеленная кровать и тумбочка. Под окном, что было слева, находился стол и два стула, за которым виднелся в угу еще один шкаф, такой же массивный, но с одним пугающим отличием. Он был многократно заколочен досками снаружи, досок было так много, что первые мгновения было сложно разглядеть в этом шкаф. То, что удалось разглядеть, несколько раз трансформировалось из деревянных ящиков в шкаф и обратно, пока мы не подошли вплотную. Заколоченный шкаф, был той странностью, за которой следовал скорее интерес, нежели пугающее непонимание, скрывающееся во всем увиденном ранее. Чем больше мы углублялись в эту комнату, тем дальше казался заветный выход отсюда, не в плане расстояния, а в чем-то относящемся исключительно к вездесущей жизни. Дыра, ведущая обратно, рыбьим глазом замерев, смотрела на нас, в этом застывшем взгляде тишиной ощущений притаился транспорт судьбы, со своей открытой дверью и плотным графиком. Любой миг, без объявления отбытия мог стать последним, и тот самый знакомый нам мир двинулся бы дальше, забыв нас здесь, в этой дыре.

Манапожиратель одну за другой отрывал доски фомкой, я всё также смотрел в спасительную темноту дыры, из который мы пришли. Мне казалось, стоит мне хоть на секунду потерять её из виду, она исчезнет, и случиться нечто жуткое. Их с Мардерфейсом возня переросла, победоносные аккорды отрывания последних досок. Последовавшая тишина, заставляла меня гадать, что же случилось. В первом случае шкаф был пустой, и они лишь с глупым видом стоят и пялятся в пустоту, либо…

Повернувшись, я забыл обо всем на свете, и понял, почему они молчали. Шкаф был до отвала забит ампулами, пластинками таблеток, аптечками. Весь минувший страх вмиг улетучился, и я бросился вместе со всеми перебирать повалившееся на пол добро. Пока мы ползали на коленях, последние звуки джек-пота выпадающих из шкафа препаратов, с большими перерывами утонули в шуршании и поисках интересных наименований. Манапожиратель, был более знаком с различными ответвлениями морфина и кодеина содержащих препаратов, поэтому мы в большей степени полагались на его бдительность. После десяти минут напряженного чтения почти одинаковых наименований в полутьме, каждое новое похожее название, казалось ранее встречаемым, и вскоре мы почти всё отбрасывали обратно в сторону шкафа. Дикое возбуждение, испытанное при открывшихся дверях, ушло. От происходящего появилась разочарованная усталость, за которой следовала пульсирующая головная боль. Пока их не покидала надежда на успех и находку чего-то интересного, я подошел к стоящей у стены кровати и сел на неё. Железный матрац, податливо принял меня, впуская в свое существо сразу неприлично глубоко. Мне вспомнились больничные палаты, с пожирающими тебя советскими железными матрацами. Что пленят своих возлегающих, и если бы не робкое сопротивление больных, было бы что-то новое, о чем мой засыпающий мозг переругиваясь с подступающим сном явно хотел поспорить, через странные визуальные образы и спазмы тела.

Понимая свою усталость на новом уровне, незаметно для самого себя, я принял лежачее положении и смотрел, как монотонно они перебирают горы маленьких коробочек. Небольшая исходящая от пола подвальная сырая прохлада, приятно расслабляла ум, массируя его, растекаясь волнами остаточного действия диазепама. Уже не было важно, найдут они что-то или нет, их попытки из последних сил вычитать спасительное название, не казались реальными. Силы покидали меня, моргая с каждым разом все реже, комната исчезала в теплом сновидении, вместе с последними попытками сопротивления сну. Последний взгляд на силуэты ребят возле фонаря, затем на гору коробочек, открытый шкаф и высокую темную фигуру возле него.
Рука ужаса резко вытянула меня из сна, от испуга и удивления, я подскочил с кровати, и сразу свалился, споткнувшись о стоящий рядом ящик. В безвольной попытке плыть спиной по земле, с немым воплем, я еще несколько секунд пытался таким образом сбежать из подвала. Мардерфейс и Манапожиратель подскочили ко мне, с легким смехом и недоумением.

— Там кто-то в углу! — прокричал я уползая.

— Где?! — Манапожиратель выхватил стоящий на полу фонарь, и сделал быстрый полукруг по помещению. Луч прошелся от одного шкафа к другому, и остановился возле того угла, где они сидели, осветив длинное зеркало, развернутое отражающей частью к стене. Конструкция зеркала, была устроена таким образом, что стоит надавить в одной части, и оно прокрутиться вокруг своей оси. Манапожиратель подошел к нему:

— Хм, странно как я его не увидел сразу.

Он попытался выдвинуть его на середину комнаты, протаскивая через гору сваленных в кучу упаковок лекарств.

— Тяжелое! — сопя, проговаривал он, еще усерднее двигаясь.

Когда он, наконец, выставил его достаточно далеко от стены, прокрутив вокруг своей оси, вместо зеркальной части предстала еще одна черная поверхность.

— Может, разбили когда-то, или оно просто сверху крепилось, – предположил Мардерфейс.

— За сколько его можно продать? — проговорил Манапожиратель, водя по нему лучами фонаря, внимательно осматривая ножки и крепления в центре.

Та поверхность, где должно было быть зеркало, блестела своей темнотой, словно она была сделана из антрацитного угля. Манапожиратель крутился вокруг зеркала, осматривая его со всех сторон, прокручивая центр. В момент очередного оборота, луч фонаря блеснул острием лезвия по темной поверхности. Взяв фонарь, я принялся кропотливо осматривать то место, где только что была маленькая вспышка света. Внимательно присмотревшись, до меня дошло, что это действительно зеркало, и его поверхность кто-то закрасил темной густой краской, и, судя по всему, множество раз. Попытки обдирать краску ногтем, приносили мало результата, поэтому мы стали искать что-то более острое. Было видно, как Манапожиратель, переживает за то, что мы можем поцарапать его, он уже всем видом желал продать его, и старался подвести разговор, к извлечению его из подвала. Робкими движениями он протиснулся в дыру, принявшись расширять её снаружи, чтоб зеркало прошло уже наверняка. Мардерфейс складывал в пакет отложенную кучу препаратов с показавшимися им незнакомыми и интересными названиями. В этом абсурдном действе, каждый нашел себе занятие, и лишь я ходил от одного угла к другому, пребывая в странных мыслях. Не сговариваясь, они уже принялись наклонять его и протаскивать через отверстие. Было неуютно выходить последним, Манапожиратель вместе с фонарем был уже по ту сторону. Пока они совместно рожали через отверстие это длинное и весьма неповоротливое зеркало, я взял пакет с препаратами, и еще раз посмотрел в сгустившуюся темноту другого конца комнаты. Мысли блуждали в тревожных и зыбких направлениях. В определенном смысле мне хотелось прийти к чему-то завершающему, что отгородит от нужды создавать отношение к подобным вещам. Создать такую точку восприятия, из постоянного пространства которой не будет нужды возвращаться вновь, к подобным переживаниям. Эти мыслительные процессы почти никак не отражались внешне, лишь небольшие жевания внутренних стенок щек в темноте, отделяли меня от полноценного всплеска разрушающего состояния. В который раз Манапожиратель относительно подвел нас, и мне уже начинало казаться, что всё это, он делает в целях своей замороченной мести. Появившейся вследствие зависти, обиды и желания казаться лучше и ближе в дружеском смысле прочих знакомых. Отсюда вытекали все его минувшие перемены в поведении, и отказ от своих слов. Даже в сегодняшнем походе, всё выходило совершенно иначе, задуманные поиски и последующий прием найденной фармы, сменился морокой с найденным зеркалом. Всё это походило на хорошо разыгранное представление, в котором нам отводилась самая банальная роль. Подтверждением тому стали заранее подготовленные тележки и эластичные тросы, стоящие в тени недалеко от выхода со двора. Изначально мы не заметили всего этого, по причине разбитого состояния, сейчас все части мозаики его корыстного умысла сходились воедино, образуя примитивный и плохо повторенный пейзаж нашего пути с тележками обратно.

На лестнице и последующем выходе из дома, происходили самые сложные движения. Спустя пять минут все обливались липким потом, задыхались и приходили к мрачному пониманию, что для разворота на выход, попросту не хватит угла в проходе. Тогда Манапожирателю пришла мысль, достать его через окно в противоположной части дома. Первые два окна были сотню раз крашены, и попросту не открывались, лишь форточки. Окно в зале было максимально близко к огромной черешне, так что оставалась комната его умершей в том году бабушки. В ее спальне мы быстро отворили окна, и на ходу принялись доставать зеркало. От комнаты исходила мягкая тоска и тишина. Старые шкафы были закрыты, а все наружные полки пустыми, словно здесь никто не жил вовсе. На мгновенье мне показалось, что сбоку на кровати сидит его бабушка, и плачет. Вернее, я не видел это как внешнее проявление, это было транслирующее на границе сознания чувство, как некое знание. Еще через миг она уже оказалась сидящей сверху на зеркале, сопровождая свое появление звонким хохотом. В этот момент удерживаемая мной часть зеркала, выскользнула из рук, став непомерно тяжелой. Этот миг отразился на лице Манапожирателя, он зажмурился, готовясь услышать разбивающийся звон, но вместо падения, оно лишь прокрутилось вверх вокруг своей оси, чудом не ударившись обратной стороной о землю. Справившись с основной проблемой, мы принялись мостить его на тележку, перематывая эластичными тросами, раз за разом в финальной стадии приходя к неудаче. То к тележке было невозможно подлезть из-за большого наклона и длинной части зеркала, то оно сползало, или и вовсе терлась торчащими ножками о землю. Попутно, я примотал к одной из стенок скотчем пакет с найденными препаратами с интересными названиями, и считал свое дело сделанным. Лишь когда Манапожиратель собрал импровизированные удлиненные ручки, из недавно вынесенных с подвала оконных карнизов, мы смогли сдвинуть ее с места. Отворив ворота, и под одобрительные пожелания, отправив нас в путь, Манапожиратель пообещал дать нам денег с продажи, и заверил, что в ближайшие дни заберет его. Когда мы вышли за ворота, он еще долгое время показательно, с опасением смотрел нам вслед, затем знаменуя свой уход домой, громко хлопнул воротами.

— Да х** ему, а не зеркало! — сказал Мардерфейс, я был полностью согласен с ним, и мы отправились обратно на квартиру.

Без преувеличений — путь был вечным. Прошло десять минут, и импровизированные ручки сломались, сгорбившись, мы поочередно в приседе толкали тележку, подлезая под самый низ. Дойдя до железнодорожных путей спустя час, мы уже физически не могли её толкать, поэтому просто сняли зеркало с тележки и несли в руках. Через каждый двадцать шагов мы останавливались, стараясь вспомнить, как должны сгибаться руки. На улице уже начинало темнеть, и дорогу под ногами было не разобрать. Финишная прямая, из-за постоянных передышек растягивалась в бесконечную тропу страдания. Тяжелее всего было найти себе причину, для чего это делать, ради чего? Хуже этого было осознание, сколько уже пройдено, и только это заставляло двигаться дальше. Когда мы увидели наш двор, мы вновь обрели извращенные силы, что помогли нам пройти последние шаги, и затащить его в квартиру.

Оставив его на пороге, мы направились по своим домам. Отойдя немного от нашей репетиционной квартиры, я вспомнил за пакет. Мне хотелось дома, спокойно сесть, поискать в интернете информацию о названиях, поэтому мы двинулись обратно. На пороге меня разразило странным дежавю, от чего несколько мгновений, я не решался сделать шаг внутрь. Мысли в дежавю, прозвучали ехидным голосом: «Не забудь посмотреться в зеркало, раз вернулся», но в этот момент, подходящего дежавю, эти слова я говорил словно сам себе, как бы напоминая, что уже говорил их себе в будущем. Только вся странность была в том, что эти слова, не имели начальной точки. В будущем они произносились от того, что были услышаны ранее, сейчас же они приходили из условного будущего. Получалось, что я говорил их сам себе, с издевкой, за то, что когда-то услышал их здесь, но еще абсурднее было то, что в этот миг, я подумал, что главное не забыть себе это сказать. Всё это, больше походило на пароль, который необходимо произнести на пороге, и только после этого я включил свет.

Увидев всё тоже темное зеркало с примотанным на середине пакетом, что создавал вид таинственного беременного темного существа, я оторвал его, и на миг задержался возле не отражающего зеркала, поправляя волосы и делая вид, что смотрюсь в него. Затем меня поразило еще более неестественное и хаотичное дежавю, словно есть другая жизнь, которая обдувала иными событиями. Что сегодняшний день, лишь искаженное ничего не значащее переживание, уходящее в забытье. И вся моя жизнь, и весь мир находятся в темноте этого зеркала, за его закрашенной тьмой. Весь наш мир также закрашен густой маслянистой тьмой, благодаря которой мы и можем существовать. Секундные откровения, рисовали быстро сменяющиеся вопросы и ответы. Из редко проступающих осознанных попыток ухватиться за знакомые образы, самым стойким оказался мир, где практически всё также само, но немного иначе. От этих мигом проносящихся образов не оставалось ровным счетом ничего, лишь обрывочные ощущения. Именно эти ощущения, рассказывали о себе более емко, чем попытки структурировать моментально исчезающие образы. Поэтому сохранить условные «картинки» не получилось, а вот своё ощущение от них удалось. С этими мыслями я пришел к себе домой.

Дома у меня никого не было, был разгар лета, и мои родители уехали на море, так что вместо отдыха, я принялся искать в интернете возможные инструкции и описания к найденным препаратам. Почти все препараты, что мы нашли в заколоченном шкафу, имели названия, состоящие из букв и цифр. «ЗРВВСТЛ-1И1Б4», «ВТТ1-3А», «ОО(м)24-С7А», «КДД-5у», и т.д. Подобные однотипные запросы в интернете, выдавали всё более не связанные лекарствами ответы. Чаще всего были ссылки на государственные учреждения, связанные с укладкой дорог, пищевые стандарты, определенные параметры твердотопливных котлов либо не совсем понятные чертежи, сильно напоминающие распятых механических тотемных животных. Вписывая новые, не отличающиеся от предыдущих названия, я забывал для чего их ищу. Информации было так много, что из вида уходила её бесполезная суть. Очередное название отправляло в новые глубины интернет свалки. Глаза не фокусировались на допущенных при написании ошибках, а мозг не воспринимал их, так что после нескольких поисков неправильных названий, я бросил это дело. Под конец своего сеанса безрезультатных поисков, монитор сливался со стеной, превращаясь в наскальный рисунок. Летая в сложных хаотично плавающих вокруг названиях, я приземлился на кровать, отправляя себя с удовольствием в недра сна.

Ожидая темный, долгий сон после изнурительного дня, я невольно ловил себя на мысли, что хоть и сплю без задних ног, некая часть меня продолжает бодрствовать. Перед глазами вырисовывалась картина принесенного нами зеркала, что стоит в квартире, на пороге в темноте. Из сплошной темноты его было невозможно увидеть, и лишь слабая пульсация намекала на присутствие. Подобные тихие удары, постепенно учащались, как сердце, пребывающее в тревоге. Зеркало словно говорило, что оно живое, но прибывает в своем собственно загробном царстве, где ему снится этот мир. Темная краска, что покрывала его, была крышкой гроба, открывать которую, похоже, никто не собирался. Более странным был сам факт, что кто-то закрасил зеркало, и спрятал его.

Пока мне виделись эти мысли, вместо вида на темный порог с зеркалом, перед глазами предстала знакомая уже картина жуткой квартиры. Очень медленно, вырисовывались детали, уползая прыткими насекомыми на свои места. За считанный миг, от моей воли к мыслям не осталось ничего, и я принялся с ужасом наблюдать за происходящим. Вновь застывший зал, те же самые брюки, безвольно висящие на спинке стула. Ваза с засохшими цветами, конфеты с сушками и рюмка водки. В этот раз движение идет не в кухню, а наоборот в сторону окна, где закрытая спальня, от которой исходит ужас. Видно, что в сервисе стоит фотография, человек, изображенный на ней не похож на хозяина сна, тоже старик, но выглядит обычно. Тот, с кем мне доводилось встречаться взглядами в прошлый раз, был демонически жутким, и походил на слепившее себя из человеческой плоти зло. Когда, наконец, движение подходит к окну, на место яркого света, приходит вид на возвышающиеся дома, девятиэтажки до конца горизонта, разбросанные в хаотичном порядке. Через весьма мутное окно их не особо видно, и присмотреться не получается, далее понимание что это не окно мутное, а зрение не фокусируется. От этой мысли, фокус наводится на несколько секунд, которых хватило, чтоб испытать легкий ужас. То, что я принял за девятиэтажные дома, на самом деле были могильными плитами, уходящими в кладбищенскую даль. Окно, которое изначально казалось квадратным, стало выпуклым полукругом, в котором виднелись очертания портрета на кладбище. От былого уюта комнаты не осталось и следа, трансформации происходили, никак не проявляясь внешне. Приятный кремовый цвет обоев стал тканью гроба, диван мягким дном упирался в спину. Ваза с засохшими цветами и конфеты, проглядывались за окном, рядом с рюмкой водки. Квартира исчезла полностью, чувствуя удушье и скованность — я осознал, что оказался в гробу. Ужас, который меня охватил, был усилен тем, что я вновь не мог проснуться. «НЕКУДА ТЕБЕ ПРОСЫПАТЬСЯ» — звучало в моем сознании, «НЕТ НИКАКОЙ ЖИЗНИ, ПРИСНИЛОСЬ ВСЁ ТЕБЕ». Но даже весь этот ужас не смог сравнится с тем, что случилось, когда мне стало очевидно, что я внутри покойника, который медленно переваривает мою душу. На место абсолютно дикому ужасу, пришло нечто загробное и забытое, похожее на потусторонний инстинкт самосохранения, цель которого уберечь душу. Знакомыми толчками, в сознании стали звучать слова, создающие мир, напоминая считалку демиурга.

«Дом. Комната. Диван. Пастель. Стул. Сервис. Цветы. Конфеты. Спальня. Дом. Комната. Диван. Пастель. Стул. Сервис. Цветы. Конфеты. Спальня. Дом. Комната. Диван. Пастель. Стул. Сервис. Цветы. Конфеты. Спальня».

Давление стенок гроба стало отступать, на место вездесущей тьмы пришел привычный ослепительный свет окна. Однако перестать проговаривать мантру у меня не выходило, она повторялась снова и снова, даже когда комната обрела свой былой вид. Она продолжала повторяться, пока я не понял, что произносится она вовсе не мной. От осознания этого слова становились тише, и словно улетали ввысь. Было слышно, как они летают вокруг, уходя в неслышимое пространство, но, тем не менее, не перестают произноситься. Когда показалось, что всё уже кончилось, перед моим взглядом на столе предстал листок бумаги, с одним словом «Забвение», прочитав это, я проснулся.