Фармооккультизм.3. (Глава 3)

Хоть сон казался максимально реалистичным и местами походил на откровение, после открытия глаз, он пронесся мимолетным наборов обрывков. Пусть они и пугали своей неотвратимостью, за ними почему-то последовала фраза: «ну это же сон», от которой становилось немного спокойнее. Выкурив сигарету и приняв немного барбитуратов, мой день начал двигаться в привычном русле предстоящих ожиданий. За окном был очередной жаркий день, и неправильные люди намеками уходили в места, что плевками с балкона образовались на их жизненном пути. Машины проносились медленно и формировали странные уместные для возможности забыть вопросы. Сцена восхищала тихим расстоянием, неугодным солнцу и тем, кто уходит гордо, как звучит ответ «никуда». С дерева жизни колыбельной качаясь, падала знакомая кепка «адидас», за которой с трудом получилось разглядеть быстро перебирающего лапками паучка. Так нестись может только тот, кто всю ночь усердно варил сказочное варево. Осознав себя тенью, я приклеился к его существу, став уже его тенью, и через десяток минут мы уже были на пути к его хрустящей запахом йода и уксуса паутине. Город вновь притворялся зевающим, обнажая новые, но знакомые звуки. На пути мне хотелось создать воронку, которая перемалывает человеческие планы, не придумав себе повода, я лишь хорошо смотрел по сторонам. В надежде успокоится, ритуально сопел, пока паук вел меня стихийными тропами.

Поводов заминаться и блуждать была множество, но для озвучивания не нашлось ни единого. Хотелось вывести его на откровенный разговор, но его прыти уходить от ответов, мог бы позавидовать каждый. На горизонте замаячил пункт нашего прибытия, отчего мне показалось, что он облегчительно вздохнул, этот маленький потенциальный жест, отозвался во мне чуть ли не актом неприкрытой агрессии. Былая атмосфера сменилась тревожным ожиданием обмана и предательства, так что я принялся звонить Мардерфейсу.

Приход в квартиру омрачился наличием прибывших из недр бессонных ночей падальщиков, они гордо направляли разговор на гуманистический толк. Предлагая, делится, и помнить о братьях своих ближних, но за всеми словами без труда проглядывался алчный, не знающий границ наркотический голод. Интонации, не находя нужного отклика ощетинивались, ядовитые шипы пульсировали, а сами существа надувались. От былого благородного начала разговора мокрый след раздавленного насекомого уходил к выходу из кухни. Одно безумное состояние в двух людях, притворялось сиамской фемидой, где и меч, глазная повязка, да и весы тоже быстро неслись в ломбард. Хозяин квартиры выхватывал из рук уходящих свои ничего не стоящие ненужные вещи. Стоило ему поймать одного с тюбиком зубной пасты, как другой в это время успевал надеть зимний свитер. Ловя их по очереди, его абстрактная речь наполнялась хозяйским возмущением. Обезумевшие гости возмущенно смирились, и под проклятия и пожелания смерти начали уходить. За это время мой попутчик разлил винт по баянам и пошел колоться. Вслед за ним упрыгал хозяин квартиры, выхватив один из шприцев, что были воткнуты в горшок с засохшим цветком, образуя тем самым своеобразный кактус, но наоборот. Мардерфейс всё не появлялся, начинало казаться, что уже случилось что-то неладное. Представлялось что те двое, что не получили халявного винта, по пути встретили его и унесли в ломбард. Но не в обычный ломбард, а таинственно наркоманский, где принимают украденных людей, бессонные ночи, и ментов что прячутся в холодильнике. Хозяин квартиры и попутчик вовсю отлавливались, было слышно, как они глубоко дышат, вдыхая “запах свежего яблока”. Меня тревожили разные мысли, и с каждым звонком Мардерфейсу, я надеялся, что они станут угольками под его ногами, от которых он будет идти быстрее. Спустя час, что длился, целую параноидальную вечность он пришел. За это время винтовики успели набегать по квартире десяток километров, и убрать весь зал трижды. Мардерфейс выглядел озадаченно, как человек, который думал о чем-то важном слишком долго. Мы выпили винт, и, попрощавшись, направились на улицу.

Жара едва спала, но этого было достаточно для предстоящей долгой прогулки. Винт медленно просачивался в организм, наполняя мир удивительной осмысленностью и простотой. На задний план уходили все минувшие проблемы. Разбираясь смысловым конструктором до самой последней гайки, чтоб собраться вновь, но в чистом и понятном виде. Погружаясь все дальше в глубину винтовой погони за неуловимым «смыслом», мы вышли на вход к поселку. Воспоминания о вчерашнем дне казались потертыми мазками на египетских пирамидах. Всё было настолько незначительным, будто это был наш последний день на земле. Разговоры вспышками взрывов, перерастали в полноценный артобстрел. Рассказ о моем сне, перепрыгнул на обсуждение пид***стической натуры Манапожирателя, с него на зеркало, а с зеркала на утреннюю озадаченность Мардерфейса.

— Знаешь, сегодня утром, еще до того, как проснуться или в ту же секунду, но может за секунду до этого, я вдруг подумал, четко понял, что всё это уже было, — сказал Мардерфейс, и почему-то повторил это предложение еще раз.

— Когда я проснулся, и даже не успел еще открыть глаза, я подумал «это же уже было», и знал, что ты мне позвонишь.

— Но, если ты знал, что я тебе позвоню, почему же ты шел три часа?! — спросил я с насмешкой и раздражением.

— Потому что по идее я должен был прийти к тебе сразу, ведь это уже было, я уже шел туда, но я хотел пойти иначе, по-другому. Сделать, так как не было, пойти самым странным путем. Изменяя свой курс постоянно, идти в разные стороны, останавливаться на полпути. Делать так, как не сделал бы. И знаешь что? Это уже было! Всё что я делал, уже было, все эти якобы непредсказуемые действия уже были!

— Мы можем пойти и отп***ить Манапожирателя? Вдруг этого не было?

— Нет, — сказал Мардерфейс, — Если ты это предлагаешь, значит это уже было, если мы пойдем, то получится что мы его уже пиз***и, а если не пойдем, то значит это тоже случалось. Что бы мы не сделали, всё это уже было. Я же хочу сделать то, что мы не делали, понимаешь? Но, главная проблема всего этого, что как только мы попытаемся сделать то, что как нам кажется, мы не делали, выяснится, что это уже было. Всё это уже с нами происходило, — закончил он, и как тяжелый смысловой бомбардировщик, принялся вновь заходить на очередной удар.

— Отсюда у меня возник вопрос, если всё это уже было, сотню тысяч бесконечных раз, то значит оно не настоящее, так как уже было, и лишь повторяет то, что когда-то случилось в первой форме. Получается, что сама эта реальность не настоящая, не вся реальность, а именно эта, так как она повторяет то, что было повторено уже бесконечное количество раз. Из всего этого, я логично прихожу к тому, что мы вольны делать всё что угодно, потому что это лишь одно из кривых бесконечных повторений. Отражение отражений, в нескончаемой цепочке повторений, которые уже никогда не остановятся. Никакой Бог нас не накажет никогда, потому что мы не настоящие, мы лишь воспоминание, отделенной и множество раз повторенное, от которого отделились точно такие же копии, что утонули в своих бесконечных повторениях. У этого нет начала и конца, это — потоп Абсолюта, это — первый миф. Сколько Богов утонуло в нем? Сколько Бога там осталось? Он вообще знает, где реальные люди, а где подобные нам застрявшие в своей нереальности? – чем больше Мардерфейс говорил, тем сильнее его слова находили отклик во мне.

— А что тогда остается? – спросил я, и удивился своему вопросу, вылетевшему без моего участия. Вновь знакомое чувство, реальности, воспроизведенной с секундной точностью, от этого ось сознания, сделала кувырок. Длинный, сопровождаемый приятным головокружением и щекотной тошнотой.

— В иной ситуации, я бы слепо продолжал гнаться за тем, чего не было, за попыткой найти первичность, но с каждым разом… — Мардерфейс сделал не свойственную действию винта паузу и скомкано продолжил, – С каждым разом, когда я в своем бесконечном множестве повторений этого разговора, произношу эти слова…

Вместе с головокружением в моих ушах заиграл тихий динамик с секундной задержкой, воспроизводящий его речь, (с каждым разом, когда я в своем бесконечном множестве повторений этого…) и вместо того, чтобы слушать прямую речь Мардерфейса, я невольно больше прислушивался к повторяющейся у меня в голове копии. И как только, мне показалось, что она прозвучала до конца, уже за ней началось второе повторение, следующее с еще большей задержкой. Фразы двигались на оживленном шоссе, маневрируя, заполняя собой любое пустое место. Я еще пытался уцепиться хоть за одну из них, но довольно быстро перестал, что-либо разбирать. Внешнее это никак не проявлялось, лишь невольные попытки проморгать наваждение, не выдавая себя. Мардерфейс за минуту моего рекурсивного путешествия в своих мыслях ушел бесконечно далеко. Мне виделось моё желание перебить его, предательской попыткой атаковать абсолютно беззащитного человека, поэтому я принялся слушать его на полном ходу речи.

— С каждым разом, когда я в своем бесконечном множестве повторений этого разговора, произношу эти слова, мне начинается казаться что, следуя подобному ритуалу, и видя это как бы со стороны, у меня, получается, оставлять для себя небольшую форточку. Ментальное отверстие, через которое я могу всплыть на поверхность условного «Осознания» сделать глоток вечного воздуха текущего, вневременного момента, и погружаться дальше в этот поток, который происходит без меня. И суть не этот разговор, он лишь не более чем описание минувшего описания, суть в том, чтоб следовать за своими попытками не сопротивляться.

— Не сопротивляться? — спросил я, будучи уверенным, что мне послышалось лишняя фраза «не».

— Да, именно НЕ сопротивляться, — он сделал короткое показательное ударение. — Не сопротивляться, но не просто сложить руки и всё, а видеть, где происходит это самое бессилие. Как бы это показать наглядно… – Мардерфейс, втянул воздух краем рта, как обычно делают при зубной боли, и указал на дорогу, где медленно объезжая ямы, одна за другой ехали машины. – Вон видишь знак стоп, там вроде остановится нужно или что-то такое, таких знаков множество и все они об одном, про правила движения на дорогах. Твоя внутренняя конституция, или цензура, говорит тебе в моменты тупиковых монотонных повторений, что следует бороться искать выход, куда-то слепо нестись. С точки зрения того же механизма внутренней цензуры, это будет чем-то другим и новым, но подобный взгляд в очень жирных кавычках, не более чем самая поросшая мхом и сорняками колея. Потому что именно она не дает тебе на миг замереть и увидеть, как декорации изменились лишь по размеру и форме, но не по содержанию, и на деле происходит то же самое. Но если ты в моменты проявления воли, не сопротивляешься тому, что происходит, ты способен выпасть из этого. Вот и понимай, как хочешь, «нет большего бездействия чем борьба». Или не так — «хочешь победить — бездействуй». Или «спящий борется за свою судьбу, а пробудившийся нет» — закончил Мардерфейс, вызвав последней фразой во мне прилив небывалой веры в наш истинный путь. От этого захотелось поделиться откровением с миром.

— Слушай, — сказал я, — Мы не можем всё это так оставить, нам нужно поделиться этим с миром, быть может есть те, кто ждут своей последней подсказки, а пока бредут вокруг в своем полусне, давай напишем это где-то большими буквами, прям на видном месте, чтоб тот, кто сомневается – узрел.

Мардерфейс согласился, и мы принялись искать краску. Занятие это было несложное, винт обладал свойством сталкивать желающего и объект желаний быстрым и неприхотливым способом. Ступая через опустевшие от жары дворы, мы наткнулись на пару сараев. Возле них было пара хозяйских куч дерьма, и множество пустых плашек из-под метадона. Жара часто туманит рассудок, делает его ленивым. И чуть было, не пропустив такой важный знак, мы стали уходить, пока уже по дороге назад, пазл этого короткого послания не сложился воедино. Дерьмо и метадон, первое, что мне пришло в голову было нависшее гигантской смысловой тучей слово «запор». В голове всплыли уже гаражи возле моего дома, где стоял заброшенный запорожец, который также был в окружении дерьма и пустых плашек из-под метадона. Мардерфейс уважительно согласился со мной, и мы поспешили за краской. В пути мы встречали редких прохожих, ошибочно здороваясь с некоторыми из них, заводя нелепые винтовые разговоры, про общих знакомых которых у нас не было. Разговор имел характер игры в реакцию на реакцию от реакции, так, к примеру, если человек на вопрос знает ли он Славика, говорил «да», мы с Мардерфейсом строили одну линию, а на «нет», на место Славика приходило любое другое имя. Зачастую люди сами рассказывали о себе больше, чем надо, но во время пути нам предельно не везло, каждая попытка навязаться или получить мимолетную выгоду приводили к более агрессивной настойчивости, от которой возрастало сопротивление. Взгляд то и дело прыгал с собеседника на окружающие дома, мне виделись эти улицы в выцветших редких воспоминаниях. Я то и дело ловил себя на мысли, что бесследное детство никогда не существовало, а каждый раз появлялось в такие моменты, и находило себе правдоподобное оправдание, почему же оно всё-таки было. Аргументируя смутные картинки прошлого, своей непредвзятой жаждой щедрости и выуженными из небытия красками. Открытость мира, способность удивляться и радоваться, будто бежали из текущей памяти, еще не случившегося будущего в более спокойные места.

Винтовой ход мыслей бежал далеко за способность собеседников обманываться через мои смиренные ностальгические попытки понравиться. Вместо человека, я говорил со своими воспоминаниями, не успев споткнуться тело, бежал к следующему, поглощаемый свихнувшимся календарем, в веренице оторванных страниц которого исчезали все более важные вещи. Язык, тени, плоскости, ощущения. Оторванные от реальности взгляды, в прошлое, в осуждение. Речь, обращенная в будущее. Странные знаки из теней. Дорога. Далекий крик, кажется из машины, похожий на мат, но видимо, кто-то тренируется, энергия странная, точно репетиция. За машиной мчится сначала тень, потом ленивая поверхность, чтоб всему случившемуся было на чем происходить. Кто-то засмеялся, а потом поежился от того, что на это обратили внимание. Где это происходит? Может в тени, или это кто-то говорит, ничего не видно и не чувствуется. Если бы у меня спросили, что я сейчас такое, я бы ответил, что гладильная доска, стоящая в шкафу под углом. Более гуманные сознания наверняка поинтересовались у гладильной доски, что она такое, и она без секундного замешательства, описала бы мою жизнь. Только без теней, речи, плоскости и ощущений, а я бы описал её, и победил. Снова тени, но уже в воспоминаниях, и речь уже о моих попытках сконцентрироваться. Затем кто-то озорным тоном говорит: «Представляешь он про речь думает, а мыслями говорит», а второй более ехидный голос произносит: «Тсс, да тише ты вдруг нас начнет говорить», но первый голос смелеет, почувствовав внимания, вербально не отказывается от случившегося. Он в еще более веселом, местами издевательском задоре произносит «Не, ты представляешь, а теперь он всё это думает», а второй голос прыскает со смеху, с мольбой произносит «Да, всё не могу, плоскость болит».

Что-то происходило, и я не как не мог понять, что, лишь бессвязное повторение нелепых фраз. В пустом ничто скакали бесформенные дикари, кружились, пульсировали и извивались. Два переговаривающихся голоса, вновь в хихикающей манере продолжали. Теперь вместо фраз повторялись лишь слова «Плоскость, тени, речь, ощущения». Из насмешек, разговор стал походить на ругань, затем и вовсе на музыку. Так один голос быстро повторял: «плоскость, плоскость, плоскость, плоскость», а другой ему подыгрывал, «тени, ощущения, тени, ощущение, тени, ощущения». Вскоре слова и вовсе было не разобрать, и на их место пришло лишь «Пу-пу-пу-тц-тц-тц-пу-пу-пу-тц-тц-тц», которое где-то происходило, уже приближаясь и ложа на безликое небытие чувство тени.

— Тяни пакет, краска вытечет, потекла? Ну что, как ощущение? – Мардерфейс, ритмично помогал себе рукой сжимать, пакет с краской в такт вдоха. Он выглядело свежо и молниеносно, как будто он только что появился здесь, от удара молнии ниспосланный самим Зевсом. Оглядываясь на токсикоманный ад, из которого я вынырнул, окружающее еще не решалось собираться в единую картину, из уважения уступая место потенциальному небытию токсинов краски.

Вокруг заметно потемнело, на небе появились тучи, и, казалось, прошло несколько часов, которые полностью выпали из моей памяти. Последнее что я помнил, это странные люди, потом воспоминания обрываются. Бегло осмотрев себя, я не сразу увидел, что мои шорты на коленях были сильно измазаны буро красной краской, словно кто-то проводил поздний аборт прямиком у меня на коленях. Присмотревшись на Мардерфейса, можно было предположить, что он был тем, кто неаккуратно съел, это абортированное «нечто».
— У тебя всё лицо в краске, ты вообще весь как каннибал с пира, — сказал я, безумно хохоча.

— Ты тоже, — сказал он, переходя всем телом в хохот.

— Как мы куда-то пойдем, мы же пи***ц, — я не находил слов и только махал руками, будто неведомым образом это поможет.

— Ну, пока посидим, краски еще много, — он сделал попытку закатить пакет у лица, и залил себе шею.

Мы были в окружении гаражей, кустов и заброшенного запорожца. Происхождение краски мне было неведомо, очередной пример винтовой магии. Часть дня также испарилась, будто была принесена в жертву, как плата за эту банку. Действие винта граничило с бессвязной токсикоманной структурой реальности, вещающей по своим правилам. Подобно листьям земля была устлана пустыми плашками из-под «трамадола» и «метадона». Редкими желудями виднелись шприцы. Вокруг были кучи дерьма, из-за запаха краски их было не ощутить. Они гордо были, зайдя сюда, и высрав своих людей. Больше не нуждаясь в них. Были под затянутым тучами небом, наравне с людьми, кладбищами, морями и ядерными бомбами. Возможно, когда-то, кто-то в них вступит, и обронит бессменное «Б***ь», и тогда уже маленькое «б***ь» обретет себя, отделившись от человека. Поплывет с другими «б***ь» что родились от боли, разочарования и сожаления, в еще более тонкие материи. Но мне, и этой куче дерьма светит одинаковое солнце, и чем «я» лучше? Чем, «я» сложнее и оправдание бесформенного «б***ь» стремящегося в никуда. Пока мои мысли заискивали перед говном, ко мне плавно возвращалось понимание из-за чего мы вообще здесь оказались. Вроде как мы искали краску, чтобы написать огромную надпись, способную отдаленно пробуждать людей от сна жизни.

— Слушай, знаешь, что я понял? – вскочил я, еще не до конца сформулировав мысленно нисходящий прилив сил. – Никто нас не увидит, мы будем невидимы для простых людей, потому что у меня есть воля. Нас не примут мусора, мы попросту будем невидимы, ты уверуешь, как верю я!

— Я верю!!! — Мардерфейс подскочил, и для наглядности смочил руку в краске, затем провел пятерней по своему лицу, делая боевой окрас, после чего также помазал меня.

— Вот, нужно причаститься, – он быстрым движением обхватил банку краски, сделав глоток, передал её мне. Без особого отторжения я проглотил вязкую, горькую, холодящую массу.

Мы превратились в древних вневременных воинов, в берсерков реальности сошедших в драккаров помутненного сознания. Что нам могли сделать простые смертные, узрев такие забытые потусторонние образы, их сознание моментально цензурирует их вместе с нами, и мы будем невидимы. Для большего устрашения мы принялись рычать и трусить окружающие нас кусты. После кустов, я переключился на гаражи и принялся громко хлопать стены ладошками, Мардерфейс прыгал на запорожце, и выл. Продолжая этот первобытный шум, мы выползли из тупика гаражей и двинулись в сторону наилучшего, по нашему мнению, месту для надписи.

После посиделок в уютном закрытом месте, гигантские открытые пространства ошеломляли. Являя собой туманные, заполненные водой глубины. Существа, будь то люди, или неназванные прочие обитатели мира нашего, тихо удалялись. Шум издаваемого нами рычания, был не способен распространяться в такой вязкой субстанции, показалось, что начинаю задыхаться. Резко охватил страх, что наш защитный клич не сработает. Мардерфейс ощутив мои изменившиеся вибрации, также задержал дыхание, будто опасаясь отравленного трезвостью воздуха. Но я верил, и вера двигала мной. Каждый новый шаг под ногами хрустел, где-то виднелась долька луны, там на её поверхности звучали мои шаги. Не услышанные никем, маленькие хрусты в вакууме. Едва уловимые пузырьки воздуха быстро поднимались вверх, а мы склонялись все ниже, уступая дорогу более наивным существам. Переползая рептильными рваными перебежками, извиваясь и шипя. Нечто гигантское двигалось позади, от чего мы еще больше затаились. Старый мусоровоз, притормаживал перед поворотом, не теряясь, мы мгновенно выскочили и облаяли свисающего на поручне мусорщика. От увиденного, взрывной волной страха его отбросило на несколько метров назад, выбив раз весь воздух из его легких. За лаем следовало шипение, сопровождаемое раздиранием руками земли, воссоздавая хищные приемы, мы двигались спиной, не теряя из виду побледневшего мусорщика. Его бессильные попытки встать, превращались в судорожный танец на земле, с неким растерянным подпеванием — «Ма-м-м-м-м». Он всё пытался вздохнуть, но не мог прийти в себя, от слишком сильного прилива страха. Наблюдая за ним, мы добрались до небольшой посадки, в которой, слившись с тенями, продолжили уже в более агрессивной форме рычать и выть, тряся небольшие деревца и кусты. За этими относительно безлюдными окраинами следовал частичный центр города, с оживленными улицами и снующими в потемках пепсами.

Стоило только оглянуться мимолетно назад, как взгляд устилал путь хаотично разбросанных крошек утраченной речи. Он вилял и прерывался длинными промежутками, словно в ментальном безобразии царила нарушенная гравитация. Снова всё разом ударило в голову, вспышки пути, а затем продолжительные слепые пятна захватывали главенство внимания. Каждый следующий промежуток беспамятства, угадывался лишь по пройденным кускам грязной земли. Смысл же случившегося оставался загадкой. Пока тучи и спустившаяся ночь скрывали нас в тени, что-то враждебное зажигало фонари и окна в безликих домах. У меня уже не было сил узнавать свои знакомые кварталы, на их место приходили смазанные огни, соединенные относительно одинаковыми линиями. Твердь, последний оплот способности думать, так же лениво уползала в зону слепых пятен. Один шаг мог походить на погружение в плесень, другой на попытки подкурить, чиркая спичкой об воздух. Мардерфейс из пространства материи заплывал за берега мысли и формы, вроде я ловил его за руку, но каждый раз оказывалось, что из забвения вытаскивал меня он.

Где-то в середине пути мы заблудились в центре разрытого поля. Со всех сторон были одинаковые черные дома с кучей ослепительных окон. Чувство направления, времени и последовательности исчезли. Мой рык сменился воем, тоскливым и полным отчаянья. Подобный вой раздался где-то рядом, но понять, как туда попасть было невозможно. Даже приложив все возможные ресурсы волевых усилий, я бы не смог вспомнить, как работают ноги для прямой ходьбы. Если у меня получалось встать, то необходимая плоскость смещалась в любую из сторон, только не прямо, в этот момент я падал. Очередная попытка увенчалась медленными движениями ног лежа на спине, от этого я двигался как катамаран. Мардерфейс был где-то уже совсем близко, однако темнота мешала, что-либо разглядеть. Вновь крик, но уже сопровождаемый ощущениям.

— Вставай! — Мардерфейс потянул меня, но я стек по его рукам на землю.

— Не мх-о-гк-у, – слова выходили из меня толчками, горькими и очень кислыми.

— Вставай! Не рыгай на спине!
Окружение вновь изменилось, что-то выходило из меня, кажется, это была скверна. Я был наполнен ей, от неверья, от сомнений и тщеславия. Как можно было так расслабиться и не увидеть очевидного.

— Мардер, они отравили нас!

— Кто они? — спросил Мардерфейс, держа мою голову наклоненной вбок.

— Они! Те, кто хочет нам помешать, они отравили нас! Ты уже блевал?

— Нет, я ничего не чувствую.

— Они посеяли скверну, свою враждебную грязь внутри меня, так быть не должно, я не помню момента, когда мы шли за краской, в гаражи, тогда они отравили меня. Стерли мне память, и что-то подсунули мне, может это те, кто служит обратной силе, кто не хочет, чтоб мы зашли дальше. Те, кто корректирует реальности, они хотят стереть меня, устранить. Единственный верный способ стереть мне память и травить.

— Я…я… мне кажется, я тоже не помню, как мы пришли за краской, я думал ты помнишь, получается, что… всё это время они где-то рядом, и не упускают нас из виду, – говорил он, переходя на шепот.

— Нам нельзя терять ни секунды, мы должны запутать следы, пусть они думают, что мы ничего не знаем, пусть наивно считаю, что контролируют ситуацию полностью. А мы должны идти, и у меня есть идея.
Страшное понимание сложившихся обстоятельств, оживило меня. Вытерев ладонью от рвоты рот, я поднялся и был полон решимости двигаться к намеченной цели.

— Мне кажется это кто-то из опиумного Бога, похоже, они заметили нас, еще тогда и просто делали вид, что ничего не происходит. Они вводили нас в заблуждения, приняв в свои ряды, но видимо мы слишком сильно наследили, — говорил я, уверенно двигаясь сквозь темноту.

— Б**, а ведь ты прав, — Мардерфейс, нехотя согласился. — Мне с самого начало показалось странным, как всё слишком легко идет, и я заставлял себя быть бдительным, не расслабляться, а в итоге так глупо подставиться…

— Возможно, тут замешан Манапожиратель, ты заметил, как он стал резко набиваться нам в друзья? Его попытки угощать нас, – Мардерфейс схватился за голову. — Это же так очевидно, как мы могли это провтыкать?

— И это зеркало. А та комната, вся его уборка. Нас просто водили за нос, — растерянно проговаривал я.

— Но зачем он тогда доверил это зеркало нам? Я думаю, в этом не просто зеркало, – Мардерфейс озадаченно смотрел на меня.

— У меня начинает вырисовываться полная картина. Это они насылали на меня эти сновидения, им нужно, чтоб я спал, кто-то хочет заставить меня прекратить быть на службеу фармы. У них есть возможность быть повсюду, добираться куда угодно. Нам нужно сохранять не сон, быть здесь, и не давать им нас усыплять. Нужно взять еще винта, и как можно скорее закончить надпись, чтоб они думали, что всё идёт без изменений. Продолжим идти как раньше, осталось немного, быстро сделаем надпись и полетим на варку.

Понимание случившегося ослепляло незавидность положения. За этот короткий промежуток мир изменился окончательно, и теперь было очевидно, что, за нас взялось «нечто» предельно враждебное, с очень большими возможностями. Всё это время оно лишь подыгрывало нам, усыпляя бдительность и ведя по ложной тропе, что давало в редкие моменты почувствовать себя могущественными. Пусть за пролетевшие недели мы и забыли про опиумного «Бога», он, похоже, не забыл про нас, и ко всему прочему сильно разозлился.

От боевого ража, мы перешли на диверсионные перебежки, и двигались в очень быстром темпе. Перебегая освещенные улицы, сторонясь людей и машины. Каждая новая перебежка, погружала меня на очередной виток прозрения, где под сомнения ставилось уже абсолютно всё, включая сам план. Раз за разом, я представлял всё в деталях, но опасался, что они слышат мои мысли и знают каждый наш следующий шаг. Пересказав это шепотом Мардерфейсу, я хотел доверить всё планирование ему, но стал понимать, что его они читают также само. От безвыходности, стало вновь тошнить. За это время мы уже добрались до нужного нам места, заброшенное здание торговой палаты времен СССР. Находилось оно прямиком возле рынка, дорога от которого вела практически во все стороны, лучшего места было не найти. Мардерфейс принялся за дело. В густой темноте было не разобрать какой интервал, рисуя он, выдерживает, поэтому после каждой написанной Мардерфейсом буквы, я делал шаг назад. Он макал в краску руку и водил по стене. Мысленно я отчетливо видел, как надпись обретает себя, и в голове я уже выводил последнюю букву, как резко в глаза ударил ослепительный свет.