Три дня часть 2 (Глава 5)

Разбудило меня чавканье. Густое, влажное, с хлюпающими паузами. «Леха жрёт консервы», — мелькнула мысль, но, приоткрыв веки, я понял: это звучало слишком громко. Слишком… мокро.

Дверь в класс зияла проломом, словно её выбили тараном. Рядом проёмом колыхалась массивная тень, склонившись над телом Лехи. Его лицо — точнее, то, что от него осталось — было обращено ко мне. Пустые глазницы, залитые чёрной кровью, будто следили за мной. Кишки друга свисали с пасти монстра, которого я не мог рассмотреть, как розовые ленты, а в воздухе слышалось хлюпанье и хруст, будто кто-то методично разрывал плоть.

Паралич. Горло сжалось, воздух не шёл в лёгкие. Я метнул взгляд по сторонам — и тут же пожалел.

Макс. Его тело было пригвождено к стене собственной бедренной костью, которая еще была в ноге, торчащей из грудины. Нижняя челюсть отсутствовала — на её месте зияла дыра до гортани, из которой сочилась кровь и другая жидкость. Глазницы пустовали. Живот распорот, рёбра разведены в стороны, как крылья бабочки. Внутри — ничего. Только лужа под телом, где плавали сине-багровые органы.

Света. Её лицо сохранило девичью нежность, будто она просто спала. Но голова была вдавлена в грудную клетку, словно кукла с поломанным каркасом. Руки и ноги висели, как тряпичные лоскуты — кости выдраны, мышцы разорваны в клочья. С кончиков пальцев капала не кровь, а мутная желтоватая жидкость. Пахло кислым молоком.

Боль в висках нарастала, слёзы застилали взгляд. Я повернулся к Вале — и всё во мне оборвалось.

Валя. Её челюсть была вывернута наизнанку, верхняя часть черепа откинута назад, как крышка консервной банки. В горле торчала её же нога — та самая, с синяком. Нога — засунутая с такой силой, что шея лопнула, обнажив разорванные сосуды и хрящи. Оставшиеся конечности были скручены в спирали, кости пробили кожу, белые осколки торчали из мякоти, как шипы.

Воздух наполнился металлическим запахом крови и кислым смрадом разорванных кишок. Я сглотнул рвотный ком, но тело не слушалось. В ушах звенело, а в груди пульсировала единственная мысль: Беги. БЕГИ. Но ноги стали ватными, а взгляд прикован к существу, которое медленно повернуло ко мне свою морду.

Его глаза — не глаза. Две чёрные дыры, поглощающие свет. Пасть, усеянная крючковатыми зубами, искривилась в подобии улыбки. Оно выпрямилось, отбрасывая на стену гигантскую тень, и сделало шаг в мою сторону. Толком рассмотреть я его не мог, оно было буквально самой тьмой.

Странно. Страх, горечь — всё будто отпустило меня, оставив лишь злобу. Ярость пылала в груди, сжигая остатки разума. «Живите» — эхом прозвучали в голове слова учительницы.
«Какой смысл жить, если все, кто мне дорог, мертвы?» — мысленно крикнул я в пустоту, сжимая кулаки до хруста костяшек. Монстр приблизился так близко, что я почувствовал запах гниющей плоти.

Замах. Удар.

— ТВОЮ Ж МАТЬ! — оглушительно шепотом рявкнул голос Лехи.

Я дёрнулся, глаза распахнулись. Передо мной стоял Леха — живой, невредимый, с руками у лица сжимая нос. Его лицо исказилось от злости, но в глазах читалось беспокойство.

— Ты чего, псих?! — он шептал, но видно, что хотел наорать. — Чуть не сломал мне нос!

Я замер, пытаясь осознать, где нахожусь. Сердце колотилось так, будто хотело вырваться из грудной клетки. Ладони дрожали, а на лбу выступил холодный пот. Сон… Это был всего лишь сон.

Я вскочил, будто меня ударило током. Ноги подкосились, но я успел схватиться за парту, чтобы не упасть. Леха стоял в полуметре, прикрыв ладонью нос. Сквозь пальцы сочилась алая ниточка крови. За его спиной мерцали обрывки кошмара: искореженные тела, щелкающие челюсти чудовища, липкий хруст рёбер под когтями…

— Чёрт ты, Влад… — прошипел Леха, не поднимая головы. Голос звучал гнусаво, будто он говорил сквозь вату.

Слёзы снова подступили к глазам. Я резко обнял его, сжимая так, будто боялся, что он исчезнет. Он напрягся от неожиданности — я и сам не ожидал такого порыва. Но после того ада, что привиделся, мне нужно было убедиться: он здесь. Живой. Целый. Даже с разбитым носом.

— Влад, ты чего? У нас гейство запрещено. — он попытался вырваться.

Я отпрянул, будто обжёгшись.

— Просто… дурной сон приснился, — пробормотал я, отводя взгляд.

— По тебе было видно, — хрипло усмехнулся Леха. — Трясся как осиновый лист. Я поэтому и подошел, а ты в нос мне вмазал.

— Прости…

— Да ладно, — он убрал руки, обнажив рассечённую переносицу. — Посмотри. Сильно страшно?

Рана зияла, как рот маленького монстра.

— Пиздец, — вырвалось у меня.

— Вот и я о том, — фыркнул Леха.

К нам подошла Света. Аккуратно развернув Леху за плечо, она ахнула:

— Боже… Сиди спокойно, я обработаю.

Она закатала рукав, и я невольно вспомнил, как Валя так же вытирала мне кровь. В висках застучало: «Какое я имею право ревновать? Она же просто помогает…» Я отвернулся, стараясь не смотреть на её руки, бережно касающиеся Лехи.

Валя сидела за партой, методично отправляя в рот куски тушёнки. Жир стекал по самодельной ложке из тетрадного листа, оставляя на пальцах масляные пятна. Макс, напротив, жевал, уставившись в стену, — его челюсти двигались с механически.

Живот предательски заурчал. Я подошёл к коробкам у стены, выудил банку с этикеткой «Говядина тушёная» и потрёпанную тетрадь без скоб с подписью «Карчик Иван». Вытащил листок, скрутил его в плотную трубку — вышло что-то между совком и ковшом. Консерва открылась с глухим хлопком, обдав воздух запахом жира и соли. Я сел за парту.

Первая ложка прилипла к нёбу. Холодный жирок скользил по горлу, а пересоленное мясо напомнило ту самую сцену из «Зелёной книги», где герой ест в кафешке и описывает еду одним словом «соленная». Но я глотал, давясь и морщась. Голод оказался сильнее.

Леха шлёпнул меня по спине, опускаясь на соседний стул так, что старые пружины завизжали, будто раненый зверь. Его дыхание пахло железом — видимо, кровь из носа попала в рот.
— Приятного, фуфел, — бросил он, тыча пальцем в мою банку. В тушёнке плавали крошечные осколки тетрадной бумаги — самодельная ложка постепенно размокала.

Я кивнул, вылавливая кусок жилистого мяса.

— Ну че, думаешь? — Леха потрогал переносицу, сморщился. На ссадине уже выступала желтоватая лимфа.

— Что ты теперь страшный. — Я ткнул ложкой в его сторону. — Будешь пугать монстров.

— Да кто бы говорил.

Гулко хлопнула банка — Макс поставил пустую тушёнку в угол.

— Прости, — пробормотал я Лехе, вертя в руках консерву. — Не хотел…

— Сам дурак, — Леха махнул рукой, но голос дрогнул. — Не надо было к спящему психу лезть. Хотя… — он наклонился ко мне, вдруг серьёзный. — А чё снилось-то?

Стены класса будто сжались. В голове пролетели обрывки сна.

Я замер, чувствуя, как холодеют пальцы.

— Кошмар… — выдавил я.

— Ясно, — Леха потянулся за банкой воды. — Мне тоже кошмар снился.

— Ты же говорил, что…

— Спиздел, — перебил он резко. Голос дрогнул, губы подрагивали, будто слова обжигали язык.

— Лех… — я потянулся к нему, но он отстранился.

— Нет. Всё хуёво, — выдохнул он, уставившись в потолок. — Снились Никита, Нура… и, тот первоклашка. Они… будто обвиняли. Говорили, что я их бросил.И та девочка… — он кивнул на дверь, где тряпка уже давно не впитала кровь. — Мы даже не…

Голос его сорвался, превратившись в хрип. Он резко откинулся на спинку стула.

— Лех… — я протянул руку, но он отстранился.— Мы живы только потому что ты нас тащишь! Консервы, карты. Без тебя мы бы сдохли в первый же день! Ты самый заебатый чел, которого я знаю, — сказал я, стараясь подбодрить его. — Ты вспомни, как меня гулять отпрашивал у моей мамы, как выхукивал меня из самого жесткого замеса на пудже, как выпрашивал нам домашку у Вали, как отмазывал перед учителями.

Леха медленно перевел взгляд на меня. В его глазах мелькнула тень надежды, но она была такой хрупкой, что я боялся ее спугнуть. Я даже не представлял, какую ношу он взвалил на свои плечи, и мы все молча с этим согласились.

— Помнишь Аньку? — я сменил тему, пока он не закрылся окончательно. — Ту, что на линейке…

— Которая на линейке из пятого класса к тебе пристала? — уголок его рта дёрнулся. — «Будешь моим принцем?» — он передразнил писклявый голос, закатывая глаза.

На первом звонке, когда мы все собрались у школы, ко мне подошла эта девочка из пятого или шестого класса. Она начала приставать ко мне с вопросами, хочу ли я с ней встречаться. Я, конечно, нормально отношусь к детям, но не тогда, когда они задают такие вопросы. Я не знал, что ей ответить: если отказать, она заплачет, а подыграть — вообще не вариант, особенно с учетом того, что Леха стоял рядом и уже начинал хихикать. К счастью, он, просмеявшись, отвлек ее какой-то игрой, вроде догонялок, и я смог спокойно уйти.

— Ну, ты тогда меня спас, — сказал я, улыбаясь.

Леха хмыкнул:

— Да ладно, это же мелочи.

— Мелочи? — я поднял бровь. — Для тебя, может, и мелочи, а для меня — прям подвиг.

Мы оба улыбнулись, и на мгновение все стало как раньше. Но в глазах Лехи все еще читалась тень той тяжести, которую он нес на своих плечах. Я понимал, что это ненадолго, но хотя бы на этот момент он снова стал тем самым Лехой — заебатым, неунывающим и всегда готовым прикрыть спину.

Из коридора донесся скрип металла.Свет уже выключили, и мы затаились в темноте, стараясь не дышать. Я прижался к стене, чувствуя, как холодный пот стекает по спине.

— Неужели он за телом девочки? — пронеслось у меня в голове. — Или все же за нами… — Мысли путались, страх сжимал горло. — Он же выходил только когда слышал шум… — напомнил я себе, но это не помогало.

Каждый шаг монстра отдавался в висках, будто удары молота. Страх бил по голове, хотелось кричать, но я сжал зубы и проглотил это желание. Шаг за шагом монстр приближался. Его дыхание, тяжелое и хриплое, доносилось сквозь дверь. Сердце колотилось так сильно, что казалось, вот-вот вырвется из груди. Хотелось просто исчезнуть, раствориться в этой тьме.

Но он прошел мимо нашего кабинета. Его шаги медленно удалялись, пока не донесся звук спускающихся по лестнице ступеней. Еще около минуты был слышен скрежет металла, но постепенно он стих, растворившись в тишине.

— Он ушел? — прошептал Леха, его голос дрожал, но он старался держаться.

— Кажется, да, — ответил я, едва слышно.

Мы оба сидели в темноте, не решаясь пошевелиться. Тишина, которая наступила после ухода монстра, казалась еще более зловещей, чем его присутствие. Каждый звук, каждый шорох заставлял вздрагивать. Леха медленно выдохнул, и я почувствовал, как его плечо касается моего.

— Надо проверить, — наконец сказал я, но Леха схватил меня за руку.

— Ты с ума сошел? — прошипел он. — А если он еще там?

— А если нет? — ответил я, стараясь звучать увереннее, чем чувствовал себя на самом деле. — Мы не можем сидеть здесь вечно.

— Обождем еще немного, — сказал Леха, его голос был едва слышен, но в нем чувствовалась твердость.

Мы замерли, прислушиваясь к тишине. Минута, две, три… От полной тишины в ушах начал появляться неприятный писк, будто мозг пытался заполнить пустоту хоть каким-то звуком. Но вдруг писк прекратился, и с щелчком загорелся свет. Резкий, яркий, он озарил кабинет, заставив нас на мгновение зажмуриться.

— Ну что, идем? — прошептал я, чувствуя, как сердце снова начинает биться чаще.

— Угу, — кивнул Леха, его лицо было бледным, но решительным.

Мы подошли к шкафу, который использовали как баррикаду, и начали его отодвигать. Дерево скрипело по полу, каждый звук казался оглушительным в этой тишине. Отперев дверь, мы попытались ее открыть, но она не поддавалась. Мы оба понимали, почему.

На вторую попытку дверь все же поддалась, но открылась с противным, влажным звуком. Она будто за что-то цеплялась, и когда мы наконец распахнули ее, нам открылась ужасная картина. Девочка была совсем маленькой класс третий или второй. Дверь при открытии отодвигала мясо и органы девочки, которую убило существо. Ее тело было буквально размазано по полу, как будто его не просто убили, а разорвали на части с какой-то нечеловеческой жестокостью.

Ноги девочки были раздроблены, кости торчали наружу, словно сломаны гигантским прессом. Живот и грудная клетка были вспороты, будто их резали огромным топором, оставляя рваные, неровные края. Кожа на ее теле была не просто разрезана — она была разорвана, будто ее рвали огромным когтем. Кровь, уже почти засохшая, покрывала пол, смешиваясь с чем-то темным и вязким.

Но самое ужасное было ее лицо… или то, что от него осталось. Голова была разрублена на две части, словно ударом огромного лезвия. Одна половина лица почти отсутствовала, разъеденная так, что мозг с этой стороны уже выпал, обнажая пустую черепную коробку. Глаз, который еще оставался, смотрел в пустоту, широко открытый, будто застывший в последнем моменте ужаса.

Я почувствовал, как подкатывает тошнота. Леха стоял рядом, его лицо было зеленоватым, он сжал кулаки, чтобы не выдать дрожь, которая пробежала по его телу.

— Боже… — прошептал он, отворачиваясь.

Я не смог ответить. Горло сжалось, слова застряли где-то внутри. Мы оба знали, что это существо сделало с ней, и мы оба понимали, что оно могло сделать с нами. Но стоять здесь было нельзя. Мы должны были двигаться.

— Пошли, — наконец выдавил я, стараясь не смотреть на останки. —Надо проверить кабинеты.

Леха кивнул, но его глаза были полны ужаса. Мы шагнули через порог, стараясь не наступать на кровь, но это было невозможно. Каждый шаг отдавался в голове, будто напоминая, что мы идем по тому, что когда-то было человеком. Кровь липла к подошвам, оставляя следы, которые казались такими громкими в этой тишине.

За нами из проема стояли Света и Макс. Я не видел их лиц, но мог представить, как они смотрели на тело девочки. Их молчание было красноречивее любых слов. За нами закрылась дверь — это была необходимость на случай возвращения монстра. Щелчок замка прозвучал как приговор.

У меня, да и у Лехи, было жгучее желание пойти в кабинет, в котором столько времени сидел монстр. Но перед этим мы решили проверить все остальные кабинеты. Большинство из них были закрыты, но нашлась парочка тех, где дверь поддалась. Одним из них был кабинет, откуда выбежала девочка.

Это был какой-то кабинет младших классов. В этом кабинете были окна и с них бил красный свет, я боялся подходить к ним поэтому стоял у проема. Все стояло на своих местах, кроме небольшой тумбочки, которая была рядом с дверью и, скорее всего, подпирала ее. А на ней лежал блокнот с «Hello Kitty» и надписью на обложке: «Дниевничек Маши». Я открыл первую страницу. Она датировалась первым сентября этого года. Ничего необычного — простые детские записи о невкусной каше, домашке и именах кукол. Девочка ласково начинала записи с фразы «Дорогой дневничек». Я дочитал до последней даты, сегодняшней:

Дорогой дневничек. Сегодня я покушала вкусные мамины блины со сметаной. Сегодня у меня много уроков и сложная математика которую мы с мамой всю ночь разбирали, мама поэтому злилась. Сейчас я сижу за партой и жду начала урока. После урока я еще что-нибудь напишу.
Что-то случилось. Звеинела сирена и мы выходили на улецу там были крики. Меня оттолкнула учительница и я убежала в наш класс и сейчас пишу. За дверью издаються страшные звуки мне очень страшно и я хочу в туалет. Я слышала звуки ребят из старшего класса я хочу пойти к ним потомучто мне очень страшно одной. Доргой дневничек я оставлю тебя здесь и вернусь за тобой. Обязательно!

Записей больше не было. В грудь ударила вина. Я представил, как она, маленькая и испуганная, сидела здесь, в этом кабинете, и писала эти строки. Как она слышала звуки за дверью, как надеялась, что старшие ребята помогут ей. Как она оставила дневник, чтобы вернуться за ним, но так и не смогла.

Я закрыл блокнот, чувствуя, как комок подкатывает к горлу. Безумно хотелось забрать с собой эту пеструю тетрадку. Хотя бы так сохранить память о маленькой Маше, хотя бы в этих детских, наивных строчках. Но я понимал: если Леха прочитает это, ему станет так плохо, что он может сделать что-то необдуманное. Что-то, от чего уже не будет пути назад.

— Что там, Влад? — послышался голос Лехи из коридора.

— Да ничего такого, — ответил я, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

Я положил блокнотик на верхнюю полку шкафа, который стоял в углу кабинета. Пусть он останется здесь. Пусть никто больше не найдет его. Выйдя из кабинета, моему взору предстала картина: Леха, пока я был внутри, бережно собирал части тела девочки, складывая их в большую картонную коробку из кабинета труда. Он делал это медленно, почти ритуально, словно пытался хоть как-то восстановить то, что было разрушено.

— Лех, — окликнул я его.

— Да? — он обернулся, укладывая последнюю часть тела в коробку.

Его руки были по локоть в крови. Свою худи он снял и повесил на угол двери в кабинет труда. Сам он был в черной футболке, которая теперь тоже была испачкана. Его лицо было бледным, но сосредоточенным, будто он пытался отвлечь себя от мыслей, которые, как я знал, крутились у него в голове.

— Пойдем? — кивнул я в сторону кабинета в конце коридора, откуда тянулась борозда из засохшей крови.

Леха молча кивнул. На подходах к кабинету в нос ударил резкий, тошнотворный запах крови. Но это была не человеческая кровь — это была та самая, густая и черная, как смола, кровь исполина. Она воняла гнилью и смертью.

Леха первым подошел к проему, но, не успев встать перед ним, замер. Его глаза округлились, подбородок задрожал. Он стоял, словно вкопанный, не в силах сделать ни шагу.

Я обошел его и встал рядом. То, что мы увидели, невозможно было описать словами. Кабинет был адом.

Кровь. Её было так много, что казалось, будто стены, пол и даже воздух пропитались густым алым туманом. Напротив входа, как кощунственный арт-объект, висело тело Ани. Его разодрали, словно тряпичную куклу — живот вскрыт, рёбра торчали наружу, обнажая рваные края плоти. Внутренности не просто вывалились — их разложили с чудовищной аккуратностью. Сердце, пробитое цветными карандашами, пульсировало, впиваясь грифелями в штукатурку. Мозг, пронзённый шариковыми ручками, стекал по стене желеобразными сгустками. Желудок, пришпиленный фломастерами, медленно раздувался, будто всё ещё пытаясь переварить несуществующую пищу.

Но самое жуткое — она дышала.

Глазные яблоки, вырванные из орбит, болтались на жилах, как маятники, отсчитывающие её агонию. Из раскрытого рта сочилась чёрная слизь — густая, как нефть, с запахом гниющего мяса. Это была кровь исполина, та самая, что застревала в горле кислым комом. Её лёгкие, порванные когтями, судорожно вздымались, хватая невидимый воздух. Каждый хриплый выдох выплёскивал на пол новые струйки тёмной жижи.

— Боже… — прошептал я, чувствуя, как ноги подкашиваются.

Леха стоял рядом, его дыхание стало прерывистым. Он смотрел на это, и в его глазах читалось что-то большее, чем ужас. Это была смесь отчаяния, гнева и бессилия.

— Мы… мы не можем оставить ее так, — наконец выдавил он, но его голос дрожал.

— Лех, — я положил руку на его плечо, стараясь удержать его от необдуманных действий. — Мы не можем помочь ей.

Леха закрыл глаза, его лицо исказилось от боли. Он знал, что я прав, но это не делало ситуацию легче.

— Можем, — сказал он твердо, его голос звучал как приговор.

— Как? — непонимающе ответил я, чувствуя, как тревога сжимает грудь.

Леха ничего не ответил. Он подошел к шкафу, на котором лежал толстый скоросшиватель, и взял его. Его движения были резкими, почти механическими, будто он действовал на автопилоте.

— Лех, — попытался я обратить его внимание, но он не реагировал. — Ты что хочешь сделать?

— Мозг же единственный орган, который не чувствует боли, — сказал он строго и сухо, будто цитировал что-то из учебника.

Он подошел к мозгу девочки, который был пригвожден к стене ручками. Его лицо было каменным, но в глазах читалась какая-то безумная решимость. Резким движением он вытащил одну из ручек. Мозг с мокрым хлопком упал на пол. Леха замахнулся скоросшивателем и на мгновение замер. Я не мог поверить, что мой друг собирался это сделать, но в то же время понимал, что это, возможно, единственное, что мы могли сделать для бедной девочки.

— Да… — изо рта девочки послышалась фраза, булькающая из-за жидкости, но четкая. —… бей.

Не успел я осознать эти слова, как услышал глухой хлопок по полу и звук брызг. Леха размозжил мозг. Мы стояли в тишине, осознавая этот момент. Сердце девочки перестало биться, а легкие, сделав последний вздох, сжались и опустились. Теперь это было просто тело.

— Л… — начал я, но не успел ничего сказать. Леха резко развернулся и ушел в направлении нашего класса. Его шаги были быстрыми, почти бегущими, будто он пытался убежать от того, что только что сделал.

Он достал из кармана листок, просунул его под дверь и постучал. Дверь открыли быстро. Никто ничего не спрашивал — наверное, по Лехе было видно, что лучше всем помолчать. Он вошел в кабинет, не оглядываясь.

Я, стоявший у двери злополучного кабинета, подошел сначала к худи Лехи, висевшей на двери. Я взял его, чувствуя, как тяжесть происходящего давит на плечи. Затем я вошел в класс следом за Лехой.

Войдя в класс, я сначала не увидел своего друга. Но, переведя взгляд на учительский стол, заметил, как Леха залпом выпивал из бутылки Jack Daniel’s. Очевидно, за этим последовал приступ кашля — такой градус залпом пить нельзя, но он, похоже, уже не думал о последствиях. Его лицо покраснело, глаза слезились, но он не останавливался, словно пытался заглушить что-то внутри.

Я аккуратно подошел к нему и встал рядом. Дверь за мной закрыла Света, и в классе воцарилась тяжелая тишина, прерываемая только хриплым дыханием Лехи.

— Лех… — начал я, но он перебил меня, даже не повернув головы.

— Дай мне нажраться, — хрипло сказал он, его голос звучал как у человека, который уже потерял надежду. — Просто дай.

Было больно видеть его таким. Леха, всегда сильный, всегда собранный, теперь выглядел сломленным. Этот ад сломил даже его.

— Я не хочу ни думать, ни чувствовать, — прошептал он, и в его голосе послышались нотки отчаяния. — Можно мне просто нажраться как свинья и забыть обо всем? Хотя бы на пару часов?

Я выхватил у него из руки бутылку. Он медленно перевел на меня взгляд — непонимающий, потерянный, будто я отнял у него последнюю надежду.

— Только со мной, — бросил я и, не дав ему опомниться, сделал первый глоток.

Теплая жидкость обожгла горло, а затем разлилась по телу, наполняя его жаром. Мышцы постепенно расслаблялись, а разум начинал затуманиваться, словно тяжелая завеса опускалась на все мысли, все воспоминания. Я почувствовал, как напряжение понемногу отпускает, но вместе с ним уходила и ясность.

Леха смотрел на меня, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на благодарность. Он протянул руку, и я передал ему бутылку. Он снова приложился к горлышку, на этот раз более осторожно, но все так же жадно.

Мы сидели рядом, передавая бутылку друг другу, не говоря ни слова. В классе было тихо, только слышалось наше тяжелое дыхание и редкие всхлипы Макса, который сидел в углу, обхватив колени. Света молча наблюдал за нами, его лицо было каменным, но в глазах читалась глубокая усталость.

Валя сидела на стуле. Она смотрела на нас, и в её глазах мелькало что-то, что я не мог понять — то ли сочувствие, то ли понимание.

— Мы выживем, — вдруг сказал я, прерывая тишину. Голос звучал хрипло, но в нём была твёрдость.

Мы сидели так, пока бутылка не опустела. В голове всё ещё крутились обрывки кошмаров, но теперь они казались далёкими, словно происходили с кем-то другим. Мы знали, что завтра снова придётся столкнуться с этим адом, но сейчас, в этот момент, мы были вместе. И это было всё, что имело значение.

Леха опустил голову на стол, его дыхание стало ровным и глубоким. Я почувствовал, как тяжесть век нарастает, и закрыл глаза. Последнее, что я услышал перед тем, как погрузиться в сон, был тихий шёпот Лехи:

— Спасибо…