Шизофреники в проклятом особняке (Глава 6)

Память отказывала им, они не могли вспомнить, как оказались в этом месте, что привело их сюда. Время потеряло свой смысл, дни сливались в один бесконечный кошмар. Надежда на спасение становилась всё более призрачной, и они чувствовали, что каждый новый день лишь углубляет их погружение в эту бездну.
Их сознание теряло связь с реальностью, границы между сном и явью стирались. Они ощущали себя trapped (словно в ловушке) в этом мире иллюзий, где каждое движение и каждый звук были лишь отражением их собственного страха и отчаяния.
Они пытались найти выход, но каждый раз оказывалось, что пути назад нет. Их сознание становилось всё более хрупким, и они чувствовали, что с каждым мгновением всё ближе к краю пропасти, из которой невозможно выбраться.
Каждое «утро» — если так можно назвать момент, когда капельница заканчивала капать, и в коридоре раздавались шаги, — начиналось одинаково. Сначала — звон металла. Где-то вдалеке открывалась дверь. Появлялись они — в своих гримах, в серых халатах, с лицами, нарисованными чужой логикой. Без слов. Без взгляда.
Они подходили к кроватям, проверяли ремни, вынимали иглы, вставляли новые — и один из них, с треснутыми очками, подносил к губам Власа пластиковую ложку.
— Проглоти, — говорил он, но голос звучал, как из динамика, искажённо, с эхом.
На ложке — жидкая каша: серая, тёплая, без запаха. Она не была противной. Она не была вкусной. Она просто существовала, как вода, как воздух. Влас глотал не потому что хотел, а потому что это рефлекс как у собаки, слюна которой течёт при звуке колокольчика. Он не чувствовал голода. Он не чувствовал сытости. Он просто проглатывал, и это означало: «ещё один день».
Андрей делал то же самое. Он смотрел в сторону, пока его кормили, как ребёнка. Его глаза — пустые. Глаза Андрея в этот момент были абсолютно пустыми, лишёнными какого-либо выражения или мысли. В них не было ни намёка на узнавание или интерес к происходящему. Они казались безжизненными зеркалами, отражающими лишь тусклый свет, проникающий через пыльные окна заброшенной психиатрической лечебницы. Его взгляд был устремлён вдаль, но не видел ничего, словно он находился в своём собственном мире, куда не достигали звуки и запахи реальности. В этих глазах читалась глубокая печаль и безысходность, они были словно застывшими в вечном кошмаре. Его рот — открывался. Рот Андрея открывался медленно и с трудом. Его движения были скованными и неуклюжими. Нижняя челюсть опускалась, обнажая зубы, при этом было заметно, как напряжены мышцы лица. Губы Андрея слегка дрожали, когда он пытался поднести ложку ко рту и затем проглотить кашу. Видно было, что процесс приёма пищи требует от него значительных усилий. Он глотал. И снова — ничего.
После еды — туалет. Влас и Андрей поднялись со своих мест. Влас двинулся уверенно и легко, в то время как Андрей шёл медленно и аккуратно. Его движения были обдуманными, чтобы сохранить равновесие и устойчивость.
Андрей подошёл к туалету, опираясь при необходимости на окружающие предметы для поддержки. Влас открыл дверь туалета для Андрея и убедился, что всё в порядке. Затем Влас также воспользовался туалетом. Оба действовали спокойно и сосредоточенно.
После того как они закончили, Влас помог Андрею привести себя в порядок и выйти из туалета, проявляя заботу и внимание. Их отвязывали, но не полностью. Руки оставались в ремнях, только на ноги надевали резиновые петли, чтобы не упали. Их вели по коридору — медленно, как статуи на верёвках. В туалетную комнату — с обломанным унитазом, в котором плескалась тёмная жижа. Они мочились стоя, не стесняясь. Не потому что привыкли. А потому что стыд исчез, как и всё остальное. Они не чувствовали ни тепла мочи, ни запаха. Они просто выполняли действие, как роботы. Потом — обратно на кровать. Ремни. Новые капельницы. Мутная жидкость — цвета старого молока — начинает капать в вену. И вот — сознание начинает таять.
И тогда приходит главный вопрос, который больше не формулируется словами, а живёт в самом существовании, как тень:
— Он не знал, жив или мёртв.
Каждый из них не знал, жив он здесь или мёртв. Не знал — и не хотел знать, потому что знание требует усилия. А усилия — боли. А боли — уже нет. Только пустота, в которой даже вопрос «жив ли я?» теряет смысл.
Влас лежал и смотрел в потолок. Он не моргал. Он не думал. Он просто был — или, может, не был. Он пытался вспомнить, каково это — чувствовать радость. И не мог. Пытался вспомнить, каково это — испытывать страх. И тоже не мог. Он не чувствовал ни любви, ни ненависти, ни тоски, ни надежды. Он не чувствовал ничего, кроме лёгкого давления в груди — как будто сердце бьётся, но не для него.
Он думал:
«Если я не чувствую боли — я жив?»
«Если я не помню прошлое — я существую?»
«Если я не хочу выйти — я пленник или свободен?»
Но мысли не развивались.
Они возникали — и тут же тонули, как камни в чёрной воде.
Он не плакал. Он не кричал. Он не молился. Он просто принимал. Как дождь. Как снег. Как смерть. И в этом принятии было что-то ужасающе спокойное. Он не боролся. Он не сопротивлялся. Он растворялся — как соль в воде.
И чем глубже он погружался в забвение, тем сильнее становилось ощущение: «Может, я уже умер. Может, это и есть ад — не огонь, не крики, а тишина. Не суд. Не наказание. А просто — отсутствие.»
Андрей чувствовал то же, но иначе. Для него вопрос «жив ли я?» не был философским. Он был физическим. Он пытался пошевелить пальцем — и видел, как он двигается. Но не чувствовал. Он слышал собственное дыхание — но оно будто шло из другого тела. Он смотрел на руки — и не узнавал их. Они были слишком бледные. Слишком тонкие. Слишком чужие.
Он думал:
«Если я не чувствую себя — я ли это?»
«Если я не помню, кто я — кто тогда лежит здесь?»
«Если я не хочу уйти — я погибаю или уже погиб?»
И вдруг — слеза. Одна. По щеке. Он не плакал. Он не чувствовал грусти. Но слеза была. Как рефлекс. Как утечка жидкости из сломанного механизма. И в этой слезе — всё. Вся его человечность. Вся боль. Вся память. Вся надежда. Она скатилась по виску, упала на подушку — и впиталась, как капля дождя в пустыне.
Он не знал, жив или мёртв. Но эта слеза — доказывала, что где-то глубоко, под слоями препаратов, страха, забвения, что-то ещё боролось. Не за жизнь. А за право помнить, что он был жив. И пока это что-то было — он не мог быть мёртвым. Даже если сам в это не верил. Он не знал, был ли он когда-нибудь человеком.
Его «я» — как лёд на солнце: сначала края начали стекать, потом — углы, потом — вся суть. Осталась только пустота, тёплая, убаюкивающая, как колыбель. Голова — как ватная. Глаза — закрылись. Они забыли, где они. Забыли, кто они. Забыли, что вообще что-то забыли.
Андрей чувствовал это позже — но глубже: боль исчезла иначе — изнутри. Он сидел, прислонившись к стене, и вдруг почувствовал, как пульсация в коленях — тупая, но постоянная, от долгого бега и падений — вдруг оборвалась. Не стихла. Оборвалась, как нить, перерезанная ножницами. Он даже вздрогнул — не от боли, а от странного ощущения пустоты. Будто в коленях были дыры, а не суставы.
У Андрея отключение было ещё глубже. Он не просто не знал, лежит или стоит — он не знал, есть ли у него тело вообще. Его сенсорная кора перестала обрабатывать входящие сигналы. Он ощущал отсутствие границ. Руки, ноги, голова — всё слилось в единое, бесформенное ощущение существования, как будто он стал облаком сознания, подвешенным в пустоте. Он не чувствовал ремни на груди, хотя они врезались в кожу. Он не чувствовал иглу в вене, хотя по ней капала мутная жидкость. Он не чувствовал холода, хотя бетон под ним был влажным и ледяным.
Его телесная карта в мозге расплылась:
— руки были где-то далеко,
— ноги — вовсе исчезли,
— голова — будто плавала отдельно, в темноте.
Он пытался вспомнить, каково это — стоять, и вспоминал только ощущение давления на подошвы. Но теперь его не было. Он пытался вспомнить, каково это — лежать, и вспоминал давление на лопатки, на затылок. Но и этого не было. Он существовал — но без тела. Только мысль, и пустота, и ритм капельницы, и шум в ушах, и грим. Да, грим. Потому что те, кто возвращали их в забвение, выглядели не как люди.
Они были в медицинских халатах, но не белых, а серых, как пепел, с пятнами, похожими на старую кровь. Их лица — скрыты под масками, но не хирургическими, а резиновыми, с неправильными чертами — будто нарисованными. Глаза — затемнённые, как у кукол. Руки — в резиновых перчатках, но слишком длинных, с пальцами, загнутыми под неестественным углом. Они двигались плавно, синхронно, без спешки, как актёры в театре абсурда. Их действия — ритуальны. Они не разговаривали. Они шептали, но не слова — звуки, похожие на старые магнитофонные записи, прокрученные в обратную сторону. Их лица — не лица, а маски, натянутые на череп. Неестественные улыбки. Слишком широкие губы. Глаза — не мигают. Это был грим, но не театральный. Грим реальности. Как будто сами законы восприятия были искажены, и эти существа — продукт иллюзии, созданной больницей, лекарствами, страхом.
Они подходили к кроватям. Одни держали Власа. Другие — Андрея. Они не били. Не кричали. Они просто делали свою работу, как будто накачивание людей снотворным — это последний акт заботы.
Один из них — с маской, похожей на лицо старого врача, с морщинами, нарисованными чёрной краской, — наклонился к Андрею.
Его губы шевельнулись:
— Ты уже не страдаешь. Это и есть покой.
И ввёл иглу. Медленно. Без спешки. Как художник, завершающий картину.
Андрей не сопротивлялся. Он смотрел в потолок. И не знал, лежит или стоит. Он уже не знал, жив он или давно мёртв. Он только чувствовал, как сознание тает, и как грим реальности становится единственной правдой.
Потом — тепло. Нет, не тепло. Иллюзия тепла.
Он почувствовал, как по бёдрам разливается приятная, ленивая волна — как после горячей ванны. Но он знал: пол холодный, а тело — в ссадинах. Это было обманом нервной системы, обманом, созданным препаратами, влитыми в его вены. Он понял: боль не ушла — её просто выключили. Как свет. Как звук. Как память.
Он попытался вспомнить, как боль чувствовалась — и не смог. Он помнил, что была боль. Но не помнил, какая. Он не мог вспомнить, где именно болело. Он не мог вспомнить, был ли это укол, резь, жар, давление — ничего. Только абстрактное знание: «Раньше было плохо. Сейчас — нет».
И в этом отсутствии боли он вдруг почувствовал свободу — но не настоящую. Искусственную. Ту, что даётся не через исцеление, а через отключение. Он понял: если боль — это сигнал, что ты жив, то её отсутствие — сигнал, что ты уже не совсем человек.
Ты — тень. Ты — оболочка. Ты — то, что остаётся, когда всё, что связывает с реальностью, отрезано.
И всё же — в этой пустоте, в этом онемении, было облегчение. Приятное. Гипнотическое.
Как если бы мир, наконец, сказал: «Хватит. Отдыхай. Боль больше не твоя».
И он сдался. Не потому что хотел, а потому что не было сил чувствовать. Для него растворение началось изнутри.
Сначала — сердце. Оно не остановилось, но изменилось в ритме: удары стали не синхронны с дыханием, а будто отдельной жизнью. Потом — тело. Оно больше не принадлежало ему. Он чувствовал, как руки и ноги отключаются, один за другим, как лампочки, гаснущие в длинном коридоре. Он пытался пошевелить пальцем — и не мог понять, сделал он это или нет.
Его сознание погрузилось в пелену препаратов, которые вливались в вены. Это был не просто сон — это был отказ от реальности. Он видел образы:
— себя в детстве,
— мать, которая зовёт его на ужин,
— статью, которую они писали с Власом,
— женщину с пудом муки.
Но каждый образ расплывался, как акварель под дождём.
Он пытался ухватиться за воспоминание — и оно ускользало.
Он пытался крикнуть — и голос растворился в горле.
Он пытался плакать — но слёз не было.
Только лёгкая истома, приятная слабость, желание не думать, не чувствовать, не быть.
Его мысли не исчезали — они превращались в звуки:
— шипение капельницы,
— гул в ушах,
— далёкий смех,
— шёпот: «Ты уже не ты».
Он перестал сопротивляться. Он сдался. И в этом сдаче было что-то почти святое — как если бы он, наконец, понял: борьба — иллюзия. А истина — в отсутствии. Его сознание растаяло — не как лёд, а как дым от сигареты, унесённый сквозняком. Осталась только пустота, и в ней — тишина, и в тишине — одно слово, едва слышное: «…свободен…»
Дни сливались в однообразие:
Приносили еду — жидкую кашу, тёплую, без вкуса. Они ели, не чувствуя.
Водили в туалет — грязную яму, где пол был скользким от мочи. Они мочились, не стесняясь.
Затем — сон. Глубокий, тяжёлый, без снов.
Просыпались — и снова забывали. Ели — и снова забывали. Жили — и не знали, что живут.
Но однажды — Андрей вспомнил. Не сразу. Сначала — образ: дом на окраине города. Потом — голос: «Мы писали статью…»
И наконец — правда: «Это не больница. Это особняк. Это испытание. Мы должны уйти».
Он схватил Власа за руку — дрожащую, холодную, но живую.
— Влас… Влас, слушай! Мы не больные! Это не реальность! Это… это ловушка! Мы должны бежать!
Влас медленно поднял голову, его глаза были полны усталости и недоумения. Он смотрел на Андрея, как на человека, внезапно сошедшего с ума. Его голос был мягким, но твёрдым, как будто он пытался убедить не только Андрея, но и самого себя.
— Андрей, что ты говоришь? Мы здесь не для того, чтобы убегать. Мы здесь, чтобы помочь людям. Мы выполняем важную миссию.
Он сделал шаг назад, как будто пытаясь отстраниться от слов Андрея. Его взгляд метнулся по комнате, как будто искал подтверждение своим словам в окружающей обстановке. Влас провёл рукой по лицу, пытаясь собраться с мыслями.
— Это не ловушка. Это реальность. Мы здесь по своей воле. Мы должны завершить то, что начали.
Его голос дрожал, но он старался говорить уверенно. Влас сделал ещё один шаг назад, его плечи опустились, как будто он почувствовал тяжесть своих слов.
— Андрей, я не могу оставить всё это. Я не могу просто так уйти. Мы здесь не для этого.
Он снова поднял взгляд на Андрея, его глаза были полны боли и разочарования. Влас покачал головой, как будто пытаясь отогнать тревожные мысли.
— Мы не больные. Мы просто… мы просто выполняем свою работу. Это важно. Это необходимо.
Его слова звучали как заклинание, как попытка убедить самого себя в том, во что он больше не верил. Влас закрыл глаза, как будто пытаясь найти в себе силы противостоять реальности, которую так упорно отрицал.
— Пожалуйста, Андрей. Пожалуйста, не заставляй меня делать это. Мы должны остаться. Мы должны завершить это.
Они встали. Влас стоял, закрыв глаза и пытаясь собраться с мыслями. В комнате повисла напряжённая тишина, нарушаемая лишь его тяжёлым дыханием. Внезапно он почувствовал, как внутри него что-то оборвалось. Слова Андрея, его настойчивость, а также собственные сомнения и усталость сделали своё дело.
Влас открыл глаза и посмотрел на Андрея. В его взгляде читались боль, разочарование и страх. Он понимал, что больше не может игнорировать реальность. Влас сделал несколько глубоких вдохов, пытаясь унять дрожь в голосе.
— Андрей… — начал он, — я… я понял тебя. Мы не можем просто так оставить всё это, но… но я чувствую, что-то не так. Я не могу рисковать.
Влас сделал шаг вперёд, навстречу Андрею, и опустил голову. В этот момент он принял решение. Он понял, что должен бежать, должен спасти себя и, возможно, Андрея от того, что их ожидало.
— Давай уйдём, — сказал он тихо, но твёрдо. — Давай завершим это по-другому, без риска для жизни.
Он поднял голову и посмотрел Андрею в глаза. В его взгляде была решимость. Влас был готов к тому, чтобы изменить свой путь, готов к побегу.
Влас и Андрей, понимая, что каждая секунда на счету, быстро освободились от своих кроватей. Влас, взяв матрас за угол, с силой отбросил его в сторону. Андрей, воспользовавшись моментом, вскочил с кровати и начал разбирать подушки и одеяла, чтобы создать импровизированный барьер.
Они действовали слаженно и быстро, понимая, что каждый шаг может быть решающим. Влас, используя свою силу и ловкость, освободил Андрея от цепей, которые удерживали его на кровати. В этот момент в комнату ворвались вооружённые люди, но Влас и Андрей были уже готовы к бою.
Андрей, взяв одну из подушек, бросил её в лицо ближайшего нападающего, создавая хаос и отвлекая внимание. Влас, воспользовавшись этим, бросился к окну, разбил его и выпрыгнул на улицу. Андрей, быстро оценив ситуацию, последовал за ним, прыгнув в темноту ночи.
Темнота ночи за окном оказалась бездной, и они продолжали падать в темноту неизвестное им количество времени. Влас и Андрей оказались в полной неизвестности, словно вырвались из одной бездны пленённого прошлого и попали в другую — стены психиатрической больницы «Горизонт 7» встретили их снова. Они не понимали, где находятся и как сюда попали, но отчётливо помнили, что это не то место, из которого они планировали вырваться. Они бежали, не оглядываясь, зная, что впереди их ждёт новая жизнь, полная опасностей и трудностей, но они были готовы к этому. Влас и Андрей понимали, что только вместе они смогут преодолеть все преграды и выжить в этом суровом мире.
Вокруг были знакомые коридоры и комнаты, где каждый уголок был частью их недавнего плена. Стены давили, напоминая о том, что совсем недавно они были ограничены в своих действиях, заперты в своих камерах. Капельницы, разорванные в порыве бегства, символизировали их освобождённость от физической и, возможно, психологической зависимости.
Они бросились бежать, не разбирая дороги, пытаясь как можно дальше уйти от места, которое ассоциировалось с пленом. Каждый шаг был наполнен адреналином и страхом, но в то же время давал ощущение свободы и надежды на новую жизнь. Они понимали, что теперь их главная задача — не попасться и не вернуться в тот плен, из которого они только что вырвались. Кровати — позади. Капельницы — разорваны. Они побежали.
Маршрут был адом: коридоры, лестницы, тоннели, снова коридоры. Коридоры были узкими и извилистыми, словно запутанные улочки старинного японского городка в сумерках. Стены украшали бумажные фонарики, которые уже потеряли свой яркий цвет и поблёкли от времени, напоминая о майских выходных в Японии, но эта атмосфера не несла в себе привычной умиротворённости. Воздух был тяжёлым и душным, пропитанным запахом старых бумаг и пыли. Трещины на стенах, из которых слезла краска, зигзагами разрезали пространство, словно шрамы на теле. Следы крови на полу и стенах дополняли мрачную картину, создавая ощущение безысходности и отчаяния.
Лестницы были мрачными и пугающими, с истёртыми ступенями и скрипучими перилами. Казалось, что каждая ступенька стонет под весом времени и страданий, которые здесь пережили другие. В углах виднелась паутина, а тусклый свет ламп создавал тени, которые будто оживали и двигались в темноте.
Тоннели напоминали лабиринт, где каждый поворот сулил новые испытания. Здесь чувствовалась воля — воля к сопротивлению и борьбе, но в то же время — и воля к отчаянию, к потере надежды. Стены были влажными и скользкими, словно пропитанными слезами и кровью тех, кто прошёл этим путём до них.
Снова коридоры, с треснувшими от слезшей краски стенами и следами крови. Запах сырости и гнили смешивался с металлическим запахом ржавчины, создавая удушающую атмосферу. Каждый шаг отзывался эхом, словно в этих стенах звучали голоса тех, кто был здесь до Власа и Андрея.
Погоня за Власом и Андреем началась внезапно, словно пляска теней в тусклом свете ламп. Четверо преследователей двигались быстро и решительно, их шаги эхом разносились по коридорам. Они шли без спешки, будто знали, что для пляски у них достаточно времени, что беглецы не смогут ускользнуть.
Влас и Андрей бежали, но их ноги подкашивались, как у раненых коней. Каждый шаг сопровождался падением — Влас падал на бетон, Андрей поднимал его, и они продолжали свой путь. Но силы покидали их, мышцы горели, сердце билось, словно хотело вырваться из груди.
Преследователи словно вели свою зловещую пляску, методично приближаясь к Власу и Андрею. Их движения были точными и выверенными, будто каждый шаг был заранее отрепетирован. Они не торопились, зная, что беглецам некуда деться — ни в узкие коридоры, ни в мрачные тоннели.
Влас и Андрей пытались скрыться, но каждый поворот открывал перед ними новые лица преследователей, продолжающих свою мрачную пляску. Воздух был пропитан напряжением и страхом, а каждый шорох заставлял беглецов вздрагивать.
И вот они — в ловушке, окружённые со всех сторон. Пляска теней и преследователей достигла своего апогея, и Влас с Андреем понимали, что их время на исходе.
Они бежали, но ноги подкашивались, как у раненых коней. Один шаг — и Влас падал на бетон. Андрей поднимал его. Ещё шаг — и Андрей спотыкался о провод. Они падали, вставали, падали снова. Ноги не слушались. Мышцы горели. Сердце билось, как будто хочет вырваться.
И тут — погоня. Те же четверо. Они шли быстро. Без спешки. Как будто знали, что беглецы никуда не денутся.
Они настигли их в предоперационной — с ржавым столом, инструментами в открытом ящике. Скрутили, но Влас ударил одного головой. Андрей вырвался. Они убежали.
В голове — белый шум. Не звук, а состояние. Влас и Андрей бежали по мрачным коридорам, их одежда превратилась в лохмотья. Они были измотаны, их мышцы горели, а дыхание сбивалось. Вокруг них царила тишина, но не та, что приносит покой, а та, что давит и оглушает, словно «белый шум». Этот шум наполнял всё пространство, заглушая мысли и создавая ощущение безысходности.
Каждый шаг давался с трудом, ноги казались ватными, а мир вокруг сливался в одно размытое пятно. Влас и Андрей чувствовали, как силы покидают их, но продолжали бежать, ведомые инстинктом самосохранения.
Они бежали по лабиринту бетонных стен, и каждый поворот открывал перед ними всё те же мрачные коридоры и преследователей, которые не отставали. Влас и Андрей понимали, что их состояние — это не просто физическая усталость, это ещё и моральное истощение, которое делает их ещё более уязвимыми.
«Белый шум» в их сознании усиливал ощущение безнадёжности, но они продолжали бежать, надеясь на чудо. Они были готовы на всё, чтобы выжить и выбраться из этого кошмара.
Пустота. Без мыслей. Без страха. Без боли.
Только приятное забвение, как после сильного снотворного.
Им становится плевать. Где они? Кто они? Зачем бежать?
Хочется просто сесть. Прижаться к стене. Закрыть глаза. И раствориться.
Они садятся. Ничего не делают. Мыслей нет. Ничего нет. Только тишина. И тяжесть. И желание больше никогда не вставать.
Но потом — снова встают. Не потому что хотят. А потому что что-то внутри шепчет: «Не сдавайся».
Они идут. Один коридор — как второй. Длинный, прямой, с потолком в трещинах, похожий на подземный бункер. Второй — как третий. С изгибом, как кишка. С поворотом на 90 градусов, ведущим в никуда. Стены — гладкие, но в трещинах. Пол — бетонный, с выемками от колёс каталок. Всё одинаково: тьма, тишина, запах мочи, стены, стены, стены.
Они шли. Не помнили себя. Не понимали, почему здесь так пахнет. Не задавались вопросом, сколько времени прошло. Они просто шли. Становились частью здания. Как лишайник на стене. Как пыль на полу. Как эхо, повторяющееся в пустоте.
И вот — тупик. Глухая стена. Масляные пятна. Они облокотились. Глаза закрылись. Сознание отключилось. Их воля была сломлена. Они не сопротивлялись. Им было приятно сдаваться. Приятно забыть. Приятно перестать быть собой.
— Зачем мы здесь? — прошептал Влас. — Почему я кричу?.. Что я забыл?..
Он пытался думать, но мысли распадались. Цель… есть ли она?.. Или всё — просто цепь страданий?.. Может, не бежать — а принять?.. Но тогда зачем я вообще родился?.. Чтобы стать тенью в этой больнице?.. Чтобы забыть, что у меня была жизнь?.. Но если нет цели — зачем бороться?.. А если есть — где она?..
Он смотрел на руки — дрожащие, в царапинах, с обломанными ногтями.
— Я… я не помню, зачем бежал… Я не помню, кто меня гонит… Я не помню, кто я… Почему я здесь?.. Что это за место?..
Их сознание тонуло — как камень в чёрной воде.
Мысли распадались:
Влас снова лежал на больничной койке, его мысли были мрачными и тревожными. За стенами больницы мир казался ему жестоким и непредсказуемым. Влас часто думал о различных катастрофах, которые могли произойти в России: от природных катаклизмов до техногенных аварий.
Каждый раз, когда его мысли обращались к этим катастрофам, его охватывало чувство безысходности. Он представлял себе, как города превращаются в руины, как люди теряют свои дома и близких, как рушатся привычные устои жизни. Эти мысли были тяжёлыми и изматывающими, они отнимали у него последние силы.
Иногда, когда Влас думал о катастрофах, его охватывало полное забвение. В эти моменты он словно выпадал из реальности, и его разум погружался в пустоту. Он не мог вспомнить, кто он и где находится, и лишь больничная койка служила ему ориентиром. Это забвение было спасительным, оно давало ему временную передышку от мрачных мыслей и отчаяния.
Однако каждый раз, когда Влас возвращался в сознание, его страхи и тревоги вновь обрушивались на него, и он продолжал бороться с этими мыслями, надеясь на лучшее будущее и молясь о том, чтобы катастрофы обошли его стороной.
Мысли о любой катастрофе за стенами больницы — и… забвение…
Андрей, в отличие от Власа, старался не погружаться в мрачные мысли о возможных катастрофах. Он верил в силу человеческого разума и в то, что люди всегда находят способ преодолеть трудности. Однако иногда, когда стресс становился невыносимым, его сознание начинало ускользать.
Мысли о возможных общественных катастрофах в России вызывали у Андрея чувство тревоги, но не безысходности. Он представлял себе хаос и разрушения, но в его воображении сразу же возникали образы людей, объединяющихся перед лицом опасности, готовых помогать друг другу и восстанавливать разрушенное. Эти мысли помогали ему сохранять надежду и веру в лучшее.
Однако иногда, в моменты сильного эмоционального напряжения, Андрей ощущал, как его сознание начинает затуманиваться. В эти мгновения он словно отделялся от реальности, и его мысли теряли чёткость. Он переставал осознавать своё окружение и погружался в состояние, похожее на забвение. В такие моменты он не думал ни о чём конкретном, его разум просто отдыхал от потока информации и переживаний.
Это забвение было для Андрея не просто временной передышкой, а способом сохранить психическое равновесие в условиях неопределённости и стресса. Оно помогало ему перезагрузиться и вернуться к реальности с новыми силами и ясным умом.
Мысли о любой катастрофе за стенами больницы — и… забвение…
Влас, в отличие от Андрея, был склонен погружаться в мрачные мысли о возможных катастрофах. Он представлял себе хаос и разрушения, где флора и фауна страдают от последствий человеческих действий и природных катаклизмов. В его воображении катастрофы казались неизбежными и необратимыми, и он часто думал о том, как природа может стать ещё более уязвимой в условиях общественных потрясений. Эти мысли вызывали у Власа чувство безысходности и тревоги.
Иногда в моменты сильного стресса Влас ощущал, как его сознание начинает погружаться в забвение образов разрушений и страданий. Он не видел выхода из ситуации и думал, что даже природа может не выдержать, а последствия будут необратимыми.
Мысли о любой катастрофе за стенами больницы — и… забвение…
Андрей, в отличие от Власа, старался не погружаться в мрачные мысли о возможных катастрофах. Он верил в силу человеческого разума и в то, что люди всегда находят способ преодолеть трудности. Однако иногда, когда стресс становился невыносимым, его сознание начинало ускользать.
Мысли о возможных общественных катастрофах в России вызывали у Андрея чувство тревоги, но не безысходности. Он представлял себе хаос и разрушения, но в его воображении сразу же возникали образы флоры и фауны, которые выживали даже в самых тяжёлых условиях. Люди же, по его мыслям, объединялись, помогали друг другу и восстанавливали разрушенное.
В моменты сильного эмоционального напряжения Андрей ощущал, как его сознание начинает затуманиваться. Он не думал ни о чём конкретном, и в эти мгновения в его воображении возникало нечто вроде картины, где природа и люди вместе ищут путь к преодолению трудностей. Это помогало ему перезагрузиться и вернуться к реальности с новыми силами и ясным умом.
Они не могли удержать ни одной идеи. Каждая мысль — как рыбка, вырывающаяся из рук.
Они были не людьми — а обломками разума, брошенными в океан безумия.
И в этой тьме, в этом безумии, в этом упадке разума — они вдруг услышали шёпот. Тихий, но ясный:
— На самом деле… вы уже свободны.
Влас и Андрей были охвачены паникой. Они не понимали, что происходит, и не знали, как выбраться из этого кошмара. В их сознании смешивались реальность и иллюзия, и они не могли отличить одно от другого.
И вдруг им повсюду начала мерещиться женщина с пудом муки. Она возникала из тени и шептала: «На самом деле...» Её образ был настолько реалистичным, что Влас и Андрей чувствовали её дыхание на своей коже. Они пытались убежать от неё, но она всегда оказывалась впереди.
Каждый шорох заставлял их вздрагивать. Они слышали шаги за спиной, чувствовали чьё-то присутствие. Влас и Андрей были уверены, что за ними кто-то следит, кто-то, кто хочет их напугать и не дать им выбраться.
Они пытались кричать, но голоса не было. Они пытались найти выход, но все пути были закрыты. Влас и Андрей чувствовали, как страх сковывает их тело, как он проникает в каждую клеточку их существа.
Загадка Первой фазы – страх для Власа и Андрея распадалась, как старая штукатурка под дождём, под напором одного-единственного, но неотвратимого вопроса: «А если это не ловушка… а ключ?»
Влас, с его острым умом и аналитическим складом, задумался о природе власти и её роли в их ситуации. Он вспомнил идеи Осаки о том, что власть – это не только контроль над ресурсами, но и способность формировать реальность, влиять на восприятие и поведение других.
Андрей, более эмоционально настроенный, ощущал, как внутри него нарастает напряжение. Он размышлял о том, как власть может быть использована как инструмент для достижения целей, но также как источник манипуляций и обмана. Вопросы о том, кто контролирует ситуацию и как это влияет на их будущее, становились всё более актуальными.
Осознавая, что они оказались в центре событий, где власть играет ключевую роль, Влас и Андрей начали искать скрытые механизмы и стратегии. Они понимали, что для того чтобы понять, является ли это ловушкой или ключом, им нужно проникнуть глубже в суть происходящего.
Шёпот:
— На самом деле… вы уже свободны.
Они пошли на звук и оказались на кухне с печкой.
Татарка кучерявая с чёрными волосами, лет шестидесяти, стояла у печи, держа в руках муку. Её лицо, испещрённое мелкими морщинками, светилось теплотой и заботой. Влас и Андрей, уставшие и измотанные, сидели за столом, пытаясь осмыслить её слова.
— Как это возможно? — тихо спросил Влас, глядя на старуху. — Мы же…
— Вы уже свободны, — повторила она, не оборачиваясь. — Но чтобы это понять, вам нужно заглянуть внутрь себя. Власть — это не то, что вы думаете. Она внутри вас, как вода в реке, как ветер в поле. Вы можете использовать её, но она никогда не принадлежит вам полностью.
Андрей нахмурился, пытаясь осмыслить её слова.
— Что ты имеешь в виду? — спросил он, глядя на старуху. — Кто контролирует ситуацию?
— Вы сами, — ответила она, продолжая пересыпать муку в миску. — Каждый ваш выбор, каждое ваше действие — это часть игры. Вы можете быть пешкой, а можете стать королём. Всё зависит от того, как вы решите играть.
Влас и Андрей переглянулись, не зная, верить ли ей. Они понимали, что её слова могут быть ловушкой, но также видели в них что-то правдивое.
— Как нам выбраться из этого? — спросил Андрей, чувствуя, как внутри него нарастает надежда.
Старуха улыбнулась, её глаза блеснули в свете печи.
— Найдите то, что делает вас свободными, — сказала она. — И тогда вы поймёте, что никогда не были в ловушке.
Влас и Андрей замолчали, обдумывая её слова. Они поняли, что им нужно найти свой путь, свой ключ к свободе. И, возможно, этот ключ уже давно был у них в руках.
Только они снова пошли вдоль бетонных стен этой заброшенной психушки…
Шёпот:
— На самом деле… вы уже свободны.
Повторялся.
Не из одного угла. Не из одного рта. Теперь он звучал всюду — в каплях воды, в скрипе ржавых труб, в шелесте пыли на полу. И с каждым разом он становился яснее, будто не приходил извне, а пробуждался внутри.
Влас и Андрей, охваченные паникой, дрожали, прижавшись спинами к стене в тупике коридора. Их грудь вздымалась, но не от воздуха — от бессилия. Они не могли кричать. Не могли бежать. Не могли даже думать.
Только чувствовать — как страх проникает в кости, как он переписывает их суть, как он превращает их в тени, боящиеся тьмы.
И тогда — она. Женщина с пудом муки.
Она появилась из-за угла, не шагая, а возникая, как воспоминание, которое не хотели вспоминать. Белое платье, похожее на больничную рубашку. Руки, сложенные на груди, будто несут ношу. Лицо — спокойное, почти печальное. И в её взгляде — не угроза, а вопрос.
— На самом деле… — прошептала она, и её дыхание коснулось щеки Власа, как ветер из прошлого.
Он отшатнулся. Андрей завыл — не голосом, а горлом, как загнанный зверь. Они побежали. Снова. По тем же коридорам. Мимо тех же трупов стен. Мимо тех же следов босых ног. Но теперь — она была везде. В зеркале, разбитом в палате. В тени на потолке. В капле, падающей с капельницы, висящей в пустой комнате.
Каждый раз — одно и то же:
— На самом деле… вы уже свободны.
Они начали сомневаться в страхе. Потому что страх — это когда ты бежишь от чего-то. А здесь — некуда бежать. И не от кого. Потому что она не преследовала. Она появлялась. Как напоминание. Как зеркало.
И вдруг Андрей остановился. Посреди коридора. Посреди тьмы.
Он стоял, дрожа, и прошептал:
— А если… если это не она нас ловит… А мы — её?
Тишина. Даже капельницы замолчали.
Влас обернулся.
— Что?
— Мы думаем, что она — призрак… Но может, мы — призраки? Может, мы — те, кто застрял? Может, она — единственная, кто помнит?
И тогда — вспышка. Не свет. Память.
Образ:
Дом на окраине. Два журналиста. Статья о закрытой психиатрической лечебнице «Горизонт-7». Эксперимент. Сознание. Препараты. Испытания на добровольцах. Они сами попросились. Они сами ввели себе первый укол. Чтобы понять, как теряют рассудок. Чтобы написать правду. Но не вышли.
Их тела остались в реальности — в капсулах, в подвале заброшенного особняка, подключённые к системе, а сознание — заперто в симуляции больницы.
Их вырубили зомбиры по голове в ту ночь, потому что полицейских не было.
И женщина с пудом муки — это символ. Не человек. Не призрак. Код доступа. Образ, заложенный в их подсознание как якорь — чтобы, когда страх достигнет предела, они вспомнили: «Вы уже свободны. Вы только не знаете этого.»
Они упали на колени. Не от боли. От осознания.
— Мы… мы не в больнице, — прошептал Влас. — Мы в голове.
— И мы не бежим от неё, — добавил Андрей. — Мы бежим от себя.
И тогда — второй шёпот, но уже не извне.
Изнутри. Тихий. Ясный.
— Найдите пуд зерна. Он там, где вы перестали бояться.
Они встали. Не потому что стали сильнее, а потому что страх перестал быть врагом. Он стал проводником.
Они пошли. Не бегом. Не в панике. Спокойно.
По тем же коридорам. Мимо тех же дверей.
Но теперь — не сжимались от каждого шороха.
Теперь — слушали.
И когда вновь появилась женщина — они не отшатнулись. Они встретили её взглядом.
— Где пуд зерна? — спросил Влас.
Она улыбнулась и исчезла, но на полу остался след — не грязный, не старый, а свежий, как будто только что отпечатанный.
След босой ноги, ведущий не в тупик, а вниз в подвал. Туда, где раньше не было двери, а теперь есть.
Они спустились по лестнице, покрытой плесенью. Воздух стал гуще, но не вонял: он пах пылью, деревом, временем. В подвале — старый амбарный замок. И перед ним — мешок. Не рваный. Не гнилой. Целый. На нём — надпись: «Пуд зерна. Не открывай — забудешь. Открой — вспомнишь.»
Андрей посмотрел на Власа. Влас — на него.
— Мы уже не боимся, — сказал Андрей.
Он протянул руку. Разорвал мешок. Из него не посыпалось зерно. Из него хлынул свет — яркий, тёплый, настоящий. Он заполнил подвал. Коридоры. Всё здание. Стены задрожали. Потолок рассыпался. «Горизонт-7» разрушался, как сон при пробуждении. Они стояли, прижавшись друг к другу, и смотрели, как замкнутый мир заброшенной психушки тает, сменяясь этим проклятым особняком.
И в последний момент, перед тем как тьма сменилась белым светом, они услышали:
— Вы уже свободны.
И поняли: первая фаза — страх — завершена. Этот логический этап постижения был ими пройден. Они не выбрались из психушки. Они проснулись. А этот особняк — просто отражение всех мест страшных убийств. Он будто вбирал в себя всё кровавое и мучительное за своими пределами.
Особняк, некогда величественный, теперь напоминал кошмарный призрак панельного дома — девятиэтажную махину, замурованную, словно склеп. Влас и Андрей, пошатываясь, брели по коридорам, где каждая дверь казалась насмешкой, а каждая открытая квартира — ловушкой. Стены, покрытые трещинами и облупившейся штукатуркой, шептали что-то неразборчивое, будто хранили в себе тысячи невысказанных проклятий.
Они оказались в лабиринте безумия. На верхних этажах ещё можно было различить остатки прежней жизни: перекошенные шкафы, пустые рамки от картин, разбросанные вещи, будто хозяева в панике бросили всё и исчезли. Но чем ниже они спускались, тем страшнее становилось. Нижние этажи поглотила кромешная тьма — абсолютная, вязкая, как смола. Здесь не было ни намёка на свет, ни единого звука, кроме их собственных тяжёлых шагов, эхом отдающихся в пустоте.
Влас почувствовал, как по спине пробежала ледяная дрожь. Ему показалось, что стены шевелятся, медленно смыкаясь вокруг них, как челюсти хищника. Андрей, бледный как полотно, вцепился в его плечо, его губы дрожали:
— Мы здесь не выживем… Это ловушка!
Но отступать было некуда. Единственный «выход» — прыжок в окно — означал неминуемую смерть. А нижние этажи… Они казались бездонной пропастью, где царила сама тьма.
Внезапно невидимая сила швырнула их о стену с такой яростью, будто сама материя дома восстала против незваных гостей. Влас ударился головой о бетон, перед глазами заплясали искры. Андрей закричал, его голос дрожал, как натянутая струна:
— Оно нас слышит! Оно знает, что мы здесь!
Эхо подхватило его крик, исказило, превратило в безумный хохот, разнёсшийся по всем этажам. Из тёмных углов доносились шёпоты — сотни голосов, шепчущих наперебой:
— Я вами управляю… Я вами управляю…
Эти слова, как ядовитые когти, впивались в сознание, раздирая рассудок. Влас почувствовал, как его воля растворяется, как мысли становятся вязкими и непослушными. Он попытался сосредоточиться, но перед глазами мелькали обрывки видений: искажённые лица, искалеченные тела, сцены невообразимого ужаса.
Андрей, пошатываясь, упёрся в стену, его глаза были широко раскрыты, зрачки расширены от ужаса.
— Мы сходим с ума… — прошептал он. — Это не дом. Это… ловушка для душ.
Влас с трудом поднялся. Его сердце колотилось так сильно, будто хотело вырваться из груди. Он понимал: если поддаться панике, если позволить страху завладеть разумом — они обречены. Но как бороться с тем, что не имеет формы, что проникает в самые потаённые уголки сознания?
Коридоры извивались, как живые, меняя конфигурацию с каждым шагом. Двери, которые они только что прошли, вдруг оказывались за их спинами, а новые тупики возникали словно из ниоткуда. Время теряло смысл. Минуты растягивались в часы, а секунды дробились на бесконечные мгновения ужаса.
В темноте замаячили тени — нечёткие, искажённые, будто сотканные из самой ночи. Они скользили вдоль стен, шептали что-то на неизвестном языке, их рты искажались в беззвучных криках. Влас почувствовал, как ледяные пальцы коснулись его шеи. Он резко обернулся, но за спиной была только пустота… или нечто, что умело прятаться в тени.
— Мы не одни, — голос Андрея дрожал, но в нём появилась стальная нотка. — Но мы должны найти способ выбраться. Должны!
Они двинулись дальше, ориентируясь только на интуицию. Каждый шаг давался с трудом, будто воздух стал вязким, как смола. Стены давили, потолки опускались всё ниже, грозя раздавить их, как насекомых. Изредка из темноты доносились звуки — скрежет металла, чьё-то прерывистое дыхание, шёпот, переходящий в безумный смех.
На пятом этаже они наткнулись на комнату, где стены были исписаны странными символами — будто кровью. Надписи складывались в фразы, от которых кровь стыла в жилах:
«Вы никогда не выйдете», «Ваше время истекает», «Вы принадлежите мне».
Влас провёл рукой по стене, и символы зашевелились, как живые, складываясь в новые послания. Его пальцы дрожали, когда он прочитал: «Фаза третья — смерть».
Холодный пот прошиб его. Они перешли на новый уровень кошмара. Если боль была лишь подготовкой, то что же их ждёт впереди?
Андрей, не говоря ни слова, указал на дверь в углу комнаты. Она выглядела иначе — не такой, как все остальные. Её поверхность мерцала, будто покрыта инеем, а ручка была холодной, как лёд.
— Это наш шанс, — прошептал он. — Или конец.
Влас глубоко вдохнул, пытаясь собрать остатки воли. Они взялись за ручку одновременно, и в этот момент эхо взорвалось новым криком:
— Я вами управляю! Вы — мои!
Дверь распахнулась, впуская их в новую, ещё более страшную реальность. Влас и Андрей очутились на шестом этаже, в квартире с разбитым зеркалом и ободранными обоями. Сначала — тишина.
Не та тишина, что бывает в пустой комнате, а густая, давящая, пропитанная страхом и болью. Тишина девятиэтажного панельного дома, где этажи с первого по третий полностью замурованы. Невидимая стена из бетона и арматуры, возведенная кем-то или чем-то, отрезала их от мира, от спасения. Выйти невредимым было невозможно.
Потом — холод, проникающий в кости, будто кто-то провёл ледяным пальцем по позвоночнику. Волосы на затылке встали дыбом. Кожа покрылась мурашками, будто тысячи невидимых насекомых ползли под эпидермисом.
Влас почувствовал, как пульсирует разорванная мышца на плече, отдавая тупой болью в висок. Губа, рассеченная до кости, горела огнем. Андрей, прижимая к груди сломанную руку, стонал, но звук его был приглушен тишиной, словно утонул в ней. Они не знали, что их избило. Невидимая сила, которая ударила с такой яростью, что оставила их искалеченными.
«Надо выбираться,» – прохрипел Влас, пытаясь встать. Ноги подкашивались, мир плыл перед глазами.
Андрей кивнул, его лицо исказилось от боли. «Куда?»
Они осмотрелись. Квартира была в запустении. Разбитое зеркало в прихожей отражало их искалеченные лица, словно насмехаясь. Ободранные обои, свисающие клочьями, напоминали об ушедшей жизни, о людях, которые когда-то здесь жили. Теперь это было их тюрьмой.
Влас подошел к окну. За ним – серое небо, равнодушное к их беде. Ни единого признака жизни. Ни машин, ни людей. Только безмолвные дома напротив, такие же пустые и холодные.
«Дверь,» – сказал Андрей, указывая на входную дверь.
Они подошли к ней. Тяжелая, металлическая, она была заперта изнутри. Влас дернул ручку, но дверь не поддалась. Он ударил по ней ногой, но боль в раненой мышце заставила его отступить.
«Бесполезно,» – прошептал он.
Они начали искать другой выход. Обыскали каждую комнату, каждый шкаф, каждый уголок. Но ничего. Только пыль, паутина и ощущение безысходности.
Влас подошел к стене, прислушался. Тишина. Ни звука из соседних квартир, ни шума с улицы. Словно весь мир замер, оставив их одних в этой мертвой тишине.
«Может, через балкон?» – предложил Андрей.
Они вышли на балкон. Он был застеклен, но одна из панелей была разбита. Влас осторожно выглянул наружу. Шестой этаж. Высоко. Падение было бы смертельным.
«Нет,» – сказал он. «Это тоже не выход.»
Они вернулись в комнату. Влас сел на пол, прислонившись к стене. Андрей, опираясь на стену, тоже опустился рядом. Тишина снова окутала их, становясь все более невыносимой.
«Что это было?» – спросил Андрей, его голос дрожал.
Влас пожал плечами. «Не знаю. Но оно не хочет, чтобы мы ушли.»
Они сидели в тишине, слушая биение своих сердец, чувствуя боль в своих телах. Искали выход, но находили только стены, запертые двери и безмолвное небо. И тишина, которая становилась все громче, все более реальной, словно она сама была живым существом, которое их душило.
Сырой, затхлый воздух панельного дома давил на легкие. Влас и Андрей, две заблудшие души, оказались здесь, казалось, по воле злого рока. Дом был странным: первые три этажа замурованы, словно гробница, а выше – квартиры, пустые, безжизненные, с распахнутыми дверями, словно приглашая в свои холодные объятия. Они искали выход, надеясь найти хоть какую-то лазейку в этом лабиринте бетона и отчаяния.
Влас, более крупный и сильный, шел впереди, прощупывая стены, стуча по полу. Андрей, более нервный, постоянно оглядывался, его взгляд метался по темным углам. Тишина была гнетущей, нарушаемая лишь их собственными шагами и учащенным дыханием.
И вдруг — удар.
Невидимая сила сбила Власа с ног. Он упал на холодный линолеум, не успев даже вскрикнуть. Андрей замер, сердце его заколотилось в груди, как пойманная птица. Он не видел ничего, но чувствовал – что-то здесь есть, что-то враждебное, невидимое.
«Влас! Что случилось?» – прошептал Андрей, его голос дрожал.
Влас застонал, пытаясь подняться. Его лицо было залито кровью, стекающей из рассеченной брови. Он не мог понять, что произошло. Никакого предмета, никакого движения. Просто удар.
«Я… я не знаю,» – прохрипел Влас, вытирая кровь тыльной стороной ладони. «Что-то… оно ударило меня.»
Андрей почувствовал, как по спине пробежал холодок. Страх, до этого дремавший, теперь пробудился и начал пожирать его изнутри. Они были не одни. И то, что было с ними, было невидимым и жестоким.
«Нам нужно уходить,» – сказал Андрей, его голос стал тверже от нахлынувшего ужаса. «Быстро.»
Они бросились вперед, перепрыгивая через пороги пустых квартир. Каждый шаг отдавался эхом в мертвой тишине. В одной из квартир, где на полу валялись обрывки старых газет, Андрей почувствовал резкий толчок в спину. Он упал, ударившись коленом.
«Андрей!» – крикнул Влас, оборачиваясь.
Но прежде чем он успел помочь другу, невидимая сила снова ударила. На этот раз Власа отбросило к стене. Он почувствовал острую боль в боку, словно его пронзили.
«Черт!» – выдохнул он, хватаясь за бок.
Они поняли, что бежать бесполезно. Невидимый противник преследовал их, нападая из тени, из пустоты. Их единственным шансом было найти выход, пробиться сквозь эту стену безмолвного ужаса.
«Квартира на квартиру,» – прохрипел Влас, указывая на дверь в соседнюю квартиру. «Может, там есть выход на лестницу.»
Они бросились в следующую квартиру. Здесь царил полумрак, лишь слабый свет пробивался сквозь грязные окна. Влас, несмотря на боль, старался держаться. Андрей, дрожа, шел за ним, его глаза были полны паники.
Вдруг, в центре комнаты, воздух словно задрожал. Появился неясный, мерцающий контур, словно искажение пространства. Он был бесформенным, но от него исходила ощутимая угроза.
«Что это?» – прошептал Андрей, отступая.
Влас не ответил. Он видел, как контур начал двигаться, приближаясь к ним. Он почувствовал, как его тело охватывает ледяной холод.
«Беги!» – крикнул Влас, толкая Андрея к двери.
Они выскочили из квартиры, захлопнув за собой дверь. Но это не помогло. Через мгновение дверь распахнулась с такой силой, что отлетела в сторону. Невидимая сила снова атаковала.
Влас почувствовал, как его ноги подкосились. Он упал, но успел увидеть, как Андрей, спотыкаясь, бросился в следующую квартиру.
«Андрей! Стой!» – крикнул Влас, но его голос потонул в шуме ударов, которые теперь обрушились на него со всех сторон.
И вдруг — снова удар.
Не видя ничего, Влас почувствовал, как его отшвырнуло к стене. Рёбра хрустнули. Кровь хлынула из носа. Андрей упал на колени — по лицу ударили невидимые кулаки, ломая скулу, разрывая губу. Они кричали, но звук гас в воздухе, будто дом поглощал его.
Он чувствовал, как его тело бьют, словно мешок с песком, но удары были невидимы, беззвучны, лишь отдавались глухим стуком в его костях. Кровь снова хлынула из рассеченной брови, застилая глаза. Он пытался отбиваться, но его руки встречали лишь пустоту. Паника охватила его, но где-то глубоко внутри, под слоем боли и страха, теплилась искра упрямства. Он не мог сдаться. Не мог оставить Андрея.
Собрав последние силы, Влас перекатился на бок, пытаясь встать на четвереньки. Он видел, как Андрей, уже залитый кровью, спотыкаясь, добрался до следующей двери. Тот, словно загнанный зверь, дергал ручку, но дверь была заперта. Влас услышал отчаянный крик Андрея, и в этот момент невидимая сила снова обрушилась на него, на этот раз с такой яростью, что он почувствовал, как ломается что-то внутри.
Но даже в этом агонизирующем состоянии, Влас увидел, как Андрей, в отчаянии, ударил ногой в дверь. С треском она поддалась, и Андрей, словно вырвавшись из западни, проскользнул внутрь. Влас попытался последовать за ним, но его тело отказывалось слушаться. Он чувствовал, как его тащат, волокут по полу, но не видел, кто или что это делает.
В следующей квартире, куда успел забежать Андрей, царил полный мрак. Он задыхался, его легкие горели, а в голове стучала пульсирующая боль. Он слышал, как за дверью, которую он с трудом захлопнул, раздаются глухие удары. Влас. Он был там. Андрей бросился к окну, пытаясь разбить стекло, но оно оказалось на удивление прочным. Он метался по комнате, ощущая, как невидимое присутствие проникает в это новое пространство. Воздух стал тяжелее, холоднее.
Вдруг, в темноте, он увидел два тусклых, светящихся огонька. Они были близко, слишком близко. Андрей замер, его тело сковал парализующий ужас. Огоньки начали двигаться, приближаясь к нему. Он почувствовал, как его ноги сковывает невидимая хватка. Он упал, ударившись головой о пол.
В этот момент, сквозь глухие удары за дверью, он услышал слабый стон. Влас. Он был жив. Андрей, несмотря на боль и страх, попытался крикнуть, но из его горла вырвался лишь хрип. Он чувствовал, как невидимые руки сжимают его, поднимают в воздух. Он видел, как огоньки приближаются, становясь все ярче, словно два бездонных колодца, в которых отражался его собственный ужас.
Он знал, что это конец. Но где-то в глубине сознания, сквозь боль и отчаяние, мелькнула мысль о Власе. Он надеялся, что друг найдет выход. Что он выберется из этого проклятого дома. А сам Андрей… он закрыл глаза, готовясь к тому, что должно было случиться. И в этот момент, когда невидимая сила готовилась нанести последний удар, он услышал отдаленный звук. Звук сирены. Надежда, хрупкая, как стекло, пробилась сквозь мрак.
Влас и Андрей оказались в ловушке. Невидимая сила, словно ледяное дыхание, сковала их, заставляя кожу покрываться мурашками, а волосы на затылке вставать дыбом. Они были в панельном доме, где квартиры зияли пустыми проемами, а этажи с первого по третий были замурованы, словно гробница.
Первый удар пришелся на Андрея. Невидимая рука сжала его горло, отчего тот закашлялся, пытаясь вдохнуть воздух. Влас, не раздумывая, бросился на помощь, но и его настигла невидимая сила. Удар, словно от кувалды, отбросил его к стене. Кровь хлынула из рассеченной брови.
Паника охватила их. Они метались по квартире, ища выход, но двери вели в никуда, а окна были заколочены. Невидимое существо, казалось, играло с ними, то нападая, то отступая, наслаждаясь их страхом.
«Это внезапно!» — прохрипел Андрей, указывая на проем в стене, ведущий в соседнюю квартиру.
Они бросились туда, перепрыгивая через обломки мебели и битое стекло. Каждая новая квартира была такой же пустой и зловещей, как и предыдущая. Невидимый преследователь не отставал, его ледяное дыхание чувствовалось за спиной.
В одной из квартир они наткнулись на открытую дверь, ведущую на лестничную клетку. Надежда вспыхнула в их глазах. Они бросились вниз, но лестница обрывалась на третьем этаже, замурованная бетонной плитой.
«Мы в ловушке!» — отчаяние охватило Андрея.
Влас, однако, не сдавался. Он заметил узкий проем в стене, ведущий в подвал. «Туда!» — крикнул он, и они, превозмогая боль и страх, протиснулись в темноту.
Подвал был сырым и темным, но там они нашли выход – старую вентиляционную шахту, ведущую наружу. С трудом, царапая руки и ноги, они выбрались на свободу, оставив позади ужас панельного дома.
Они бежали, не останавливаясь, пока не оказались далеко от проклятого места и… очутились снова на 9-м этаже в одной из квартир этого панельного дома, окутанные ещё на улице неизвестной им тьмой. Слёзы пошли из глаз Власа, но он молчал.
Влас и Андрей, задыхаясь, метались по полутемным коридорам. Этажи с первого по третий были словно замурованы, стены казались непроницаемыми, а выход – миражом. Но хуже всего было не это. Хуже всего было то, что их преследовало. Нечто невидимое, но ощутимое, что с каждым мгновением становилось все более реальным.
Квартира на девятом этаже встретила их тишиной, нарушаемой лишь их собственным учащенным дыханием. Но едва они шагнули здесь, как воздух загустел, стал вязким. Влас почувствовал резкую боль в боку, словно его ударили невидимым кулаком. Он вскрикнул, падая на пол. Андрей бросился к нему, но тут же отшатнулся. По полу, словно змея, проползла волна холода, обжигая ноги. Андрей почувствовал, как его тело пронзает острая боль, словно тысячи игл впились в кожу.
«Да меня это уже вымотало! Как выбраться отсюда, твою мать?» – прохрипел Влас, пытаясь подняться. Его губа была разбита, кровь стекала по подбородку.
«Не знаю,» – ответил Андрей, ощущая, как по его руке течет горячая струйка крови. – «Не выдумывай истерики!»
Они выбрались из квартиры на девятом этаже, оставив за собой лишь эхо своих криков. Следующая квартира на седьмом оказалась еще хуже. Здесь стены словно дышали, а пол под ногами казался живым. Каждый шаг сопровождался ощущением, будто их тянут вниз, в бездну. Влас почувствовал, как его волосы встают дыбом, а кожа покрывается мурашками. Невидимая сила схватила его за горло, сдавливая до потери сознания. Он задыхался, его глаза налились кровью. Андрей, видя это, бросился на помощь. Он почувствовал, как его ноги сковало, словно они попали в липкую паутину. Он боролся, пытаясь освободиться, но чем больше он сопротивлялся, тем сильнее его сковывало.
«Андрей!» – прохрипел Влас, наконец, вырвавшись из невидимых объятий. Он увидел, как его друг барахтается, словно в болоте. – «Держись!»
Собрав последние силы, Влас рванулся к Андрею. Он почувствовал, как его тело пронзает боль, словно его ударили свинцовой плетью. Но он не остановился. Он добрался до Андрея и, схватив его за руку, потянул изо всех сил. Невидимая сила сопротивлялась, но их отчаяние было сильнее. Они вырвались из этой комнаты, оставив за собой лишь стон, который, казалось, исходил от самих стен.
Так они переходили из квартиры в квартиру. Каждая комната была новой пыткой. В одной их обжигало невидимым огнем, в другой – замораживало до костей. В третьей их тела словно разрывало на части, а в четвертой – высасывало жизненные силы. Кровь текла по их телам, раны не заживали, а боль становилась все невыносимее. Но они не сдавались. Они искали выход, цепляясь за надежду, которая с каждым мгновением становилась все тоньше.
Они не знали, когда эта фаза боли завершится, кто или что их преследует. Но они знали одно: им нужно выбраться. И они будут бороться до последнего вздоха, пока не найдут выход из этого адского дома, где каждая квартира – новая пытка.