Кругосветное путешествие
Алексей Голдобин Возрастные ограничения 16+
Про этот остров пели: «Итуруп, Итуруп — с рыбой чай и с рыбой суп». Несмотря на то, что это самый большой остров в Курильской гряде, добраться до него довольно сложно. Сначала самолетом до Южно-Сахалинска, а потом или на теплоходе день-два, или, если благоволят погода и обстановка с билетами, еще раз по воздуху местными авиалиниями. Обычно сюда едут либо профессионалы по контрактам за длинным рублем, либо местные жители, возвращающиеся с материка. Ну, или осмелившиеся на такой поход, настоящие мужчины.
А еще по приказу Родины – выполнять священный долг по охране границы, чтобы не дай бог, кто-то смог драпануть. Хотя кто отсюда отважится? Где такому смельчаку отыскаться? А если и отыскивался такой ухарь, дальше мыслей его не пускали. Бдило недремлюще око государства.
И был на том острове залив Касатка. Конечно, там были и еще заливы, но они не стали такими известными.
И стояла в том заливе самоходная баржа Т-36, ржавая железная, но ещё, слава богу, самоходная посудина, предназначенная для переброски грузов вдоль побережья, стоявшая на разгрузке. Водоизмещение — 100 т, 2 двигателя, скорость — 9 узлов. Это если с двигателями. Если двигатель завести.
И были при этой посудине двое военнослужащих инженерно-строительных войск Советской Армии, более известных как стройбат. Младший сержант и салага — первогодок. Два солдатика из стройбата на барже – ничего удивительного. И не такое бывало. “Два солдата из стройбата заменяют экскаватор” – солдатский фразеологизм того времени. Два солдата из стройбата на барже – военная хитрость. Пусть враг мозги напрягает. А все просто. Родина сказала надо, командир отдал приказ. Двое суток через двое. Два дня на барже, два – в казарме. Ведро картошки, две банки тушенки, чай, сахар, хлеб, курево и кулак старшины под нос: Чтоб все было путем. Не то… Кулак внушал доверие. Всего-то двое суток. Если сменят.
И было 17 января 1960 года.
И была штормовая погода. Обычная погода, надо сказать, для данной местности в такое время. Смельчаков швартоваться нет. А на нет и судна нет. А в безделье, чего хочется солдатику, когда тем более нет рядом начальства? Правильно. Поспать. Кинул матрасы на теплый дизель – лежи, думай о дембеле. Или спи. Солдат спит – служба идет. А еще солдатику хочется выпить. Ведь когда солдат пьет – служба тоже идет. Лишь бы начальству на глаза не попасться. Но начальство далеко. Но и выпить нечего. Тоска. Единственное развлечение слушать шум непогоды.
Вдруг среди морского гула послышалось: – Эй, на баржЕ! — Младший сержант насторожился. Почудилось? – Боец, — обратился он к рядовому. — Ничего не слышал? – Ничего. – Салага, — подумал сержант. Крик повторился. Сержант напрягся. – Только начальства не хватало.
Последующий за криком заливистый свист опроверг предположения. Начальство свистеть так не умеет. – Боец, давай на палубу, узнай, в чем дело. Солдат, для которого младший сержант на барже был главнее адмирала, маршала и самого главкома всех вооруженных сил вместе взятых, вышел из тепла навстречу подвигу.
Но он этого пока еще не знал.
Вернулся через минуту, да не один. – Товарищ младший сержант, тут такое дело.
Рядом стояли два промокших военнослужащих.
Сержант вскочил, поправляя ремень.
— Не дрейфь, земеля. Свои.
— Свои с водярой приходят.
— А мы как раз, того. С ней.
— С кем? –
Сержант медленно соображал.
— На соседнем причале бочки со спиртом разгружали, ну и невзначай одна открылась и два котелка спирта прямо на палубу. Вот они.
— Боец, — сержант окликнул первогодка. Чего стоишь как на параде? Неси закуску. Вы че, пацаны, в дверях, давай поближе к дизелю. Тут тепло.
Познакомились.
— Филипп.
— Иван.
— Зашибись, вовремя зашли.
Три первые тоста: для “сугрева” пошли без закуски и незаметно. Три других “за тех, кто в море” выпили уже вальяжно. Потом достали баян, открыли консервы. Хлеб наломали добрыми кусками.
А шторм-бродяга крепчал. Шторм ревел. Ветер подхватывал звуки баяна, нестройные голоса, поднимал их в самую высь, глушил и топил их в море.
Солдатики напились, напелись, наелись, разлеглись, где кто сидел и «задавили щеку».
Все хорошее когда-нибудь заканчивается и наступает плохое. Или очень плохое. Это плохое называется чиздец.
Первогодок просыпается, выходит на палубу отлить. Смотрит на волны. Определяет направление ветра. Переходит на другой борт и у него пропадает желание отлить. Он видит, что и с другого борта тоже волны. Нет берега. Он кидается обратно, может, не увидел? Напрасно. Ни там, ни там берега нет. Тут он начинает соображать, почему же его так качает и почему не видно берега. А когда осознал, кидается будить остальных. Тормошит, поднимает, объясняет, уговаривает, клянется. Поднимает сержанта на палубу.
Сержант покачивается, крепко держится за борт, оценивает обстановку, смотрит влево, смотрит вправо, не поворачивая тела, смотрит назад и моментально трезвеет. Нет берега. Нет той части суши, которую он должен защищать. Десять суток как минимум, мелькает у него в голове. – Общая тревога, — командует он себе.
И пошла борьба за выживание.
Запустили двигатель. Старались маневрировать. Крутили рацию. Молчание. Ни писка. Пока крутили и маневрировали, заглох двигатель. Отчего заглох? А хрен его знает. Солярка есть, все детали на месте, а не работает. И пришло понимание ситуации. Баржу несет в открытое море. А точнее в океан.
А на берегу командованию было доложено, что во время шторма баржу Т-36 сорвало с якоря. Прошли сутки, баржа не обнаружена. Местные жители подобрали спасательный круг. Начальство: В Америку не могли драпануть? – Никак нет. Далеко уйти не могли. Вероятно, куда-то штормом прибило.– Уже легче. Искать. – Обыскали. Нет баржи. Нет обломков. В таких случаях самый лучший выход, чтобы баржа затонула. Так и решили. Нет, так нет. И докладывать не стали. На флоте всякое бывает. Тем более что баржа старая и списана уже как три года назад.
Двое суток пленники океана всматривались вдаль. Сержант успокаивал. – Скоро спасут. Не могут нас не спасти. Конечно, начальству на нас наплевать, но баржу будут искать. — Успокаивал он прежде всего себя. – Даже если начальство не хватится, есть у нас замполит. Тот сразу увидит, что нас нет на политзанятиях. Тот уж точно поднимет тревогу.
Замполит знал свое дело. Будь ты в карауле или на вахте, а последний номер газеты «Красная звезда» должен быть в каждом подразделении, на каждом посту, на каждом судне. Чтобы бойцы читали.
И один из бедолаг находит на барже последний номер этой газеты, читает, вникает и начинается у него медленное помутнение рассудка. На первой странице черным по белому бодрая статья, что вскоре начинаются испытания новых советских ракет. И условная карта этого района. Как на пачке «Беломора». И падать они будут как раз в тот район океана, куда несло ржавую баржу. И вот из-за этих испытаний вход любых судов туда до 1 марта запретили. О чем было объявлено официально всем странам, имеющим интерес к данной территории.
Но первые три дня надежда на спасение еще жила. Четыре человека в восемь глаз смотрели вдаль. Не появится ли какой корабль. Или земля. Глаза слезились, краснели, но ничего похожего на спасение не наблюдали.
«Без котлового довольствия, солдат может прожить до следующей постановки его на котловое довольствие. В армии с голоду еще никто не умирал.
Без приказа солдат не может прожить ни дня. Приказа никакого не было. Вообще никого не было. Появление замполита, который в казарме появлялся всегда неожиданно и не вовремя, сейчас было бы как пришествие Христа. Да ладно замполит. Хватило бы и старшины с его кулачищами. И пусть он бы даже ударил пару раз». – Так рассуждал сержант.
Баржу несло течением. В такой ситуации главное не сойти с ума. Смерть была бы желанным избавлением от происходящего. А вот умирать никто не хотел. Особенно сержант. Ему до дембеля осталось всего ничего. Главное — выжить. И спасти экипаж. Любой ценой. Добраться до части, покаяться во всем. Отсидеть на гауптвахте, отслужить в дисбате и с чистой совестью уехать на родину. Здравствуй, мама. Прости, батя.
И он принимает решение.
— Объявляю по экипажу, как старший по званию, принимаю на себя командование. Слушать мою команду: Посчитать все довольствие и доложить. Будем экономить. Нас обязательно найдут. Сержант с удивлением почувствовал у себя в голосе нотки замполита.
И началась экономия. Чтобы выжить.
Бортовой неприкосновенный запас для двоих – на пару суток: ведро картошки, две банки тушёнки, полтора кило свиного жира и питьевая вода. На двоих. А их было четверо. Тушенкой закусили еще на берегу, всю воду выпили в первый же день от жажды и страха. Правда, оставалось немного крупы, буханка хлеба, три коробка спичек и несколько пачек «Беломора». Воду слили с охлаждения. Вода воняла соляркой, но давала шанс еще пожить.
— А на сколько делить?
— Пока не делить, — сержант. – Выдавать по моей команде. Кто не согласен – за борт.
Прыгать никто не стал.
Десять дней в открытом океане — испытание не для слабонервных. Но на барже были четыре военнослужащих Советской Армии. Самой что ни на есть Армии. Это налагало отпечаток. Недосып, голод, жажда, любые испытания – все, что связано с преодолением тягот и лишений при несении службы солдат должен преодолевать. Знание Устава помогало бороться. Живи по Уставу — завоюешь честь и славу. Или хотя бы выживешь.
Двадцатые сутки разнообразия не принесли. Отсутствие пищи, берегов, проходящих судов не оставляли никакой надежды на спасение. Они пропустили тот момент, когда оторопь от ужаса происходящего сменилась чувством обречённости и тупой покорности.
— А, может, нас и не ищут?
— Может, и искать-то некому?
— Это как?
— Например, учения закончились как-то не так.
— Как не так?
— Всякое бывает. Запустили не ту ракету, а если ту, то не туда, а если туда, то не так, а если ту и туда и так, то… И нет больше никого.
— Такого не может быть.
-Почему?
— Неужели на всей планете было только четыре раздолбая., которые смогли выжить? Я не верю.
— Прекратить разговорчики. – Это уже сержант. – Смотрим вдаль. Не может быть такого, чтобы после учений никого не осталось. Наш замполит выживет по-всякому. Уж, я-то знаю.
Слова сержанта о том, что кто-то остался живой, несмотря ни на что, подействовали ободряюще.
— Сержант, по распорядку сейчас прием пищи. С котлового довольствия нас никто не снимал.
Сержант задумался. Еда закончилась пять дней назад. Кормить личный состав было нечем. Солдатская смекалка, типа каша из топора, не срабатывала. Топор был. Был даже багор, и ведра. Был также дизель, и сама баржа. Вари – не хочу. Жри от пуза. Крупы не было. А без крупы, сваренный топор остается топором. А, чтобы сварить кашу из баржи, надо было наткнуться на дрейфующий сухогруз из Канады, полный пшеницы, проса или кукурузы. Гречка тоже сойдет. Или просто наткнуться. А там накормят.
Но по уставу натыкаться на иностранный сухогруз не положено. Погибнуть Устав не запрещает. Но погибать, даже в такой ситуации, почему-то не хотелось. Хотя, чего там, у каждого из четверых, включая сержанта, мысль о смерти приходила часто. Но каждый был согласен лишь на одно условие: поесть, а потом уже можно и помирать.
Но сержант, он и на барже сержант.
— Слушать мою команду: Будем есть кожу.
Его не сразу поняли. В глазах появился страх.
— Дуры, у нас же ремни есть. Чем не мясо? Сварим бульончик, похлебаем горячего.
Страх в глазах сменился надеждой на спасение, борющейся с неизбежной процедурой.
Сварили. Кусочки ремня плавали на поверхности. Принюхались. Пахло ремнем.
-Эх, сюда бы еще соли.
— И лучка.
— Мучки бы сыпнуть.
— Картофельку бы хоть одну покрошить…
— Экипаж, приступить к приему пищи.
Жевали молча.
Желание выжить творит чудеса. Если у тебя есть еще силы бороться — и ты борешься. Если есть хотя бы один шанс на спасение — и ты ждешь его. Или просто его величество случай, который проявляет свое снисхождение в самый последний момент.
Их обнаружил за тысячу миль от Итурупа американский авианосец «Кирсардж».
Капитан авианосца долго смотрел в бинокль.
— Как вы можете это объяснить? Что делает эта русская баржа в квадрате, который закрыт для всех? Это что, военная хитрость?
Вопрос был адресован вахтенному офицеру.
— Осмелюсь предположить, сэр, что тут нечто большее.
— Что вы имеете в виду?
— У русских есть такая народная забава.
— Поясните.
— Разгильдяйство, сэр. Никаких плавучих средств в этом квадрате не может быть. От русских есть донесение. Мы можем потопить эту баржу.
— Баржу мы, разумеется, потопим, но что делать с русскими моряками? Возьмем их на борт?
— Сэр, насколько мне известно, побывать на вражеском судне и погибнуть в море у русских одно и то же.
— Раз так, поднимайте их на борт. Не будем брать грех на душу. Пусть русские сами разбираются. Тем более что у них на флагштоке висит флаг бедствия. Сфотографируйте и занесите в судовой журнал на всякий случай. Думаю, большой шум будет из-за этого ржавого корыта. Примите по всем правилам флотского гостеприимства. Баржу потопить со всеми мерами предосторожностями. Черт знает что в трюме.
— Есть, сэр.
Над баржей кружил вертолет. Летчики отчаянно жестикулировали.
— На жесты не отвечать. Вдруг не так поймут, — приказал сержант. – Подождем, когда кто-нибудь спустится на палубу. На вопросы не отвечать. Сам буду разговаривать.
— На каком языке?
— Как на каком, на русском.
— А они поймут?
— А вот это уже их проблемы.
Вертолет покружил еще какое-то время и улетел на корабль.
— Что, сержант, довыеживался? Хоть бы жрачку попросил. Что делать будем?
— Главное, не ссать. На глазах у вероятного противника.
Через три часа с авианосца подошел катер и снял четверых советских солдат, худых, заросших, бородатых и совершенно обессилевших от голода и жажды. Командир корабля передал срочное радиосообщение на свою базу. Еще через час крупнейшие информационные агентства всего мира, захлебываясь, передавали сообщения о необыкновенном событии. По всему миру!
Солдатиков встретили дружелюбно, что настораживало. (Слава богу, замполит не видит). Переодели (Сержант заметил, что обмундирование казенное и старшина будет недоволен, если оно пропадет). Умыли, накормили под присмотром врача, уложили в лазарете. И в сладкой истоме чистые, сытые и довольные спасением погрузились в сон.
Первым очнулся сержант. Непонятная тревога сидела в голове. Он прислушался, вспомнил последние события, и молния ударила в оба полушария. «Мать честная! Мы ведь на американском авианосце. На вражеском! Как это воспримет Родина? А вдруг мы уже предатели?» И снова отключился.
С Родиной все было в порядке. Добывали нефть, варили сталь, учили, лечили. И обо всем этом писали в газетах.
Главный редактор «Известий» Алексей Иванович Аджубей с утра был в пасмурном настроении. Только что прочитал свежие оттиски полос. Номер не складывался. Ничего героического, ничего выдающегося. Вызвал к себе дежурного редактора.
— Неужели ничего интересного нет. Или плохо ищем?
Дежурный редактор, хитрый лис, сам понимал ситуацию. Лично час просидел за телетайпными лентами. Отыскал одну новость, но сомневался. Ситуация была двуякой. Пропустит ли цензор.«Да вот, только что ТАСС пришел… Американский авианосец «Кирсардж» в двухстах милях от американского берега подобрал нашу баржу с четырьмя солдатиками…»
— Как она туда попала?
— Унесло течением.
— И сколько они пробыли в океане?
— 49 суток.
— Что же вы молчите?! — вскинулся Аджубей. – Это же настоящие герои.
— Это еще как посмотреть, — осторожно заметил дежурный редактор.
— Я хочу на вас посмотреть после 49 суток в океане. Ставим немедленно в номер!
И узнайте как можно больше про всех четверых.
И закрутилось!
И вот когда статья была написана, отредактирована, вычитана, приходит по ТАСС строгое предупреждение цензуры: ни в коем случае информацию не публиковать. — Как, что, почему? — Не надо, — сказали с нажимом. Дежурный редактор помчался к главному. Аджубей на дыбы. Что они себе позволяют?
По кремлевскому телефону он звонит Екатерине Фурцевой, члену Президиума ЦК КПСС. «Ребята замечательные. Давайте из них сделаем героев!» Фурцева: «Нет. Раз пришло запрещение, печатать не будем». «Будем дураками. Вся Америка завтра о них раструбит. Она уже трубит!» Фурцева долго молчит. «Я на себя такую ответственность взять не могу». И тут Аджубей бьет шестеркой козырного туза. «Завтра я с Никитой Сергеевичем все улажу».
Никита Сергеевич, это Хрущев. Генеральный секретарь ЦК КПСС. Глава партии и СССР. Бог, царь и герой в эпоху своего правления, обещавший показать американцам «Кузькину мать».
Все знали, что Аджубей мог запросто позвонить Хрущеву. Он был женат на его дочери Раде. А позвонить тестю и справиться о здоровье – святое дело. Заодно и дела уладить.
Фурцева: «Хорошо. Действуйте на свой страх и риск. Если что, со мной разговора не было». «Екатерина Алексеевна, я вас люблю». Фурцева: «Не забывайте о жене».
И материал в «Известиях» вышел! Тиражом 2 миллиона триста тысяч экземпляров. Парам-пам- пам!
А на американский авианосец слетелись представитель буржуазной прессы. Американской стороной было принято решение устроить пресс-конференцию спасенных солдатиков. Пока они не оклемались, пока плохо соображают. Может, чего и наговорят. А там все преподнести в выгодном свете.
Не на таких напали. Американцы плохо представляли себе институт политработников в Советской Армии. Замполиты свой хлеб отрабатывали. Что бы ни случилось, внушали они личному составу, Родина вас не бросит, не забудет, в обиду не даст. Что означало, где бы вы ни оказались, где бы вы не прятались, найдем и накажем по всем законам.
Договорились, что на все вопросы будет отвечать сержант. Ему и так за все отвечать. Это потом уже Владимир Ворошилов возьмет этот прием в свою передачу Что? Где? Когда? Отвечать будет… Правильно, в общем. Отвечать должен всегда один.
Журналисты подобрались ушлые. Желтая пресса. Все сплошь антикоммунисты. Вопросы были заготовлены заранее. Переводчик специально с Гавайских островов прилетел.
— Сколько дней вы пробыли в океане?
— А сегодня, какое число?
— 7 марта.
— Наше путешествие началось 17 января. Вот и считайте.
Подсчитали.
— Как, 49 дней?
— Еще столько же ночей.
— Вам было трудно?
— Советские моряки не сдаются.
— А вы моряк?
— Да.
— А почему, когда вас нашли, вы были в валенках, бушлатах и ушанках?
— Это специальная форма. Зимний походный вариант.
— Что же вы ели?
— Надеюсь, вы понимаете, что это военная тайна, и я не могу об этом говорить. Поймите правильно.
— Мы все понимаем. Но как вы выжили. Это просто невозможно.
— В этом нет ничего сверхъестественного. У нас на службе очень тяжелые условия. Спим в казарме, в которой под кровать снег заметает, пища неприхотливая, а на дежурстве и вовсе каждый выживает, как может. Так что закалиться успели, — ответил сержант и подумал, а не сболтнул ли он чего лишнего.
— О, кей! Журнал «Лайф». Мы покупаем вашу историю. Сколько хотите?
— Нисколько не хотим. Ничего не продаем.
— Может быть, вы не желаете возвращаться на Родину. Америка может предоставить вам политическое убежище.
— Что вы. Мы хотим домой, в Страну Советов. У нас служба. Замполит, душевный человек. Родители ждут. Письмо бы им написать.
А дальше — как в сказке. В Америке их везде встречала толпа, приемы, торжественные обеды! Каждому из четверых было выдано по 100 долларов, которые они потратили во время экскурсии по городу. Затем военнослужащих отправили в Нью-Йорк, из которого они отплыли на корабле “Квин Мери” в Европу, где их также ждал тёплый, дружеский приём и безмерное уважение. Из Европы участников дрейфа, уже в военной форме, доставили в Москву. А в Москве? Им рукоплескали толпы на улицах, их хотели увидеть и услышать все! Точь-в-точь как встречали Гагарина. Они были награждены орденами Красной Звезды и получили широкую известность.
А затем, после медицинского обследования (не рехнулись ли после всего увиденного в Америке и Европе), их вернули в свою часть. “Здравия желаем, товарищ замполит. За время нашего дежурства никаких происшествий не произошло”.
Таким образом, герои совершили кругосветное путешествие.
По возвращении домой им был организован торжественный приём. Хотели дать Героев, но встал на дыбы министр обороны Малиновский. Какие на хрен герои? Да их под трибунал. Надрались, черти, баржу просрали, попали в плен, а им – Героев.
Но Аджубей мог себе позволить иную точку зрения. Он так отчаянно защищал всю четвертку, так категорически отвергал возможность пьянки на военном объекте, за который несет личную ответственность министр обороны, как будто сам в ту злополучную ночь находился на барже. Малиновский остыл. — “По Красной звезде и то из уважения к Никите Сергеевичу”. И вскоре Демьян Коротченко, заместитель председателя Президиума Верховного Совета СССР, вручил им ордена Красной Звезды. Оркестр, цветы, масса людей, члены правительства, генералы, Почет и уважение. И целый список посещений предприятий, учреждений и детских заведений от Калининграда до Сахалина.
Сахалином пугали морских офицеров. Страх наводила фраза командования: Ты на Сахалине баржей не заведовал? Аттестую! В этом случае все наоборот. Бывший стройбатовец, случайно оказавшийся старшим по званию на барже, остановился в выборе профессии. В 1960 году приехал в Ломоносов и поступил в Ломоносовское мореходное училище ВМФ. Подал документы в морское училище. И поступил. Оснований для отказа не было.
В этой истории спасения советских солдат американскими моряками не так все однозначно. Через несколько лет стало известно, что советская сторона их вовсе не искала. Родителям сержанта присылали извещение, в которой было сказано, что на поиски их сына была направлена авиация. Обследована вся береговая линия. Были найдены обломки с баржи, поэтому было понятно, что баржа где-то плавает. А авиацию тогда задействовать невозможно было, погодные условия не позволяли.
Ага, все 49 дней.
А еще по приказу Родины – выполнять священный долг по охране границы, чтобы не дай бог, кто-то смог драпануть. Хотя кто отсюда отважится? Где такому смельчаку отыскаться? А если и отыскивался такой ухарь, дальше мыслей его не пускали. Бдило недремлюще око государства.
И был на том острове залив Касатка. Конечно, там были и еще заливы, но они не стали такими известными.
И стояла в том заливе самоходная баржа Т-36, ржавая железная, но ещё, слава богу, самоходная посудина, предназначенная для переброски грузов вдоль побережья, стоявшая на разгрузке. Водоизмещение — 100 т, 2 двигателя, скорость — 9 узлов. Это если с двигателями. Если двигатель завести.
И были при этой посудине двое военнослужащих инженерно-строительных войск Советской Армии, более известных как стройбат. Младший сержант и салага — первогодок. Два солдатика из стройбата на барже – ничего удивительного. И не такое бывало. “Два солдата из стройбата заменяют экскаватор” – солдатский фразеологизм того времени. Два солдата из стройбата на барже – военная хитрость. Пусть враг мозги напрягает. А все просто. Родина сказала надо, командир отдал приказ. Двое суток через двое. Два дня на барже, два – в казарме. Ведро картошки, две банки тушенки, чай, сахар, хлеб, курево и кулак старшины под нос: Чтоб все было путем. Не то… Кулак внушал доверие. Всего-то двое суток. Если сменят.
И было 17 января 1960 года.
И была штормовая погода. Обычная погода, надо сказать, для данной местности в такое время. Смельчаков швартоваться нет. А на нет и судна нет. А в безделье, чего хочется солдатику, когда тем более нет рядом начальства? Правильно. Поспать. Кинул матрасы на теплый дизель – лежи, думай о дембеле. Или спи. Солдат спит – служба идет. А еще солдатику хочется выпить. Ведь когда солдат пьет – служба тоже идет. Лишь бы начальству на глаза не попасться. Но начальство далеко. Но и выпить нечего. Тоска. Единственное развлечение слушать шум непогоды.
Вдруг среди морского гула послышалось: – Эй, на баржЕ! — Младший сержант насторожился. Почудилось? – Боец, — обратился он к рядовому. — Ничего не слышал? – Ничего. – Салага, — подумал сержант. Крик повторился. Сержант напрягся. – Только начальства не хватало.
Последующий за криком заливистый свист опроверг предположения. Начальство свистеть так не умеет. – Боец, давай на палубу, узнай, в чем дело. Солдат, для которого младший сержант на барже был главнее адмирала, маршала и самого главкома всех вооруженных сил вместе взятых, вышел из тепла навстречу подвигу.
Но он этого пока еще не знал.
Вернулся через минуту, да не один. – Товарищ младший сержант, тут такое дело.
Рядом стояли два промокших военнослужащих.
Сержант вскочил, поправляя ремень.
— Не дрейфь, земеля. Свои.
— Свои с водярой приходят.
— А мы как раз, того. С ней.
— С кем? –
Сержант медленно соображал.
— На соседнем причале бочки со спиртом разгружали, ну и невзначай одна открылась и два котелка спирта прямо на палубу. Вот они.
— Боец, — сержант окликнул первогодка. Чего стоишь как на параде? Неси закуску. Вы че, пацаны, в дверях, давай поближе к дизелю. Тут тепло.
Познакомились.
— Филипп.
— Иван.
— Зашибись, вовремя зашли.
Три первые тоста: для “сугрева” пошли без закуски и незаметно. Три других “за тех, кто в море” выпили уже вальяжно. Потом достали баян, открыли консервы. Хлеб наломали добрыми кусками.
А шторм-бродяга крепчал. Шторм ревел. Ветер подхватывал звуки баяна, нестройные голоса, поднимал их в самую высь, глушил и топил их в море.
Солдатики напились, напелись, наелись, разлеглись, где кто сидел и «задавили щеку».
Все хорошее когда-нибудь заканчивается и наступает плохое. Или очень плохое. Это плохое называется чиздец.
Первогодок просыпается, выходит на палубу отлить. Смотрит на волны. Определяет направление ветра. Переходит на другой борт и у него пропадает желание отлить. Он видит, что и с другого борта тоже волны. Нет берега. Он кидается обратно, может, не увидел? Напрасно. Ни там, ни там берега нет. Тут он начинает соображать, почему же его так качает и почему не видно берега. А когда осознал, кидается будить остальных. Тормошит, поднимает, объясняет, уговаривает, клянется. Поднимает сержанта на палубу.
Сержант покачивается, крепко держится за борт, оценивает обстановку, смотрит влево, смотрит вправо, не поворачивая тела, смотрит назад и моментально трезвеет. Нет берега. Нет той части суши, которую он должен защищать. Десять суток как минимум, мелькает у него в голове. – Общая тревога, — командует он себе.
И пошла борьба за выживание.
Запустили двигатель. Старались маневрировать. Крутили рацию. Молчание. Ни писка. Пока крутили и маневрировали, заглох двигатель. Отчего заглох? А хрен его знает. Солярка есть, все детали на месте, а не работает. И пришло понимание ситуации. Баржу несет в открытое море. А точнее в океан.
А на берегу командованию было доложено, что во время шторма баржу Т-36 сорвало с якоря. Прошли сутки, баржа не обнаружена. Местные жители подобрали спасательный круг. Начальство: В Америку не могли драпануть? – Никак нет. Далеко уйти не могли. Вероятно, куда-то штормом прибило.– Уже легче. Искать. – Обыскали. Нет баржи. Нет обломков. В таких случаях самый лучший выход, чтобы баржа затонула. Так и решили. Нет, так нет. И докладывать не стали. На флоте всякое бывает. Тем более что баржа старая и списана уже как три года назад.
Двое суток пленники океана всматривались вдаль. Сержант успокаивал. – Скоро спасут. Не могут нас не спасти. Конечно, начальству на нас наплевать, но баржу будут искать. — Успокаивал он прежде всего себя. – Даже если начальство не хватится, есть у нас замполит. Тот сразу увидит, что нас нет на политзанятиях. Тот уж точно поднимет тревогу.
Замполит знал свое дело. Будь ты в карауле или на вахте, а последний номер газеты «Красная звезда» должен быть в каждом подразделении, на каждом посту, на каждом судне. Чтобы бойцы читали.
И один из бедолаг находит на барже последний номер этой газеты, читает, вникает и начинается у него медленное помутнение рассудка. На первой странице черным по белому бодрая статья, что вскоре начинаются испытания новых советских ракет. И условная карта этого района. Как на пачке «Беломора». И падать они будут как раз в тот район океана, куда несло ржавую баржу. И вот из-за этих испытаний вход любых судов туда до 1 марта запретили. О чем было объявлено официально всем странам, имеющим интерес к данной территории.
Но первые три дня надежда на спасение еще жила. Четыре человека в восемь глаз смотрели вдаль. Не появится ли какой корабль. Или земля. Глаза слезились, краснели, но ничего похожего на спасение не наблюдали.
«Без котлового довольствия, солдат может прожить до следующей постановки его на котловое довольствие. В армии с голоду еще никто не умирал.
Без приказа солдат не может прожить ни дня. Приказа никакого не было. Вообще никого не было. Появление замполита, который в казарме появлялся всегда неожиданно и не вовремя, сейчас было бы как пришествие Христа. Да ладно замполит. Хватило бы и старшины с его кулачищами. И пусть он бы даже ударил пару раз». – Так рассуждал сержант.
Баржу несло течением. В такой ситуации главное не сойти с ума. Смерть была бы желанным избавлением от происходящего. А вот умирать никто не хотел. Особенно сержант. Ему до дембеля осталось всего ничего. Главное — выжить. И спасти экипаж. Любой ценой. Добраться до части, покаяться во всем. Отсидеть на гауптвахте, отслужить в дисбате и с чистой совестью уехать на родину. Здравствуй, мама. Прости, батя.
И он принимает решение.
— Объявляю по экипажу, как старший по званию, принимаю на себя командование. Слушать мою команду: Посчитать все довольствие и доложить. Будем экономить. Нас обязательно найдут. Сержант с удивлением почувствовал у себя в голосе нотки замполита.
И началась экономия. Чтобы выжить.
Бортовой неприкосновенный запас для двоих – на пару суток: ведро картошки, две банки тушёнки, полтора кило свиного жира и питьевая вода. На двоих. А их было четверо. Тушенкой закусили еще на берегу, всю воду выпили в первый же день от жажды и страха. Правда, оставалось немного крупы, буханка хлеба, три коробка спичек и несколько пачек «Беломора». Воду слили с охлаждения. Вода воняла соляркой, но давала шанс еще пожить.
— А на сколько делить?
— Пока не делить, — сержант. – Выдавать по моей команде. Кто не согласен – за борт.
Прыгать никто не стал.
Десять дней в открытом океане — испытание не для слабонервных. Но на барже были четыре военнослужащих Советской Армии. Самой что ни на есть Армии. Это налагало отпечаток. Недосып, голод, жажда, любые испытания – все, что связано с преодолением тягот и лишений при несении службы солдат должен преодолевать. Знание Устава помогало бороться. Живи по Уставу — завоюешь честь и славу. Или хотя бы выживешь.
Двадцатые сутки разнообразия не принесли. Отсутствие пищи, берегов, проходящих судов не оставляли никакой надежды на спасение. Они пропустили тот момент, когда оторопь от ужаса происходящего сменилась чувством обречённости и тупой покорности.
— А, может, нас и не ищут?
— Может, и искать-то некому?
— Это как?
— Например, учения закончились как-то не так.
— Как не так?
— Всякое бывает. Запустили не ту ракету, а если ту, то не туда, а если туда, то не так, а если ту и туда и так, то… И нет больше никого.
— Такого не может быть.
-Почему?
— Неужели на всей планете было только четыре раздолбая., которые смогли выжить? Я не верю.
— Прекратить разговорчики. – Это уже сержант. – Смотрим вдаль. Не может быть такого, чтобы после учений никого не осталось. Наш замполит выживет по-всякому. Уж, я-то знаю.
Слова сержанта о том, что кто-то остался живой, несмотря ни на что, подействовали ободряюще.
— Сержант, по распорядку сейчас прием пищи. С котлового довольствия нас никто не снимал.
Сержант задумался. Еда закончилась пять дней назад. Кормить личный состав было нечем. Солдатская смекалка, типа каша из топора, не срабатывала. Топор был. Был даже багор, и ведра. Был также дизель, и сама баржа. Вари – не хочу. Жри от пуза. Крупы не было. А без крупы, сваренный топор остается топором. А, чтобы сварить кашу из баржи, надо было наткнуться на дрейфующий сухогруз из Канады, полный пшеницы, проса или кукурузы. Гречка тоже сойдет. Или просто наткнуться. А там накормят.
Но по уставу натыкаться на иностранный сухогруз не положено. Погибнуть Устав не запрещает. Но погибать, даже в такой ситуации, почему-то не хотелось. Хотя, чего там, у каждого из четверых, включая сержанта, мысль о смерти приходила часто. Но каждый был согласен лишь на одно условие: поесть, а потом уже можно и помирать.
Но сержант, он и на барже сержант.
— Слушать мою команду: Будем есть кожу.
Его не сразу поняли. В глазах появился страх.
— Дуры, у нас же ремни есть. Чем не мясо? Сварим бульончик, похлебаем горячего.
Страх в глазах сменился надеждой на спасение, борющейся с неизбежной процедурой.
Сварили. Кусочки ремня плавали на поверхности. Принюхались. Пахло ремнем.
-Эх, сюда бы еще соли.
— И лучка.
— Мучки бы сыпнуть.
— Картофельку бы хоть одну покрошить…
— Экипаж, приступить к приему пищи.
Жевали молча.
Желание выжить творит чудеса. Если у тебя есть еще силы бороться — и ты борешься. Если есть хотя бы один шанс на спасение — и ты ждешь его. Или просто его величество случай, который проявляет свое снисхождение в самый последний момент.
Их обнаружил за тысячу миль от Итурупа американский авианосец «Кирсардж».
Капитан авианосца долго смотрел в бинокль.
— Как вы можете это объяснить? Что делает эта русская баржа в квадрате, который закрыт для всех? Это что, военная хитрость?
Вопрос был адресован вахтенному офицеру.
— Осмелюсь предположить, сэр, что тут нечто большее.
— Что вы имеете в виду?
— У русских есть такая народная забава.
— Поясните.
— Разгильдяйство, сэр. Никаких плавучих средств в этом квадрате не может быть. От русских есть донесение. Мы можем потопить эту баржу.
— Баржу мы, разумеется, потопим, но что делать с русскими моряками? Возьмем их на борт?
— Сэр, насколько мне известно, побывать на вражеском судне и погибнуть в море у русских одно и то же.
— Раз так, поднимайте их на борт. Не будем брать грех на душу. Пусть русские сами разбираются. Тем более что у них на флагштоке висит флаг бедствия. Сфотографируйте и занесите в судовой журнал на всякий случай. Думаю, большой шум будет из-за этого ржавого корыта. Примите по всем правилам флотского гостеприимства. Баржу потопить со всеми мерами предосторожностями. Черт знает что в трюме.
— Есть, сэр.
Над баржей кружил вертолет. Летчики отчаянно жестикулировали.
— На жесты не отвечать. Вдруг не так поймут, — приказал сержант. – Подождем, когда кто-нибудь спустится на палубу. На вопросы не отвечать. Сам буду разговаривать.
— На каком языке?
— Как на каком, на русском.
— А они поймут?
— А вот это уже их проблемы.
Вертолет покружил еще какое-то время и улетел на корабль.
— Что, сержант, довыеживался? Хоть бы жрачку попросил. Что делать будем?
— Главное, не ссать. На глазах у вероятного противника.
Через три часа с авианосца подошел катер и снял четверых советских солдат, худых, заросших, бородатых и совершенно обессилевших от голода и жажды. Командир корабля передал срочное радиосообщение на свою базу. Еще через час крупнейшие информационные агентства всего мира, захлебываясь, передавали сообщения о необыкновенном событии. По всему миру!
Солдатиков встретили дружелюбно, что настораживало. (Слава богу, замполит не видит). Переодели (Сержант заметил, что обмундирование казенное и старшина будет недоволен, если оно пропадет). Умыли, накормили под присмотром врача, уложили в лазарете. И в сладкой истоме чистые, сытые и довольные спасением погрузились в сон.
Первым очнулся сержант. Непонятная тревога сидела в голове. Он прислушался, вспомнил последние события, и молния ударила в оба полушария. «Мать честная! Мы ведь на американском авианосце. На вражеском! Как это воспримет Родина? А вдруг мы уже предатели?» И снова отключился.
С Родиной все было в порядке. Добывали нефть, варили сталь, учили, лечили. И обо всем этом писали в газетах.
Главный редактор «Известий» Алексей Иванович Аджубей с утра был в пасмурном настроении. Только что прочитал свежие оттиски полос. Номер не складывался. Ничего героического, ничего выдающегося. Вызвал к себе дежурного редактора.
— Неужели ничего интересного нет. Или плохо ищем?
Дежурный редактор, хитрый лис, сам понимал ситуацию. Лично час просидел за телетайпными лентами. Отыскал одну новость, но сомневался. Ситуация была двуякой. Пропустит ли цензор.«Да вот, только что ТАСС пришел… Американский авианосец «Кирсардж» в двухстах милях от американского берега подобрал нашу баржу с четырьмя солдатиками…»
— Как она туда попала?
— Унесло течением.
— И сколько они пробыли в океане?
— 49 суток.
— Что же вы молчите?! — вскинулся Аджубей. – Это же настоящие герои.
— Это еще как посмотреть, — осторожно заметил дежурный редактор.
— Я хочу на вас посмотреть после 49 суток в океане. Ставим немедленно в номер!
И узнайте как можно больше про всех четверых.
И закрутилось!
И вот когда статья была написана, отредактирована, вычитана, приходит по ТАСС строгое предупреждение цензуры: ни в коем случае информацию не публиковать. — Как, что, почему? — Не надо, — сказали с нажимом. Дежурный редактор помчался к главному. Аджубей на дыбы. Что они себе позволяют?
По кремлевскому телефону он звонит Екатерине Фурцевой, члену Президиума ЦК КПСС. «Ребята замечательные. Давайте из них сделаем героев!» Фурцева: «Нет. Раз пришло запрещение, печатать не будем». «Будем дураками. Вся Америка завтра о них раструбит. Она уже трубит!» Фурцева долго молчит. «Я на себя такую ответственность взять не могу». И тут Аджубей бьет шестеркой козырного туза. «Завтра я с Никитой Сергеевичем все улажу».
Никита Сергеевич, это Хрущев. Генеральный секретарь ЦК КПСС. Глава партии и СССР. Бог, царь и герой в эпоху своего правления, обещавший показать американцам «Кузькину мать».
Все знали, что Аджубей мог запросто позвонить Хрущеву. Он был женат на его дочери Раде. А позвонить тестю и справиться о здоровье – святое дело. Заодно и дела уладить.
Фурцева: «Хорошо. Действуйте на свой страх и риск. Если что, со мной разговора не было». «Екатерина Алексеевна, я вас люблю». Фурцева: «Не забывайте о жене».
И материал в «Известиях» вышел! Тиражом 2 миллиона триста тысяч экземпляров. Парам-пам- пам!
А на американский авианосец слетелись представитель буржуазной прессы. Американской стороной было принято решение устроить пресс-конференцию спасенных солдатиков. Пока они не оклемались, пока плохо соображают. Может, чего и наговорят. А там все преподнести в выгодном свете.
Не на таких напали. Американцы плохо представляли себе институт политработников в Советской Армии. Замполиты свой хлеб отрабатывали. Что бы ни случилось, внушали они личному составу, Родина вас не бросит, не забудет, в обиду не даст. Что означало, где бы вы ни оказались, где бы вы не прятались, найдем и накажем по всем законам.
Договорились, что на все вопросы будет отвечать сержант. Ему и так за все отвечать. Это потом уже Владимир Ворошилов возьмет этот прием в свою передачу Что? Где? Когда? Отвечать будет… Правильно, в общем. Отвечать должен всегда один.
Журналисты подобрались ушлые. Желтая пресса. Все сплошь антикоммунисты. Вопросы были заготовлены заранее. Переводчик специально с Гавайских островов прилетел.
— Сколько дней вы пробыли в океане?
— А сегодня, какое число?
— 7 марта.
— Наше путешествие началось 17 января. Вот и считайте.
Подсчитали.
— Как, 49 дней?
— Еще столько же ночей.
— Вам было трудно?
— Советские моряки не сдаются.
— А вы моряк?
— Да.
— А почему, когда вас нашли, вы были в валенках, бушлатах и ушанках?
— Это специальная форма. Зимний походный вариант.
— Что же вы ели?
— Надеюсь, вы понимаете, что это военная тайна, и я не могу об этом говорить. Поймите правильно.
— Мы все понимаем. Но как вы выжили. Это просто невозможно.
— В этом нет ничего сверхъестественного. У нас на службе очень тяжелые условия. Спим в казарме, в которой под кровать снег заметает, пища неприхотливая, а на дежурстве и вовсе каждый выживает, как может. Так что закалиться успели, — ответил сержант и подумал, а не сболтнул ли он чего лишнего.
— О, кей! Журнал «Лайф». Мы покупаем вашу историю. Сколько хотите?
— Нисколько не хотим. Ничего не продаем.
— Может быть, вы не желаете возвращаться на Родину. Америка может предоставить вам политическое убежище.
— Что вы. Мы хотим домой, в Страну Советов. У нас служба. Замполит, душевный человек. Родители ждут. Письмо бы им написать.
А дальше — как в сказке. В Америке их везде встречала толпа, приемы, торжественные обеды! Каждому из четверых было выдано по 100 долларов, которые они потратили во время экскурсии по городу. Затем военнослужащих отправили в Нью-Йорк, из которого они отплыли на корабле “Квин Мери” в Европу, где их также ждал тёплый, дружеский приём и безмерное уважение. Из Европы участников дрейфа, уже в военной форме, доставили в Москву. А в Москве? Им рукоплескали толпы на улицах, их хотели увидеть и услышать все! Точь-в-точь как встречали Гагарина. Они были награждены орденами Красной Звезды и получили широкую известность.
А затем, после медицинского обследования (не рехнулись ли после всего увиденного в Америке и Европе), их вернули в свою часть. “Здравия желаем, товарищ замполит. За время нашего дежурства никаких происшествий не произошло”.
Таким образом, герои совершили кругосветное путешествие.
По возвращении домой им был организован торжественный приём. Хотели дать Героев, но встал на дыбы министр обороны Малиновский. Какие на хрен герои? Да их под трибунал. Надрались, черти, баржу просрали, попали в плен, а им – Героев.
Но Аджубей мог себе позволить иную точку зрения. Он так отчаянно защищал всю четвертку, так категорически отвергал возможность пьянки на военном объекте, за который несет личную ответственность министр обороны, как будто сам в ту злополучную ночь находился на барже. Малиновский остыл. — “По Красной звезде и то из уважения к Никите Сергеевичу”. И вскоре Демьян Коротченко, заместитель председателя Президиума Верховного Совета СССР, вручил им ордена Красной Звезды. Оркестр, цветы, масса людей, члены правительства, генералы, Почет и уважение. И целый список посещений предприятий, учреждений и детских заведений от Калининграда до Сахалина.
Сахалином пугали морских офицеров. Страх наводила фраза командования: Ты на Сахалине баржей не заведовал? Аттестую! В этом случае все наоборот. Бывший стройбатовец, случайно оказавшийся старшим по званию на барже, остановился в выборе профессии. В 1960 году приехал в Ломоносов и поступил в Ломоносовское мореходное училище ВМФ. Подал документы в морское училище. И поступил. Оснований для отказа не было.
В этой истории спасения советских солдат американскими моряками не так все однозначно. Через несколько лет стало известно, что советская сторона их вовсе не искала. Родителям сержанта присылали извещение, в которой было сказано, что на поиски их сына была направлена авиация. Обследована вся береговая линия. Были найдены обломки с баржи, поэтому было понятно, что баржа где-то плавает. А авиацию тогда задействовать невозможно было, погодные условия не позволяли.
Ага, все 49 дней.
Рецензии и комментарии 0