Освежитель воздуха

То, что даже весьма вдохновенной писаниной на стенах туалетной комнаты в великие поэты не попасть – это, Лёша Трубников знал с детства (за то спасибо перлу народного творчества, что размещался неизменной рецензией под любыми строками на тех же самых, вышеназванных таблоидах). Да, он сроду и не пыжился. Так, рифмовал по случаю всякую приходящую на ум всячину, больше для пользы своего — но и общего! -дела:

Что стройным быть, как кипарис
Поменьше потребляй ты рис,
Поменьше сахара ты жуй,
Побольше – чудо-голодуй!
И точно знай: лишь то полезно,
Что коку в чемодан не влезло.

Наглядная, в общем агитация: искусство, как в старые добрые времена — на службу народа! Хоть, теперь-то, ясное дело – искусство ради искусства. Причем, такого подчас вида и качества, что и вправду: «не прохаваешь».

А Алексею совсем не баснями народ кормить нужно было – четыре раза в сутки. И получалось так, что дополнительная нагрузка и повышенная ответственность теперь на плечи камбуза легла: не только накормить экипаж, но и отвлечь его разнообразием и изыском блюд от унылой реальности.

Унылая же реальность состояла в том, что рыбы не вылавливали вовсе, и «по деньгам горели, как шведы». Отправили траулер в экспериментальный рейс – в открытую часть Атлантики, куда даже чайки не долетали. Отрядили – новые районы промысла, за которые никаких квот платить не надо, осваивать: «Капитан у вас опытный, на банках (мель в океане) работал, так что – посмотрим!».

Рыбалка на дармовщинку пошло из рук вон плохо. Каким-то образом «заловили» поначалу двести тонн скумбрии – успели хапнуть, пока она откуда-то куда-то перебегала, на том дело и кончилось. Тралы на борт судна поднимались теперь сплошь пустыми, цеховые матросы спали сутками (с подъемами лишь на те же приемы пищи), и давно уже спутали очередность вахт.

Главное же дело – неизвестно было, когда всю эту бодягу береговые собирались сворачивать.

Моряки негодовали уже в открытую, один матрос накропал рапорт на списание и объявил забастовку. Да, толку-то: никто уж давно ничего не делал. Разве что, трудяга боцман не уставал поддерживать судно в идеальном, им же кропотливо воссозданном, порядке. В одиночку, но он делал это! И шлюпочная палуба с баком (носом) судна блестели просто-таки изумрудной зеленью – отсутствие чаек было тут боцману в помощь.

Однако, нашлись-таки силы, что организовали ощутимое протестное движение…

— Так, внимание! – взревел однажды среди сонного дня голос старпома по громкой связи. — В рыбцехе с иллюминаторов какой-то урод поснимал броняжки!.. Говорю пока по-хорошему: верните на место! Иначе – лично встану на заходе у трапа – каждую сумку буду проверять!.. Понятно – никто в Пальмасе бронзу с судна не вынесет!.. За копейки, ведь, сдадут, а сколько ущерба для судна!

Конечно, по беспределу отрывались ребятки! Снять бронзовые броняжки (крепления) с иллюминаторов: оставить, по сути, те открытыми в открытом море. Любой шторм способен обернуться катастрофой. Преступление морское, как есть! За которое, первым делом, морду набить полагается.

Знал, примерно, Алексей, как знали и другие, чьих рук это дело. Спитого, но все еще не утратившего окончательно смазливых черт лица сварщика, что, угадывалось, прожил альфонсом и вечно метил в баловни судьбы, не иначе. И его собутыльника – толстячка солидных лет, вечного матроса второго класса, который на следующий день по прилету едва мог держаться на ногах, скрываясь от рыбмастера, по цеху: какая там была работа! Это ему сказал капитан тем вечером по судовой трансляции: «Ребята! Мне не хотелось бы начинать рейс с приказов, рапортов, наказаний. Поэтому, завтра в восемь утра – все по своим рабочим местам: свежие, бодрые, трезвые, с рабочим настроем».

Эти двое были пакостниками – больше некому. Экипаж, в общем, хорошим был, среди матросов – курсантов немалая часть, а уж у молодежи иные горизонты, за которыми мелочной лавки скупщика бронзы и не видно.

Но: «Не пойман – не вор» — издревле то наши законы…

Броняжки, конечно, на место не вернули – за борт наверняка, сквозь иллюминатор опять же, с перепуга выбросили. Токарь выточил новые – стальные уже.

Но, не угомонились вредители! Следующая акция уже не маскировалась мелким стяжательством, и обозначилась наконец в ярко выраженный протест…

С утра на переборке (стенке) гальюна (туалета) своей палубы Алексей Трубников увидел рукописное, от боцмана, воззвание к неведомым негодяям, в которых цензурным было только начальное «дешевый».
Суть выяснить удалось уже путем личного, с взволнованным не на шутку боцманом, общения. Тот и поведал: ночью с умывальника в гальюне умыкнули освежитель воздуха.

Вот это был поступок! Протест. Демарш! Вот досадили судовой администрации неизвестные! Нанесли и компании экономический ущерб. А уж себе какую выгоду выкроили! Привезут теперь домой в чемодане заслуженный трофей с рейса, как символ отваги своей, и будут распылять его направо и налево – как пьяные россказни о шкоде выдающейся.

Теперь уж было совершенно ясно, кто расхитители: разве в трезвую голову такой хитроумный план изощренной и могучей мести всему миру придет?

Ну, если больше нечем парням здесь заняться!..

Проняло только боцмана. Как всегда – страдают от дурацких затей люди случайные и невинные. Но письменный ответ боцмана негодяям был хоть и пламенным, но сердце жег лишь исключительно автору: не хватало обличительной, уничижительной силы.

Надо, решил себе Алексей, ее тут найти, обязательно надо! И за боцмана отчасти отомстить, и утыркам этим нос, наконец, утереть. А иначе – зачем он строчки в столбик складывать кой-как умеет?

Вдарить обличительным словом! Высмеять крохоборов достойно!

И понесло грешного!.. Ямб пятистопный на помощь пришел, Гаврила подсобил, и веселые лучи солнечные, что через иллюминаторы на камбуз косо пробивались, не оставили.

Через полчаса баллада была готова. С терпеливым старанием – глупо теперь было полениться на внятное оформление – с черновика на чистый лист выписал Трубников художественно титульным шрифтом весь текст до последней точки.

Теперь оставалось лишь приторочить произведение. «Но где?» – в сомнении остановился автор у дверей в гальюн. Прямо здесь – на двери? Охват, конечно больший – каждый проходящий будет видеть, но целевая аудитория не та. Навязчиво получится, вычурно и даже агрессивно – чистый хайп! А вот если уже внутри разместить – над умывальником, то все будет по делу, и даже эстетично, и обратит свое внимание лишь по конкретному делу зашедший, и о деле исчезновения освежителя воздуха имеющий уже четкое понимание.

А когда уже начал трещать скотчем, наглухо, полоса за полосой, приклеивая лист к переборке, другое шевельнулось у Алексея в душе. Все-таки, невеликий выносил свое творение в мир. Выносил на суд и всеобщее обозрение. И осуждал тем виновников. А имел ли он на то право? А не слишком ли размахнулся, рубя вот так, с плеча? Не убьет ли он силой слова своего людей?!..

Впрочем, вздохнул и успокоился немного: э т и х людей ничем не убьешь, а сила слова его так ничтожна слаба, что и измерению-то вряд ли поддается.

Раскрепив наконец листок по-штормовому, поспешил откланяться: слава Богу, инкогнито никто не видел, а ведь и под творением подпись поставить он пока постеснялся.
Вошедший через несколько минут моряк невольно приковался взглядом к чему-то на переборке новенькому…

Баллада об освежителе воздуха

Неизвестному лирическому
герою посвящается…

Гаврила был колхозным мужем
(хоть, может, в городе он жил).
И на флакон, что был так нужен,
Он глаз крестьянский положил.

Флакон бесхозный красовался
С начала рейса в гальюне.
Гаврила мыслью обуялся:
«Он до зареза нужен мне!

В хозяйстве всё сгодится – знаю!
А туалетный «дэзик» — хит!..
Судьба нелёгкая такая –
Тащить, что плохо здесь лежит».

И выждал час тот полуночный
(Ночей он через то не спал!),
В гальюн проникнув, очень срочно
Флакон за пазуху сховал…

* * *

Гаврилу строго не судите!
Пущай побрызгается – знать,
Ему полезней освежитель:
Не будет так ничем вонять!

Впрочем, признать авторство пришлось довольно скоро. Менее, чем через пару часов поковылял Трубников в сухую провизионную кладовую, двери которой находились аккурат напротив открытых дверей салона команды. Не успел и ключа в замке повернуть, как выскочил, позабыв про ужин, на эмоциях знакомый матрос из салона:

— Лёха, это ты написал?!

Глаза приятеля горели восторгом.

— Ну, это просто фурор! – констатировал Трубникову радостный боцман за ужином.

А невхожая в заведение, доселе равнодушная ко всему камбузница настойчиво просила отснять то, что у всех на устах, на телефон и предоставить ей к прочтению.

Главное же дело – ничего с тех пор на судне больше не пропадало.

* * *

В этом году я опять оказался на том траулере. К моему удивлению, нетронутая рукописная вирша все висит на старом месте. За минувшие годы судно не раз окрашивалось снаружи и внутри — слои разной по оттенкам краски на полях красноречиво о том говорят. Бумаженцию не сорвали, не закрасили – можно смело сказать, написанные на ней строки прошли испытание временем и, выходит, получили признание. И не пеняйте сохранивших его людей за моветон: сплошь и рядом гораздо большее рифмованное дерьмо бьет нас нещадно по глазам и ушам, беззастенчиво именуясь при том шкурными трубадурами великим, а то и народным, хитом.