Но лёгок был его шаг!

Началось в Калуге. Скуластом городе на берегу. Завайберило в красной сумочке на длинном и тонком ремешке. Милка Тревожкина носила его поверх скафандрового пуховика цвета мокрого рязанского суглинка. Выбежав из пункта получения интернет заказов на втором этаже торгового центра с амебным названием «21 век», но армянским цепким нутром, Милка понеслась, не останавливаясь, вниз по резиновой и зацикленной, как душа лучшего работника месяца в Макдональдс, ленте траволатора. Спешила не то слово. Ещё чуть- чуть и Милка Тревожкина посрамила бы Эйнштейна и его персональный камень на пути человеческого прогресса. Непреодолимую, как смысл существования кобчика, скорость света. Милка бросила свою ненаглядную двигательную жестяную коробочку, которую кое-кто по явному недомыслию называет кое-где машиной, хотя все знают, что это Матис. Табакерка на колесиках, а у Милки ещё и с пластиковыми самодельными ресницами вокруг близоруких фар. Бросила Милка свою боевую подругу прямо у входа в торговый центр. В самом неположенном месте третьего после чьего-то там дня рождения тысячелетии. Под кирпичом в бело-красном круге у самой автобусной остановки. Не торопиться прав у Милки не было, а права были. Пока. Если успеет. Тревожкина сбежала с траволатора и поскандалила, недолго но плодотворно, с крутящимся стеклянными дверями. Те вертелись куда хотели (вспомним про цепкое нутро) и когда хотели. Не двери, а севанские джигиты в плодово-овощной сезон. Наконец, после небольшого сеанса круговой джигитовки посолонь и осолонь, Милка ворвалась со всего размаху в черно-белое кино калужского ноября. Цокнула вверх багажником Матиса и бросила на войлочный бежевый коврик рядом с блестящей монтировкой ярко упакованную коробку. Внутри, если верить фоткам с Али экспресс, находился целый выводок куколок Лол. Ужасно дорогих и вообще, по мнению Милки, ужасных. Но другая, пусть маленькая женщина шести лет, ее собственная дочь Оля имела по этому поводу свое собственное мнение. На собственный день рождения она хотела Лолов, хотя мама подумывала о походе в итальянскую пиццерию с аниматором в полцены за две пиццы Маргарита и бокалом белого сухого вина. Мила прихлопнула резко и нервно, как некультурную гоповатую муху, крохотный почти невероятный багажник. Он был одинаково тесен и для тридцатикилограммового мешка рассыпчато-рассыпчатой таинственно красной картошки сорта «Варшавянка» и для цветочного горшка с уверенным таким в себе лапистым и блестящим во все стороны фикусом. Самое удивительное, но они всё-таки там помещались. Одновременно. Не считая запаски, лопаты, неведомыми путями заблудшего альпенштока и ряда других истинно дамских штучек. Фикус, вообще, квартировал в багажнике безвылазно с апреля по ноябрь. Создавая нужный « organic style» как выражаются самые незадвинутые читатели журнала «Cosno». А виновата во всем, чтобы там не пели, не пили и не нюхали в антисоциальных фейсбучных, декоммунизация. Благодаря ей родненькой, старая добрая пролетарская «херня какая-то» превратилась в суперский лайфхак. O, Mempora, o tores! Именно так. Никак иначе. Или по-другому. Не ты макие, тизнь жакая! … Истинно вам говорю.
— Чтоб тебя! Да заткнись ты уже! – прикрикнула Мила. Обращалась она, как вы могли бы подумать, не к автору, а к вейберящему звонко и нудно телефону. Хотя думайте. Что угодно и как угодно. Автор не на GTA и Южном парке возрос. Знает, что жизнь на земле была и до Путина, а может, будет и после. Поэтому всякое философствование прекращает. Тем более не он здесь главный. Действие! Действие! Значит, ворвалась Милка Тревожкина в салон Матиса. Прищемила лохматый мокрый хвост цепного ноябрьского ветра. Обругала телефон и убралась незамедлительно из-под опасного кирпича куда подальше. Вниз к Оке. Там немного успокоилась, повернула направо в сторону Аненок на главную ровную дорогу с толстой асфальтовой шкурой. Здесь, за пару метров от гениального, всем известного поворота в бетонную стену Дворца Спорта, Милку воцапнуло. Быстро. Резко. Больно.
— Уе-ей – тихо простонала Милка, выворачивая руль вправо. Остановилась на обочине и выдернула телефон из глубокого кармана скафандрового пуховика.
— Да что ж тебе надо, Володя? – зло вскрикнула Милка. – Рано ещё. Через два часа звони. Дурак совсем и делать тебе нечего.
— А сколько сейчас?
— У нас ещё пяти нет. Считать разучился? Я из Калуги ещё не выехала.
Глядя на экран смартфона, на крепкое улыбающееся лицо мужа, Милка разозлилась ещё больше. «Хорошо ему, так как мне плохо. Сидит в своей тайге, рожа хоть прикуривай. Чего такого соврать? Про токсикоз?.. А чего врать, если вчера чуть не померла так огурчиков хотелось». Обо всем этом Милка подумала, а сказала громко прямо
в такое родное, а значит и любимое и не любимое лицо.

— Все из-за тебя Тревожкин!
— Из-за тебя. Из-за тебя Володя!
Милка увидела, как исчезла улыбка и потолстели брови, а лицо мужа спряталось за кисейной полупрозрачной завесой ревности.
— Кто это там вякает?
— Тебе какое дело?
— Какое? Ладно. Пока.
— Да стой ты. – Милка повеселела бесповоротно. – Дурак. Дудкин это. Скажи, Дудкин.
— Скажу. Я Дудкин. А дурак это Володька. Тревога ты дурак….Причем стратегический… Как впрочем и супружница твоя.
— Чего это?
— Того. – совсем развеселился Дудкин. Это был тридцатилетний пузатый мужик. Ровесник и одноклассник четы Тревожкиных. Беспечный наследник швейного цеха на пятьдесят нелегальных вьетнамцев, пункта по приему лисичек, ресторана московской франшизы «Шаурмама» и продуктовой лавки « Мага и Зина» на Социалистической 8, напротив пожарной части и синего окоема щетинистого горизонта, уходящего в вечность и ещё дальше в сторону деревни Стефаново. Дудкин был современен и недосягаем. Конечно, айфон. Конечно, за Навального. Конечно, Патрик Мелроуз. Конечно, мокасины и узкие штаны со штрипками. И, конечно, Фабрика номер 7, а не Москва. Парить и не париться. О, эту несложную истину постигают далеко не все Дудкины. Разные они в своей мотыльковости. Лишь единицам хватает ума или безумия зашершенеть бесповоротно. Так как Дудкин. Тридцатилетний жирненький и брадатый пустоцвет. Смысл и печать края 21 века. Нашей хронологической заболоченности. И такой он был беспримерно химически чистый. Этот Дудкин. Дистиллят эпохи. Он даже ездил на кастинг Дома 2. И что вы себе думаете? Ведь прошел. И жил там и пукал, и вся страна этому внимала. Ай да, Дудкин! Чем не Пушкин? Раз внемлют и памятник себе воздвиг нерукотворный, после того как сошёлся на проекте с Алиной Клык, при ближайшем рассмотрении оказавшейся Богданом Петровичем Шпатько слесарем-инструментальщиком из города Проскуров Полтавской области. Люди рассвета. Совсем не такие как мы. Знают то, что не нужно, а то что нужно, не знают. За ними будущее… Они так думают. Пусть думают. И единственный вопрос, который следует задать…
— Зачем ты здесь, Дудкин? – спросил далёкий, немного зернистый, несмотря на 4G, Володька Тревожкин. И ответил Дудкин.
— Барбер-шоп. А ты что подумал?
— Барбер-шоп. Что за ересь? – удивился смартфонный весёлый Тревожкин.
— Бороду себе стрижет. – влезла Милка. – Великое дело.
Дудкин усмехнулся.
— Я человек рациональный. Живу, собственно, умом.
— Главное слово, собственно. – прокричала Милка и, чтобы не выслушивать очередную лекцию с некоторыми положениями которой, чего греха таить, она соглашалась, Милка заторопилась.
— Ну, ты как? Нормально. Циклоферон пьешь?
Тревожкин широко улыбнулся.
— Пью. Сегодня пораньше закончили. В баньку сходил, теперь чаи гоняем.
— В вагончике не холодно?
— Куда там. – замотал головой Тревожкин. – Разжарили так. В одних трусах спим.
— Одни на всех? – вылез Дудкин. – Суровые мужики.
— Ладно, Володя. Нету у меня времени. Через два часа звони.
— Ладно. – быстро согласился Тревожкин. – Через два часа. Пойду в нарды с Марахтанычем сгоняю.
Тревожкин отключился, а Милка лихо сдав задом, покатила в сторону Киевского шоссе. Пересекла его по новой, закрученной спиралью развязке и скатилась на узкую, латаную-перелатаную дорогу регионального значения Калуга-Фабрика номер семь, а далее везде, где будет возможность пролезть. Хотя бы на луженом брюхе. Виды Троекуровской птицефабрики, проплывавшей справа, разноцветной, с весёлыми, струящимся на ветру, флагами и средней зарплатой в 50 000 ( около миллиона у директора и 15000 у всех остальных) настроили Дудкина на самую главную волну. Он приоткрыл окно, потыкал кнопку магнитолы и «Радио Дача» глубинная и неистребимая как народ ее слушающий, уползла ближе к расстроенным колонкам над задним сиденьем. Дудкин же завайпил. Наполнил салон медленно тающим кофейным дымом.
— Разве это любовь?- спросил Дудкин.
Милка промолчал. Следила за дорогой и продолжала высчитывать про себя предстоящие траты. Бюджет на день рождения дочери был давно согласован, но что- то не сходилось.
— Вы куда последний раз куда-нибудь ездили?- спросил Дудкин.
— В прошлом году. – не чувствуя подвоха, ответила Милка. – К свекрови. Картошку сажали, а Володька ещё свинью заколол.
— Романтика.
— Ещё бы. – поддержала Милка. – 25 соток.
— А это…
— Что это…Не видишь, что ли?- Милка осторожно хлопнула себя по животу. – 5 месяцев назад точно было. Хрен бы нас побрал.
— О чем думали?
— Ни о чем мы не думали. Ни с Олькой…- Милка перебралась через мертвые железнодорожные пути. – Пошло как пошло. А что?
— Вот именно. Пошло как пошло. – повторил Дудкин, переменив ударения в последних словах.
— Нарываешься, Дудкин. – резко бросила Милка. – И хватит курить, когда беременная женщина рядом.
— Это без никотина.
— Тем более. Зачем курить.- Милка вспомнила. – Слушай, а правда Генка Ептель рассказывал…
— Правда.
— Прямо тридцать тысяч потратил?
— Ептель сказал?- Дудкин выпустил последнюю струю пахучего дыма. – Потому что любовь.
— Нормальная такая любовь. Мне два месяца работать.
— Именно, что любовь, а не ООО «Семья Тревожкиных». Володька твой смог бы так?
— Я бы его сама удавила.
— Вот-вот.
— Ну так что? А дальше?
— А что дальше? – скорчился Дудкин. – Дальше не интересно. Ведь человеки мы как-никак, а не курьеры меж тем и этим. Как, Милка, думаешь?
— Да ну тебя. Городишь.
Но весь вечер, пока ходуном ходило кафе «Смайлик», Милка не могла выстроить привычный рабочий лад. Плохо у нее получалась сегодня обычная ломовая лошадь. Вроде как обычно, но все же иначе. Поскандалить с администратором поскандалила и все же без настроения. По привычке. Дурацких детей и их родителей веселила, разнимала лучших подруг дочку Олю и шуфлядкоподобную Радмилу. Но никто этого не заметил. Кроме мужа. Когда Володька объявился, Милка долго гонялась за Олькой. Та не хотела разговаривать со смартфоным папой, а потом Милка не выдержала и вышла на улицу.
— Ты чего, Милка?- спросил Володька. – Простудишься.
— Ничего.
— Да я вижу же чего.
— Ничего сказала.
— Сказала. Я же вижу.
— Да что ты видишь?
— Не такая какая-то.
— Не такая. Я никакая, понятно! Некоторые на тридцать тысяч своим женщинам розы покупают, а я что заслужила? 25 соток на картошечном поле.
— Понятно. Дудкин.
— Вообще. Вот ты меня любишь?
— А то.
— А то…- передразнила Милка и, глядя в щекастое, курносое, абсолютно непрошибаемое лицо, сказала.
— Ладно. Пойду. Свечи в торт вставлять.
— Официанты вставят.
— У тебя 300 рублей лишние? У меня нет. Давай. Циклоферон пей. Привет медведям. Тревожкин?
— Что?
— А и ладно, Тревожкин. – сказала Милка.
— Что ладно?
— Все… Пусть ООО и романтику эту на хлеб не намажешь.
— Во-во. – согласился Володька. – Кому она нужна. А вот маленького родишь так и в Турцию сгоняем.
— Ага. – недоверчиво согласилась Милка и соленый комок остановился точно на выходе из горла.
— Ага. – твердо сказал Тревожкин. И ему можно было верить. А кому ещё верить как не Тревожкину, скажите на милость? Закончив разговор, Володька поднялся и, наконец, громко выдохнул давно желаемое.
— Ну и морозяка!
Над ним была черная таёжная ночь, засеянная живыми золотыми звёздами. Под ним 65 метров глухой пустоты. Володька начал осторожно спускаться, цепляясь рукавицами за выстуженные балки вышки мобильной связи. Второй месяц работал он в тайге на краю России у самой китайской границы. С бригадой винтили из готовых секций 60-ти метровые вышки, а потом поднимали их вверх вертолетом и крепили к земле. Работа как работа, бывало и потяжелее. Как на Ямале в прошлом году. Там долбили шурфы в вечной мерзлоте и жили в палатках беззащитные перед полярным гнусом. А здесь ничего. Вагончики теплые и пожрать нормально. Апельсины три раза в неделю. Володька спрыгнул на землю. Прямо перед ним белела узкая просека. 5 километров и дома. Тревожкин отбросил в сторону кусок вагонки. Она играла роль стенки вагончика. Володька закурил. Подумал. Немного пообвинял сам себя… «Да уж чёрствый я чего там. Если бы интернет нормально пахал в бытовке, хрена бы я полез на эту вышку и мерз тут пять часов. Зато 70 в месяц имею. Зато девки мои не нуждаются….На розы тридцатку….Что она жевала их? Что же. Вот приеду домой. Что-нибудь попробуем. Ни на тридцать тысяч, конечно. Там уже памперсы пойдут и все такое. Но в Калугу точно съездим. В Макдональдс!». Тревожкин шел по просеке. Вытаскивал сапоги из сухого сибирского снега и черная тайга настороженно следила за ним. Но…!
КОНЕЦ