Глава 1. Дворник калабухова дома. (Глава 1)

Пятнадцатого сентября 1931-го года ровно в 12-45 по полудни во двор дома №24 по Пречистенке со стороны Обухова переулка вошёл Остап Бендер. Вид у него был деловой, но уставший. Да, великий комбинатор устал. Устал гоняться за своей мечтой. Ведь та постоянно ускользала от Остапа и играла с ним, и будто юная ветреная гражданка забавы ради убегала от него, как от надоедливого ухажёра, и терялась, скрываясь от его глаз за пестротой весенних берёз. Бендер колесил по стране, строил грандиозные планы и выдумывал хитроумные комбинации, но все попытки поймать её и ухватить за длинную косу;, натыкались на суровые законы жизни и твёрдый переплёт уголовного кодекса. Но вот в какой-то момент, набегавшись сама, мечта решила передохнуть, и невзначай присела на один из двенадцати стульев гарнитура мадам Петуховой, гамбсовской работы. Это был шанс. Фортуна! Не хватило злосчастных тридцати рублей. Ну а потом, своевольная дочь фортуны, видя такое небрежное отношение к себе, опять закапризничала и стала перепрыгивать со стула на стул, не позволяя вновь подобраться к себе. Отыскав же последний двенадцатый стул, Остап понял, что его мечты там уже нет. Она сделала пошлый финт, и, полоснув Бендера по горлу ржавой бритвой, перебралась в чемодан неуловимого Александра Ивановича Корейко. И опять: погони, преследования, упорные поиски и томительные ожидания. Корейко ловко прятал от Остапа чемодан с хрустальной мечтой. Ну а допущенная Остапом халатность ещё и удлинила эту погоню на несколько тысяч километров, и привела Бендера в знойные пески Туркестана, где под покровом ночи, наконец-то, и сбылись мечты идиота. Оставался пустяк: сменить полушария с северного на южное и с восточного на западное. И вот, когда холодный хрусталь уже слепил Остапу глаза. Когда мулаты в белых штанах были так близки. До пальм можно было дотянуться рукой. А в темноте бессарабской ночи уже слышался шум Атлантического океана, накатывающего свои тёплые волны на пески Копакабаны… Всю эту идиллию нарушила вероломная жадность румынских пограничников. У которых, впрочем, тоже были свои мечты. Остапу ещё повезло, что его не пристрелили.

Весну и лето Остап провёл в гостеприимном Приднестровье в компании молодого вина, легкодоступных женщин, убойного мармарошского первача и местных деклассированных элементов. Периоды оголтелых гулянок с цыганами и варшавским кордебалетом, невесть откуда взявшемся в этих местах, превращавшими размеренную жизнь молдавских станиц в дикий карнавал, сменялись неделями одинокого пьянства, когда Остап никого не хотел видеть, ни с кем не общался, а просто пил, с головой погрузившись в горестные воспоминания о потерянных возможностях и разбившихся мечтах. Кризис среднего возраста, о котором Остап даже и не подозревал, накрыл великого комбинатора в самый неподходящий момент его бурной, и как ему начинало казаться, лишённой смысла жизни. Сгоряча Бендер чуть не связал себя узами брака с тамошней любвеобильной разведёнкой, чьи крутые бёдра и драники на домашнем коровьем масле, едва не довели блудного сына турецко-подданного до внеочередного алтаря. Но он вовремя передумал, и с удвоенной силой предался тяжёлым холостяцким радостям. В конце концов, его душа устала от плодов молдавских виноградников. Горилка больше не лезла. Подзаборные товарищи опостылели. А сельские красавицы утомили. Остап решил поскорее покинуть хлебосольные берега Днестра и начать новую жизнь, переквалифицировавшись в управдомы.

Но надумав стать управдомом, Бендер столкнулся с выбором города. Страна была большая, и количество городов в ней, соответственно, тоже было не маленьким. За Волгу Остап принципиально ехать не хотел. Справедливо полагая, что на левом берегу великой реки уже начинается Азия. Северные районы сыну турецко-подданного, само собой, тоже не подходили. И вообще, все города с населением менее пятидесяти тысяч человек Остап Ибрагимович удалил из своего воображаемого списка предполагаемого места проживания, считая их мелковатыми для масштаба своей личности. Всё-таки он собирался стать рядовым управдомом, а не председателем исполкома какого-нибудь Арбатова или Бобруйска. Да и высоко забираться по социальной лестнице не входило в планы великого комбинатора. Более крупные населённые пункты типа Липецка, Ставрополя или Черноморска были слишком скучны и однообразны, и утопали в зелёных насаждениях. А в промышленных центрах, таких как Харьков, Кременчуг или Нижний Новгород, проживали в основном идейные пролетарии и бесхребетные интеллигенты. Ни к тем, ни к другим Остап себя не относил, поэтому и селиться в этих городах не хотел категорически. Оставались три варианта. Киев, Петроград, а ныне Ленинград и Москва. Киев – центр Советской Украины. Мать городов русских. На Украине прошло детство и юность Остапа. И загадочный период взросления с размытыми временными границами – отрочество — тоже прошёл там. В Киеве Остап бывал часто. Гостил там у дальних родственников по материнской линии. Но родственники эти были злыми и жадными, и гостить Остап у них не любил. Поэтому когда они куда-то сгинули, не оставив ни адреса ни доброй памяти после себя, Остап расстроился не сильно. Лишь нелюбовь к родственникам перешла на сам город, который всегда казался Бендеру чересчур провинциальным для такого большого и излишне помпезным для такого периферийного, каким он и являлся. И Киев отпал первым. Курьерский, где ехал Остап в управдомы, проскочил Киев ночью, а Бендер даже не проснулся. В Петроград, а ныне Ленинград нелёгкая тоже заносила великого комбинатора в его поисках счастья. Город на Неве запомнился Остапу серым, мрачным и слякотным. То ли он оказывался, там не в самое подходящее время года, то ли ему просто не повезло с погодой. Но все красоты, блеск и размах северной Пальмиры не могли скрасить этого неприятного чувства сырости и уныния. На выросшего под обильным южным солнцем Остапа низкое небо Балтики и тёмные невские воды нагоняли сплин: хотелось писать мрачные стихи и развлекаться самым непристойным образом. К тому же отсюда было всего двадцать километров до заграницы, куда Бендер так стремился и не мог попасть. Это обстоятельство навевало бы хандру ещё сильнее. Поэтому Ленинград, а в прошлом Петроград Бендер тоже счёл непригодным для жительства. Оставалась Москва. Столица. Центр огромной страны. Город, куда все стремились попасть. Шумный, суетливый, вечно торопящийся и всегда опаздывающий, город больших возможностей и огромных расстройств. Город, где широко раскатывались губы, и небесные кренделя сыпались на головы мечтательных обывателей, жадно уплетающих лапшу и пирожки с ливером. Здесь Бендер чуть не расстался с жизнью и куда вновь возвращался, чтобы всё начать с чистого листа.
Когда Остап Бендер вошёл, дворник Фёдор подметал первую опавшую листву, ещё такую свежую и беспечно яркую. Повинуясь зову природы и взяв на заметку заразительный пример перелётных птиц, листья стаями самонадеянно прыгали с ветвей, в стремлении свалить прочь от зимы, на юг, к тёплым приветливым берегам. Но ввиду слабой лётной подготовки шансов достичь субтропиков они практически не имели, а падали, не покинув и периметра двора, и покрывали землю, будто шелуха от солнечных лучей. Метла дворника безжалостно сгоняла этих наивных путешественников в лёгкую кучу. Листья покорно повиновались: их недолгая миссия подошла к концу. Но машинально орудуя своим инструментом, мощный старик периодически бросал сердитые взгляды на кроны окружающих двор деревьев, прикидывая масштаб предстоящих забот на ближайшие полтора месяца. Перспективы его не радовали. Погружённый в свои праведные труды ветеран дворницкого дела не сразу заметил приближение элегантного Остапа, облачённого далеко не по канонам суровой советской моды. Он был одет в коричневый малопоношенный костюм-двойку из английской шерсти. Поверх накинут светло-серый итальянский плащ. Голову покрывала фетровая венгерская шляпа. На ногах австрийские кожаные ботинки. Носки присутствовали. Польские. Весь этот контрабандный гардероб Остап приобрёл в Тирасполе на чёрном рынке, израсходовав то немногое, что не досталось алчным румынам. Лишь безымянный палец его левой руки украшал бриллиантовый перстень в четыре карата. И это было увы всё, что осталось у Остапа от того недолгого, полного разочарований времени, когда он ходил в миллионерах. В правой руке великий комбинатор нёс дипломат из крокодиловой кожи. Там лежали предметы гигиены: зубная щётка, зубной порошок, мыло, немецкая электробритва фирмы «Сименс»; махровый халат, ещё кое-какая одежда, четыре набора финских крючков для рыбной ловли, коробка цейлонского чая, алюминиевая кружка, ложка и две книги. Первая – «Три мушкетёра». Её Остап обычно читал в поездах. Вторая – «Капитал» Карла, естественно, Маркса. Эту книгу Остапу выдали в Хамовническом райжилотделе. Ему ещё хотели вручить двадцатитомник трудов Ленина, чтобы, выражаясь словами секретаря райжилотдела, он идейно просвещался и политически подковывался. Но Остап вежливо отказался, сославшись на то, что сначала надо бы освоить азы. Также там ему было выдано «Постановление «О назначении тов. О. И. Бендера управляющим домом №24 по ул. Причистенка Хамовнич. района гор. Москвы с 12 часов сего дня. И вселить его в квартиру №3 этого дома. Дата подпись. И. о. нач. райжилотдела тов. И. О. Пушистый.» Этот документ Остап и вручил для ознакомления дворнику Фёдору со словами: «Любезный, выдайте-ка мне ключ от квартиры, где деньги лежат!».

— Какие деньги? – растерялся Фёдор.

— Наши советские, – спокойно сказал Остап, и загорелое лицо его озарила дружелюбная улыбка финиисектора. – Да, вы, читайте.

Совсем смутившийся дворник прислонил метлу к стене и полез во внутренний карман своей безрукавной телогрейки за очками.


— Та-ак. «Постановление…», — вслух начал читать Фёдор. Затем стал просто шевелить губами, как будто у него отключили звук. При этом седая борода его задвигалась, точно он начал жевать буквы. Читая, он, то морщил лоб, словно некоторые буквы ему не нравились, и он не любил их. То поднимал вверх густые брови, будто до него дошёл какой-то тайный смысл этого послания. А то и вовсе сильно зажмуривался, как бы усваивая прочитанное. Закончил чтение он снова с включенным звуком: – Тов. И. О. Пушистый.

— Дак, вы наш новый управдом! – радостно воскликнул Фёдор. И испуганно спросил:

– А какие деньги? Здесь про деньги ничего не сказано?

— Да это я пошутил. Ну, и где ключ?

— Ключ? От третьей квартиры? У меня в дворницкой. Внизу, – Фёдор протянул обратно прочитанное предписание и продолжил: – Это хорошо, что вас к нам управдомом назначили. А то мы уже третий месяц без домоуправления. Прежний то домком посадили. Ага. В полном составе. Ну и правильно. Значит за дело. У нас в стране просто так не сажают.

Видно у дворника много всего накипело, и он решил всё наболевшее, не откладывая, выложить новому управдому.

– Я ему говорю…

— Кому ему? – прервал дворника Остап.

Бендеру уже хотелось поскорее получить ключ от своей законной жилплощади, придти туда и лечь спать. Бессонная ночь и суетливо проведённое утро давали о себе знать. Но начинать знакомство с резких выражений Остап не мог. Поэтому он решил выслушать дворника до конца. А может и разрешить кое-какие дворницкие проблемы. Всё-таки теперь это было место работы Остапа, и Фёдор был его непосредственным подчинённым.

— Дак, Швондеру этому, – распекался дворник. – Ну, старому председателю домкома. Я ему говорю, разрешите, мол, хоть фуражку оставить.

— А он? – делая вид, что ему очень интересно спросил Бендер.

— А он говорит, не положено. Закон, говорит, вышел, что все швейцары теперь переводятся в дворники. Значит, говорит, и одежду швейцара носить нельзя. Ибо, нет в советской стране швейцаров!

— А вы?

— А что я. Вот, с непокрытой головой так и хожу. Ну, зимой ушанку, конечно, одеваю. А так… Товарищ Бендер! — чуть не плача воскликнул Фёдор. – Может, хоть вы мне разрешите фуражку носить? Я привык уж к ней. Я всю жизнь здесь швейцаром проработал и теперь на старости лет даже фуражку на службе надеть не могу.

— Да, пожалуйста, носите, – обрадовал бывшего швейцара Остап. – Какие ещё будут просьбы?

— Лопату бы мне новую, снег убирать. А то зима близко, а лопата совсем худая, износилась. У меня всё есть. И совковая лопата. И ломы. Да много всякого инструменту. Метла вот справная, – с этими словами дворник отодрал метлу от стены и потряс ею, показывая, насколько она справная. – А вот снег убирать, дак, лопата худая.

— Хорошо Фёдор, будет тебе лопата, – ещё раз обрадовал дворника Остап. И тут же, чтобы Фёдор опять не начал причитать, улыбаясь добавил: – Ну, пойдём за ключом.

— Не извольте беспокоиться, товарищ Бендер. Я сейчас, дак, сам его принесу. Я мигом.

И страшно топая тяжёлыми сапогами, Фёдор побежал вниз по ступенькам к себе в дворницкую. Вернулся он уже в фуражке с галуном. Гордый и довольный.

— Вот и ключ. Можете вселяться. Второй этаж направо, – дворник протянул ключ Остапу. – Если, дак, чего нужно, ну керосин там для примуса или ещё чего, то обращайтесь, – он деловито взял под козырёк и услужливо прибавил: – Милости просим.

— Спасибо, – Бендер взял ключ и отправился в свои новые покои.

Поднявшись на бельэтаж, Остап отпер массивную дверь и вошёл. Прямой коридор заканчивался кирпичной стеной. Стену эту, видимо, возвели недавно, когда разделяли квартиру. Справа была одна дверь, которая очевидно вела в уборную. Слева большая застеклённая двустворчатая дверь открывала доступ к основной жилплощади. Квартира некоторое время назад подверглась жёсткой перепланировке. При этом разделении ванна с санузлом, гостиная и спальня оказались на одной стороне, а кухня и ещё две комнаты на другой. Во вторую часть квартиры можно было попасть только с чёрного хода. Она носила номер — три дробь два. Как там люди обходились без удобств, Остапу Бендеру, как новому управдому, ещё предстояло выяснить. А пока он прошёл в просторную гостиную. Через пыльное окно пробивалось тусклое осеннее солнце, нехотя освещая небогатый интерьер комнаты. Посреди, напротив окна, стоял большой письменный стол, на котором громоздились две кипы бумаг, и грибом росла настольная лампа с изумрудной шляпой-абажуром. Пишущая машинка, массивная и железная, как колчаковский бронепоезд, и высохшая чернильница с пером также нашли своё место на травянисто-зелёном бильярдном сукне столешницы. За столом находился стул, не гамбсовский конечно, но тоже добротный. Перед столом — деревянная скамья. Точно такая же скамья была и слева от двери. По правую руку от Остапа, у стены расположился протёртый едва ли не до дыр дерматиновый диван, на котором тоже лежали бюрократические сугробы документов. Рядом с диваном приютилась стройная вешалка, похожая на пальму. Видать пальму поливали чем-то не тем (может быть скипидаром или даже аккумуляторной кислотой), и вместо листьев у неё выросла уродливая конструкция из крючьев и подвесов. В углу размещалась неразлучная пара — тумба с примусом. Замечательный, ещё дореволюционный паркет давно не мыли, и он хорошо сохранил следы былого. Обои сильно обветшали и выцвели, и напоминали скорее расползшуюся по стенам плесень. Плакат, висевший над диваном, гласил: «Управдомы, повышайте свою квалификацию!». На плакате была изображена группа мужчин и женщин в одинаковых серых костюмах. Лица людей были серьёзными, и, как показалось Остапу, слегка испуганными. Тревожные их взгляды устремлялись куда-то вдаль. На заднем фоне развевалось красное знамя с ликом вождя. Очевидно, что таким странным и неведомым способом управдомы (если это были изображены именно они), как-то так повышали свою квалификацию: беспокойно вглядываясь в темноту светлого будущего. К противоположной стене был приколочен портрет Маркса, естественно, Карла. Под толстым слоем пыли и паутиной, основатель марксизма походил на обрюзгшего Миклухо-Маклая, вернувшегося прямиком из дождливого Индокитая.

— Да-а, – громко произнёс Остап, озираясь по сторонам. – Это не Рио-де-Жанейро! И деньги здесь не лежат!

Он повернул налево и оказался в небольшой спальне. Тот же грязный паркет. То же тусклое окно без штор. Бледные обои кругом. В центре одиноко стояла полутораспальная панцирная кровать. Платяной шкаф робко прижался к стене. С холодным безразличием Бендер открыл его скрипучие дверцы. Там было темно, пусто и безжизненно, как у лысого под кепкой, и лишь за перекладину зацепился забытый всеми проволочный угольник, который в среде торговцев одеждой именуют «плечики», а Остап привык называть «тремпель». По открытию дверей он весело закачался, будто дворняга, встретив нового хозяина, заиграла хвостом. И в знак признательности новый хозяин с барского плеча наградил тремпель своим плащом и закрыл у шкафа двери — и там опять стало темно. Бендер обернулся и вновь измерил комнату глазами.

— И здесь денег нет. Здесь даже матраса нет, — вслух раздосадовался он. – Надо бы ещё раз наведаться к Фёдору.

Остап поставил свой чемоданчик из шкур обитателей Лимпопо на табурет рядом с кроватью и спустился в дворницкую. Было заметно, что кроме дворника здесь ещё и обитает бережливость отпетого куркуля, многое повидавшего на своём долгом веку. Дворницкая походила на небольшой склад. Чего здесь только не было. Сразу в углу у дверей стоял шанцевый инструмент: лопаты – совковые и штыковые, различные мётлы, грабли, только ломов было целых три штуки. Вдоль стен на стеллажах лежали мешки с каким-то тряпьём, мотки проволоки и верёвок, ящики с инструментами, гвоздями и болтами, бидоны с керосином, мышеловки, клопоморы, вёдра, корыта, невероятное количество электролампочек и целая гора подсвечников и свечей, и ещё много всякого барахла и даже невесть какими ветрами принесённая граммофонная труба. Всё это дворник хранил ещё со времён революционных потрясений, вылившихся во всеохватывающую разруху, перебои с электричеством и водой, но почему то, не выбрасывал, а так и держал у себя в дворницкой. То ли он опасался возвращения той суровой поры, а может не верил в скорую победу высоких идей всеобщего равенства. Сам бывший швейцар сидел за столом. Он уже подмёл двор и теперь пил чай из блюдечка. С сушками.

— Фёдор, – обратился новый управдом к дворнику, — у вас я вижу здесь много всего. Не найдётся ли у вас матраса для меня?

— Матрас? Есть. – Фёдор прервал своё чаепитие и подошёл к одному из тюков. – Может перину с гусиным пером? У меня хорошая перина есть. Мне её сахарозаводчик Полозов отдал, когда съезжал. На, говорит, Фёдор. Мне она в Париже ни к чему. Ну, я, дак, её и прибрал.

— Ладно, Фёдор, давай перину. А может и подушка тогда у тебя найдётся?

— И подушка, и одеяло и постельное. Всё есть. От Саблина досталось. Он раньше, аккурат в третьей квартире, ну то есть теперь в вашей, жил. А потом к нему жилтоварищей подселили. Он сначала от них отгородился, а потом и вовсе съехал.

— Куда съехал? – спросил Остап чисто из праздного любопытства.

— Не знаю. Не то в Белград, не то в Бухарест перебрался, – козырнул знанием европейских столиц дворник.

— А сейчас в доме вообще кто проживает? К кому посоветуйте зайти в первую очередь? Познакомиться, так сказать, с жильцами.

— К кому зайти? – Фёдор на секунду задумался. – Дак, это, к профессору Преображенскому зайдите. Правда, профессор сейчас в отъезде, но там за него Иван Арнольдович заведует. Или к лётчику Севрюгову зайдите в четвёртую квартиру.

— Лётчик Севрюгов? – удивился Остап. – Давно хотел с ним познакомиться.

— Он сейчас как раз с севера прилетел. Вторую неделю в Москве. Так интересно про полярное сияние рассказывает. А вообще, он в наш дом недавно переехал. Года, дак, не живёт ещё тут, – собирая в узел обещанное Остапу постельное бельё, продолжал дворник. — У него где-то там, на прежнем месте жительства квартира сгорела, его в Москву и перевели по месту службы.

— Не квартира, а комната сгорела, – уточнил Остап. И печальным голосом добавил:

– В Черноморске. А вы, я смотрю, рыбак? – спросил Бендер, увидев связку удочек между лопат.

— Бывает, выхожу, рыбалю. Клюёт только в последнее время не важно. Да и крючков хороших, острых что-то нет нигде, — удручённо проговорил Фёдор. – Все уж рынки обошёл – нет нигде.

— Ко мне, Фёдор, потом поднимись, выдам я тебе крючков острых, – в который уже раз за сегодня обрадовал старого рыбака Остап.

— Дак, чего ж потом то, – засуетился, проснувшийся в дворнике заядлый рыболов.

– Давайте сейчас. Заодно и вещи вам помогу донести. А то вон сколько всего. Один то не управитесь.

Собранный дворником для управдома тюк, и, правда, выглядел внушительно: перина, подушка, ватное одеяло, два комплекта постельного белья.

— Ладно, пойдём, – флегматично сказал Остап, вышел из дворницкой и стал подниматься в свою квартиру.

Фёдор шустро подхватил тюк и быстро побежал вслед за Бендером. Когда они поднялись, он сгрузил тюк на кровать, а Остап достал из дипломата набор крючков и вручил их растроганному дворнику.

— Вот спасибо, – благодарил Остапа Бендера, разглядывая крючки, дворник. – Как вас по батюшке, запамятовал?

— Остап Ибрагимович.

— Спасибо, Остап Ибрагимович, за крючки. С ними то, я теперь много рыбы поймаю. Финляндские, – со знанием дела добавил дворник-рыболов. И вышел за дверь. – Приходите на уху! Милости просим, — крикнул Фёдор, уже спускаясь по лестнице.

А Остап расстелил перину, подложил под голову оставшийся тюк и лёг спать.