Глава 9. Тугощёковское послание. (Глава 9)

Утро не сулило ни чего хорошего. Остап опять не помнил, как оказался у себя на кровати. Это начинало его тревожить, тревожить по-настоящему. Думал Бендер о докторе. Но не о Борментале, который опять подверг организм Остапа серьёзному испытанию, и не о суровом враче районной поликлиники прописывающем обезболивающие пилюли и назначающем примочки и кровопускание, а о добром французском хирурге, чьим именем названа машина для обезглавливания. Сейчас Остап с радостью бы лёг под нож этого агрегата. Щелчок рычага — и мигрень с плеч падает в корзину, оставляя тело отдыхать и радоваться. Просто и действенно. Управдом лежал, закатив глаза. Блёклые обои спальни навевали на Остапа хандру и вызывали приступы изжоги. Обрывки вчерашнего вечера выныривали из глубин памяти, будто противные, чёрные, скользкие угри, и, оставив на поверхности круги позора и отвращения, погружались в пучину забвения. По комнате тонким шлейфом распространялись едва уловимые амурные флюиды. Правый бок что-то грело. Остап повернул шею, и стальной шар перекатился из одной половины черепа в другую, чуть не выдавив Бендеру глаз. Вяземская! Она спала, полуобняв Остапа, положив голову ему на плечо. Остап судорожно проверил наличие на себе нижнего белья. Трусы предательски отсутствовали. Щупать Юлию Юрьевну он не стал, и без того догадывался, что одежды на ней ещё меньше. Начал вспоминать, что же всё-таки тут вчера произошло. Шар перекатился в затылок, расплющив мозжечок. Бендеру ещё сильнее захотелось во Францию под чудо-механизм доктора Гильотена. В принципе, всё к этому и шло. Он — мужчина, она — женщина. Такое бывает, когда два человека противоположного пола в неадекватном состоянии и, видимо, по обоюдному согласию ложатся вместе спать. «Надеюсь, я не ударил в грязь лицом», — успокоил себя сын турецко-подданного. И посмотрев на приторно довольную, сладко ухмыляющуюся во сне, физиономию секретарши, понял — не ударил. «К Борменталю пойду. Может он чего расскажет», — принял решение Остап, рассудив, что отечественный лекарь, лучше заморского.

Зинаида Прокофьевна, в белых медицинских одеждах, мило улыбнулась пришедшему управдому. Они с доктором, только что закончили оперировать одного известного пианиста, запустившего свои генитальные карбункулы, привезённые им из жарких гастролей по курортам Чёрного моря, и она ещё не успела переодеться. В халате медсестры Зина показалась Остапу ещё соблазнительней и сексуально-привлекательней, чем в наряде горничной. «Лишь бы она не узнала о моём ночном подвиге», — с горечью подумал Остап, чувствуя, как ключ у него в груди стал мутным и холодным от стыда.

— Я сейчас позову Ивана Арнольдовича. Проходите пока в кабинет, — произнесла она и учтивым жестом гувернантки велела Остапу входить.

Остап, повинуясь, прошёл и грохнулся в кресло. Вскоре появился доктор Бормнталь, тоже в белом халате. В нём Борменталь выглядел естественно и органично. Бендеру почему то страстно захотелось у него полечиться.

— Как Остап себя чувствуете, после вчерашнего? — сразу спросил доктор.

— Плохо. Голова болит. У вас есть какое-нибудь средство, что б прошла?

— Конечно, есть. Вам какое? Посильнее? Послабее? Чтобы сразу подействовало? Или постепенно?

— Мне, что б прошла.

— Ясно, — резюмировал Иван Арнольдович. — Одну минуточку.

Вернулся он через минуту тридцать две секунды со стаканом бледно-розовой жидкости и протянул его Остапу. Остап, приподнявшись, выпил, и снова откинулся на спинку кресла.

— Да-а, Остап, вот ты вчера меня повеселил, — панибратски, лукаво щурясь, вдруг выдал доктор. — Если бы я тебя не знал, я бы подумал, что ты и в самом деле… в медиумы подался.

Бендер непонимающе смотрел на доктора:

— Ты это, вообще, о чём?

— Как о чём? Разве не помнишь? — лицо Борменталя сделалось каменным, взгляд стеклянным, и он каким-то замогильным голосом начал театрально чревовещать: — Я, Капитон Митрофанович Тугощёков, запрятал всю наличную валюту в подвале своего дома…

— Что это такое сейчас было? — удивление и непонимание Остапа усилились. — Какой ещё Капитон Митрофанович?

— Это же ты нам вчера рассказывал. Мне так смешно было. Я ещё подумал, что опять газ из баллона пошёл, когда ты про этого Митрофановича выкладывать начал. Даже вентиль проверил. Неужели ничего не помнишь?

— Не-а. Не помню, — Остап замотал головой, и шар, уменьшающийся в размерах под благотворным воздействием лекарства, заколотил Бендера по вискам. — Когда это было?

— Ну, Остап Ибрагимович, вы даёте? — иронию доктор уже не скрывал. — Это уже после того как все успокоились. Расселись. Свечи зажгли. Руки на блюдце сложили. Поласухер… Илона Эммануиловна… мантры какие-то начала читать. Дух Тугощёкова этого вызывать. Остальные тоже давай вместе с ней бубнить. Даже я чуть с ними не забормотал. И тут ты… Да ещё и голосом то таким странным. Как будто и в самом деле, его дух в тебя вселился. Севрюгов, когда это услышал, чуть не задохнулся. Он и так-то смеяться больше не мог. А тут ты…

— Ни чего не помню, — досада в голосе Остапа была искренней и безутешной.

— Не удивительно, что не помнишь. За четыре дня — два общих наркоза! У любого проблемы с памятью начнутся, — заметил Иван Арнольдович. И, помолчав, добавил: — Старика вот только жалко.

— Какого старика?

— Сусекина этого. Совсем старый в маразм впал. Его прямо оттуда и увезли.

— Куда увезли?

— Не знаю. Может в Алексеевскую, то есть в Кащенко. А может сначала в Сербского, а уже потом в Кащенко, — и, будто вспомнив, что имеет университетское медицинское образование, служитель Асклепия пояснил: — Я полагаю, у него сенильная деменция развилась. Скорее всего альцгеймеровского типа. Нехорошо получилось. Не ожидал я, что газ на него так сильно подействует, — доктор снова о чём-то задумался, почесал свою эспаньолку и, словно почувствовав муки совести, закончил: – Оказывается, не такая уж и безобидная вещь — эта закись азота. Не стоит с ним шутить.

Неожиданно в кабинет ворвался Бурдов. Грива его растрёпанных волос отливала металлургической воронью. Выражение лица сосредоточенно-бесстрашное. Взгляд лучился доблестной решительностью, как у стахановца, готового к героическим свершениям и предстоящим трудностям. Движения резкие, речь прерывистая. Феноменальный подъём духа после вчерашнего безобразия! Ему не хватало только знамени, что бы повести за собой гурьбу народа, осуществлять задуманные подвиги.

— Ну, что, идём? — не поздоровавшись, выпалил он.


— Куда? — хором осведомились Остап и доктор.

— Как куда? Клад искать! — горячо выкрикнул художник.

Его нездоровый румянец и ошалелый энтузиазм начинал пугать не только Борменталя, но и Бендера. Они переглянулись, как врачи, собирающиеся поставить пациенту неутешительный диагноз.

— Семён, — сказал доктор вкрадчиво, — на самом деле нет ни какого клада. Это всё просто бред. Пьяный бред затуманенного азотом сознания, — и он покосился на Остапа.

— Я и Тугощёкова то ни какого не знаю, — поддержал доктора Борменталя Остап.

— Конечно, не знаете. Он знакомый мадам Поласухер. Она ему приворот на деньги делала. Это его дух через вас общался, — на полном серьёзе принялся рассуждать Бурде. Кладоискательский пыл в нём не угасал, а только сильнее разгорался. — Это же спиритизм. Тут всегда так. Иван Арнольдович, вы же записывали всё. Сейчас посмотрим, куда надо идти. И пойдём искать. Где ваш блокнот?

— А, кстати. Я же вчера действительно записи делал. Самому даже интересно, что я там понаписал.

Доктор полез в ящик стола и достал свой блокнот. Затем, небрежно усевшись в кресло и закинув ногу на ногу, стал его листать. Иногда он усмехался и бросал реплики, типа: «Надо же, какую ерунду понаписал. Я и слов то таких не знаю» или «Странно, но это даже не мой почерк».

— Вот, нашёл. Это, Остап, твои слова, — наконец проговорил Борменталь и начал читать. – «Я, Капитон Митрофанович Тугощёков, банкир, коммерсант и хлеботорговец в третьем поколении, перед тем как покинуть Москву, спрятал всю наличную валюту в двух инкассаторских баулах в подвале дома по адресу, Первый Воздвиженский переулок, дом номер двадцать один. А сам уехал в Севастополь. Убедительная просьба к нашедшим эти деньги: пожертвовать всё на дело монархической организации «Союз меча и орала». Заграница нам поможет! Лёд тронулся, господа присяжные заседатели! Привет от Кисы Воробьяниновой».

— Да. Это на меня похоже, — чуть подумав, сообщил Остап, и тень улыбки пробежала по его губам. — Только не Воробьяноновой, а Воробьянинова.

— Знаешь, ты так говорил, что трудно было разобрать, — быстро отреагировал Борменталь, всё ещё перелистывая исписанные страницы блокнота и разбираясь в своих заметках. — А это кто такой?

— Один вздорный предводитель дворянства. Были у меня с ним тёмные дела, как раз, по части поисков клада. Между прочим, это именно его пошлых рук дело, – и Остап Бендер повернул в сторону доктора горло, оголив белый рубец шрама.

— Ну, вот. Всё сходится, — воскликнул Семён Бурдов, сам ещё не осознав, что же всё-таки сходится. — Этот Воздвиженский переулок, тут не далеко. Только он сейчас Первый Переулок Тружеников называется. Пойдёмте. Прогуляемся, — не унимался Семён, хорошо знакомый с географией Хамовников.

— Неплохая идея, — согласился с Бурде доктор Борменталь и отложил в сторону блокнот. — Прогуляться и подышать свежим воздухом, было бы полезно. Особенно тебе Остап. Да и вам, Семён, свежий воздух тоже бы на пользу пошёл. Заодно убедишься, что всё это полный бред и галлюцинации.

— Ну, так что, идём? — хлопнув в ладоши, радостно вскричал живописец.

— Идёмте. Проветримся, раз полезно, — безучастно сказал Бендер, медленно вставая с кресла.