Глава 10. Поиски. (Глава 10)

Погода стояла пасмурная. По небу медленно проплывали грустные, привередливые тучи, не желавшие проливаться дождём на осенне-нарядные улицы. Сквозь прорехи изредка выглядывало солнце, но, не заметив ни чего нового и достойного внимания, снова пряталось. Холодный бессильный ветер вяло бодрил. Нерешительный сентябрь ни как не мог определиться: он ещё лето или уже осень. Доктор Борменталь захватил зонт и шёл, опираясь на него как на трость. Остап, подняв воротник плаща, двигался рядом, и глубоко дыша прохладой, выгонял из лёгких остатки закиси. Впереди бежал Семён, словно сорвавшийся с поводка прямошерстный ретривер, почуявший след матёрого барсука-одиночки. Его волосы трепыхались на ветру, позади развевался шарф, глаза, будто фары, освещали путь к сокровищам купца Тугощёкова.

— Сеня, а куда мы так спешим? — не преминул подтрунить над Бурде Остап. — Мы же ни заступа, ни кирки не взяли. Как же мы будем откапывать наш клад?

— Да, Семён, — включился в критику художника доктор Борменталь. — Где компас? Где карта? Вы разве в детстве не читали приключенческих романов про поиски сокровищ?
— Смейтесь, смейтесь, — огрызался Бурдов. Ему не нравилось это невинное подкалывание. — Посмотрим, что вы скажете, когда я клад найду.

Долго мчаться впереди у Семёна не получилось. Вскоре он устал, и Остап с доктором нагнали Бурдова. Начал накрапывать мелкий, гадкий дождик. Доктор Борменталь распахнул зонт и любезно укрыл компаньонов от определившегося сентября.

— Семён, а можно поинтересоваться? — ради забавы спросил Иван Арнольдович, когда они пересекали Смоленский бульвар. — Это ваши первые поиски? Или вы уже имели подобный опыт?

— Первые, — ответил Бурдов. — Но мы до этого всяких духов тоже уже вызывали. Только они нам ни чего такого не сообщали. Всё время какую-то чушь несли.

— А можно поподробнее, — не отставал доктор.

— Это была моя идея: вызывать какого-нибудь духа и узнавать у него, где спрятан клад, — начал свой рассказ Семён. — А то зачем, просто так вызывать и, как это сейчас принято, всякую дребедень политическую у них спрашивать. А тут хоть со смыслом.

— Логично, — вставил слово Остап.

— Сначала… — Бурдов примял свою намокшую шевелюру, — где то в июле, Илона Эммануиловна вызвала дух своего старого знакомого, господина Биберхама. Не то часовщик, не то ювелир он какой-то. Ду; хи всегда только через неё общались. Она же у нас медиум! Я даже не знаю, почему в этот раз через Остапа Ибрагимовича контакт пошёл… Вот значит… Биберхам этот ругался очень, сквернословил и вообще сказал, что бы отстали от него, потому что он ещё живой.

— Да уж. Не повезло вам с Биберхамом, — заметил Борменталь.

— Ага, не повезло, — Семён поправил свой змееподобный шарф, который уже собирался уползти на мостовую, и продолжил: — Потом вызвали дух Мазепы. Хотели узнать, где он спрятал свои богатства. Оказалось, он их на острове рядом с днепровскими порогами схоронил. Даже координаты точные указал…

— Ну а вы, что ж не поехали? — саркастично изумился Бендер. — Такой шанс разбогатеть!

— Если бы, — раздосадовался художник. — Там Днепрогэс строить начали, и остров этот затопило. Под воду наш клад ушёл.

— Ай-я-яй. Как же так, вас Мазепа в заблуждение то ввёл, — Остап язвительно усмехнулся. — Неужели у них там, в загробном мире ни чего про план ГОЭЛРО не слышали. Какой-то неосведомлённый у Мазепы дух оказался.

— Что ж поделать, раз так вышло, — пожал плечами Семён. — Потом решили вызвать дух атамана Кудеяра Мокрого.

— А это ещё кто такой? — задал вопрос доктор Борменталь, с интересом слушавший бурдовские россказни.

— Лиходей один. Он недалеко от Москвы со своей шайкой разбойничал. Мокрушничать очень любил. Торговцев убивал и грабил, — утолил любопытство врача Семён. — И он нам рассказал, что зарыл награбленное в лесу под Тулой.

— И что же вы не стали искать? — задал свой вопрос уже Остап Бендер.

— Так он больше ни чего не сказал. «В лесу под Тулой» и всё, — будто обидевшись на лаконичность духа, проворчал Семён. — А где конкретно искать не указал.

— Могли бы и съездить, — с серьёзным видом заявил Борменталь. — Может под Тулой не такой уж и большой лес.

— Смейтесь, смейтесь, — только и осталось повторить Бурде.

Между тем они добрались до Первого переулка Тружеников. Улица поразила их своим захолустным великолепием: серые ветхие дома с замшелыми крышами; на проезжей части огромные лужи, такие большие и глубокие, что в них можно разводить форель; тротуары, покрытые гнилыми деревянными настилами; непонятной породы кустарники, бурно разросшиеся вдоль дороги, как в диком тропическом лесу. Казалось, что они находятся не в центре многомиллионного города, а на окраине поселения, до которого ещё не дошла новость об отмене крепостного права. О достижениях первой пятилетки напоминали только свежие таблички с номерами домов и новым названием улицы, да недавно закрытый храм. Дождь прекратился, и солнце, растолкав тучи, высунулось поглазеть на озадаченных кладоискателей, попутно одарив Москву радугой.

— Ух, ты! Радуга! — задрав голову, воскликнул Семён. — Хороший знак. На конце радуги всегда клад закопан!

— Двойная, — разглядывая повисшие над ними полосатые коромысла, констатировал доктор Борменталь.

— Ну, так, баулов то два! — напомнил Остап Бендер, также любуясь этим метеорологическим явлением.

— Как вы там, Остап Ибрагимович, говорили? Дом номер двадцать один?

Бурдов снова стал похож на гончую. То обстоятельство, что вчера чревовещал именно Остап Бендер, а не мадам Поласухер, вселяло в Семёна какую-то особую уверенность, придавало ему сил и наделяло маниакальным упорством. Он пробежал взглядом по номерам домов, и, безошибочно определив направление дальнейших поисков, рысью устремился в сторону нужного строения. Приблизившись к дому, все трое в нерешительности остановились. Двухэтажное обшарпанное здание, скорее походило на жильё одиноких докеров, чем на бывший особняк банкира. Больше всего их смущала вывеска над входом в подвал: «Станция юных техников». Смочив языком пальцы и разгладив свои мохнатые угольные брови, Бурде отбросил сомнения и первым ринулся в подвал. Борменталь хотел его остановить, чтобы согласовать причину неожиданного визита трёх молодых людей в детское учреждение, но художник уже вошёл внутрь. Бендер спустился вслед за ним, не боясь проблем. Ему приходилось входить без предлога в куда более опасные заведения, и детский кружок «Умелые ручки» выглядел на их фоне вполне безвредным. Оставаться доктору одному на улице не имело смысла, и он тоже, осторожно ступая по скользким после дождя ступеням, проследовал за подельниками.

Внутри неистово кипела деятельность. Десятка три-четыре детей обеих полов и разного возраста сновали взад-вперёд по относительно небольшому помещению «Станции юных техников». Они беспрестанно перекрикивались между собой и пилили, строгали, паяли, красили, сверлили, точили, стучали молотками и киянками, шоркали напильниками, бренчали железом и производили столько шума, сколько артель чернорабочих на строительстве Транссиба. В центре мастерской возвышалась исполинская гусеничная тяга из фанеры и жести — плод всех этих титанических усилий. Несколько ребят залезли на неё и старательно крепили там вместительную коробку. Огромный плакат – «Пионер и школьник, будь застрельщиком автодорожного и тракторного строительства» доказывал, что дети в точности следуют данным установкам. На противоположной стене лозунг – «Политехнизм есть соединение производительного труда с обучением» тоже не давал пионерам лишний раз расслабляться. Да и сама Надежда Константиновна зорко следила за работоспособностью школьников, грозно, через очки приглядывая за ними с портрета.

— Кто здесь старший? — громко, что бы его услышали, спросил Остап.

— Я старший, — откуда-то из-за кучи стружки высунулся мужчина низенького роста и инфантильной комплекции. От окружавших его школьников, он отличался только штангенциркулем торчащим из кармана его фартука, щетиной, перегаром и потухшим взглядом уставшего от детей педагога. Он, будто подкравшись, приблизился к троице гостей. — Товарищи, старший я, — снова сказал коротышка.

Позади него шеренгой начали выстраиваться дети, побросавшие инструмент и переставшие галдеть. Наступила тишина, требующая от визитёров объяснений. Бендер, чтобы их приход не выглядел таким нелепым, уже решил представиться сотрудником министерства просвещения и предложить детям, в качестве альтернативы научно-техническому творчеству, записываться в кружок изобразительного искусства. И даже собрался представить Семёна Кондратьевича как учителя рисования. У Остапа ещё был вариант со станцией юных натуралистов и Борменталем в роли преподавателя биологии, но старший юный техник избавил великого комбинатора от необходимости обманывать детей.

— А мы комиссию на следующей неделе ждали, — сконфуженно сказал он тоном провинившегося двоечника. — У нас не готово ещё многое. Вот только башню устанавливаем.

Старший повёл рукой, и толпа юных техников покорно расступилась, открывая мнимой комиссии вид на гусеничную тягу.

— Простите, а что это у вас будет? Трактор? — робко поинтересовался Бурдов, соображая, как же в этом хаосе они будут искать тугощёковские баулы.

— Танк!!! — множество детских голосов указали несостоявшемуся учителю рисования на его пробелы в знаниях о среднем машиностроении.

— Но вы, товарищи, не волнуйтесь. Скоро башню доделаем. Потом орудие установим. К октябрьской демонстрации всё готово будет! — заверил гостей руководитель станции и, чтобы окончательно убедить их в этом, прикрикнул и кругообразно замахал руками. — Ребята, чего встали, продолжаем, продолжаем работать!

Дети, подчиняясь своему наставнику, понуро разошлись, опять взялись за инструмент и принялись доделывать танк.

— А почему, в таком маленьком помещении находится так много детей? — осведомился доктор Борменталь, сам не зная зачем.

— Так, а нет же больше ничего кругом. Одна эта станция на весь район. Вся ребятня местная только сюда и ходит, — пожаловался старший юный техник. — Хоть бы станцию юннатов открыли поблизости. Или какой-нибудь кружок рисования. А то по шесть групп на дню… Тяжело.

— Мы подумаем над этим, — пообещал Остап, уже вжившийся в образ председателя комиссии. — Скажите, а до революции в этом помещении, что располагалось?

— Сапожные мастерские были. Я там подмастерьем работал, правда, недолго, – честно признался мужчина. — Теперь вот – «Станция юных техников».

— А это действительно дом номер двадцать один? — уточнил, ещё не потерявший надежды, Семён.

— Да, двадцать первый, — ответил бывший сапожный подмастерье, недоумевающий, зачем эта информация нужна членам комиссии.

— Ясно, — доктор смотрел взглядом победителя на скисшего художника.

Кладоискатели уже направлялись к выходу, когда станционный смотритель юных техников кинул им вдогонку:

— Только это… до революции то, этот дом четырнадцатым был.

— Как так? — все трое развернулись обратно.

— А вот так. Четырнадцатым, — слегка опешил от совсем уж странного поведения комиссии детский танкостроитель. — Улицу переименовали, и номера домов сменили.

— И какой же дом раньше двадцать первым был? — вера в купеческие сокровища вновь вернулась к Бурдову.

— Не помню… Может четырнадцатый и был. Там спросите.

— Спасибо, товарищ, — Семён пожал руку ничего не понимающему старшему юному технику. — Вы преданный нашему делу…

Но, кто преданный и какому такому делу, Семён не договорил. Он выскочил вдогонку за Бендером и Борменталем.

— Неожиданный поворот, да, Семён? — доктор и на этот раз был скептически настроен.

— На то он и клад, чтобы его искать, — глубокомысленно произнёс Бурдов, когда они, обходя лужи, перебирались на противоположную сторону переулка.

Четырнадцатый дом мало чем отличался от двадцать первого, разве что на его фронтоне красовался лепной затёртый барельеф гарцующей кобылы. В подвале располагалась дворницкая, о чём свидетельствовала фигура дворника, сидящая на лавочке у входа. Фигура была неряшливая, грязная и отрешённая, будто бы дворник, не вставая, просидел на этой лавочке всё лето. Он курил самокрутку с горькой и вонючей махрой. Годы прошлись по его лицу тяжёлой поступью алкоголизма. Зеленоватый цвет одутловатой его физии, пунцовая сыпь на щеках и носу, а также гепатозные, жёлтые, как у гоблина, глаза не красили и без того паршивый облик дворника. Цигейковая шапка с растопыренными ушами, собиралась взмахнуть ушами-крыльями и покинуть седеющую голову дворника в поисках более респектабельного хозяина.

— Папаша, огоньку не будет? — зачем то спросил Бурдов, у которого даже не было папирос, подсаживаясь к дворнику на скамью.

Дворник косо посмотрел на Семёна, но ни чего не ответил, а, только бросив окурок на землю, злобно раздавил его сапогом, словно поганое, надоедливое насекомое.

— Фёдор? — это был даже не вопрос, а утверждение, исходившее он Остапа. По непонятному стечению обстоятельств, все знакомые Остапу дворники в Москве носили это простое и размашистое имя.

— Ага. Чего надо? – сухой, грубый голос заядлого курильщика и хронического алкаша, заставил Семёна вздрогнуть.

— Это четырнадцатый дом? — сразу перешёл к делу Бендер.

— Ага. Чего надо? — грубости в голосе Фёдор даже добавил, а вот взгляд с отсутствующего, сменился на приценивающий.

— А при старом режиме он двадцать первым был? — на заданный вопрос, Остап вновь ожидал услышать уже знакомую фразу.

— Нет. Чего надо?

Бурдов, как ошпаренный, подпрыгнул с лавки и пристроился рядом с Бендером. На лице Борменталя возникла улыбка пессимиста, заранее знавшего подобный исход. Остап же, не теряя самообладания, попытался прояснить ситуацию:

— А какой? И где тогда старый двадцать первый дом?

Дворник закрыл один глаз, въедливо, будто целясь, осмотрел трёх молодых людей. И после продолжительной мхатовской паузы выстрелил:

— Рупь!!!

Все трое выдохнули. Пуля просвистела и попала Остапу в карман плаща. Остап порылся и вынул оттуда два полтинника. Управдом небрежно протянул их Фёдору, сопроводив сей барский жест словами:

— Вы, как я погляжу, знаток местных революционных преобразований. Ну-с, уважаемый, поведайте-ка нам, каким был номер данного дома до исторического материализма и где бывший двадцать первый дом?

Фёдор буквально вырвал деньги из рук Остапа, пробурчал что-то нечленораздельное, и, зажав в кулаке две серебряные монеты, вскочил и убежал в подъезд, оставив троих кладоискателей недоумевать. Но быстро вернулся. В левой руке он тащил какую-то бутылку, а правую поднял к носу, и усиленно нюхал свой засаленный рукав. Глаза дворника слезились, лицо приобрело кирпичный оттенок.

— Ох, ну и гадость Маруська Гусева гонит, — дворник сел на скамейку при входе в подвал и запричитал: — Я же раньше то и не пил вовсе. А как Маруська стала самогонку гнать да торговать ёю — так и запил. У меня же руки золотые! Ага! Я ж столяр — каких поискать… Ага. Я же раньше то краснодеревщиком в Новоконюшенном работал. А теперь вот самогонку эту горькую горько пью…

Фёдор отхлебнул из горлышка, состроил гнусную рожу, будто это был не самогон, а уксус, и опять занюхал перепачканным рукавом. Затем достал из своего ватника кисет и стал сворачивать самокрутку. Свернув, закурил, распространяя в округе зловонный чад лежалой махорки.

— Вы закончили? – деликатно осведомился Остап, внимательно глядя на задумавшегося о чём-то дворника. — Может теперь, просветите нас по поводу странной смены домами номеров?

— А? — казалось, что Фёдор уже забыл, о чём идёт речь. — Ага. Пойдёмте в дворницкую. У меня там квашеная капуста есть.

— Это обязательно? – с неприязнью процедил Борменталь.

Но Фёдор уже, прыгая через две ступени сразу, спускался к себе в дворницкую. Все трое нехотя прошествовали туда за ним. В дворницкой пахло болотной сыростью. Там было почти пусто: стол, табурет, лавка с изъеденным молью полушубком, связка досок в углу, да на пыльных полках несколько рубанков, шерхебелей и фуганков, которые спивающийся краснодеревщик ещё не успел или не смог продать. Остапу бросились в глаза толстое дубовое бревно, низ которого был вырезан в форме босых человеческих ног — очевидно недоделанная скульптура, и свежеструганная деревянная лопата для снегоуборки. Дворник снова приложился к бутылке и, закусив большой охапкой капусты из бочонка, приступил к рассказу.

— Раньше то откудова дома начинались? — молчание кладоискателей заставило его продолжить. — От Крестовоздвиженского! Переулок так и назывался — Воздвиженский! А теперь?.. Тьфу! Как название поменяли, так и с другого конца считать начали. Ага! Который дом тридцать шестым был — первым стал, тридцать пятый — вторым…

И пока рассказчик утолял жажду самогоном, Бендер в уме прикинул принцип смены номеров, но так ничего не понял, запутавшись в нестыковках изменений.

— И какой же дом раньше двадцать первым был?

— Шестнадцатый, — пережёвывая хрустящую капусту, ответил дворник.

— Как же так? — изумился Борменталь, которому тоже стали интересны большевистские кадастровые нововведения.

— А вот так! — Фёдор гордо вышел в центр дворницкой. Он приставил руки к груди, точно собирался растянуть меха невидимого аккордеона. — Ага! До революции то тридцать шесть домов было, а после тридцать четыре осталось! Ага. Два дома спалили начисто! Сначала солдатики магазин винный разграбили и сожгли. Он в девятнадцатом доме был. А как напились, давай жандармерию палить. Она в двадцатом через дорогу была. Вот так, ага! А когда улицу переименовали, двух домов то и не досчитались. Понятно?

— А тут раньше что было? — Бурдов поднял палец вверх.

— Как что?! Жилой дом работников Новоконюшенного государева двора.

Столяр снова задымил самокруткой.

— Скажите, Фёдор, а купец Тугощёков в каком доме проживал? — решил напрямик спросить Остап у болтливого дворника, пока то ещё был в состоянии внятно формулировать свои, начавшие путаться от самогонки, мысли.

— Тугощёков… — пуская едкий дым, пробубнил дворник. — Так, ага! В двадцать первом и проживал. Он теперь шестнадцатым стал. А в девятнадцатом, в том который спалили, как раз один из его магазинов и был. А в семнадцатом доме, ну тот который сейчас восемнадцатый — банк его! Ага!

Бурде испустил какой-то странный протяжный стон, как будто его нога угодила в лисий капкан.

— Я же говорил! — нервозно выкрикнул он, тяжело дыша.

— А чего это вы про Тугощёкова спрашиваете? — опять, зажмурив один глаз, словно дуэлянт, начал целиться Фёдор. — Небось клад его ищите? Ага?!

Вторая нога Бурдова попала в волчий капкан и он, застонав, чуть не падая в обморок, пролепетал:

— А, вам, откуда про клад известно?

— Так слухи ходят. Видно и до вас дошли… — дворник подмигнул гостям и растоптал докуренную самокрутку. — Говорят, он, как уезжать, клад где-то тут спрятал, а где не знает ни кто. Ага. Так пока и не нашли…

— Ну, идёмте быстрее! — теперь взглядом победителя смотрел Бурдов, а доктору только и осталось удивлённо выдавить:

— Ну, надо же.

— Фёдор, продай лопату? — вспомнил о просьбе своего Фёдора Остап.

— Рупь!

Бендер, не задумываясь, дал дворнику целковый, благодаря его не только за лопату и полученную информацию, но и за меткость.

— А это у вас кто? — покидая дворницкую, спросил у Фёдора Остап, указав на босоногое бревно.

— Это я товарища Калинина хотел вырезать.

— А чего же он босой? Калинин ведь!

— Он мне таким приснился — босым, улыбающимся и широкоплечим, как молодой Поддубный.

— Вы бы бросали, Фёдор, пить, — посоветовал Борменталь, следуя на выход. — А то у вас скоро цирроз начнётся. Да и слабоумие уже не за горами.

На улице Остапу и доктору, пришлось догонять Семёна, спешащего к шестнадцатому дому. Бурде опять напал на след, чуть было не ускользнувшей, дичи.

— Ну и что, Иван Арнольдович, вы можете по этому поводу сказать? — Остап серьёзно смотрел на врача. — Неужели и правда, дух этого Тугощёкова через меня вещал?

— Вряд ли, — в голосе доктора Борменталя чувствовалось пренебрежение ко всей этой мистификации. — Фёдор же сказал, что слухи ходят, скорее всего, они, действительно, и до вас дошли, просто вы не придали этому значения и забыли.

Бендер остановился, разглядывая грязь на мостовой.

— Два инкассаторских баула с валютой… — он погладил свой лоб. — Я бы такое постарался не забыть.

Когда Остап и доктор догнали Семёна, он, боязливо вчитываясь в название дома, стоял, словно лайка нашедшая берлогу, но не решающаяся туда проникнуть без огневой поддержки.

— Да уж… «Женское общежитие работниц швейной фабрики «Труд», — вслух прочёл табличку с названием Остап. — И что вас, Сеня, останавливает туда войти? Вы не захватили с собой кремовые пирожные и шампанское?

— Вход в подвал внутри, — только и промямлил художник.

— Идёмте. Я научу вас вливаться в тесный женский коллектив.

Бендер уверенно дёрнул ручку двери. Все трое вошли и сразу же наткнулись на коменданта общежития — крупную женщину в полувоенной одежде и красной повязкой на рукаве.

— Товарищи, вы куда? — грозно остановила она кладоискателей.

Первым нашёлся Остап:

— Мы из Москоммунхоза! Подотдел борьбы с грызунами и змеями. Осматриваем подвальные помещения на предмет наличия вредной живности.

— Змеями?.. — комендант даже побледнела. — А лопата то вам зачем?

— Товарищ комендант, — дружелюбно произнёс Остап, — давайте я вам не буду читать лекцию о трудностях борьбы с вредителями в масштабах города Москвы. А мы просто пройдём в подвал и осмотрим помещение. У вас там что располагается?

— У нас там комнаты. Работницы фабрики живут, — отчиталась комендантша. — Общежитие же год назад сюда переехало. Ну, после того… происшествия, — она внимательно посмотрела на троицу, как будто те всё должны были знать о «том происшествии», но не найдя в выражениях их лиц должного понимания, заговорила снова: — Мы и ремонт недавно тут везде сделали… капитальный. И нет у нас никаких змей и вредителей. Всё у нас, товарищи, с этим делом в полном, революционном порядке.

— Значит, подвал можно не осматривать? — сказал Остап, обращаясь скорее к двум своим товарищам, чем к коменданту.

— Можете не смотреть, — быстро согласилась женщина.

— Насколько мне не изменяет память, — как бы между делом, спросил Остап, — в этом здании раньше особняк коммерсанта Тугощёкова располагался?

— Так точно. Его самого, — закивала комендант.

— А вы когда ремонт делали? Не находили две такие большие сумки? — загрустивший Семён развел руки в стороны, соотнеся их с желаемым размером баулов.

— Какие ещё сумки?! Не было там ни каких сумок. И змей не было и нет. И грызунов тоже!

Комендантша явно заподозрила что-то не ладное, и Остап, прихватив с собой доктора и Бурде, скорее ретировался.

— Ничего. Мне кажется, что клад именно в доме, где раньше тугощёковский банк был, — Бурдов не терял надежды, но его кладоискательский пыл уже безостановочно катился на убыль.

— А ничего, что Остап только о двадцать первом доме вещал? – напомнил Семёну доктор. – А вы, Семён, уже полгорода обыскивать собрались.

— Спиритизм — наука не точная, – быстро на это заявил живописец. – Это не математика! Цифиря — туда, цифиря – сюда. Два пишем, три в уме. Мелочь! Мелочью можно и пренебречь. Тем более тут поменялось всё. На то он и клад, чтобы его искать, — снова повторил Семён, и, набрав полный рот сарказма, мстительно сплюнул в сторону врача: — Вы разве в детстве не читали приключенческих романов про поиски сокровищ?

Они вышли к заросшему молодой порослью пустырю. Эта часть переулка походила на зону испытаний секретного оружия страшной разрушительной силы. Справа и слева обгоревшие остатки строений. Тротуар – сплошное грязное месиво. Лужи на дороге приобрели океанский размахи и годились для проведения парусной регаты. Ржавая раздолбанная колонка у обочины, из которой последний раз брали воду ещё при Керенском. За кустами белела и воняла помойка.

— Центр города… – Остап с пренебрежением взирал на окрестности. – И где тут нам искать клад?

— Скажите, а вы не подскажете, где тут восемнадцатый дом? – нескладно справился художник у первого попавшегося им на пути прохожего.

— Извини-итеэ, но я са-ам не ме-эстный, – сообщил он, с ярко-выраженным прибалтийским акцентом и, озираясь, поспешил по своим делам.

— Чухонец какой-то, – грубо сказал художник, — ясное дело, откуда ему знать. Тут и местные, то запутаются. И зачем надо было номера домов менять?! Что советской власти заняться больше нечем? Строители коммунизма, что б их…

— Контрреволюционные вещи говорите, Семён Кондратьевич. – шутливо заметил Борменталь.

— Ой, да, – отмахнулся Бурде, — напереименовали улиц, наделали делов, а нам теперь тут разгребать!

Кладоискатели случайно вышли к восемнадцатому дому, обходя по пустырю раскисшую, непролазную мостовую. В низком одноэтажном строении размещались сразу два учреждения: опорный пункт милиции с одной стороны, с другой – библиотека технической литературы при сто двадцать четвёртом ремесленном училище имени Сунь Ятсена.

— Предлагаю, сначала наведаться в библиотеку, – твердо постановил Остап. – В милицию мы всегда успеем попасть.

Количество читающих в библиотеке граждан равнялось абсолютному нулю, только старушка-вахтёр – по совместительству библиотекарь и уборщица – мирно дремала сидя за столом. На коленях у неё лежала недовязанная кофта. Во сне старушка машинально перебирала спицами, и непослушный клубок убежал от неё в дальний конец пустующего читального зала, растянув за собой тонкую серую нить пряжи. Видимо учащиеся и жители района не очень любили читать, и, судя по ору и гаму, доносившимися из смежного опорного пункта – стражи правопорядка пользовались у них большей популярностью, чем тома с технической литературой.

— Здравствуйте, – Бендер протянул библиотекарше смотавшийся клубок.

— Добрый день, молодые люди, – прошептала старушка. – Вы записаны?

— Нет. Мы из Москоммунхоза, подотдел по борьбе с грызунами, мышами и крысами, – Бурдов захотел воспользоваться уже хорошо зарекомендовавшей себя идеей. – Где у вас тут подвал. Нам срочно надо его осмотреть.

— Что вы кричите, молодой человек. Это же библиотека – тут нельзя шуметь, – возмутилась библиотекарша-вахтёр, как будто тишина в библиотеке была некой нерушимой константой, и её следовало поддерживать не зависимо от того — есть в библиотеке посетители или нет, словно от громкого голоса портились тексты, а крики заставляли книги падать с полок и разбиваться вдребезги. – И тут вовсе нет подвала, – добавила она. Несмотря на годы, ясности ума ей было не занимать. — Чердак только есть. Кстати… Там завелись летучие мыши. Вы как, с летучими мышами тоже боретесь?

— Летучие мыши – это рукокрылые, а мы специализируемся на борьбе с грызунами – обычными мышами и крысами, – высказался доктор Борменталь. Внутренне он ликовал победе своей медицинской логики над бурдовской темнотой, поэтому и разразился такой тирадой о тонкостях работы Москоммунхоза. – Для борьбы с летучими мышами у нас навыков не хватает. Для этого существует подотдел по борьбе с летучими мышами, вампирами и прочей суеверной нечистью живущей на чердаках, – он бросил выразительный, полный цинизма и правоты взгляд на обитателя мансарды Бурдова. – Мы их к вам потом вызовем. А сами пойдём, пожалуй.

Узнавать, был ли раньше в этом доме тугощёковский банк, не имело смысла, и все трое покинули библиотеку.

— Ну, что Семён? Может под Тулу? – добивал доктор поверженного художника. – Возможно с кладом этого… как его… Мокрого Кудеяра, всё проще окажется, чем с сокровищами купца Тугощёкова.

Но Семён не оценил шутку Борменталя. Бурде выглядел точно внук, лишённый наследства сказочно богатого дедушки, когда во время оглашения завещания выяснилось, что другим менее близким родственникам перепали имения, поместья, банковские депозиты, заводы, пароходы, рудники, карьеры и золотые прииски, а ему – единственному внуку – достались ночной дедовский колпак и его же фаянсовый горшок для справления больших и малых нужд. Вещи, безусловно, памятно ценные и полезные, но как-то обидно! На художника-оформителя больно было смотреть: сгорбленного, осунувшегося, подавленного; голова втянута в плечи; тёмно-сиреневые губы поджаты; шарф беспомощно волочился по тротуару, как хвост за побитым псом. Мечты его рассыпались в прах, и труху эту подхватил сентябрьский ветер и беспощадно развеял по куличкам Хамовников.

— Не отчаивайся, Сеня, — Остап легонько хлопнул художника по спине, — так бывает, когда ищешь клад. Поверь моему опыту. Не повезло в этот раз – повезёт в следующий! Ладно, пойдёмте уже отсюда, съедим каких-нибудь дежурно-показательных котлет в общественной кухне, а то от шастанья по этим столичным задворкам у меня не на шутку разыгрался аппетит.