Глава 17. Штурм Летнего. (Глава 17)

Фонарями Марьина Роща не изобиловала. Будто столица недолюбливала этот свой район и не желала смотреть, что там твориться, особенно по ночам. Карета скорой помощи мчалась по пустынным улицам, распугивая темноту светом электрических фар. Темнота разбегалась, но опять смыкалась позади машины и гналась за ней, намереваясь поглотить. Видимость снижал обнаглевший ливень, заливающий ветровое стекло. Севрюгов вёл машину лихо, но не аккуратно. Педалью тормоза он пренебрегал принципиально. От этого детище завода АМО заносило на скользкой от дождя дороге, и оно с визгом опасно вписывалось в очередной поворот, разбрызгивая лужи. Остап Бендер сидел рядом с полярным лётчиком в кабине и встревожено глядел на стрелку спидометра. Стрелка показывала недостижимые ей ранее цифры.

— Движок не тянет, – огорчался лётчик, которому слабый двигатель медицинской колымаги мешал разогнаться до принятых в авиации скоростей. – Ну ничего, я себе скоро тоже авто куплю. Мне Папанин обещал без очереди помочь взять. Ух, тогда погоняем!

— Очень надеюсь, — не искренне проговорил бывший командор «Антилопы-Гну», которого болтало из стороны в сторону. Он с трудом держался в кресле и на крутых поворотах даже зажмуривал со страху глаза, с ностальгией вспоминая о добряке Козлевиче и его примерном, пионерском и в какой-то мере образцово-показательном вождении.

Остальной отряд, усиленный картографом и полковым врачом, трясло ещё сильнее. Они расселись в отсеке для перевозки больных, и там их размотало так, что даже у мореплавателя Жбанникова началась морская болезнь.

Наконец машина остановилась. Место было глухое. Слева раскинулся уютный погост, справа жалкие остатки старого леса. Впереди под уклон через небольшой пустырь, до которого ещё не успели добраться лопаты могильщиков, тянулась узкая дорожка. Там в низинке виднелся деревянный дом. Его мокрая крыша тускло блестела в свете фар. Пустырь заканчивался оврагом, по которому бежал шустрый ручей. Весной ручей разливался и затапливал всю низину. Территория вокруг дома, двор, огород больше чем на два месяца превращались в болото. В таком месте хорошо было бы выращивать рис, но широтная поясность Москвы дозволяла выращивать только картофель. Дул ветер. Холодный дождь звонко шлёпал по грешной раскисшей земле. Где-то невдалеке слышался шум проезжающих составов и густые паровозные гудки.

— Вот он Летний тупик. Тут и дом то всего один, — выключая фары, пояснил Севрюгов.

— Ага, я заметил, – сказал Остап. – Тихо тут. Безлюдно. В случае чего, народ не сразу сбежится. И милиция быстро не приедет. Это хорошо.

— Приехали? – через окошко спросил Шпрота. Его скрипучий голос трудно было спутать с чьим то другим.

— Приехали, приехали, — подтвердил Бендер и отдал приказ. — Выходим все!

— Мрачноватое местечко, — озираясь на покосившиеся кладбищенские кресты, поёжился вылезший из машины Неугодников. И раскинул над собой трофейный китайский зонт.

— Да уж, это вам не Тверская, — съязвил Ящик. – Тут, ваше сиятельство, кофей с курасанами нам точно не подадут.

— Давайте, по серьёзнее. Лучше оружие проверьте, – грубовато бросил левый эсер. – Все помнят, что делать? Дверь выносим. Я первый, остальные за мной. Главное всё делать быстро.

— Лично я бы, весь этот баркас на дно бы пустил, – кронштадтский мятежник указал в сторону торчащей крыши. – Закидать его гранатами, да и дело с концом.

— Нельзя гранатами. Пожар будет, – заметил недочёты в боевых тактических навыках матроса художник ле Бурде. – Деньги сгореть могут.

— Это верно. Как говориться, пуля — дура, штык – молодец! Кхре, кхре, – весело согласился Жбанников, прибавив: – И гальюн, к тому же, расплескать можно. Попадёт граната в сортир, узнаем тогда, какие кренделя эти латыши выписывали.

— Эдуард Эдуардович, Что-то вы разошлись, – попытался утихомирить расшутившегося краснофлотца доктор. — Кажется, зря я вам так много «для храбрости» насыпал.

— Я в норме, в норме. В норме я! – нараспев затараторил юморист-балтииец. Но истеричные интонации его голоса говорили об обратном или, по крайней мере, о некотором отличии флотских норм адекватности от общепринятых. И уже менее высоким тоном он уточнил: – Это просто у меня тонус такой… боевой.

Тут Эдуард Эдуардович Ящик поспешно начал рыться у себя в мешке, пока не вытащил оттуда небольшой, похожий на кусок мыла, аккуратно завёрнутый в бумагу кубик динамита, из которого будто крысиный хвост торчал огнепроводной шнур. – Думаю, дверь высадить этого хватит.

— Вполне, – согласился старый экстремист Бубякин. И перейдя на заговорческий шёпот, тихо скомандовал: – Впе-е-ерёд.

Он вынул из карманов револьверы, выставил их впереди себя и пошёл. За ним молча последовал Рыба, вытащив обрез. Казачий есаул со словами: «Я за ним ещё вернусь», передал свой зонт живописцу. Отработанным движением он выдернул из-под пальто автомат, оттянул пружину затвора, щёлкнул ею и тоже пошагал, хлюпая грязью. Последним, подплясывая, побежал недоделанный капитан дальнего плавания. Напоследок он обронил:

— Ждите. Сейчас мы товарищам чухонцам разъясним, что брать чужое вредно для здоровья. Кхре, кхре.

И обитатели калабухова дома остались ждать. Севрюгов и Остап стояли рядом. Оба закурили. Укрывшись вверенным зонтом, чуть в стороне замерли доктор с Бурде. У всех четверых на лицах читалось тревожное ожидание. Когда удаляющиеся звуки шагов слились с дробью дождя и перестали различаться, напряжение ожидания усилилось. Казалось, что наступила полная тишина. Затих ливень, остановились паровозы, ветер перестал шуршать листвой, лишь Семён Бурдов сильно шмыгал носом, жадно ловя воздух. Внезапно раздался резкий хлопок взрыва.

— Началось, — сразу же выдал Севрюгов, — дверь подорвали.

Вслед за этим грохотом, послышались сухие щелчки револьверных выстрелов.

— С наганов садят, — опять прокомментировал разворачивающиеся события лётчик. Все переглянулись.

Но тут наганные выстрелы прервала раскатистая очередь из пулемёта, грубая и чёткая, как будто максиму надоели пули, и он с наслаждением выхаркивал их из себя, выискивая цели. Несколько пуль просвистели рядом с ожидающими. Художник непроизвольно пригнулся.

— Максим, чтоб его! – полярник нервно выплюнул папиросу и тоже достал свой пистолет, готовый вступить в бой.

Только вот и пулемёту не дали всласть пострелять. Его стрёкот заглушили громоподобные разрывы гранат. Один, второй, третий. Разнёсся звон бьющегося стекла. На другой стороне оврага залаяли разбуженные собаки. В доме началась беспорядочная пальба. Среди развернувшейся какофонии хвалёные уши полярного лётчика могли различить и механический треск жбанниковского маузера, и пронзительные винтовочные раскаты, и ещё много других разнообразных выстрелов различных типов вооружений.

— Долго, долго возятся! — раздражённо прохрипел Севрюгов. — Чухонцы тоже, будь здоров, отстреливаются.

Через три минуты такой активной перестрелки, вновь прозвучал взрыв гранаты, вслед за которым разлилась тяжёлая и протяжная автоматная очередь. После этого всё стихло, лишь потерявшие сон собаки продолжали истошно кашлять.

— Идёмте, — быстро сказал Бендер, — что-то мне подсказывает, что настал наш черёд.

Кладоискатели устремились по тропе. На подступах к дому они услышали сабельное лязганье, скрип половиц и приглушённые выкрики. Чей-то натужный хрип завершил дуэль; в доме стало совсем тихо. Четвёрка застыла во дворе, не решаясь сразу войти в хату. Свет в доме не горел. Выбитые окна чернели пустотой и неизвестностью. На веранде начал потрескивать разгорающийся пожар.

— Ну, похоже, один хрен, нам туда заходить надо, – первым ринулся в темноту здания смелый авиатор.

— Постойте, подождите, – выкрикнул Бурде.

Он снова всех порадовал. Вытащив уже знакомый карманный фонарь, осветил вход. На пороге лежало бездыханное тело. По плащу стало ясно, что это пал Венедиктович.

— Ну-ка, дай-ка мне его сюда, – полярный лётчик перенял у Семёна фонарь, выставил вперёд револьвер и стал подсвечивать себе дорогу. – Идите за мной.

Напротив входа стоял раскуроченный пулемёт. Стена за ним была частично разрушена и уже занималась огнём. Очевидно, именно из него был сражён Бубякин и именно туда прилетели гранаты. Пулемётчик или то, что от него осталось, в одном нижнем белье покоился рядом. Перед дверью, ведущую с веранды непосредственно в дом, тоже валялась пара трупов. В одном из них угадывалась свиная туша Жбанникова. Погиб матрос, конечно, не геройски, но достойно – с маузером в руке и в тельняшке на простреленной груди. Второй труп, не одетый, был из стрелков. Все опять остановились. Прислушались. Только дождь гулко стучал по крыше. Далёкий паровоз издал долгий, заунывный гудок, прощаясь со столицей. Да очумевший от стрельбы сверчок надрывно голосил где-то вверху на палатях. Герой-полярник резким тигриным прыжком перескочил через тела и забегал лучом фонаря по чухонской хате, непременно направляя пистолет в освещаемое место. Остап, доктор и полковой картограф встали у Севрюгова за спиной и опасливо разглядывали вырванные из мрака части интерьера. Увиденное особо не радовало. Полуразвалившаяся, видимо от гранаты, печь стояла по средине большой комнаты. Взрывом из печки выбросило угли, и они тлели на полу, мерцая зловещим малиновым огнём. Тут же на полу в своём красивом драповом пальто лежал наркоторговец Неугодников. Из спины у него торчал топор. Признаков жизни казак не подавал. Вдоль левой стены, будто в казарме, тянулись нары. На одних, прислонившись спиной к стенке, в исподнем сидел человек. На его белых одеждах хорошо различались красные пятна крови. В руках человек держал карабин Манлихер, из которого только и успел раза два шмальнуть. Под соседними нарами укрылся ещё один латыш, тоже в одном исподнем, и тоже мёртвый. Он всё ещё сжимал револьвер. Но растёкшаяся блестящая чёрно-вишнёвая лужа под ним, говорила, что пострелять ему больше не удастся. Справа от печки, перевёрнутый взрывом на бок, лежал стол и две упавшие скамьи. Между ними были разбросаны бутылки, битая посуда и недоеденный арбуз. Третья скамья устояла, и там в какой-то неестественной позе примостился ещё один лесной брат, без оружия и без головы. Рядом со скамьёй, раскинув руки, неподвижно, как и принято у покойников, на спине возлежал Шпрота. По злой иронии махновец был зарезан собственной наградной шашкой, которая воткнулась ему в грудь. Шашка слегка колыхалась из стороны в сторону и виновато покачивала рукоятью, расстроенная содеянным; отблески углей сверкали на клинке. В ногах у Рыбы, с торчащим из шеи секретным, засапожным ножом, покоилось ещё одно тело. По его габаритам, не таким гренадёрским, как у остальных латышей, и шёлковым кальсонам, стало ясно, что он не из стрелков. Световой круг от фонарика упал на его бледное, с кровавой пеной у рта лицо.

— Мориц, – нарушил гробовую тишину Бендер.

Он вдруг узнал шулера и вспомнил. В далёком двадцать втором году Остапу довелось сидеть с ним в гостеприимной Таганской тюрьме. Именно Мориц научил великого комбинатора нескольким оригинальным карточным фокусам и мошеннической игре в три карточки, за которую, как то раз во Владикавказе Остап крепко получил по мордасам.

— Он, похоже, за дверью спрятался. С топором, – начал раскручивать дедуктивную цепочку Севрюгов. — А потом, выскочил. Этого топориком тюкнул и с этим сцепился. Шашку у него вырвал и ей же его то и зарубил, ловкач. А этот его ножом, вон, в шею успел. Да-аа… повоевали ребята.

— Я вот только баулы наши не вижу, — напомнил о цели посещения Марьиной рощи Бендер.

Лётчик снова заводил фонарём по комнате. В дальнем правом углу обнаружились два, вплотную стоящих друг к другу, чемодана-близнеца производства «Роскожгалантереи». Рядом с ними, как-то некстати, валялась отрубленная голова. При виде которой все четверо дружно выругались, причём в использованных словесах умудрились задействовать весь классический набор обсценных корней. В этом негласном конкурсе победил, естественно, полярник. Его тирада оказалась не только самой хлёсткой и ёмкой по содержанию, но к тому же была рифмованной и на сто процентов соответствовала обстановке.

— Надеюсь деньги в них, — с надеждой и уже без мата сказал Остап, сверля чемоданы глазами.

Они с Севрюговым, перешагивая через завалы погрома, словно через полосу препятствий, ринулись к дерматиновым близнецам. Остап Бендер подхватил один чемодан и установил его на приподнятое колено. В наступившей паузе слышалось, как опять блюёт Бурде, чей слабенький желудок не справился с напряжением, запахом гари, крови и видом разбросанных по дому жмуров и их отрубленных запчастей. Чемодан оказался не запертым. Бендер отщёлкнул замки и открыл крышку. Повезло. Внутри оказалась тугощёковская валюта и ещё незнакомая шкатулка, по всей видимости, драгоценности латышских стрелков. Во втором чемодане, вскрытом полярником, находилась остальная часть денег и кругленькая сумма в советских рублях. Ещё один приятный бонус от лесных братьев за доставленные неудобства и нервоз!

— Ну-с, товарищи, — сказал приободрившийся управдом, — денежки наши благополучно возвращены и даже контрибуция уплачена! Полагаю, пора убираться из этого гадюшника. Возражений нет?

— Я за! – быстро поддержал Остапа довольный лётчик.

— Раненых я тут не вижу, а мертвецов оживлять, не в моей прерогативе, – просто и по-медицински чётко заявил доктор Борменталь. — Так что можем уходить. Мне здесь уже точно делать нечего.

Неожиданно, добравшись до углей, вспыхнул вытекший из упавшей лампы керосин. Комната озарилась. По стенам забегали длинные рыжие тени. Вся картина побоища открылась полностью, а не фрагментарно. От этого зрелище стало ещё более диким и отвратительным.

— Это знак! – сразу же отреагировал мистически настроенный художник, глядя на затрепетавший по середь комнаты костёр. – Точно, пора отсель драпать.

— Я и говорю, валим, — снова предложил Бендер. — Или, как говорил Энди Таккер, делаем ноги, пока не началось.

Все скопом поспешили на выход. Остап нёс один чемодан. Лётчик Севрюгов другой. На пороге он замешкался, схватил моряцкий вещмешок и положил его поближе к разгорающемуся пламени пожара.

— Следы заметаете, Борис Брунович, – не преминул заметить Остап.

— Да не! Это я от греха подальше, – шутливым тоном произнёс полярный лётчик. — А то вдруг детишки мешок этот с гранатами найдут. Набедокурят ещё, огольцы!

— Пациентов ваших, Иван Арнольдович, конечно жалко… — вздохнул Бендер, когда вся четвёрка двигалась уже по тропе прочь от дома. — Но, что поделать. Похоронить их по-человечески времени у нас, к сожалению, уже нет.

— Да, контра они все. Чего их жалеть! — жестко ответил на реплику Остапа Севрюгов.

— Почему же сразу контра? — заступился за павших архаровцев доктор Борменталь. — Просто люди были авантюристического склада, искатели приключений.

— Ну, вот и нашли приключений на свои контрреволюционные задницы! Контра — она и есть контра, — не отступал лётчик, давно поставивший на докторских пациентах соответствующий штамп. — И латыши эти контра! Поубивали друг друга, ну и хорошо. Делиться ни с кем не придётся!

— А ведь верно. Всё нам теперь достанется, — хищно скалясь, произнёс художник, таким скверным голоском, будто собирался подло избавиться и от остальных своих товарищей и забрать всё одному себе.

— Это да. Не придётся, — с тихой грустью произнёс Бендер, которому всё же было жаль погибших, в особенности старого махновца.

После этого все умолкли и в тишине продолжили путь по скользкой дорожке до кареты.

И уже когда машина отъезжала, унося в ночь удовлетворённых кладоискателей, раздался мощный, оглушительный взрыв, возвестивший о прекращении существования Летнего тупика, в связи с полной ликвидацией его жилищного фонда.