Глава 5. Тиски Тикси. (Глава 51)

Леонид Максимович Казяев, комендант строящегося полярного посёлка Тикси, довольный собой сел ужинать. После ужина в его распорядке дня последним пунктом стоял продолжительный, сладкий сон. По обыкновению пищу он принимал у себя в кабинете за рабочим столом. Конечно, кабинетом это помещение можно было назвать только от большой любви к бюрократии. Комнатушка во временном административном бараке, обставленная с типично северным аскетизмом служила Казяеву не только кабинетом, но и спальней – один из углов занимала жёсткая, панцирная кровать (единственная во всём посёлке). Ужин — под стать интерьеру — не отличался изысканностью. Перед комендантом стояла средних размеров чугунная сковорода с жареной бельдюгой. Сковороду только что сняли с огня, и она недовольно шипела и трещала, брызгая во все стороны маслом, словно лежащая на ней рыба до сих пор не сдалась, сопротивлялась и наделась вернуться обратно в море. Пустой стакан и полбулки ржаного, нарезанного большими ломтями, хлеба дополняли картину скромной трапезы. Стакан Казяев периодически наполнял до половины, доставая из ящика стола армейскую фляжку, а наполнив, прятал фляжку обратно. Выпивал он резко, с громким выдохом, а занюхивал глоток глубоким вдохом кусочка чёрного. Эту нехитрую процедуру комендант уже успел проделать два раза и стал душевно добрым, успел зарумяниться и вспотеть. В тот момент, когда первая порция сдавшейся бельдюги ныряла в комендантский желудок, в дверь кабинета несмело постучали, предварительно откашлявшись на пороге. «Вот же… кого ещё несёт в такой момент», — с лёгкой долей раздражения подумал Казяев, а вслух сказал:

— Кто там? Заходи, – повторив громче. – Заходи! Кто там?

— Можно, — как бы извиняясь, спросил вошедший.

Это был не кто иной, как намотанный на маховик репрессий, предшественник Остапа Бендера на должности, бывший председатель калабухова домкома, Швондер, которого угрюмая машина исполнения наказаний закинула на край света. Цигейковую ушанку он нервно жамкал в потных ладонях, да и сам весь немного дёргался, точно его кусали насекомые. Череп его украшал короткий, чёрный ёжик, и, судя по густоте и плотности, через пару месяцев ёж грозил разрастись до приличных размеров дикобраза. Короткая фуфайка сидела на его исхудавшей, сутулой фигуре как-то по-детски. На больших, стоптанных валенках обречённо таял снег.

— Ну, чего тебе, дурак, ты, дурачок, — спросил комендант, в назидательно-любезном тоне которого, слышалось снисхождение воспитателя коррекционного класса при общении с учеником-дебилом. – Докладывай, с чем пришёл. Только поживее.

— Товарищ комендант…

— Но-но-но, – по-извозчичьи оборвал Швондера Казяев.

— Извиняюсь. Гражданин комендант, я, это… сообщить вам хотел, — неуверенно начал Швондер, запинаясь языком за согласные буквы. – Я сегодня лётчика Севрюгова видел и этих… с которыми он прилетел. Так вот, – он вплотную приблизился к столу и склонился над жующим комендантом. Голос его зазвучал аккордами бдительного доносчика. – Эти люди не за того себя выдают.

— Кто кого не за того себя выдают!? Ты чего? несёшь что ли, дурак, ты, дурачок, – всё ещё добродушно сказал Казяев. Но полный злобного недоумения взгляд отогнал Швондера от стола на прежнюю дистанцию. — Это Севрюгов то не за того себя выдаёт? Я что, по-твоему, полярного лётчика не знаю, нашего прославленного ледового героя!?

— Нет, нет, – заморосил Швондер виновато. — Я не про Севрюгова. Я про тех, кто с ним прилетел.

— А они то, чем тебе не нравятся, дурак, ты, дурачок. Обычные товарищи из Осоавиахима. Или из института какого-то авиационного. Вместе с Севрюговым систему эту новую испытывают… обледенительную. Помогают ему, следят. Что тут такого? — постепенно комендант начал выходить из себя. — Иди отсюда не мешай, не отвлекай меня!

— Так в том, то всё и дело, – не отступал нарушитель комендантского покоя, – не из какого они не из Осоавиахима.

— А откуда они по-твоему?

— Понимаете в чём дело, – Швондер снова подошёл. – До того как меня не совсем справедливо осудили, я же в Москве председателем домкома был…

— Да знаю я, — Казяев постоянно перебивал Швондера, не давая тому договорить до конца, — читал я твоё дело. Не справедливо осудили его! Троцкист, ты, недоделанный!

Чайник, греющийся на печке-буржуйке, закипел и выпустил из носика густую, паровозную струю пара. И недоделанный троцкист, бодро этот чайник подхватив, услужливо наполнил пустующий стакан, чем вызвал совсем уж недовольный вздох коменданта, которой всё ещё не разобрался с бельдюгой и на чай переходить пока не собирался. Сам Швондер поискал глазами посудину и для себя, но не найдя, обиженно сглотнул слюну и с грустью поставил чайник на стол.

— Так вот, — продолжил он, — Севрюгов то в моём доме жил. И ещё двое: худой этот чернявенький и интеллигентный тот, усатый с бородкой. Тоже в доме нашем жили.

— И что с того, дурак, ты, дурачок. В Москве, я слыхал, там дома такие есть, где одни народные комиссары живут. Или военные. Эка невидаль – лётчики из одного дома!

— Да какие они лётчики. Они к авиации имеют такое же отношение, какое мы с вами к бронетанковой академии.

— Ну, ну. Ты меня то с собой не равняй, дурак, ты, дурачок, – отплёвываясь от мелких рыбных косточек, поставил Швондера на место комендант.

— Простите за неуместное сравнение, но я только хотел сказать, что ни какие они не лётчики и не осоавиахимовцы. Этот бородатый с усишками – доктор Борменталь. Он, между прочим, был ассистентом у профессора одного. Преображенского. А профессор тот – вредитель, каких поискать. Опыты антиобщественные ставил над животными. А потом, и вовсе, на запад эмигрировал, – Швондер многозначительно указал большим пальцем за спину, будто бы конкретно там и находился пресловутый, плетущий козни запад. – А второй тот, чернобровый, так он, вообще, художник, тип неблагонадёжный, политически чуждый нам элемент – анархист-индивидуалист.

— А третий кто? Высокий, загорелый брюнет, – заинтригованный рассказом Швондера Казяев перестал жевать и плеваться.

— Не знаю. Но он явно у них главный, – довольный тем, что ему удалось переключить на себя внимание коменданта, Швондер из своих догадок и подозрений стал делать далеко идущие выводы. – Может он белоэмигрант из какой-нибудь тайной контрреволюционной организации. А может и вовсе… — Швондер склонился над Казяевым. И после театральной паузы выдал: — …шпион иностранный!

Слова «иностранный шпион» подействовали на коменданта полярного посёлка совершенно магическим образом. Его одутловатая, вечно апатичная, угрюмая рожа оживилась. Крючковатый нос сморщился; рот скривила какая-то странная, нервно-паралитическая улыбка. Глаза — и без того на выкате – совсем уж вылезли из орбит так, что казалось, будто они сейчас лопнут и забрызгают стены, а вслед за ними треснет и разошедшаяся по швам морда лица.

С самого детства, практически, всю свою сознательную жизнь Леонид Максимович Казяев мечтал поймать шпиона. Грезя этой мечтой, он и вступил в ряды внутренних органов, полагая, что его тут же поставят на самое, что ни на есть, остриё борьбы со шпионажем. Но поскольку, в учёбе Леонид Максимович не преуспел, склонности к изучению языков иноземных не имел, талантами не блистал, да и умом большим наделён не был, никаких шпионов ловить ему, естественно, не доверили, а назначили младшим тюремным следователем в западносибирский городок Ишим, разгребать последствия великого крестьянского восстания, а заодно более мелких кулацких выступлений и прочих, тому подобных проявлений мелкособственнического интереса. И даже здесь, среди болот и непроходимых чащоб, он не отчаивался, а продолжал упорно выискивать шпионов, видя в каждом недовольном советской властью крестьянине-середняке, если не агента иностранной разведки, то, по крайней мере, его пособника. Все эти его поиски, домыслы и расспросы обращались в бумажную форму, которая ворохом осеннего листопада сыпалась на столы вышестоящего руководства, нарушая нормальную работу не только местного комиссариата внутренних дел, но и всей ведомственной фельдегерьской службы. В конце концов, казяевскому начальству надоело это неуёмное бумагомарательство доморощенного Пинкертона, и оно избавилось от неугомонного следователя, переведя его на другой участок борьбы с контрреволюцией. К большой досаде Казяева этим местом оказалась точка на карте, где Главное управление Северного морского пути решило организовать базу с портом, ремонтными доками, бункеровочной станцией, складами амуниции, горючего, продовольствия и всего прочего, необходимого для непростой полярной навигации. От основных центров цивилизации и высококультурных местностей страны эта точка была удалена настолько, что даже длинный северный рубль не мог затянуть в эти ****я вольнонаёмных строителей коммунизма. Поэтому рабочие ехали сюда в добровольно-принудительном порядке, по большей части это были заключённые исправительных учреждений, не утратившие веру в (своё) светлое будущее. Среди них оказался и прибывший месяц назад Швондер, которому обещали пересмотреть дело и уменьшить срок заключения. Двое других его подельников – товарищи Пеструхин и Шаровкин — в такие дали ехать не рискнули, а отправились в прикамскую тайгу возводить нового гиганта индустрии, химический город Березники. Благодаря природной смекалке, целеустремлённости и изворотливости на новом месте Швондер освоился быстро, получив должность завхоза. На роль серого кардинала он, разумеется, не тянул, но кое-какое влияние на Казяева имел, умело играя на слабостях недалёкого коменданта.

— Так, так, так… Шпион, значит, говоришь, иностранный…

Казяев сразу пригласил Швондера за стол. Он достал из ящика кружку и сам наполнил её чаем. Подставив кружку поближе к завхозу, комендант положил рядом с ней сахарок, вынутый уже из другого ящика стола.

— Благодарю, — кивнул расцветший Швондер. – Ну, шпион не шпион, но я бы этого исключать не стал.

— А те двое, значит, не осовиахимовцы… — трогая пальцами гладко выбритый подбородок, задумался комендант.

— Так точно, – отчеканил завхоз, прихлёбывая горячий чай.

— А как же во всю эту историю лётчик Севрюгов то попал? – задал вопрос не то Швондеру, не то самому себе Максим Леонидович. – Наш прославленный герой.

— Вот этого я не знаю. Но, честно признаться, как-то раз, ещё в мою бытность председателем домкома, этот самый Севрюгов, изрядно напившись, очень нелестно отзывался о некоторых видных членах партии, контрреволюционные вещи говорил… И советский строй попрекал, и вообще, держал себя недостойно. Не по большевистски! Он, скорее всего, с ними заодно.

Швондер только умолчал, что при попытке приструнить лётчика, он, а вместе с ним товарищи Пеструхин и Шаровкин, знатно получили по щам от пьяного полярника. После этого домком прекратил делать какие бы то ни было замечания Севрюгову, но тихую злобу затаил.

— Так отчего же ты не донёс на него в органы за речи эти контрреволюционные, дурак, ты, дурачок? Отчего бдительность пролетарскую не проявил?

— Извиняюсь, не думал, что всё так обернётся, — попытался оправдаться злопамятный (бывший) председатель домкома. – Думал, он хоть и пьяный, а всё ж герой. А оказывается – нет. Контра он, похоже! Надо бы их всех четверых арестовать и допросить: куда это они направляются и с какой целью.

— Арестовать? Кого арестовать?! Севрюгова арестовать? На каком основании, дурак, ты, дурачок! – с тупым укором попрекнул завхоза Казяев твёрдым голосом, но мягким тоном. – Ты, лучше, вот что, – тут комендант, привыкший начинать дела, опираясь на твёрдый фундамент из бумаг с лиловыми каракулями, вскочил и подал Швондеру лист и чернила, — чай давай допивай и садись, пиши всё.

— А что писать?

— Всё. Правду пиши! – возбуждённый комендант широкими шагами заходил по комнате, так что даже висящий на стене Сталин стал внимательно следить своими хитрыми глазками за мечущимся из угла в угол Казяевым. — И про речи контрреволюционные. И про тех двоих. И про то, что не за тех себя выдают, – пояснял он. — Всё пиши, в общем.

— А про четвёртого этого, что писать?

— Ну, придумай что-нибудь. Ты же говорил, что в газетах печатался, что-нибудь и сочини. Так, мол, и так, нельзя исключать, что данный гражданин является шпионом. Или нет… нет… По другому как-то надо.

— Весьма вероятно, что шпион, – предложил Швондер.

— Точно! Так и напиши: «Весьма вероятно»!

Комендант подошёл к двери, и, раскрыв её, громко заорал:

— Апполон! Женя! Роскомпарт! Дуйте сюда! Да поживее.

Через короткое время в кабинет ввалились три добрых молодца. Это были помощники коменданта, смотрящие за общественным порядком в посёлке. Всё как на подбор: широкоплечие, узколобые, рослые, точно призывного возраста циклопы; лица не обременены интеллектом и муками совести. И фамилии у них были созвучные, почти одинаковые и, главное, по теме – Сержантов, Майоров и Штабс-Капитанов. Правда, Штабс-Капитанов давно хотел сменить свою золотопогонную фамилию на просто – Капитанов, но поскольку ближайший паспортный стол находился в двух месяцах пути от посёлка, мероприятие это у него откладывалось.

— Вызывали? – тяжёлым, прокуренным хором спросили они.

— Вызывал, вызывал.

И Казяев, широко жестикулируя, стал вводить своих помощников в курс дела. Иногда он обращался за подтверждениями к пишущему донос мстительному завхозу, сверял с ним свои россказни и продолжал жестикулировать дальше. После того, как Швондер закончил писать, и комендант прочитал донос, он подытожил:

— Ну вот, теперь и основание для задержания имеется. Можно и документы у всех проверить более тщательно, и самолёт обыскать, если потребуется, да и с Москвой, в случае чего, по радио связаться. Они всё там, на полярной станции? Ты их где видел?

— Ага, там, — ответил на поставленный вопрос Швондер, — в доме этом… как его… радиотелеграфном. Я их через окно разглядел.

— А они тебя не видели?

— Не-е. Я же говорю, через окно глядел. Там они сидят. С радистом в домино играют.

— Вот и хорошо. Собираемся поживее и выходим, – прикрикнул комендант.

— Винтовки брать? – спросил один из помощников.

— Я думаю, не стоит. Что мы там, воевать что ли будем. Наганов хватит, – надевая ремень с увесистой кобурой, промолвил младший тюремный следователь Казяев. – Да и к тому же, может оказаться, что документы, то у них в полном порядке, и они на самом деле выполняют важное задание Осоавиахима: систему эту… антиледенительную испытывают. Этому троцкисту тоже полностью верить то не стоит, – он потряс бумагами, кивнул в сторону Швондера и бросил на него презрительный взгляд. – А мы как с винтовками нагрянем… Скандал может быть.

— Я же раскаялся! Осознал, – обиженно замямлил Швондер. – Троцкий – враг! А я заблуждался. И не доверять мне — оснований нет. Я всю правду изложил. Всё как есть.

— Ладно, ладно. Шучу я, дурак, ты, дурачок. Пошутил я, пошутил, – усмехнулся Казяев.

Он мысленно уже сверлил на своём кителе дырку под орден и готовился к новому месту службы, почёту и торжественным приёмам. И хотя весь транспортно-гужевой парк посёлка насчитывал всего то полтора десятка ездовых собак и трёх старых безрогих оленя, комендант бодро скомандовал:

— По коням!