Возвращение на полку.

Приятельница переезжала в Питер, а я грузил ее мебель и скарб. Книг водитель насчитал с полтонны (без них в культурную столицу, видимо, не пускают), тем не менее, килограмм двадцать осталось в квартире, — на милость грузчиков, авось возьмут. Я набрал полный рюкзак, хотя и понимал, что прочту страниц двадцать. Во – первых, я книголюб в первозданном, вернее, буквальном, смысле: люблю перебирать, листать книги, покупать, но реже – читать. Во — вторых, «брошенки» оказались в моем вкусе, а некоторые ностальгически памятны: вот в этом издании я когда-то с восторгом читал «Дети капитана Гранта». Потому и взял. А вот «Владимирские проселки» Владимира Солоухина. Они-то, эти проселки, и вывели меня на филологическую стезю, оказавшуюся путаной дорожкой со множеством остановок в пути. А дело было так.
…Она дразнила меня не один год, особенно в конце зимы – начале лета. Ведь после долгой зимы больше обычного тянет к естеству, к природе. И вот, наконец, она оказалась у меня в постели – толстенная книга с элегической картинкой на обложке (тонкая березка и уходящая вдаль проселочная дорога). Надо заметить, что в 11 лет я вкусил высокой словесности «вечеров» Гоголя, а к 15 годам меня окончательно «растлила» изысканная проза Бунина. Так что крепкий писатель – деревенщик «зашел» легко, несмотря на полустраничные предложения со множеством скобок и причастных оборотов. Вот из-за этих пунктуационных казусов многие из вас слышали и писали прозу Солоухина на диктантах в старших классах.
Был и у нас такой диктант. Его хмуро вел завуч, мужчина средних лет, филолог. Я сразу узнал стиль Солоухина и не мог удержаться, чтобы не «блеснуть чешуей». «Солоухин?», — деловито вставил я во время паузы. «Да, это он так пишет», — решил не отставать в учености завуч. Этим и ограничились – как бы перемигнувшись. Когда же сдавал диктант, он поинтересовался: «На филфак собираетесь поступать?» У меня была тогда мысль пойти на юридический, но я твердо сказал: «Да». «Хорошо», — хмуро ответил завуч и отвернулся.
Теперь толстенная книга снова стоит у меня на полке, и я думаю: откуда же ты взялась у нас тогда, злосчастная? И вот только что узнаю: отец покупал. Сейчас ругает за слащавость, многословность и подцензурность. Спасибо, папаня, удружил.