Про Пармёна и коня
Алексей Н. Возрастные ограничения 18+
Захотел как-то раз Пармён Савелич себе коня завести. Листал альбом пород лошадей СССР и его осенило! А что!? Блогородное занятие — коневодство.
Непременно! Жеребца хороших кровей, статного, черного и с гривой. Фыркал чтобы, значится, и подковками изящными пылил по чернозему! И чтобы слухи о невероятности, ценности и силе его племенных шарундулов по всей области молнией неслись! Чтобы Пармёну барыши невиданные, почет, уважение и очередь из хозяев мясозадых кобылиц через все село! И еще чтобы подарочки дарились и другие подношения. Кто щенка брыластого, кто меха по две сибирские лисицы на серебряном блюде внесет в избу, кто сахару пуд, али карамели на палочке сундуками дубовыми ввозить станет, кланяясь. А кому и барышню с бантами на интересных местах вздумается прикатить в повозочке с резиновыми шинами, чтобы богатство она свое не растрясла по дороге! И томность у ней во взгляде будет такая, что захочется пригладить ее везде и усами да бородой пощекотать под кружевом немедля! А наутро, по росе скакать на своем Ибрагиме (такое будет у коня название) за речкой по лугу, молока свежего выпив цельную махотку! И дареные сапожки яловые росой высокой травы мочить да орать неистово в небо высоко парящей пустельге. А по возвращению квас в деревянном жбане поднесут и предложат заглянуть в погреб, где штофы бесконечные с вином хлебным на палатях во всю стену этажами!… и улыбки дружелюбно заискивающие меж шелковых платочков, и заколки видные с брошками прямо на полу валяются и блестят алмазами! А Пармён Савелич во всем этом великолепии усами водит, да только пальчиком манит к себе тех, у кого подношения интересней. Чудеса, в общем неминуемо начнутся!
Привиднелось ему все это, когда он в своей мокрой осени сидел на низенькой дойной табуреточке и дровишки последние подкидывал в печурку, в перерывах шелуша кедровую шишку. Ежился Пармён, накрывшись половичком волглым и мечтал о приличной жизни и своей роли в ней. Все сходилось как надо: кобыл разного возрасту на три деревни вокруг – штук двадцать, а жеребцов племенных ни одного!
Для началу место под проживание Ибрагиму решил определить. Сарайка старый для этого подходил как нельзя кстати. Просторное помещение и вширь и вглубь. Можно сказать вольготный загон, особенно для жеребенка. Ну пусть пока хоть такой, а там расширим! Только низковат он был. Решил Пармён крышу частично снести, а стены оставить. Чтобы воздух не циркулировал, а закалял младого жеребчика, чтобы солнце и луна были знакомы ему не понаслышке и чтобы буянили его гриву ветры липецкие, наливая силой драгоценные тестикулы! Но от дождей и снегов оставил часть крыши в виде надежного навесика, чтобы уж Ибрагим не совсем бомжем был.
Сор из сарайки определил в пристройку у погреба. Там итак всякого обветшалого хлама было до лешего, а стала совсем полна коробочка. На раскопках в сарайке нашел любимую солонку и ложицу серебряную, с которой материнскими руками питался во младенчестве. Посидел на перевернутом ведерке без днища, погрустил, вспомнив голоногое да босозадое свое детство, мамку строгую с папкой усатым, от которого вечно пахло как от ватки после укола… А в расчищенном полу Пармён обнаружил еще и тайничок! Кровь колыхнулась при обнаружении – батюшки святы! Но тайничок оказался совершенно забытым и пустым. Или разграбленным, при частых беспамятных запоях с последующими похмельными амнезиями. Огорчился конечно. Плевался матюками катая тачку от сарайки к погребу, называя расхитителя нехорошими словами.
Пол подмел хвойной метелкой, вымыл его начисто старой футболкой с изображением депутата Милонова (на митинге утащил как-то раз). На стенку, в поперечные доски, вставил вместительную кормушку, наскоро сбитую из матерьяла, полученного при разрушении кровли. Дверь скрипучую входную подладил да смазал, у магазина всепогодный светильник скрутил, над входом приколотил к угловому столбу для уюта. Красота! И работая все представлял, как в райцентр будет мчать против ветра, всесильный, как нобелевский лауреат, пуская слюни и смахивая счастливые слезинки…
– А как же я скакать буду, коли не пробовал ни разу? – спросил сам себя Пармён Савелич, мочалясь и мылясь после тяжкого труда. – Попробовать бы надо, для началу. Накой мне конь, если ездить на нем не смогу?.. Коню выгон нужен! Конь без выгона коровой станет. Так в книге умный человек написал – профессор С.В. Афанасьев.
Решил сходить на тот конец деревни к Лидии. У ней кобыла была, Малахой звали. Кобыла старая, хоть и крутолобая еще. Полукровка без особого норову, с бельмом на левом глазу, вечно шепчущими что-то губищами и смешными волосками на подбородке, как у хозяйки. Обозная кляча, можно сказать. И та и другая. Всю жизнь тихим шагом Малаха возила воду от бани на дойку в бочке на скрипучих колесах, и Лидию на ней же. Двенадцатый год этих катаний прошел. Такая работа – доставлять необходимый кипяток для чистоты и стерильности коровьих выменей и доярских рук. В общем вариант для скаковой пробы был более чем подходящий.
Сама Лидия довольно печная была бабища. Более всего остального на свете у нее получалось полежать тюленем. И вообще вся неповоротливая она была и хромА на левую руку. Та висела у ней плетью, и только пальцы шевелились сами по себе безо всякого порядку круглосуточно. От этого казалось, что она всякого с ней беседующего мужика то ли к себе манит, то ли пощекотать на уровне уда норовит! А еще Лидия пила. Именно поэтому Пармён Савелич кроме короткого кнутика для Малахи взял с собой около семисот миллилитров полезной браги для Лидии. Зашел на двор. Лидия сидела врастопырку и грызла семечки. В ее пустых глазах блестело серое небо, такое же холодное, безбрежное и бессмысленное. Она плевалась шелухой на дальность, соревнуясь сама с собой. В этом ей успешно помогал ветер. Торжественно вручив склянку с мутным содержимым Пармён в двух словах обсказал суть дела. Лидия кивнула щерясь, сунула бутыль промеж грудей, в теплое, и молча пошла за двор на выгон.
Кобыла оказалась несколько крупней, чем Пармён себе представлял. У нее была какая-то невозможно большая голова и чуткие подвижные уши, торчащие из спутанной в колтуны гривы. Однако, не сдрейфил. План его был прост, как очередь к дерматологу: разбежаться сзади и наскоком по-ковбойски оседлать седоглазую кобылу! Перекрестившись и выдохнув с шумом Пармён повесил душегрейку на колышек загончика. Обойдя лошадь с тылу и похлопав себя по бокам кнутиком встал на изготовку. Сделав несколько быстрых шагов и по-олимпийски ускоряясь Пармён оттолкнулся от земли и взлетел! Но почему-то в обратном направлении! Кобылица с визгом подпрыгнула, высоко вздернув заднюю часть. Синхронно и неизящно задними ножищами попала аккурат промеж расставленных рук Пармёновых, сразу под крестиком православным. Хрустнуло звучно человечье тело в осенней тишине. Зачастила-затопала на месте Малаха по утоптанному навозу и палым осиновым листам. Пармён Савелич только ветер в ушах услышал. Приходить в себя начал молясь беззвучно. Лежал в пяти-шести шагах от лошади раскинув в сторону руки и дышал часто, как лишайный заяц. Все больше выдыхал. На вздохе тревожно кололо под ребром. Безо всякого рентгена было ясно, что оно сломалось, как надысь яблоня на сильном ветру. Кнутик однако Пармён продолжал держать крепко – рука привычная. Им и стал себя лежа охаживать, чтобы проверить чувствительность конечностей. Со стороны казалось, что он отпугивает мух. Ноги ощущались, живот цел, кишки наружу не торчат… второй рукой голову потрогал, ища маслянистую кровавую юшку. Не нашел. Цел вроде весь, хотя минуту назад казалось, что надвое развалился. Охнул громко. Крякнул, откашливаясь. Сел и огляделся. Лидия стояла молча, оперевшись правой рукой на столбик загона, и шевеля пальцами левой руки словно кальмар. Она тягуче вздохнула, запрятала поглубже бутыль промеж мешковатых грудей, достала горсть семечек из кармана и ушла за двор.
Пармён встал, отер о жухлую траву конский навоз, узорно прилипший к локтю, швырнул в вялые лопухи кнутик и задумавшись отправился домой восвояси, чуть прихрамывая. Ибрагима себе заводить раздумал еще по дороге домой. Осознал, вдруг, что коневодство – это не его. «Энциклопедию пород лошадей СССР» выставил на Авито безо всякого сожаления, а вот браги было жаль. Последняя бутылка была. Остальные еще на прошлой неделе променял дурачине Николашке на доски для ремонта забора, но уже это другая история…
С тех самых пор лошадей любой породы и масти Пармён Савелич сильно боятся стал.
Обходил их добрыми пятью аршинами, от греха, а в шапито с джигитовкой совсем ходить перестал.
Непременно! Жеребца хороших кровей, статного, черного и с гривой. Фыркал чтобы, значится, и подковками изящными пылил по чернозему! И чтобы слухи о невероятности, ценности и силе его племенных шарундулов по всей области молнией неслись! Чтобы Пармёну барыши невиданные, почет, уважение и очередь из хозяев мясозадых кобылиц через все село! И еще чтобы подарочки дарились и другие подношения. Кто щенка брыластого, кто меха по две сибирские лисицы на серебряном блюде внесет в избу, кто сахару пуд, али карамели на палочке сундуками дубовыми ввозить станет, кланяясь. А кому и барышню с бантами на интересных местах вздумается прикатить в повозочке с резиновыми шинами, чтобы богатство она свое не растрясла по дороге! И томность у ней во взгляде будет такая, что захочется пригладить ее везде и усами да бородой пощекотать под кружевом немедля! А наутро, по росе скакать на своем Ибрагиме (такое будет у коня название) за речкой по лугу, молока свежего выпив цельную махотку! И дареные сапожки яловые росой высокой травы мочить да орать неистово в небо высоко парящей пустельге. А по возвращению квас в деревянном жбане поднесут и предложат заглянуть в погреб, где штофы бесконечные с вином хлебным на палатях во всю стену этажами!… и улыбки дружелюбно заискивающие меж шелковых платочков, и заколки видные с брошками прямо на полу валяются и блестят алмазами! А Пармён Савелич во всем этом великолепии усами водит, да только пальчиком манит к себе тех, у кого подношения интересней. Чудеса, в общем неминуемо начнутся!
Привиднелось ему все это, когда он в своей мокрой осени сидел на низенькой дойной табуреточке и дровишки последние подкидывал в печурку, в перерывах шелуша кедровую шишку. Ежился Пармён, накрывшись половичком волглым и мечтал о приличной жизни и своей роли в ней. Все сходилось как надо: кобыл разного возрасту на три деревни вокруг – штук двадцать, а жеребцов племенных ни одного!
Для началу место под проживание Ибрагиму решил определить. Сарайка старый для этого подходил как нельзя кстати. Просторное помещение и вширь и вглубь. Можно сказать вольготный загон, особенно для жеребенка. Ну пусть пока хоть такой, а там расширим! Только низковат он был. Решил Пармён крышу частично снести, а стены оставить. Чтобы воздух не циркулировал, а закалял младого жеребчика, чтобы солнце и луна были знакомы ему не понаслышке и чтобы буянили его гриву ветры липецкие, наливая силой драгоценные тестикулы! Но от дождей и снегов оставил часть крыши в виде надежного навесика, чтобы уж Ибрагим не совсем бомжем был.
Сор из сарайки определил в пристройку у погреба. Там итак всякого обветшалого хлама было до лешего, а стала совсем полна коробочка. На раскопках в сарайке нашел любимую солонку и ложицу серебряную, с которой материнскими руками питался во младенчестве. Посидел на перевернутом ведерке без днища, погрустил, вспомнив голоногое да босозадое свое детство, мамку строгую с папкой усатым, от которого вечно пахло как от ватки после укола… А в расчищенном полу Пармён обнаружил еще и тайничок! Кровь колыхнулась при обнаружении – батюшки святы! Но тайничок оказался совершенно забытым и пустым. Или разграбленным, при частых беспамятных запоях с последующими похмельными амнезиями. Огорчился конечно. Плевался матюками катая тачку от сарайки к погребу, называя расхитителя нехорошими словами.
Пол подмел хвойной метелкой, вымыл его начисто старой футболкой с изображением депутата Милонова (на митинге утащил как-то раз). На стенку, в поперечные доски, вставил вместительную кормушку, наскоро сбитую из матерьяла, полученного при разрушении кровли. Дверь скрипучую входную подладил да смазал, у магазина всепогодный светильник скрутил, над входом приколотил к угловому столбу для уюта. Красота! И работая все представлял, как в райцентр будет мчать против ветра, всесильный, как нобелевский лауреат, пуская слюни и смахивая счастливые слезинки…
– А как же я скакать буду, коли не пробовал ни разу? – спросил сам себя Пармён Савелич, мочалясь и мылясь после тяжкого труда. – Попробовать бы надо, для началу. Накой мне конь, если ездить на нем не смогу?.. Коню выгон нужен! Конь без выгона коровой станет. Так в книге умный человек написал – профессор С.В. Афанасьев.
Решил сходить на тот конец деревни к Лидии. У ней кобыла была, Малахой звали. Кобыла старая, хоть и крутолобая еще. Полукровка без особого норову, с бельмом на левом глазу, вечно шепчущими что-то губищами и смешными волосками на подбородке, как у хозяйки. Обозная кляча, можно сказать. И та и другая. Всю жизнь тихим шагом Малаха возила воду от бани на дойку в бочке на скрипучих колесах, и Лидию на ней же. Двенадцатый год этих катаний прошел. Такая работа – доставлять необходимый кипяток для чистоты и стерильности коровьих выменей и доярских рук. В общем вариант для скаковой пробы был более чем подходящий.
Сама Лидия довольно печная была бабища. Более всего остального на свете у нее получалось полежать тюленем. И вообще вся неповоротливая она была и хромА на левую руку. Та висела у ней плетью, и только пальцы шевелились сами по себе безо всякого порядку круглосуточно. От этого казалось, что она всякого с ней беседующего мужика то ли к себе манит, то ли пощекотать на уровне уда норовит! А еще Лидия пила. Именно поэтому Пармён Савелич кроме короткого кнутика для Малахи взял с собой около семисот миллилитров полезной браги для Лидии. Зашел на двор. Лидия сидела врастопырку и грызла семечки. В ее пустых глазах блестело серое небо, такое же холодное, безбрежное и бессмысленное. Она плевалась шелухой на дальность, соревнуясь сама с собой. В этом ей успешно помогал ветер. Торжественно вручив склянку с мутным содержимым Пармён в двух словах обсказал суть дела. Лидия кивнула щерясь, сунула бутыль промеж грудей, в теплое, и молча пошла за двор на выгон.
Кобыла оказалась несколько крупней, чем Пармён себе представлял. У нее была какая-то невозможно большая голова и чуткие подвижные уши, торчащие из спутанной в колтуны гривы. Однако, не сдрейфил. План его был прост, как очередь к дерматологу: разбежаться сзади и наскоком по-ковбойски оседлать седоглазую кобылу! Перекрестившись и выдохнув с шумом Пармён повесил душегрейку на колышек загончика. Обойдя лошадь с тылу и похлопав себя по бокам кнутиком встал на изготовку. Сделав несколько быстрых шагов и по-олимпийски ускоряясь Пармён оттолкнулся от земли и взлетел! Но почему-то в обратном направлении! Кобылица с визгом подпрыгнула, высоко вздернув заднюю часть. Синхронно и неизящно задними ножищами попала аккурат промеж расставленных рук Пармёновых, сразу под крестиком православным. Хрустнуло звучно человечье тело в осенней тишине. Зачастила-затопала на месте Малаха по утоптанному навозу и палым осиновым листам. Пармён Савелич только ветер в ушах услышал. Приходить в себя начал молясь беззвучно. Лежал в пяти-шести шагах от лошади раскинув в сторону руки и дышал часто, как лишайный заяц. Все больше выдыхал. На вздохе тревожно кололо под ребром. Безо всякого рентгена было ясно, что оно сломалось, как надысь яблоня на сильном ветру. Кнутик однако Пармён продолжал держать крепко – рука привычная. Им и стал себя лежа охаживать, чтобы проверить чувствительность конечностей. Со стороны казалось, что он отпугивает мух. Ноги ощущались, живот цел, кишки наружу не торчат… второй рукой голову потрогал, ища маслянистую кровавую юшку. Не нашел. Цел вроде весь, хотя минуту назад казалось, что надвое развалился. Охнул громко. Крякнул, откашливаясь. Сел и огляделся. Лидия стояла молча, оперевшись правой рукой на столбик загона, и шевеля пальцами левой руки словно кальмар. Она тягуче вздохнула, запрятала поглубже бутыль промеж мешковатых грудей, достала горсть семечек из кармана и ушла за двор.
Пармён встал, отер о жухлую траву конский навоз, узорно прилипший к локтю, швырнул в вялые лопухи кнутик и задумавшись отправился домой восвояси, чуть прихрамывая. Ибрагима себе заводить раздумал еще по дороге домой. Осознал, вдруг, что коневодство – это не его. «Энциклопедию пород лошадей СССР» выставил на Авито безо всякого сожаления, а вот браги было жаль. Последняя бутылка была. Остальные еще на прошлой неделе променял дурачине Николашке на доски для ремонта забора, но уже это другая история…
С тех самых пор лошадей любой породы и масти Пармён Савелич сильно боятся стал.
Обходил их добрыми пятью аршинами, от греха, а в шапито с джигитовкой совсем ходить перестал.
Рецензии и комментарии 0