Осмотр анестезиолога перед операцией

Хирургическая больница. Конец рабочего дня. Операции окончены, капельницы сняты, анализы сданы; в коридоре, кажется, всё стихло — пациенты, в числе которых и я, почуяв относительную безопасность, обмякли в своих койках.
Нам здесь никто не рад, нас избегают, мы отрицательные персонажи. У нас плохая репутация. Мы неблагодарные и неразумные. Врачи нам слова всякие умные, а мы им: да лучше б ты поплакал вместе с нами! Для врачей мы что-то вроде раненого тигра: под наркозом ещё ничего, а очнется, такого задаст… короче, надо держаться от нас подальше. Когда нибудь мы друг друга поймем. Но пока между нами бездна и диалог невозможен, мы из разных миров., мы с разных планет.
Наша палата на три койки. Я сижу на дальней у окна, до двери метров семь. Двери открыты. Солнце в окне устало клонится к вечеру и мы тоже больше никого не ждем и ничего не боимся. Я умиротворенно пью слабительное, готовлюсь к операции, слушаю музыку.
Вдруг, откуда не возьмись, от неожиданности у меня аж наушники выпрыгнули, — прям телепортация! — в дальних дверях возникает фигура в каких-то экзотических лохмотьях: в чепчике, в двух или трех халатах сразу, одетых то сзади наперед, то спереди назад и снова сзади вперед, кругом как ореол из перьев торчат завязки, маска, очки, за которыми ни то что глаз, лица не видно, не понятно вообще, человек это или выходец с другой планеты?
Выпучив глаза от внезапности, я так и замираю. Остальные, почуяв неладное, выдергивают наушники, привстают и в легкой панике вертят головами — они плохо его видят в предбаннике, тянут шеи, волнуются, что опять принесли — капельницу или укол? кому принесли?
Пришелец не приближается к нам, стоит в дверях (ну и правильно, мало ли какая зараза бывает у землян), взглядом, мутным, от бликов в стеклах, выбирает из всех меня, и хищно смотрит в мою сторону.
— Уры, уры, туры-туры — произносит он голосом без тембра, тона, силы и без какой-либо интонации. Отзвучав, голос растворяется в пространстве без остатка, и не понимаешь, было это в реальности или неведомая вибрация породила прямо в моей голове его мысли. Я такого никогда и не слышала.
Он точно пришелец. Наверное, на языке его планеты эти слова значат что-то важное — боясь показаться невежливой, я понимающе киваю.
— Акрыара,- резко дергает он головой в мою сторону, показывая серьезность своих намерений.
Он явно что-то хочет от меня. Я плохо слышу его, он далеко.
— Ы? — в ответ ему мое идиотское лицо.
— Ро-от откройте. — Включает он звуковой переводчик и как настоящий дворовый пацан объясняет мне, жителю бедной, отсталой окраины далекой вселенной.
Ааа, я дисциплинировано открываю рот. Надо же какие у него волшебные очки, думаю я, не очки, а полевой бинокль двойного наведения, телескоп Хаббл, десять метров между нами, а он что-то видит в моем рте, рту, тьфу, как его еще назвать, не знаю. Он явно с какой-то продвинутой планеты.
— Закройте.- Разочарованно говорит он.
И было-то скучно, а тут уж вообще тоска.
А что, собственно он ожидал там увидеть, розу в хрустальном бокале? мини-планшет с любимой игрой? Котиков в корзинке? Последнюю модель гоночного кара? Чем я, собственно, могла бы его удивить?
— Аллергия есть?- это тоже в мою сторону, но уже мимо, по касательной.
Ответы мои, собственно, ему и не нужны, все со мной ясно и ничего интересного, но так уж, для проформы постоит он еще тут пару минут.
Я догадываюсь, что это мой завтрашний анестезиолог.
— Нет, — спешу я заверить его.
А как же, а вдруг он завтра вообще не придет на операцию? Найдет себе занятие поинтереснее. Не надо выпендриваться, понимаю я.
Именно в его руках будет завтра моя жизнь целых два часа, понимать всё это простым смертным (нам) недоступно. Разве я способна это понять?

Я понимаю, что в душе он пилот звездолета, он привык к стремительным атакам сверхзвуковых ракет, вспышкам и взрывам по левому и правому борту, к лобовой атаке вражеских крейсеров, а тут его заставляют каких-то куриц на межгалактической ферме развозить.
Он уныло вздыхает, глядя в стену за мной. Переминается на другую ногу и снова наводит на меня свой бинокль:
— Непереносимость медицинских препаратов есть?
— Нет.- Твердо говорю я. С таким как он шутить не надо, умру и умру я завтра, фигня делов, лишь бы его не рассердить.
Он смотрит сквозь меня в свои межгалактические дали, там успех, там победа, там на запредельной скорости мчатся пилоты спасать прекрасную и беспомощную планету, а здесь эти курицы вертят во все стороны своими бестолковыми головами.
Он вздыхает опять, на этот раз уже уже хмуро. Пришло время сказать мне правду. Ему неохота. Он заставляет себя.
— Ничего не бойтесь. — Как реально понтовый пацан говорит он на прощание, как бы заранее провожая меня в последний путь, чтобы завтра к этому уже не возвращаться,
и — пропадает с экрана, так же как и появился, внезапно, вдруг, ни откуда ни возьмись: как будто один кадр, с ним, сразу заменили на другой — пустой, без него.
Сеанс окончен, телемедицина в действии.
Я вздыхаю, команда “не дышать” отменена. Я под впечатлением. А последние его слова звучит действительно устрашающе. Я кладу голову на подушку и впервые понимаю, в какой я беде: выжить завтра будет большой удачей и фактически случайностью. Он прав. Не надо ничего боятся, смерть, если вдуматься не такая уж страшная штука, думаю я. Жалко только, что я не составила завещание — останется Наташка без моего французского сервиза. И дачу надо было всё-таки на брата переписать, прискорбно думаю я.
Я тяжело вздыхаю. Набираю в стакан новую порцию слабительного, выпиваю его как стакан фронтовой водки перед завтрашним, страшным, кровавым, последним, с численным перевесом противника боем и иду в туалет дристать дальше, не хочу достаться патологоанатому в неприбранном виде. Хотя бы ему хочу я понравиться. Пусть хоть он, увидев меня, скажет: какая молодец, как хорошо приготовилась!