Немного мёртв и слегка отстиран.

У Валентины Григорьевны была собака. Шарик. Хотя он был с«кой и звали её вообще-то Нюся, но в душе она была Шарик.

Она носилась ураганом по двору, с ветром в ушах и счастьем на хвосте. Сметала гномов с дорожек, прыгала в детские песочницы, приносила домой чужие тапки, иногда младенцев, если зазеваются.

Особое внимание Нюся уделяла соседскому двору.

У соседа Геннадия Петровича был дисциплинарный режим: куры ходили строем, а кролики ели по расписанию и с выражением лица «мы под надзором».

Сам Геннадий носил фуражку, даже когда спал.

Всё у него было чётко, по уставу. И табличка «Не влезай! Злая коза!». Хотя козы у него не было уже лет пять, но табличка осталась, как боевой дух.

Нюся запрыгивала к соседу через забор как разведчик. Гоняла кур, пугала кроликов, оставляла на грядках свои сигналы: лапы, уши и кое-что ещё.

И вот однажды…

Валентина Григорьевна вышла безмятежно во двор, а Нюся радостно возится с…

КРОЛИКОМ.

Мёртвым.

Окровавленным.

Грязным и пыльным.

— Господи ты Боже мой, — прошептала Валентина. — Сожрала. Соседа. В смысле, кролика. Всё. Капец.

Она вырвала беднягу из пасти.

Так, что делать? Что делать? Что делать?

Точно… Хлорка, фэйри, молитва…

Через час кролик был чист, как зубная щётка перед первым использованием. И выглядел просто слегка… усопшим.

А теперь, что делать? Паника плохой советчик, особенно если она кроликовед.

Поэтому Валентина Григорьевна, ведомая древним инстинктом внезапной невиновности с примесью рефлекса святой овечки, ночью пробралась к соседу и аккуратно подсунула кролика обратно в клетку.

На следующее утро…

Геннадий Петрович вышел, как всегда, с ведром и недоверием в свой двор.

Постоял у клетки.

Посмотрел.

И застыл.

Позже он сам пришёл к Валентине. С глазами, как у свидетеля чуда и участника катастрофы одновременно.

— Ты не поверишь…

— Ну попробуй, — сказала Валентина и вжалась в косяк.

— У меня два дня назад кролик сдох. Я его закопал. Лично яму копал. Глубоко!

— Так.

— А сегодня… лежит. В клетке. Чистенький. Как будто из химчистки.

— Может, душа вернулась? — пробормотала Валентина.

— Не… душа не моется хлоркой. Это заговор. Это… какая-то чёртова пасха наоборот!

Они долго сидели молча. Он с самогоном. Она с глазами в пол. А собака Нюся в это время грызла кусок калоши и явно планировала что-то новое.

С тех пор Геннадий Петрович завёл замок на клетке, и трижды пересчитывал кроликов каждое утро.

А Валентина ходила с глазами человека, который однажды уже отмывал смерть, и теперь просто хотела жить тихо. Без воскрешений. Без кроликов. Без объяснений.

Хотя… иногда ей снился этот кролик. С мылом в ушах. И лёгким, но осуждающим взглядом.

После истории с кроликом Валентина Григорьевна пыталась жить незаметно. Без стрессов. Без зверей.

Она даже перестала разговаривать с микроволновкой, а раньше, бывало, делилась с ней душевным и сокровенным.

Но не тут-то было.

Через неделю на огороде появились внуки. Сами по себе дети неплохие. Но коллективно, как локальный ураган имени фантазии.

И вот вечером, уже под остывший суп, прибежали внуки и сообщили:

— Баааабушкааа! У нас похороны!

— У кого? — спросила Валентина голосом, упавшим в пятки, уже на всякий случай крестясь на кастрюлю с супом.

— У дрозда! Мы его на дороге нашли. Он как бы… не летал. И вообще, как тряпочка был.

Она вышла.

Да, тряпочка была с клювом.

Дети его уже аккуратно завернули в лист лопуха и устроили импровизированное кладбище между кустами смородины и компостной кучей.

— Он был хорошей птицей. Просто мы его не знали, — сказал старший внучок с философским прищуром.

— Всё, пусть покоится с миром, — произнесла Валентина, подгоняемая желанием закончить эти нелепые истории смертей.

Но вечером…

Она выглянула в окно и застыла.

Дрозд.

Мёртвый.

Привязанный к багажнику велосипеда. Едет по деревне на полном ходу, телепаясь на резинке, как… ну, как птица, которую откопали ради приключений.

— Он теперь наш пиратский флаг! — кричали внуки, гордо проезжая мимо.

— Он умер, но теперь свободен! — добавил младший, у которого на лбу был пластырь, и решимость жить на полную катушку.

Валентина села на крыльцо.

— Господи, — прошептала она, — дай мне сил. Или хотя бы… морозилку поглубже.

С тех пор, дрозд был дважды похоронен, один раз под столбом, другой раз за туалетом.

Кролика больше никто не трогал, но рядом с его клеткой стали расти ромашки.

В этом доме мёртвые отдыхали плохо, но весело.