Коллизия

— Вот сколько раз я говорил тебе, что не надо начинать рассказ с описания погоды и природы?
— Много, очень. Но я скажу так. Ты, конечно, редактор опытный, знающий, с образование верхним…
— Высшим!
— А вот нет, именно что верхним, и потому говоришь, как нужно начинать. Но суть такая, что ты не написал ни одного годного рассказа, пусть даже в стол.
— Моя работа заключается в том, чтобы учить уму-разуму именно таких всезнаек, как ты. Сейчас не средние века, и не девятнадцатый, когда такой прием был правильным. Хотя, ты Чехова вспомни. Многим говорил, что нужно начинать рассказы сразу с действий, а не вот с этого… «Луна зловеще повисла в черном небе ночью. Казалось, что воздух пропитался страхом, и его атомы дрожали…» Я не могу читать этот бред!
— Но что тут плохого? Сразу же понимаешь, что сейчас должно произойти что-то страшное и зловещее.
— Страшное и зловещее может произойти только в одном случае — если этот бред, полный штампов и кривых нелогичностей додумается напечатать какой-нибудь журнал.
— Слушай, ты мне друг?
— Друг. А это тут при чем?
— Да просто неправильный ты друг. Вечно возмущаешься, ругаешь меня, иногда орешь и не даешь моему творчеству расти.
— Милый ты мой, если бы я не давал твоему творчеству расти — весь этот бред… сейчас даже найду… Во! «Эйфория согласия со смыслом сказанного». Вот как я это должен понять? Как? Да так даже в официальных документах, где полным-полно канцеляритов, не пишут. А ты хочешь это выдать за великое творчество.
— А что я тут должен написать?
— Обрадоваться услышанному.
— Фу! Банально, противно и неприятно.
— Ты по русскому языку экзамен на какую оценку сдал?
— На четыре.
— Покажи мне своего учителя. Хочу посмотреть в его бесстыжие глаза.
— К сожалению, она умерла.
— Да уж… Зато оставила великое наследие в виде «хмурого питерского неба, заплывшим свинцовыми тучами в предгрозовом часе».
— Я понял! Ты придираешься и завидуешь тому, что у меня получается сочинять истории, а у тебя нет. Вы, редакторы и критики, только и можете, что находить чужие ошибки, прикапываться к каждой мелочи, говорить, что все вокруг говно, а вы одни такие д’Артаньяны, все знаете и все умеете. Знаешь, не хочешь редактировать мою рукопись, пойду к другому, к тому, кто не обращает внимание на мелочи, а видит всю картину целиком!
— Все сказал?
— Нет! Да ты хоть знаешь, сколько я времени потратил на то, чтобы сочинить эту историю?
— Знаю. Одну бессонную ночь. И чтобы вызвать бессонницу, ты смешал чифир с кофе и выпил подряд три кружки этой бурды, пока сочинял «Он стоял возле немытого окна, наблюдая, как первые крупные капли дождя бьют в голубое стекло, скатываются вниз. И понял, что он так же, как эти ничтожные капли, катящиеся вниз по голубому стеклу, катится вниз по линии жизни».
— Отдай!
— Аккуратнее… Ну вот, порвали рукопись.
— Это ты виноват!
— Я? Ты сам ее вырвал у меня из рук. Знаешь, я очень рад, что ты дорос до этого.
— До чего?!
— До понимания убожества красивых фраз и пространственных метафор, и понял, что твой «шедевр» — банальное ненужное графоманское гавно. Молодец, что разорвал этот листок.
— Пошел ты!
— И куда ты собрался? Я надеюсь, что это был единственный экземпляр! Стой!.. Ушел, обиделся. Эх, графоманы, тонкие ранимые натуры… Надо бы пообедать.