Обычный день.

— С вас семь рублей, — сухо заявил таксист.
— Ветеранам скидки делаете? — заплетающимся языком спросил Женя, но его вопрос остался без ответа.
— Последние деньги оставляю в вашем дилижансе! — сказал я, протягивая скомканную пятирублёвую купюру и пригоршню монет.
Извозчик ловко выхватил несметные богатства из моих пьяных рук — филигранная точность манёвра пришла ему с опытом. Моментально пересчитав полученную плату в полной темноте, он что-то одобрительно буркнул. Так мы втроём оказались во дворе, который мог похвастаться своей схожестью с остальными дворами города. Единственный рабочий фонарь слабо освещал изъеденный ямами асфальт. Машина медленно удалялась, щадя подвеску.
— Ну что, Серёга, закурим напоследок? — громко, я бы даже сказал, торжественно, предложил Женя.
Серёга уже слабо соображал, где находится и что именно от него хотят. Ноги предательски подкашивались, тело стремилось принять горизонтальное положение. Мы усадили его на лавочку, которая находилась около подъезда, а сами закурили.
— Хорошему человеку помогать — хорошо! — умозаключил Женя, — Вот если бы не мы, то кто бы тогда? Хорошо, что мы с тобой — человеки, а не люди! — шатаясь в пределах допустимого, говорил он, — Я надеюсь, что и меня какой-нибудь незнакомец доведёт до дома. Да не просто доведёт, а ещё и позаботится о лекарстве на утро! — указывая на бутылку у меня в руках, продолжал свой монолог Женя.
Серёга уже начал посапывать в ожидании той самой помощи.
— Хотя всё это — эгоизм чистой воды либо отчаяние, я уж и сам не разобрался пока что в этом, — немного приуныв, продолжал он, — Ведь, помогая другому, мы надеемся на то, что когда-нибудь помогут и нам. Так сказать, берём аванс у кармы, а значит, делаем это не от сердечных побуждений, а от боязливого, суеверного ума. Разве мы тут стояли бы, наверняка знаючи, что это никак не зачтётся, не повлияет. Э-э, нет, это и есть вера, вера в справедливость, — смеясь, подытожил Женя.
Было около двух часов ночи. На работу вставать в семь. Я стоял в дупель пьяный, слушая, как мой друг упражняется в словесности, а на лавочке лежал человек, о существовании которого в обед я ещё и не подозревал.
Эта история началась со звонка. По ту сторону телефонного провода, а скорее радиосигнала, я услышал знакомый голос моего друга, который предлагал пропустить бокальчик пива и не более. Я согласился. Это был воскресный день. Обычный, ничем не примечательный день.
Вот таким обычным днём, ничем не отличающимся от других дней, я сидел со своим другом в баре. Попивая светлую амброзию, имевшую до боли знакомый вкус, из бокалов, чьи хозяева менялись, как партнеры портовой проститутки, мы, погруженные в собственные размышления, не нарушали царившей здесь тишины. Вечер обещал быть коротким и без каких-либо излишеств. Сомнамбулические гости вяло перебрасывались фразами, которые, впрочем, ничуть не отвлекали от погружения в собственные мысли.
Заскрипела входная дверь. Холодный осенний ветер, который на мгновение проник в тёмное царство спёртого эфира, позволил сделать глоток чистого воздуха. На пороге появился человек лет тридцати пяти, выглядевший на все сорок пять. Изрядно выпивший, осунувшийся, с красным припухшим лицом. Немного поборовшись с гравитацией, он направился витиеватым шагом к барной стойке. Взяв себе выпить и осмотревшись, гость не смог найти место, где можно было усесться, дабы не приходилось сражаться с земным притяжением. У нас за столом такое место имелось, и он это заметил. Подойдя нетвердым шагом, прокашливаясь, спросил, можно ли ему присесть с нами. Мы сказали, что можно.
— Я не буду вам мешать, слова не скажу, — заверил он.
Я ему не поверил. Обычно с этих слов начинаются бесконечные рассказы, которые можно слушать лишь в таком же состоянии. Но рассказа не последовало. Наш новый сосед молча пил, уставившись в стол.
Я наблюдал за ним и думал, что беспокоит этого человека, чем живёт, где работает, что чувствует в конкретный миг. Что вообще ощущают другие люди?
Посидев еще немного, всё также уставившись в стол, таинственный некто достал телефон и начал слушать армейские песни. Нет, негромко, нам это не мешало, а лишь показалось немного странным. Прослушав несколько, он вовсе расплакался. Уборщица, которая поневоле становится свидетелем всего того, что происходит там, поинтересовалась у него, всё ли с ним в порядке. Он ответил, что всё хорошо, и продолжил тихо рыдать, правда, уже тщательнее скрывая это. Убедившись в стабильности ситуации, хозяйка швабры продолжила неистово растирать пролитые пьяными обывателями напитки по полу.
Наш визави замялся, засуетился. Подняв тяжёлый взгляд с характерным блеском в глазах, он задал вопрос:
— Вы тоже там были?
— Где?
— На войне.
Немного позже мы узнали, что наш гость прошел вторую Чеченскую войну. Он был немногословен, вежлив и сдержан, несмотря на своё состояние. Наш интерес к нему возрастал — завязался диалог. Вместо часа, мы просидели до закрытия заведения. Изрядно набрались. Каждый раз он пытался купить нам выпивку, но мы отказывались. Я, как и мой друг, испытывал уважение к нему, и мы не могли воспользоваться его щедростью. Новоиспеченный собеседник поведал нам, что вчера познакомился с молодыми ребятами, как они сдружились, вместе кутили, обошли все питейные заведения, даже попытались пройти в клуб, но его не впустили из-за того, что он был сильно пьян. Потратив тысячу рублей, что равнялось пятистам долларам, на всю эту компанию, он даже не смог вспомнить, как добрался домой. Рассказывая эту историю, мне показалось, что он счастлив. Детская радость заискрилась в его глазах, улыбка расползлась по лицу. По его словам было ясно, что он рад появлению новых друзей. Он так их и называл — мои друзья.
Алкоголь напрочь стер границы дозволенного, и мы уже общались как давнишние товарищи. Поднимали разные темы, спорили, шутили, украдкой интересовались, как там на войне. Но на эту тему он был немногословен, впадал в уныние, замыкался в себе. Поняв, что не утолим своё любопытство, мы больше не затрагивали эту тему. Женя, возмущенный действиями вчерашних лиц, пытался донести, что друзья не покупаются, а те люди просто воспользовалась его добротой, цинично и подло поступили ради наживы. В своё оправдание наш собеседник признался, что у него нет друзей, и он не прочь платить за иллюзию дружбы, хоть и временную. Это был глубоко несчастный человек, который не мог найти себя в этом мире.
Время близилось к закрытию. Мы остались единственными посетителями бара. Полина, та, что разливает здешнюю бурду, гневно смотрела на нас. Не могла дождаться, когда мы уже провалим, чтобы закрыться.
Мы не стали исчерпывать её терпение и вышли на улицу. Мы едва стояли на ногах, но твердо решили, что довезем нашего нового друга до дома. Я вызвал такси. Он так растрогался, что чуть не расплакался.
По дороге мы заехали в ночник и взяли ему похмелиться на утро. Таксист довез нас прямо до подъезда.
Поднявшись на n-ый этаж, мы помогли открыть входную дверь в квартиру. Попрощались, обещали обязательно списаться в ближайшем будущем. Пока мы прощались, в дверном проёме появилась женщина в годах. Оказалось, что это его мать. Мой друг, будучи сам военным, стал красноречиво отдавать дань уважения её сыну, который прошёл тяготы военной службы. Лицо матери моментально изменилось. На мимике можно было прочесть нотки стыда, взгляд опустился в землю. Немного помолчав, она устало сказала:
— Нигде он не воевал, он больной человек, он это выдумал и верит в это. Простите его, — сказала она, всё так же смотря в пол.
— Да ну, не верю, — выпалил мой друг.
Он не желал слышать правду. Правда рушила замок иллюзий без каких-либо компромиссов и надежд. Оставаться в плену обмана, порой, куда приятнее, чем быть освобождённым той самой правдой.
Мать со слезами на глазах продолжала тараторить заученную речь:
— И про отца рассказывал и про войну, да? Что тридцать девять лет, про то, что из Ленинграда приехали с семьёй после войны, да? Знаю-знаю. Только вот мы всю жизнь здесь живём, да и восемьдесят пятого года он, — полностью поникнув, говорила она, — Я вам должна деньги? Вы же платили за такси и вот это? — показывая на бутылку, спросила она.
Женя стоял, молча, переваривая сказанное. Только что на его глазах случилось то, чего он никак не ожидал — вся трагическая история нашего товарища, полная героического мужества, оказалась просто вымыслом, больной фантазией, химерой. Женя смотрел прямо в глаза Сергею, не слыша последнего вопроса матери.
Я ей ответил:
— Нет, ничего вы не должны, извините за беспокойство, до свидания.
Наш знакомый, будто разом отрезвев, смотрел с прихожей извиняющимся взглядом. В этом взгляде искреннего сожаления было что-то детское и наивное. Как бывает у детей, которых поймали за какой-либо шалостью. В этот момент он мне показался ещё более несчастным, чем прежде.
Мы вышли из подъезда. Закурили. Ехать домой я не мог, так как потратил последние деньги на выпивку и такси. У моего друга тоже не было ни копейки.
— Так тихо ночью, — нарушил тишину Женя.
— Да, правда. Очень тихо, — прислушиваясь, ответил я.
Единственный рабочий фонарь слабо освещал изъеденный ямами асфальт. Вдали одиноко моргала зелёным светом вывеска аптеки в форме креста.