В глазах врача

В два часа ночи нашу бригаду вызвали на Бауманскую. Тридцатилетний мужчина, вешая картину, упал со стремянки и сломал ногу. Перелом открытый, порваны сухожилия и связки, сильное кровотечение. Видимо, артериальное.

К счастью, пробок не было. Мы летели по спящей Москве под завывания сирены, разбрызгивая по сторонам сине-красный свет мигалки. Через пятнадцать минут были уже на месте. Я отправился в квартиру вместе с Мирой, молоденькой девушкой, проходившей практику на Скорой. Поднялись на четвёртый этаж, позвонили в добротную стальную дверь. Послышались поспешные шаги, возня, потом на пороге возникла сутулая пожилая женщина в ярком, расшитом цветным бисером халате.

— Почему так долго? Нам сказали, что есть свободная машина!

— Старались, как могли, — отвечаю быстро. — Где он?..

Объяснять, что свободная машина летела на вызов чуть ли не на максимальной скорости по заледеневшим дорогам, бессмысленно. Всё равно не поймёт и продолжит гнуть своё, а времени крайне мало. Пострадавшему, конечно, уже должны были оказать первую помощь, иначе он бы вряд ли дожил до нашего приезда, но доставить его в отделение сосудистой хирургии необходимо немедленно. На счету может быть каждая минута. От каждого мгновения зависит жизнь человека.

Женщина повела нас по длинному коридору, чуть скривившись, когда мой ботинок с налипшими хлопьями снега утонул в мягком ворсе дорогого ковра.

Повсюду висели огромные картины в позолоченных рамах; резная мебель, выполненная под старину, блестела лаковым покрытием. На многочисленных тумбочках и столиках сверкали глазами-бусинками маленькие статуэтки животных. От всего этого великолепия у меня что-то нехорошо сжалось в груди. Привык к советским временам, где всё было строго, и теперь вот подобная роскошь вызывает резкое осуждение. Но сейчас 90-ые годы, удивляться нечему.

Наконец дошли. Женщина отворила дверь, проводя нас в очередную богато убранную комнату, чуть ли не половину которой занимала огромная кровать. На подушках, укутанный со всех сторон тёплыми одеялами, полулежал-полусидел грузный мужчина. На его широком лбу выступили крупные бисеринки пота, дыхание с присвистом вырывалось из лёгких, кулаки сжимали белые простыни. Покалеченная нога, с уже наложенной вместо шины палкой, лежала на одном из шерстяных одеял, зафиксированная жгутом. Рядом с пострадавшим суетилась молоденькая девушка с мышиного цвета волосами, не старше Миры.

Мысленно я успокоился. Люди не поддались панике. Первая помощь оказана верно, осталось лишь дать пострадавшему крепкого обезболивающего и донести его до машины. Это будет непросто, учитывая вес толстяка, но у нас встречались ситуации и похуже. Жаль только, что рядом нет других мужчин. Не хотелось бы, чтобы Мира поднимала такие тяжести, она всё же девушка. Но делать нечего.

«Вколи обезболивающее», — коротко распорядился помощнице.

Пока Мира работала, я подготовил носилки. В четыре руки мы уложили на них мужчину. Хозяйка поспешила распахнуть двери. Когда выходили из комнаты, Мира нечаянно задела краем носилок фарфоровую фигурку собаки — та с пронзительным звоном ударилась об пол и разлетелась на мелкие кусочки. Женщина бросила на мою напарницу недовольный взгляд, но промолчала, лишь слегка поджав губы. Она тоже понимала, что время дорого.

До машины добрались быстро. Я предложил Мире передохнуть минуту на лестничной площадке, но девушка упрямо отказалась. Надеюсь, не надорвётся. Хозяйка, накинувшая тёплый плащ поверх расшитого бисером халата, забралась в машину вслед за носилками. Её спутница проводила нас до подъездной двери и вернулась обратно в квартиру.

Мы уже собирались отъезжать, когда со стороны соседнего подъезда раздался крик. К машине со всех ног мчался мальчик лет семи-восьми на вид, свет фар выхватил из темноты его округлое встревоженное лицо.

— Дядя доктор, там человеку плохо! Он к трубе примёрз, мамка увидела и вам позвонила. А вы уже приехали! Пойдёмте, скорее!

Слова сыпались из мальчишки со скоростью дождевых капель. Я не успел сориентироваться, а он уже тянул меня к соседнему подъезду, что-то несвязно бормоча на ходу. Бросил взгляд на машину, готовую доставить богатого пострадавшего до отделения, потом снова перевёл его на пацана. Самое правильное в этой ситуации – велеть мальчишке дождаться второй бригады. Но к тому моменту, как она доедет, примёрзший к трубе человек уже может умереть. Если, конечно, такой человек не являлся плодом фантазии малолетнего хулигана. Нужно всё проверить самому.

— Подождите минуту, я скоро! – крикнул помощнице уже на бегу.

Мы подлетели к месту. У самой стены дома полностью голый человек, истощённый до немыслимого состояния, мёртвой хваткой вцепился в трубу, ведущую к подвалу. Очевидно, бомж пытался согреться. Холод на улице стоял жуткий, я чувствовал его даже сквозь два тёплых свитера и рабочий халат. Русская зима, называется. Мужчина находился в полубессознательном состоянии и, даже если бы захотел, вряд ли смог бы разжать судорожно сцепленные закоченевшие пальцы. Почему он оказался в такой ситуации и кто отнял у него одежду, было неважно. От каждой потерянной минуты зависела жизнь человека.

Думать пришлось быстро. Спустя пару секунд я всё же решился.

— Мира, быстрее, езжайте в отделение. Я останусь, попробую помочь.

И ведь понимаю же, что отпускать фельдшера одного с пострадавшим нельзя. И что поступать так безответственно. Безответственно, да. Меня могут наказать, даже уволить, если что-нибудь пойдёт не так. Но Мира справится, я в этом почти уверен. А оставить примёрзшего к трубе человека на улице… Я, в конце концов, клятву давал, будь она неладна!..

— Не стоит, Анатолий Владимирович, – встревожилась девушка. – Вторая бригада…

— Скорее всего, не успеет, — оборвал я её. – Езжайте! – и подбежал к умирающему, краем глаза следя за удаляющейся машиной.

Если что-то случится… Нет, не сейчас. Сейчас я должен помочь человеку.

Первым делом отослал мальчишку домой за горячей водой. Но даже с её помощью освободить трубу от захвата оказалось очень сложно. Я с трудом справился с одной рукой и, не теряя времени, приступил ко второй, попутно укрыв человека своим халатом. Когда закончил, весь покрылся испариной, несмотря на дикий холод. Потом попросил мать мальчишки – миловидную женщину с тёмными кудряшками – разрешить занести мужчину к ним в квартиру. Уже там оказывал первую помощь до приезда бригады, делая искусственное дыхание. Но пострадавший не приходил в сознание.

Не пришёл он в себя, и когда приехала «Скорая». Я помог молодому врачу уложить мужчину на носилки и спустить их вниз. Перед уходом поблагодарил хозяйку квартиры за старое одеяло, которым мы его укутали.

Когда машина тронулась, обессилено откинулся на сиденье. Может, и глупо поступил, но зато кошки на душе потом скрести не будут. Даже если всё напрасно.

***

Мужчину с открытым переломом ноги, директора крупного мясокомбината, уже через три недели после операции отпустили домой.

Бомжа, чьё имя так и осталось неизвестным, не довезли до больницы. Он скончался на половине пути, и был доставлен сразу в морг.

И никто так и не узнал, что когда-то два этих человека были лучшими друзьями. Вместе играли в песочнице, вместе прятали от матерей двойки, вместе поступали в институт. А потом начались «лихие 90-ые», и один поднялся по карьерной лестнице, подстроившись под новые обстоятельства, а другой потерял всё, что имел, и оказался выброшенным на улицу. На улицу же была выброшена и их дружба.

Но для человека, работающего на «Скорой», не должно быть разницы – директор ли тот, кому он помогает, или бомж. Жизни всех людей перед Богом стоят одинаково. Значит, и в глазах врача все они должны быть равны. По крайней мере, в идеале. А до идеала нам, как говорится…