Скука

I
***
– Ну сколько можно ждать!
Андрей демонстративно (хотя было бы перед кем позировать), резко вскидывая локоть, задирает рукав пиджака, хмурит лицо в циферблат своих часов и упирает взгляд в пустыню.
Я тоже смотрю в ту сторону и облизываю губы. Морщусь от соли на языке. Где-то там, в бесконечности от нас, солончак подпирает блеклое небо. Пустыня, белая и соленая, светится на солнце, ослепляя меня своей пустотой. Я крепко закрываю глаза, и ее негатив остается на изнанке моих век.
– Сразу ведь было понятно, что он не придет, – ворчу я, промаргиваясь. – Почему было не приехать сразу к нему?
– Потому что мы отправили ему повестку! – Андрей раздражительно мотает головой в сторону пустыни. – Они меня задрали уже! Хоть кто бы уважение проявил! Нет, лежат себе, сволочи!
– А ты их сразу к себе в кабинет вызывай, может, испугаются, – говорю я саркастически и подергиваю за ворот рубашки, чтобы впустить внутрь воздух.
– Нет, от этого вообще никакого толка. Пробовал, – Андрей не чувствует явной издевки в моем голосе. – Паша вон вообще только так их и вызывал. Никто за месяц не явился. А ему по шапке настучали. Из-за них, гадов.
Я снова смотрю в пустыню. Мы стоим здесь около получаса в ожидании. У меня уже устали ноги.
– Слушай, – я немного приспускаю галстук, – у тебя никогда не возникало желания уволиться к чертям, а?
– Неа, как без работы-то? – раздраженно кидает Андрей. – Хватит уже дичь нести…
Я пожимаю плечами, засовываю руки в карманы и сразу же их достаю, потому что в карманах жарко.
– Знаешь…
– Иггггго! – перебивает меня лошадь, заставляя вздрогнуть и резко обернуться.
Я уж забыл про нее. Лошадь смотрит на меня темными глазами, холодные хрустальные шары с таящейся в тумане усталостью. Она выглядит, как обтянутая старой шкурой батарея. Я жалобно смотрю на пару колючек, оставшихся после нашей лошадки от какого-то чахлого растения.
– Заткнись, – буркаю я ей. И снова обращаюсь к Андрею: – Так вот, у меня есть слабое предчувствие, что он сегодня не откликнется на твою повестку.
– У меня тоже.
Мы молчим. Я достаю из-за пазухи сигареты и закуриваю.
– Может быть, стоит все-таки самим к нему прийти?
Андрей поворачивается и досадливо морщит лицо.
– Да я уже задолбался к нему ходить! Какого хрена-то, а? Я ему школьник какой-то, бегать туда-сюда постоянно?! А?!
Я молча пожимаю плечами.
– Эх, ладно… Пошли. Я ему, сволочи, я ему… – Андрей не заканчивает. Он дергаными шагами идет к лошади и запрыгивает на нее. – Ты едешь, нет?
– Я рядом пойду. Ты же не собираешься ее галопом гнать?
Андрей вопросительно, с легким удивлением смотрит на нашу клячу. Кляча дергает ухом и издает какой-то жалобный взбурк. Я выдыхаю дым носом.
– Ладно… – Андрей, видимо, так до конца и не понял, что наша лошадка скоро отдаст концы. – Ладно… – Он вяло вскидывает поводья и лошадь трогается. Трогается так тяжело и натужно, что у меня сердце кровью обливается – с паузами после каждого шага, тело ходит из стороны в сторону. Ужас!
Я иду рядом с ними. Это несложно.
Где-то через семьдесят метров мы останавливаемся перед большим желтым куском сланца. Размером – примерно с обувную коробку, валяется, такой, острый и неотесанный, и не чешется даже. Из-под него торчит несколько бумажек А4, но я их не трогаю, а просто отхожу немного вбок.
Тем временем Андрей спрыгивает с лошади, срывает с седла свой портфель и широкими шагами направляется к камню, на ходу начиная:
– Камень номер семьсот двадцать восемь! Вы в седьмой раз не реагируете на мою повестку! Какая уважительная причина у вас на этот раз?! А?! – Андрей, не сгибая ног, складывается чуть ли не пополам, вперивая гневный взгляд в камень.
Я с интересом смотрю на камень номер семьсот двадцать восемь. Камень же не удостаивает нас взглядом вообще.
– Все молчите, номер семьсот двадцать восемь, опять вы все молчите… – Андрей резко разгибается и смотрит на камень сверху с выражением брезгливости и даже презрения. – Потому что боитесь. Делов наделали, а ответить за них не можете, вот так вот, – Андрей присаживается на одно колено и раскрывает портфель, продолжая: – Знаете же, знаете лучше меня инструкцию номер шестьдесят восемь дробь два точка десять четыре пять! Пункт девяносто два, а? «Камень не имеет права самовольно оставлять участок, к которому приписан. Для оставления участка приписания камню необходимо разрешение, выдаваемое уполномоченным органом в порядке, предусмотренном законодательством», – цитирует Андрей сухим бюрократическим голосом, а потом орет прямо в камень: – У тебя разрешение есть, а?! Где у тебя разрешение?! Нет его! Я его тебе не давал, а ты на моем участке! Был… – Андрей переводит дух и продолжает тяжело: – В общем, все, ты мне нервы потрепал, я тебе больше никаких предупреждений, – он достает из портфеля чистый бланк представления и ручку и начинает нарочито громко бубнить себе под нос: – «Представление… об устранении… нарушений...»
Я опять закуриваю и отхожу к кляче, чтобы не мешать. Сейчас Андрей внесет камню представление об устранении нарушений требований законодательства о свободе перемещения. Это плохо для камня, но камень сам довел Андрея. Знал, все-таки, с чьего участка сваливает, гад такой. Хотя, возможно, камень прав. Возможно, это наши картографы опять понапутали что-то при очередном перераспределении обязанностей по территории. Они это умеют, в прошлый раз мне достался участок метр на метр. С ним было легко, но потом опять перерасчет, участки поменяли, еще и архивщики наши решили реестры камней подновить… Так что теперь половина отдела территориального надзора за исполнением законов, то есть, нашего отдела бегает по пустыне за своими камнями. А камни обратно хрен вернутся. Камни, они такие. Без боя не сдаются. Все ждут, пока к ним приставы не заявятся.
Андрей, тем временем, отряхает колени, поясняя камню номер семьсот двадцать восемь:
– В общем, если через семь рабочих дней нарушения не будут устранены, придется вам предстать перед судом! И там с вами уже церемониться не будут! До свиданья!
Я смотрю на новый листочек, торчащий из-под камня, и какое-то странное чувство колет мне сердце. Есть в этом что-то неправильное.
Я давлю окурок мыском туфли, киваю на прощанье камню номер семьсот двадцать восемь и разворачиваюсь к лошади. Андрей уже залез в седло, сидит теперь высоко и гордо, как это у него еще яйца не сварились, оно же на солнце греется, как сковорода.
***
Первую сотню метров мы идем молча. Разговаривать не хочется, пить хочется. Так что я представляю себе, как приду сейчас в нашу столовую, возьму себе пару стаканов воды и… выпью их. Это будет здорово, это будет просто замечательно!
Я поворачиваюсь к Андрею и уже открываю рот, готовясь немного поддразнить его своими фантазиями, но выражение его лица заставляет все шутки встать поперек горла. Брови сведены, лоб складками просто изрезан, глаза смотрят прямо, сияют праведным гневом. Ох, не к добру! Слишком он серьезно к работе своей относится, и не только он, кстати. Я поражаюсь, как это в нашей ИКОТе еще не началась эпидемия инфарктов. Так что надо его как-то подбодрить, заставить хоть рот раскрыть. А то поджал губы – сейчас рожа треснет. Как будто царапина какая-то под носом, а не рот.
– Здорово ты его, этого семьсот двадцать восьмого, – говорю я серьезно. – Так с ними и надо – пожестче, чтоб знали.
Андрей угрюмо зыркает на меня и снова – вперед. И ни слова.
– И представление правильно ему вынес. Теперь еще одно нарушение – и пусть с ним ОСпа кусается, – я вспоминаю, как пару месяцев назад эта самая ОСпа, отдел судопроизводства по-нашему, извела меня кучей исковых заявлений от приписанных ко мне камней по поводу неудовлетворительных условий участка. Я ухмыляюсь.
– Что это ты лыбишься? – мрачно спрашивает Андрей.
– Да вспомнил про ОСпу эту… Помнишь, их приставы замутились и исковые с камней пособирали?
– Ага… – он кивает и все-таки улыбается. Хорошо улыбается, широко и спокойно. – Ты еще тогда сам против себя обвинение поддерживал.
– Ну!
Андрей улыбается еще шире и поднимает глаза к небу.
– Тебе еще тогда знатный нагоняй влепили за проигранный процесс.
– Зато за выигранный премию дали! – смеюсь я.
– И то верно… – Андрей ослабляет поводья и снова смотрит вперед.
Я тоже смотрю.
Где-то полукилометром впереди стоит наша цель – своеобразное подобие микрорайона из девятнадцати серых шестнадцатиэтажек, соединенных между собой застекленными галереями. Вокруг – бетонная стена в два метра высотой. Наверное, чтобы перекати-поле по территории не шастали. Все-таки, серьезное учреждение.
Это ИКОТА.
ИКОТА – это Исполнительно-Контрольный Орган Территориального Администрирования.
ИКОТА – это единственный оплот постгосударственной власти на много километров вокруг.
ИКОТА – это вам не в ладошку пернуть! Там мы работаем. Там сейчас все работают.
ИКОТА – это звучит гордо!
Так-то!
– Ну а сейчас-то ты что лыбу давишь? – заинтересованно спрашивает Андрей.
Я прижимаю правую руку к сердцу и серьезно говорю:
– Учреждение свое увидел родненькое. Вот оно, рядом совсем!
Андрей, как всегда не замечая моего сарказма, кивает:
– Ага. Наконец-то. Хоть попьем скоро.
***
Улыбка нашей поварихи мне сразу не понравилась. Ехидная и злая, как у ведьмы на иллюстрациях к детским сказкам. Только вместо остроконечной шляпы – дурацкая косынка, из-под которой в растрепку торчат сухие рыжие копны. И здоровенный половник как замена метле. А вот котел такой же почти, хоть и алюминиевый. Стоит рядом, дымится.
Наша повариха вообще личность неприятная, так что с ней надо аккуратно. Дипломатично и тактично. А то закроется в себе, как царевна Несмеяна, и не узнаешь, что это ее так развеселило. А интересно ведь!
– Что это вы, Мария Ивановна, лыбитесь сегодня так… – я шамкаю секунду губами, делая вид, будто пытаюсь подобрать более точные слова, – как параша?
Необъятные телеса поварихи сразу же поворачиваются в мою сторону с отточенной грацией автоматической турели, и крупнокалиберное ее дуло изрыгает в мою сторону очередь разрывных снарядов:
– Я ТЕБЕ ДАМ ПАРАШУ, СУЧЕНЫШ, ХАМЛО ПОДЗАБОРНОЕ, ТЫ КОГДА УЖЕ, ПАДЛА, ЗАПОМНИШЬ, ЧТО Я МАРИНА?!!! – и, чуть-чуть продышавшись, добавляет со стальной ненавистью в голосе: – Ты жди-жди, урод, я тебе мышьяка-то наебеню, будешь знать, как казенные харчи задарма питонить…
Вообще-то, повариху можно понять. Она тут одна готовит на целую столовую, весь день у плиты, да еще и котлы эти огроменные тягает, на которые мне смотреть-то тяжело. Попробуй-ка прокорми целое учреждение! А наш Отдел Внутреннего Контроля ей представления чуть ли не каждую неделю сыпет. Им показатели надо откуда-то брать? А на одних уборщицах отчетности много не сделаешь. А сотрудники других отделов в большинстве своем ребята подкованные, на ОВКшников тоже жалобы подавать можно. Так что приходится им с поварихой работать. А она баба нервная, ей вообще побоку, ОВК или ОСпа, или из других отделов. Она свою злость на всех срывает.
Так что по-хорошему – пожалеть бы ее, да подбодрить. А то так и до инфаркта человека можно довести.
– Кто бы про задарма говорил, сама-то небось не на подсобном хозяйстве такую жопу отожрала, – вообще-то я тоже не железный, я себя сейчас чувствую, как будто через дорогу перед грузовиком бегу. А грузовик сигналит, сигналит…
– ТЫ СЕЙЧАС В ЭТУ ЖОПУ БАШКОЙ СВОЕЙ ОКУНЕШЬСЯ, ГОВНО СОБАЧЬЕ!!! ТЫ, БЛЯДЕНЫШ ТАКОЙ… – но вдруг тирада резко обрывается, и злорадная такая улыбочка приподнимает тяжелые шторы лоснящихся щек. Эта улыбка напоминает мне Атланта, держащего небосвод на плечах своих. – А ничего-ничего. Недолго тебе, дармоеду, здесь питаться-то осталось. Скоро ты по пустыньке-то босичком прогуляешься. Вот тогда и поглядим… – повариха делает вкрадчивую паузу, – кто смеятися-то будет!
Я озадаченно смотрю через плечо на Андрея, развешивающего свой пиджак на спинке одного из стульев. Он отрывает критический взгляд от белых разводов в подмышках своей одежки, смотрит в свою очередь на меня, а потом неопределенно кивает на повариху.
Так что я пожимаю плечами и снова к поварихе:
– Вы меня, Маша, извините, но, по-моему, вы тут по запарке свои мозги последние вместо огурцов засолили. Причем я это давно понял, еще когда вас в первый раз увидел. Какого это хрена мне в пустыне босиком гулять?
– А вот так! – с детским нахальством в голосе говорит Марина Ивановна. – Поувольняют вас тут всех скоро к чертям!
И чуть ли не язык показывает, светится аж.
– Ну и желчи в вас, вы бы ее хоть в соус какой-нибудь для остроты…
Но договорить я не успеваю.
– В смысле поувольняют, у нас тут нехватка кадров уже лет пятнадцать!.. – повернувшись, я вижу опешившего Андрея, чуть ли не по струнке выпрямившегося, глаза – две тарелки. Я первый раз его таким вижу, но это немудрено. Увольнение же. Страшно подумать! Обычно о таком даже не заикаются.
– Да, – говорю я раздраженно, – в смысле, поувольняют?
– А вот так! – опять дразнится повариха. – Вот так вот!
– Совсем поехала, в общем, – я поворачиваюсь к Андрею. – Ты есть-то будешь или…
Но он уже мимо меня к поварихе пролетел.
– Что же это вы, Марина Ивановна, говорите такое? По каким это таким основаниям нас увольнять должны?
Я закатываю глаза.
– Да она чушь какую-то… – Андрей жестом показывает мне замолчать, и я замолкаю. Не нравится мне его такая обеспокоенность.
– А вы это узнаете еще, скоро узнаете, – у меня не получается не отметить, с каким гротескным шармом у нее получается потирать свои пухлые ладошки. Точно паук над мухой насмехается перед обедом.
– Что мы узнаем? – твердо спрашивает Андрей.
Повариха только зубы скалит.
– ЧТО мы узнаем? – повторяет Андрей, катая желваки по скулам.
– А вот! А узнаете, как узнаете!
– Я сейчас вас уволю, – серьезно говорит Андрей. И смотрит ей прямо в глаза, даже меня пробрало.
– Что это ты мне… – начинает она, пытаясь сохранить усмешку на лице. Не сильно получается, видно – глазки-то забегали. Как у цыганки, которой прохожий в спешке проклятие бросил.
А Андрей ее перебивает:
– Вы за последние пять минут разговора с клиентом допустили восемь оскорблений и две угрозы в его адрес. В ОВК будут рады. В какой вы там сейчас раз на испытательном сроке сидите?
Я понимаю тактику Андрея и добавляю:
– А еще меня с ваших пирожков поносит уже вторую неделю, – мой голос просто звенит от честности, но Андрей меня снова жестом осекает. И подписывает поварихе приговор:
– Так что первой по пустыне вы погуляете.
– Да что это вы… Да я же… – не ожидала тетя такого поворота. Копала-то вроде яму не себе совсем…
– Ну, так что вы там сказать хотели? – спокойно спрашивает Андрей.
– Что я хотела… – она смотрит на него пустыми глазами, а он кивает так поощрительно. – Что это… Приказ же новый вышел, вы не знали?
– Какой приказ? – мягко стелет Андрей.
– А что теперь камней на работу брать можно, – и все-таки не получается у нее в этот раз скрыть какого-то превосходства. – Так что теперь нормально хоть работать будем!
Андрей лицом сейчас сам камень напоминает, так что я опять совершаю поползновение к разговору:
– Может, камень хоть варить…
Но он дара речи не потерял, хоть и выглядит, как статуя:
– Что значит «нормально»… – выдыхает он как-то горько. – Что значит «нормально»?! Будто сейчас не работаем…
– А сейчас – через задницу! – повариха опять срывается, не умеет она долго унывать. – Только нервы треплете! Морды надуете, а сами – дураки-дураками! А камни дураками не бывают!
У меня опять появляется странное чувство неправильности. Не так все, как должно быть.
– В смысле, «через задницу»? – бормочу я про себя. – По всей пустыни целые кучи бумажек… Под каждым камнем – стопка представлений, на каждом кактусе – ворох жалоб…
Андрей, однако, меня не слышит, его как будто прорывает, будто на рану старую наступили:
– Работаем мы нормально! Как надо работаем! – жестко бросает слова, как топором от себя отрубает. – Это правосознание у контингента – ниже плинтуса! Никакого уважения, никакой ответственности! Никакой исполнительности! Процент исполнения актов, знаешь, сейчас какой?! Никакой! А исполняем-то не мы! Мы вносим!
Я как будто со стороны на всю эту сцену смотрю. Какой-то театр абсурда. Какого это он еще исполнения от своего контингента-то требует? Мне за него боязно уже становится, надо отсюда уходить. На свежий соленый воздух.
– Андрюха, – я его тихонько так беру под локоть, – что ты ей объясняешь, она знает, только как супы свои ядовитые варить… Пошли уже…
Он на меня смотрит и в глазах его сверкает какая-то глубокая обида. Детская даже, открытая, беззащитная. Но он себя в руки берет, мою отводит и говорит тихо:
– Да, пошли. Нам еще завтра на планерку…
Я говорю поаккуратнее:
– Нам каждый день на планерку.
– Да, – он на ходу подхватывает свой пиджак и направляется к двери.
– Идите-идите… – зло сопит повариха. – Иди-и-те…
Я оборачиваюсь и весело ей подмигиваю:
– Надеюсь, завтра увидимся, Марья Ивановна. Камень-то много не наготовит, а?
Мне в спину разряжается следующая обойма эпитетов и метафор, но я к ней особо не прислушиваюсь.
***
Андрея я догоняю в коридоре.
– Что это ты так разнервничался из-за приказа этого? – я говорю как можно беззаботнее. – Будто не знаешь, как эти приказы исполняются. Будут теперь просто от камней заявлений на работу ждать, вот и все!
– Просто тошно мне, – Андрей снова на меня не смотрит, только прямо. – Мы тут пашем, как кони, нам эти камни чуть ли не в рожи плюют, а теперь еще и к нам их? А нас и правда, увольнять? И что?
Я молчу. Мы выходим на улицу и останавливаемся. Я закуриваю.
– Работаешь тут, живешь буквально этой работой… А!.. – он обреченно машет рукой. – Свинство это, вот что. Ты домой идешь?
Я иду, но сейчас мне надо одному подумать.
– Нет. Я пройдусь немного.
– Ну ладно.
Андрей направляется к жилому комплексу, а я остаюсь курить.
Я уже говорил, что здесь все воспринимают свою работу немного слишком близко к сердцу? На мой взгляд, по крайней мере. Казалось бы – камни, ну и хрен с ними. А нет. Не хрен. Нужны они нам. Как же без камней-то?
И снова колет меня что-то. Какое-то ощущение отстраненности, будто со стороны я смотрю на коллег своих и не понимаю, что они там делают… Просто копирую поведение, чтобы не отбиваться от группы. А группа эта зачем? А как я без нее?
Я поднимаю голову и выдыхаю дым в обшарпанный небосвод. Он, наверное, скоро рухнет на нас. Такое вот предсказание у меня есть. Я представляю себе театральную сцену. За кулисами деревянные балки держат сменную картонку с нарисованным небом. Деревянные балки скоро сгниют. И если быть совсем честным, я не думаю, что буду рад, когда вместо того, чтобы задавить меня, наше небо порвется, а за ним окажутся бьющие по глазам софиты. А может и обрадуюсь.
А вообще – нет, какие балки? Наше небо держат вот эти наши шестнадцатиэтажки. Все на них держится, ибо выше них тут ничего и нет. А значит, они единственные претенденты на роль подпорок неба… Какого хрена я думаю об этом вместо своих экзистенциальных проблем? На чем я остановился?
Я встряхиваю головой.
Я остановился на том, что многого не понимаю. В окружающих ничего не понимаю, в себе тоже. Надо будет с этим разобраться. Поговорить с кем-нибудь. Или за дурака примут? Примут, да.
Я кидаю бычок в урну, наблюдая за его полетом. Мне нравится, как оставляемая им полоска дыма взвешивается на секунду в воздухе, а потом уходит вверх. И нравится, как бычок, ударившись о стенку урны, отскакивает вниз, внутрь. И немного напрягает, что мы до сих пор пользуемся урнами.
Я пожимаю плечами сам себе. Надо будет обо всем этом подумать.
Я направляюсь в жилой комплекс.
***
Жилой комплекс – это одна шестнадцатиэтажка, переоборудованная в общежитие, в котором одновременно едва ли находится два десятка человек. Большая часть сотрудников спит на рабочих местах. Там и не так одиноко, и встать с утра попозже можно… До работы же не надо добираться. Опять же, можно подольше поработать, благо из кабинетов никто не гонит. Зачем вообще нужен дом, если у нас ничего кроме работы нет?
Я поднимаюсь на свой тринадцатый этаж, останавливаясь между шестым и седьмым на перекур. Лифта нет же.
Я пытаюсь как можно меньше звенеть ключами, когда открываю комнату, но один щелчок замка – и за спиной раздается скрип открываемой двери.
– Ты когда мне чайник отдашь?! – меня всегда забавляло, как звучат властные нотки в тоненьком голосе Анджелки.
– Привет… – я поворачиваюсь к ней, заранее улыбаясь, представляя, как она стоит, метр с кепкой, руки в боки… Милашка, что сказать.
– Ты зубы мне не заговаривай! – она хмурится. – Месяц назад забрал! А мне на работе…
– Анджел, ты зачем работаешь?
– В смысле? – она озадаченно смотрит меня. Руки сразу опустились, вышла из атакующей позы.
– В прямом. Зачем?
– Ну как это, зачем, ты и спросил, – обычно она пищит быстро-быстро, а сейчас слова тянет, видимо, правда задумалась. – А что же мне еще делать?
Я вот тоже не раз этим вопросом задавался. Может, хоть ты поделишься?
– Как это что? Что, неужели больше нечем заняться?
– А чем?
Я представляю себе бесконечный солончак, блестящий на солнце.
А Анджела уже выбросила всю философию из головы:
– Чайник мне отдай! Мне на работе воду заваривать не в чем!
– Ну и не надо, – поддразниваю я ее, открывая, наконец, дверь. – На работу его возьмешь, я тебя здесь вообще видеть не буду.
– А оно тебе надо? – видно, что ей это понравилось, даже щечки порозовели.
Я усмехаюсь.
– Конечно! Я специально его не отдаю, чтобы ты мне почаще показывалась.
– А ты ко мне в отдел заходи! – радостно предлагает она. – У нас там сейчас такой хаос!..
Анджела самозабвенно насвистывает мне, что у них в отделе пропала гербовая печать, так что теперь вместо нее используют ластик, на котором начальник каждый раз чернилами рисует птичку и ставит роспись. Я всучаю ей чайник, а она все стоит и щебечет, и прямо светится вся изнутри.
Как солончак.
Я встряхиваю головой, отгоняя эту чертову пустыню.
– Тебе что, плохо? – сразу хмурится Анджела. И губки поджимает.
– Да нет, – я смотрю на нее, невольно улыбаясь. Только у нее так быстро эмоции меняются. Только что – веселье, радость, раз – и озабоченность, раз – и опечаленность. – Все нормально. Просто спать охота – ужас! – я театрально потягиваюсь и издаю зев довольного жизнью льва, только что полакомившегося косулей. – Хочешь со мной?
Она улыбается и уводит глаза вниз.
– Нет уж, перебьешься.
Я не настаиваю.
***
Сегодня предпланерочный воздух кабинета нашего начальника похож больше не на ленивое облако, сотканное из густого позевывания и сладких почмокиваний, а на грозовую тучу. Тучу, постреливающую взволнованными шепотками и искрящуюся смелыми предположениями. Вроде как никто особо не хочет кресло свое, мягкое и теплое, камню отдавать. Ладно бы еще какому речному булыжнику – он круглый, у него кресло в надежных руках – так у нас речки нет! А эти морды сланцевые все поперервут, поисцарапают, да еще и на стол, понимаешь, наложат, мы их знаем, мы с ними работаем…
К тому моменту, как Петр Тимофеевич, наш начальник, заходит все-таки в кабинет, инициативной группой из трех сотрудников нашего отдела, то есть из всех за исключением меня и Андрея, угрюмо стоящего в углу и косящегося на все это с явным неодобрением, была разработана некая теория заговора. Согласно ей, камни все-таки смогли проникнуть туда. На самый верх. И теперь, сволочи, дергают там за ниточки и переиначивают все на свой лад. Скоро мы с камнями вообще местами поменяемся и будем лежать себе в пустыне на пузах, а они нас будут инспектировать. А мы им нервы травить, как они нам сейчас. А потом протолкнем, значит, своего человека туда, ну, на самый верх…
Я искренне веселюсь, глядя то на этих людей, горячо обсуждающих политическое влияние камней на нас, то на Андрея, у которого глаза скоро просто внутрь, в череп, закатятся от таких теорий, то на Петра Тимофеевича, который сейчас, судя по всему, усиленно пытается понять, что это он в пустыне на пузе должен лежать. Но кто-то его, наконец, замечает, и все рассасываются по своим обычным местам за длинным столом и с интересом смотрят на начальника. Мне кажется, он даже застеснялся немного, обычно мы сидим с болтающимися языками, если не храпим – зеваем.
Петр Тимофеевич аккуратно проходит к своему месту. Во главе стола, естессно. И я прямо чувствую его настороженность. Будто бы пробирается по джунглям, выслеживая тигра. Отовсюду какие-то шорохи, шелест листьев, вдалеке птицы пересвистываются, обезьяны где-то вскрикивают так «у-уа-уа!»… Да еще и аборигены местные предупредили полчаса назад, что водится в этих лесах вежливый педераст… В общем, чувствуется, что потрепали Тимофеичу нервы с приказом этим новым. Надо бы с ним покорректнее как-то.
– А мы-то думали, вместо вас камень какой-нибудь придет!
Нет, это не я был. Это был Сеня, один из основателей теории заговора камней. И это, поверьте мне, многое объясняет.
Петр Тимофеевич немного лицом краснеет, но отвечает спокойно, с театральным удивлением:
– Что же это, камень? Почему?
– Ну как это… – Сеня приподнимается над столом, расставив руки. Будто допрос ведет. – Ходят слухи, что камни на места наши метят!
Андрей устало подпирает щеку кулаком и пусто как-то смотрит на эту картину. Петр Тимофеевич же ухмыляется и откидывается на стуле, блеснув озорно глазами.
– Это, конечно, здорово было бы! А то от вас, оболтусов, проку, как с камня – молока!
Довольный своей шуткой, начальник наш закидывает голову и начинает ржать. Андрей поджимает губы и неприязненно передергивает плечами. А Сеня хмурится и громко, чтобы смех Тимофеевича перекричать, спрашивает:
– Так как же это можно? Нас камнями заменить?
– Ох, Сеня, тебя – можно, – бурчит Андрей и привстает за столом: – Так что, Петр Тимофеевич, ознакомите нас, может, уже с приказом-то этим?
– Ой, не могу… – Тимофеич смотрит на нас блестящими от смеха глазами, губы дрожат, сдерживая новый поток смеха. – Да… Сейчас, – он громко выдыхает, вдыхает. – В общем, да, приказ. Подписали вчера, значит, приказ, – постепенно лицо у него снова становится серьезным, улыбка уходит. – Так, сейчас… Приказ Органа Временного (Постоянного) Единого Законодательного Управления номер семь тысяч триста девяносто, – я отпускаю, как всегда, смешок в сторону названия замечательного нашего верховного органа власти. – Приказ «О внесении изменений в утвержденные приказом Органа Временного (Постоянного) Единого Законодательного Управления «Об утверждении правил приема граждан, иностранных граждан и лиц без гражданства на службу в государственные учреждения и требований к кандидатам» правила приема граждан и лиц… В смысле… иностранных лиц… граждан… – Тимофеевич задумывается, смотрит в потолок, шевеля губами, а потом смотрит на нас:
– Хрен вышепчешь!
Я прыскаю и закрываю рот руками, чтобы не засмеяться в полный голос.
– Да вы просто скажите, в чем суть-то приказа этого? – раздраженно говорит Андрей. – А то весь день тут просидим.
– Да! – поддерживаю я. – А то пока вы этот приказ вышептываете, еще парочка выйдет.
Шеф довольно гыкает этой шутке и кивает:
– Ладно, короче. Приказ номер семь тысяч триста девяносто. Изменились правила приема сюда. Теперь на службу могут устроиться камни. Сделано это в целях снижения нагрузки на сотрудников, повышения эффективности деятельности и, что самое главное, доукомплектования ИКОТы нашей сотрудниками. У нас же дефицит кадров, не знали? В общем, не будут вас увольнять, успокойтесь. Просто камней тоже понаберут.
Все переглядываются. Андрей задумчиво смотрит в потолок. Тимофеич оглядывает нас и говорит:
– Ну что, разобрались с приказом этим? Есть еще вопросы?
Я пожимаю плечами и спрашиваю:
– И как камни устраиваться будут?
Шеф тоже пожимает плечами и отвечает:
– Ну как. Как и все. Просто они теперь попали в категорию лиц, допускаемых к службе в госорганах. Даже требования к ним такие же.
Я смотрю на него и чувствую, что меня опять пробивает на смех. Только теперь уже какой-то истеричный.
– То есть… То есть камню нужно подать заявление, да? – Петр Тимофеевич кивает. – Справки предоставить о состоянии здоровья, – кивок. Я хихикаю. – Собеседование пройти, да?
– Ну да, все так же, – с легким раздражением отвечает шеф. – А что это тебя так беспокоит?
– Да нет, ничего, – я сажусь на место и смотрю на коллег. Кажется, никого такой порядок приема камней не смущает. Я еще раз хихикаю.
– Ну, тогда, – шеф хлопает в ладоши, подводя итог этой теме, – к более насущному. Ваши планы на сегодня…
***
По итогам планерки я отхватываю по шапке за незначительные нарушения сроков регистрации жалоб населения подконтрольного участка и получаю еще одно задание. Вокзал.
***
Я тяжело приземляюсь задницей на разбитые ступени вокзального крыльца и смотрю в небо. Солнце уже перевалило за два часа. Сейчас где-то полтретьего. Обратно в ночь придется идти.
– Ну, хоть не так жарко будет, – хриплю я под нос пересохшей глоткой и достаю из-за пазухи фляжку.
Я бы добрался сюда быстрее, если бы у меня был служебный транспорт, но выделить его мне, к сожалению, отказались по причине того, что лошадь сдохла. Вчера вечером. А другие четыре, которые были на балансе ИКОТы, сдохли еще раньше.
Так что мне пришлось пять часов пехать по пустыне, чтобы по-быстренькому провести здесь проверку, вздрючить директора и пойти обратно.
Я встаю и поворачиваюсь лицом к вокзалу. Это одно из примерно шести сохранившихся зданий. Если не считать ИКОТы.
Здание вокзала было когда-то красивым. До сих пор дышит помпезностью и величием, я прямо слышу. Глубоко дышит, хоть и хрипло-сипло. Стены белые… были. Сейчас-то просто серая штукатурка, почти осыпавшаяся уже, вон и кирпич в прорехах видно. Окна огромные – в два этажа, колонны по бокам, лепнина. Стекол нет, конечно, какие там стекла. И крыльцо тоже огромное. И все огромное. И дверь входная, и колонны по бокам от нее…
Я зеваю. Не умею я долго архитектурой наслаждаться. Осыпался бы уже поскорее этот вокзал, чтоб с проверками сюда не таскаться постоянно. А то и меня спишут скоро с баланса. А ведь не осыплется. Этот вокзал и после меня стоять будет.
Я вздыхаю и иду ко входу. Дверь хоть и огромная, зато не закрывается. И вообще не двигается, так что приходится протискиваться внутрь через полуметровый зазор. Проделав это, я достаю блокнотик и помечаю, что первый пункт сбылся. Петли дверные до сих пор не смазали.
Это не удивительно. Для меня, по крайней мере. Я уже давно стал замечать, что все проверки одинаково примерно проходят. И косяки никто не исправляет, пока приставы не приедут и сами все не сделают. Ни камни не исправляют, ни кактусы. Ни даже директор вокзала. Так что у меня уже на каждый объект проверки есть план. Я просто ношу с собой на проверки уже заполненные бланки. И времени меньше трачу, и, что меня особенно радует, чувствую себя Нострадамусом.
Я осматриваюсь. Сейчас я в зале ожидания. Он тоже огромен. И запущен. На полу десятисантиметровый, наверное, слой пыли. Она с каждым шагом поднимается в воздух серым облаком. Везде битый кирпич и стекло, хрустят под ногами. Лампы, конечно, не работают, так что все освещение – от окон. Благо стекол нет, с ними вообще ничего не видно было бы. Лавки все стоят неровно, некоторые перевернуты. Будто бы здесь стадо какое-то пробежало. Так и было в каком-то смысле. Здесь, в общем-то, и проверять нечего, разве что кассы. Но в этом особого смысла нет, они никогда не закрываются. И кассиры всегда на местах, работают день и ночь. Я сразу же выискиваю в блокнотике пункт «нарушения трудового законодательства». Ага. У них здесь ни отпуска, ни даже выходных. Я криво улыбаюсь и все-таки иду к кассам.
Вокзал этот, несмотря на торчащие во все стороны архитектурные излишки, не такой уж и большой. В этом смысле он напоминает какого-нибудь ежа, который иглы перед мордой хищника пораспускал, чтобы больше казаться. Видимо, такая у него защитная реакция была, когда бомбочки закапали. Думал, спасется. И ведь спасся же! Устоял. Только вот колонны свои обратно не повтягивал. И окна свои до сих пор раззявит. Но теперь это все просто посмешище. Теперь мы знаем, что внутри он вокзал как вокзал. Зал ожидания и два туалета. Ну, и подсобные помещения, но они все в подвале. Туда я потом пойду.
На подходе к кассам я замедляю шаг. А нахрена? Ведь ничего здесь с моего последнего визита не изменилось. Взять хотя бы сам зал. Все то же. И пыль, и стекло, и лавки. Ну и что? Ну и почему бы мне сейчас не пойти обратно со своим готовым представлением? Зачем тут все проверять? Ладно, у меня приказ. А те, кто приказывает? Они же знают, в каком состоянии вокзал этот. Знают, что в этом никакого смысла. Так зачем поручают мне это?
Или есть смысл? Раз поручают?
Я прикусываю губу от раздражения. Не понимаю я. Ничего не понимаю. И никого. И не объясняет никто. И ничего.
Ладно. Кассы, да?
Стеклянные перегородки, отделяющие помещения касс от зала, запорошены пылью до полной непроглядности, так что мне приходится нагнуться к маленькому окошечку, чтобы поговорить с кассиршей.
– Здравствуйте, – я доброжелательно улыбаюсь и показываю свое удостоверение. – ИКОТА. В смысле, не у меня, а я оттуда.
Я делаю паузу. Но кассирша не реагирует на мою шутку. Наверное, приелась уже за несколько десятков раз.
– А это не вы, случаем, сидели на этом месте, когда я последний раз сюда с проверочкой приходил?
Кассирша молчит. А что ей говорить-то? Ну она сидела, ну и что? Тоже мне, открытие… Мальчик с феноменальной памятью…
– Эх, – я жалостливо и печально улыбаюсь. – В отпуске, как я понимаю, вы за это время не были? Да и выходные вряд ли с семьей провели… – от последних слов у меня самого мурашки по спине пробегают. – Я бы на вашем месте давно уже уволился. Что же вы терпите-то, а? Столько лет уже горбатитесь. Давно бы уже к нам обратились, у нас с вашим начальством разговора долгого не было бы! – ага, учитывая, что мы сюда уже несколько лет таскаемся с проверками. – Вас же эксплуатируют, как вы не понимаете!
Я озадаченно развожу руками.
Что я делаю?
Вот прямо сейчас. И вообще.
Я уже даже не спрашиваю, зачем, я спрашиваю, что?
А! все потом, все потом!
– Я вот одного не понимаю, девочки, – «девочки». – Только одного: почему вы его защищаете? Он вам даже зарплаты не платит! А вы все в молчанку с нами играете!
Кассирша смотрит на меня, не моргая, и мне становится совсем не по себе. Так противно, так дико, будто бы я посреди пьяного угара обнаруживаю себя скачущим по могилам. Меня пробивает холодный пот.
– Ладно… – сиплю я, приспуская галстук. – Ладно… С вами все понятно… Где там у вас…
Я отклеиваюсь от стекла и отхожу назад на пару метров.
Все это так дико.
***
В туалетах нет ни света, ни воды. Все трубы проржавели просто до дыр. Серьезно, это не трубы, а носки какие-то стертые-протертые! Зеркала все вот таким слоем грязи покрыты, в них не то что лицо, в них свет божьей благодати не отразился бы, спустись к нам боженька и реши зайти в ваш туалет! Хорошо, что его нет, а то дедулю инфаркт хватил бы в вашем туалете! Или это не зеркала? Или это произведения искусства двадцать первого века в рамочках над раковинами висят? Так таблички надо вешать, я человек простой, в этом вашем модернизме ничего не понимаю… О санитарно-гигиеническом состоянии я вообще молчу. Детям своим я о санитарно-гигиеническом состоянии вашего туалета на ночь расскажу, если они себя вести плохо будут. То есть совсем плохо, соседа там убьют… Вот настолько плохо…
Ни одного огнетушителя! Ни одного! Вы про пожарные стандарты вообще хоть что-нибудь слышали? Да что там огнетушители, у вас даже стенда пожарного с ведром обычным нет! Стенд-то куда делся, кому он, нахрен, нужен? Вот серьезно, у вас пожар будет, вы чем его тушить собираетесь? У вас ни огнетушителей, ни воды, ни даже ведра, чтобы песок загребать! На пожарных надеетесь? А они к вам не приедут. Не приедут, у вас ведь пожарная сигнализация не работает. Я специально каждую кнопку нажал на вокзале, вот чистую правду говорю, я специально весь вокзал второй раз обошел, чтобы кнопочку каждую нажать. И что, где пожарные? В пробке стоят? Не смешите! В общем, натравлю я на вас пожарную инспекцию, сами разбирайтесь.
Еду в кафетерии я, извините, не продегустировал. Я полчаса работника ждал. Не дождался. И вообще, знаете, мне ваш кафетерий совсем не показался функционирующим. Выглядит, как будто на него бомба упала! Даже кратер небольшой на полу есть. Вы его когда уже заделаете? О него же споткнуться – раз плюнуть. А если ногу кто-нибудь сломает? Ладно, вернемся к кафетерию. Не говорите мне, что он не работает, он у вас всегда должен работать. Это же вокзал, здесь круглые сутки люди, они кушать хотят!
Медицинский пункт. Я вот не знаю, до вас как это вообще донести, у вас же у самого проблемы будут, если кто-нибудь здесь скончается, не дай бог! Но нет, медпункт мы обеспечивать не хотим! Ни оборудованием хоть каким-нибудь, я о современном не говорю даже, да его и не достанешь сейчас нигде, ни медикаментами, ни даже работниками… Хотя бы одним.
С работниками у вас вообще туговато, да? Вы кассирш когда уже из рабства этого отпустите? Хоть на денек? Ой, только не говорите, что это я так всегда прихожу, что на одних и тех же кассирш попадаю, как же! Но да, да, они, по крайней мере, есть.
Охрана у вас хороша, этого не отнять! Где она?! Я спрашиваю, где охрана?! На посту никого, а по состоянию его можно сказать, что там нога человека и не ступала! Что за пост охраны, табуретка без ножки и разбитый монитор?! Хрен с ними, со стульями, но мониторы, мониторы где?! А тот, что есть, почему не работает?! И дверь нараспашку – заходи, кто хочет! Где охранники, морда, где?! У тебя инструкция на столе лежит или так, подушечка для хера?! В зале, на платформах, у входа, всю, ты понимаешь, ВСЮ территорию должна охрана патрулировать, это вокзал! Общественное место! Потенциальная цель террористического акта!..
И не надо мне говорить, что никто работать к вам идти не хочет! Во-первых, правильно не хотят, я вот на ваших кассирш поглядел, тоже не хочу! Довели девчонок… А во-вторых, работников всегда можно найти!
И это только здание! Платформа меня, в принципе, устроила. Охраны нет, но это я уже сказал. Но! Поезд, вот это меня неизменно радует, стоит прямо перед платформой. Он только приехал, двадцать лет назад, или сейчас отправляется, в следующем веке? А если другой состав подходить сюда будет, вы этот куда денете? В депо отгоните? Ну да! Зашел я, значит, в депо – а там ни крыши, ни земли! Вы когда эту яму уже закопаете? Я понимаю, что бомба, но это когда было-то? В общем, сделайте хоть что-нибудь, что можно депо называть. И переход какой-нибудь между путями, а то ваш переход весь лежит на, собственно, путях. Как у вас еще аварий никаких не происходило за все это время, я поражаюсь!
А что с таблом? Да не с твоим, а электронным, почему не работает? Про то, что поезда объявляют, я даже слушать не буду. Вот не надо мне в уши лить, я уверен, что не работает у вас громкая связь. Я даже не поленюсь проверить сходить, но зачем, вы даже не отрицаете. Ну и как людям про поезда узнавать? Отбывающие, прибывающие? Кости кидать?
А документацию мне вообще как проверять? Вы всю отчетность что, на туалетную бумагу используете? Если бы это так было, я бы даже похвалил вас, а то в туалете, вернусь уж к нему, бумаги я не видел. Но документация! Все бумаги поизорваны, рассыпаются прямо в руках, мышами пообглоданы… За такое обращение можно и по уголовной пойти, вы ведь знаете?
***
– В общем, опять вы ничего не исправили, Сан Саныч. Не учитесь вы на своих ошибках. Думаете, вот так просто все с рук вам сойдет? Нет уж, переполнили вы чашу терпения нашего. Переполнили так, что теперь сами по колено в… – я не знаю, как мне выпутаться из этой метафоры, поэтому кашляю и морщусь: – Фу, вы бы хоть проветрили здесь, уже затхлостью какой-то воняет, фу! Даже в собственном кабинете банальный порядок поддержать не можете.
Я ставлю на директорский стол свой портфельчик поистертый и выуживаю из него бумаги.
– Переполнили чашу, да! Теперь представлением не отделаетесь, нет! Вот вам, значит, исковое заявление! В интересах неопределенного круга лиц… – я хлопаю заявлением о стол. В воздух взвиваются облака пыли. – Ознакомьтесь… А вот повестка. Придете в Отдел Судопроизводства послезавтра. С девяти утра до полпервого принимают… Вот.
Я скручиваю повестку в трубку и вставляю ее в пустую глазницу скелета в истлевшей синей форме.
– До свидания, Сан Саныч.
***
Солнце сползает по небу, наливаясь огнем, багровея.
Я закуриваю, я сейчас умру. Хорошо еще, что в школу Сеньку послали, а не меня, там бы я точно не выдержал. Как представлю себе этот вечный отпечаток урока… Скелетики эти за партами. Платьица истлевшие. Чистой воды макабр… Пост-мортем образцовой жизни. А Сеньке ничего, оттарабанит все по-быстрому, представление внесет, еще и раньше меня вернется.
Коробит меня сейчас ужасно. Как будто не просто на могиле потанцевал, а раскопал ее, схватил скелет бедный под руки и с ним уже танго начал на ближайших холмиках исполнять… И это только с одной стороны. А с другой – будто бы как раз меня схватили и по могилкам потаскали. Да, вот так вот. Мордой моей безвольной распахали всю землю вокруг, а теперь к памятнику прислонили, предварительно об оградку от земли отряхнувши.
И вроде бы есть у меня хорошее оправдание – работа у меня такая. Для коллег моих – так вообще не оправдание даже, в смысле, а за что оправдываться-то? Они не так на это все смотрят. Или я не так смотрю? Наверное, все-таки я, раз мне это больше всего неудобств доставляет. Но я по-другому не могу! Ведь дурью же маемся! Ведь мы же составляем целую систему, которая только воду в ступе толчет! Сама с собой играется! Или не сама… Есть ведь верхушка. Есть ведь Орган Законодательный. Семь членов. Аппарат при нем. Но главное – семь членов. Избираемых из ИКОТы по представлению Председателя. Они и приказы принимают, значит, в курсе положения дел. Если кто-то и должен видеть смысл, то именно они. Только вот я в них смысла не вижу. Либо просто я дурак такой, не понимаю ничего. Но! Зачем? Почему? Не знаю…
Ну ладно. А я сам-то почему занимаюсь работой этой? Уж себя-то я могу понять?
Я смотрю вперед и вижу бесконечный солончак, блестящий в лучах заваливающегося солнца.
А, к черту! Спать охота. С ног бы не свалиться, пока обратно бреду.
***
II
***
После планерки я отлепляю лицо от стола и осоловело смотрю на поспешно собирающего какие-то бумажки Сеню.
– Ну, чего моросишь? – небрежно кидает он. – Пошевеливайся, а то на камень заменят!
И уносится из кабинета. Я смотрю на шефа.
– И будешь в пустыне на пузе лежать, – серьезно кивает он.
Я облизываю пересохшие во сне губы и тяжело выпираюсь в коридор. Меня, конечно, не заменят. Либо план камней по захвату власти еще не перешел в активную стадию, либо теория заговора камней оказалась пшиком, в любом случае, за те два месяца, что действует приказ номер семь тысяч триста девяносто с названием, которое хрен вышепчешь, на работу к нам не приняли еще ни одного камня. В принципе, как я и предсказывал. Но выражение прижилось, став своеобразной локальной шуткой, а в нашем отделе еще обросло дополнительным образом – пузом в пустыне.
Сегодня у меня по плану прием посетителей. Принять, выслушать жалобу, зарегистрировать, принять меры. Здесь есть одна загвоздка, которая неизменно играет мне, меркантильному лентяю, на руку: дело в том, что посетители не ходят. Они же камни, так их за ногу! У некоторых – кактусы еще, но на моем участке таких нет. В те времена, когда ИКОТА еще только начинала свою деятельность, из-за этого много неразберихи было. Значит, и сотрудники просто так в кабинетах штаны протирают, посетителей ждут, и посетители валяются недовольные работой с населением, ни результатов, ни показателей, ничего! Вышел приказ, устаканивший это недоразумение. «О порядке приема посетителей». Одним словом, с тех пор к приему посетителей кроме протирания штанов в кабинете относится еще и стаптывание туфлей в пустыне. А на практике – только оно и относится. Так что сейчас я пойду давану пару часиков в общежитии нашем, а потом нарегистрирую лично придуманных жалоб от камней и буду молодец. А следующие пару дней таким же вот макаром буду эти жалобы разрешать. Вот вам и показатели, вот вам и результаты.
Другие этим реально занимаются. Андрей, например. Ходят от камня к камню, беседы ведут. И ведь получают как-то жалобы, с подписями даже! Я пытался. Честно пытался, но не мог и не могу. В смысле, беседу с камнем я умею поддержать, это не так уж сложно. Но вот действительно поверить в это – нет. Извините. Не понимаю я вас, хоть убейте. Не понимаю, как люди, абсолютно здоровые, нормальные, могут с камней жалобы собирать. И вопросы задавать, и ответы слушать, и переспрашивать. И при этом оставаться нормальными людьми. Они же одновременно и понимают, что перед ними камень, и диалог с ним ведут, как с человеком. Ну как? Это в моей голове не укладывается. От этого она у меня даже не болит – зудит. Мозг чешется, силясь осознать такое двоемыслие.
Так что я лучше посплю, пока голова не лопнула. Сон помогает.
***
Спускаясь по лестнице, я решаю заглянуть в отдел кадров. Раз уж у меня есть свободное время, почему бы с Анджелкой чаи не погонять? Может, расскажет что интересное.
Подходя к ее кабинету, я вижу интересную картину: у двери вдоль стенки лежат штук шесть камней. Видимо, свободного времени нет у Анджелки.
Из-за приоткрытой двери кабинета звенит ее голосок:
–… документы-то все на месте, но у меня обязанность такая! Провести собеседование. Так что давайте поговорим!
Не стучась, я открываю дверь и вхожу.
Анджела сидит за своим столом и терпеливо смотрит на камень, лежащий на стуле перед ней. Увидев меня, она улыбается и кивает на стол соседки по кабинету, которая сейчас отсутствует. Я расцениваю сей жест как приглашение.
Анджела тем временем расценивает молчание камня как желание поскорее пройти собеседование и начинает:
– Итак, расскажите о себе.
Я готовлюсь слушать биографию камня.
– Ну, в смысле, – Анджела решает уточнить вопрос, – Чем вы занимаетесь в данный момент?
Рядом со своим локтем я обнаруживаю кружку еще теплого кофе. Видимо, Катерина, или как там зовут Анджелину соседку, устроила себе перекур.
– Хорошо… – Анджела смотрит на камень как-то оценивающе. – Это все ясно. Но все-таки, почему именно к нам?
Я решаю, что Катерина, наверное, скоро вернется, и решаю пригубить немного ее кофея. Кофе я люблю, поэтому пью его жадно, прихлебывая и издавая другие звуки удовольствия. Это сбивает Анджелу с мысли. Она бросает на меня раздраженный взгляд и показывает глазами на своего посетителя. Видимо, я рушу имидж нашего заведения в его глазах. Я пожимаю плечами и отставляю ополовиненную кружку.
– Значит, в основном, материальные интересы? – Анджела сцепляет тонкие пальцы и опирается на них подбородком. – Хорошо, я поняла. Хм… Так, а семья у вас есть?
Конечно, со стороны это собеседование может показаться до ужаса бессистемным и непрофессиональным. И так оно и есть. Анджела, на самом деле, человек очень общительный, но она не может разговаривать с такими вот молчунами, я ее понимаю. Очень некомфортно, когда тебя просто игнорируют. Так что сейчас она просто пытается хоть как-то зацепить его и вывести на общение, это вполне действенная тактика. Задеть тему, интересную для оппонента, чтобы он начал говорить хоть что-нибудь. Но есть нюанс. Камни ничем особо не интересуются. Да и чем им интересоваться? У них же только песок и небо, что они еще могут знать? Хотя…
Мы! У камней есть мы! Ходим туда-сюда, орем на них постоянно, бумажки какие-то под них подкладываем… К себе дергаем постоянно. Наверное, камни могут интересоваться нами. Я пытаюсь представить себя на месте камня. Это довольно сложно, кстати. Вот, допустим, лежу я себе триста лет, триста лет песка и неба, и тут вижу – из дрожащего марева приближается ко мне странная фигура, с кучей конечностей болтающихся, звуки разные издающая… А потом оказывается, что это было две фигуры. И одна на другой сидела. Они разделяются: та, что поменьше, со второй слезает… Фу! Потом она ко мне подходит, начинает что-то говорить, а я ее не понимаю и вообще в первый раз вижу! Это как с пришельцами встретиться. Значит, орет она на меня, а потом берет своими щупальцами бестактными и какую-то шуршалку под меня подкладывает! И уходит! Что это?! Я этого не понимаю, я этого не хочу! Что это подо мной теперь лежит! Ладно, через пару часов я понимаю, что эта штука подо мной не опасна. Иногда от движений воздуха она издает странные шуршащие звуки, ну да и пусть. Они мне не мешают. Но через несколько дней это повторяется! И еще! И еще! Ладно, допустим, я и к этому привыкну, хоть и с трудом. Что это такое, орут постоянно, шуршалки свои подсовывают… Но когда они меня с собой куда-то берут! От земли отрывают, а я триста лет без движения! У меня, может, голова кружится! Тащат куда-то! В какое-то место странное, и такое там все замкнутое, я же сотни лет под открытым небом, а тут ни неба, ни земли, да еще и уроды эти ходят, да от меня чего-то хотят…
Слушайте, а мы, наверное, им все нервы потрепали! Это же какой стресс! Хорошо, что я не камень…
Из задумчивости меня выводит звонкий смех Анджелки.
–… даете, конечно! – смеется она на камень, завивая пальцем прядь светлых волос над ухом. – Ладно, мы с вами свяжемся! Знаете, – она смотрит на часы и вскакивает, – у меня сейчас перерыв, вы следующему скажите, чтобы подождал, хорошо?
Она несется к выходу, но у двери останавливается и выжидательно смотрит на меня.
– Это… А что, ты по инструкции разве не обязана дверь закрывать, когда кабинет оставляешь? – я говорю наигранно строго, но мне интересно, будет она его выпровождать или нет.
– В смысле, оставляю, здесь же Катя! – нетерпеливо бросает Анджела. – Вечно ты где-то летаешь в облаках, даже не замечаешь ничего!
Повернув голову, я обнаруживаю, что рядом, у моего плеча, скрестив руки на груди, стоит Анджелина соседка. И смотрит на меня недовольно. Удостоверившись, что я ее заметил, наконец, она кивает на кружку с кофе.
– Вкусный, – киваю в свою очередь я и встаю. – Я бы с удовольствием еще с вами почаевничал, но мне надо идти.
И, не дожидаясь ответа, выметаюсь из кабинета.
Пока мы идем по коридору, я, под звонкий рассказ Анджелы о том, как Катя буквально зубами вырвала в начале недели последнюю месячную пачку кофе – ресурса редкого в наши дни! – у распределительного комитета, прилагаю титанические усилия, напрягая память в попытках воспроизвести в голове диалог Анджелы с камнем. Когда это они так сдружились и когда он успел ее рассмешить? Когда у них нормальное общение пошло и главное – как? Вспомнить не получается. Вот же черт! Права Анджела, все время «летаю в облаках», ничего не замечаю…
–… меня слушаешь?! – я смотрю на Анджелу, которая возмущенно смотрит на меня.
– Конечно, слушаю, – задумчиво говорю я. – Бывает. И не только так, и у других тоже.
Анджела задумывается, кивает.
– Ну да…
На улицу мы выходим молча.
– Так что там тебе этот кандидат в претенденты рассказывал?
– Какой? – удивляется она. – Номер триста двадцать что ли? А чего он расскажет, он же камень!
Ну да, так-то оно так…
– А что ты тогда с ним говорила-то так долго?
– Ну как же, я же обязана собеседование провести!
– А какой смысл, он же камень? – я надеюсь аккуратно надавить на Анджелу и немного прогнуть ее мировоззрение.
– Ну и что, он теперь тоже право имеет, – Анджела, по-моему, не понимает, куда я клоню.
– Ну и пусть дальше имеет, – говорю я осторожно. – Выстрелила бы пару вопросов по-быстрому, вот и все собеседование, – не буду ее шокировать мыслями о «сама бы ему ответы напридумывала». – Зачем время-то тратить?
– А на что его еще тратить? – пожимает плечами Анджела. – Ты в столовую не идешь?
– Нет, – я закуриваю. – У меня еще прием посетителей.
– Ааа, – понимающе тянет Анджела и улыбается: – Ну, иди, пока они не разбежались. До встречи.
– До встречи, – говорю я и задумываюсь.
Это она меня подколола так или просто пошутила?
***
Прием посетителей затянулся на два дня. Поэтому я и люблю это мероприятие – можно пару дней поспать нормально.
– Ндааа… – тянет Петр Тимофеевич, окидывая взглядом стопку жалоб, которую я только что бухнул ему на стол. – И как ты это все разрешать будешь?
Я корчу гримасу самоотверженного героя:
– Разрешу, куда же мне деваться? – и с глухим звуком припечатываю эту стопку толстенным регистрационным журналом.
– Скоро уже отчетный…
– Да я знаю! – перебиваю я. – Придется не поспать пару суток, ничего.
– Угу, – удовлетворенно кивает шеф. – Это правильно. Так и надо. Кстати, об отчетах… – я напрягаюсь. – Ты же ответственный за надзор за внутренним обеспечением безопасности зимнего тротуарохождения, помнишь? – я смотрю на него, потом перевожу взгляд за окно. Пытаюсь что-нибудь понять и соотнести. И чувствую, что начинаю закипать. – В общем, к вечеру месячный отчет о выявленных нарушениях по сосулям мне на стол.
– Каким сосулям?! – закипел, пора свистеть. – Мы в пустыне! В пустыне! У нас даже зимы не бывает! Я о зиме узнал в пятнадцать лет! Из книжки! Где я вам сосули найду?! В морозилке?! Там можно, там не нарушение…
Да, я сейчас сильно раздражен, и это еще слабо сказано. Я сейчас по-настоящему зол. Потому что я уже на протяжении нескольких лет по два или три раза в год готовлю отчеты о сосулях. А каждый раз выдумывать что-то новое – это никакой фантазии не хватит. Меня уже при одном слове о них блевать тянет.
Сначала-то мне это даже нравилось. Молодой был, зеленый. Работал с отдачей, потому что чувствовал какой-то сарказм этого задания. Какую-то мрачную иронию. Но в последнее время иронии стало слишком много. Она мне надоела. Как и эти постоянные препирательства с Тимофеичем.
– Так! – Петр Тимофеевич обрывает меня поднятой ладонью. – Зима – хоть в следующем году, а отчет мне нужен сегодня! – и, снижая голос, полушепотом: – У меня тоже отчетность, меня тоже напрягают… Я бы и подождать мог день-другой, но ты же понимаешь…
Ясно. Я-то понимаю. Критиковать весь этот идиотизм бесполезно, хоть ты на говно изойди. Так что я решаю зайти с другой стороны:
– А я-то каким боком этим должен заниматься? ОВКшники нам нахрена? Это чисто их компетенция! Пускай уже чем-нибудь полезным займутся, хватит повариху нашу эксплуатировать! Бедная женщина уже не знает, куда от них деваться! Скоро мышьяк начнет в еду сыпать, а это тоже, – я поднимаю палец в воздух, – ресурс казенный! Нехрен его разбазаривать! Потом уже распределительный комитет будет недосчитываться! У них тоже отчеты! А их проверять что, опять я?! А ОВК что?! Где ОВК?! Они что вообще делают?! Надо ОВК проверять, я вам говорю! Надо у них запрашивать! Отчеты! Графики! Планы!
– Айййя!!! – я так разошелся, что даже не заметил, как, активно жестикулируя, сбил регистрационный журнал прямо на руку шефа.
Я смотрю, как он посасывает пришибленный корешком журнала мизинец, и подвожу итог:
– А мышьяк-то разбазаренный откуда доставать? А? Все, мышьяк уже не вернешь. Так-то!
Я ставлю точку в своих размышлениях глухим хлопком по стопке жалоб.
– Какой. В задницу. Мышьяк? – Петр Тимофеевич вытирает палец о рубашку. – В общем так. Ты мне прекращай мозги парить, иди делай, что сказали, – железно чеканит шеф. – К вечеру отчет. Нормальный – с таблицей, со всем. Понял? Давай, иди.
– А… – я поднимаю руку, но в результате только обессиленно опускаю ее. – Ладно.
***
На пути к выходу я привычно заворачиваю в отдел кадров. Сегодня у дверей Анджелы камней нет. Без стука я вхожу в кабинет.
– Привет девчонки! – Анджела, улыбнувшись, кивает, Катя смотрит недовольно. – Что это у вас, соискатели кончились?
Я присаживаюсь на стул, стоящий перед Катиным столом. Она, отстраненно глядя в какие-то бумажки, берет свою чашку, делает символический глоток и ставит ее подальше от меня. Я хмыкаю и поворачиваюсь к Анджеле.
– Так что, кто работать-то будет? Мы что ли? Я вот уже на пенсию собираюсь.
– Какую пенсию? – Анджела удивленно смотрит на меня. – Тебе же только… А тебе сколько?
Я ухмыляюсь. Лет пять назад пенсионный возраст подняли до ста десяти лет. И это только у женщин. По причине отсутствия целевых денежных фондов, специальных учреждений… В общем, если нет возможности заботиться о пенсионерах, избавься от пенсионеров. И для этого не обязательно их убивать. Зато куча льгот, зарплата, специальный перечень должностей для достигших восьмидесяти. Красота! Их еще никто не получал на моей памяти.
Я делаю самодовольный вид и с достоинством смотрю на Анджелу. Этак сверху вниз.
– Неплохо сохранился, да? Так что, есть претендент на мое место?
Она хитро улыбается:
– Да, есть парочка. Так что подумай, перед тем как уходить.
Я хмурюсь. Вот это мне не нравится. Это идет совсем вразрез с моими ожиданиями.
– Что, серьезно?
– Ну да. Хотя многие из них и, ммм… – Анджела задумчиво надувает губки, – не оправдали наших ожиданий, ну, ты знаешь, кто-то тест на профпригодность завалил, кто-то судимый, некоторые все-таки прошли отбор. У пары даже опыт работы есть! – она смотрит на меня с какой-то гордостью, что ли.
– Анджел. Какой опыт работы у камней?
Она пожимает плечами:
– Не знаю, это не мои были. Надо потом поразузнать будет, – она смотрит в окно, но уже через секунду ее глаза снова упираются в меня. И в них играет озорной огонек. – Кстати, мы сейчас распределяем им места, ну, тем, которых берем на службу. Угадай, где есть одно место?
– Вместо меня, – говорю я мрачно. – Потому что я сейчас инфаркт схвачу.
Она легкомысленно отмахивается от этих слов.
– У вас в отделе, да! – она торжествующе смотрит на меня.
– Ну. И что? – я закидываю руки за голову и кошусь на Катин кофе. Она перехватывает мой взгляд и перекладывает руку поближе к кружке. – У нас там и так одни камни. Вон, хоть Тимофеича возьми… Кремень!
– Ну вот, значит, в коллектив вам вольется без проблем.
– И на какую должность? Пресс-папье?
Анджела смеется:
– Ха-ха, да нет! Нет.
Смеется, но не отвечает. Это мне тоже не нравится.
– А кем тогда?
Она мельком косится на Катю.
– Ну… Я не имею права это…
– Ясно, – перебиваю я и меняю тему. – А ты сосуль нигде не видела?
– Что? – Анджела смотрит на меня, будто не расслышала.
– Сосуль.
– Мммм… – я прямо вижу, как она прокручивает в своей милой головке все слова, которые знает. Но ни одно не подходит. – Так ведь сейчас… не зима, – выдавливает она, наконец.
– Зато отчетность сейчас!
– А… – Анджела понимающе кивает. – Акваланг.
– Акваланг, – киваю я в ответ.
– Ну, попробуй в холодильнике поискать, – Анджела улыбается. – У меня точно должны быть, я его давно не размораживала.
– Неа, в холодильнике они опасности не представляют для жизни, – говорю я серьезно.
– Не скажи, – хихикает Анджела. – Я уже еду в морозилку скоро не запихну – так и с голоду можно помереть!
– Тебе все шутки, Анджел, а мне надо написать месячный отчет по сосулям, а на улице – под сорок градусов, – я снова раздражаюсь. – Что за тупость, вот ты мне скажи! Я вообще внутренних проверок проводить не уполномочен! Это компетенция ОВК! А тут по сосулям, да еще и летом! – я встаю со стула и, оперевшись на ее стол, смотрю ей в глаза. – Анджел, кто ебнулся, я или все остальные?
Анджела заминается и опускает глаза, но тут подает голос Катя:
– Тебе лишь бы не работать.
Я поворачиваюсь к ней.
– Работа здесь, Кать, – это доблестный идиотизм, который нахрен никому не нужен.
– Ну и увольняйся, – она недовольно смотрит на меня. – Увольняйся, раз не нравится.
– А тебе нравится? – я снова сажусь перед ней. – Ты проводишь собеседования с камнями, Кать.
– А ты у них жалобы берешь. И что?
– И то! Нахрена я это делаю?
– Понятия не имею.
– Ладно. А ты зачем с ними… беседуешь?
– А что мне с ними, целоваться?
– Это же камни!
– Вот именно, камни не в моем вкусе, – Катя, наверное, самый флегматичный человек, которого я знаю. Она говорит ровно и монотонно, я ее сейчас убью.
– Это же камни! С ними бессмысленно говорить!
– Но ты-то жалобы берешь у них.
– И зачем?!
– Понятия не имею.
Я делаю глубокий вдох.
– Так, ладно, – я барабаню пальцами по коленкам. – Ладно, – я встаю со стула. – Пойду я отчет писать. А то засиделся тут.
– И что напишешь? – аккуратно спрашивает Анджела. – Напридумываешь своих цифр что ли?
Уже открывая дверь кабинета, я ухмыляюсь.
– Нет, ты что. Я буду честным. До скорого.
– Давай, давно пора, – бурчит Катя.
***
Главное – достоверность! Потому что заведомо ложные данные в отчете – это уже правонарушение. Это уже ответственность. А лишней ответственности мне не надо, мне бы со своей разобраться.
Итак, значит, таблица, да? Отлично!
Проведенных проверок – 0.
На самом деле, Катя верно ставит вопрос. Если меня все это так бесит, почему я здесь работаю? Я этот вопрос себе задавал, и не раз, но никогда не отвечал на него. Хрен его знает, сложилось так. Ладно, буду честен с собой, я здесь работаю, потому что все здесь работают. Вокруг ИКОТы – сплошная пустыня, идти больше некуда. А здесь – и люди, и ресурсы, и инфраструктура, и развлечения какие-никакие. В общем-то, у меня самые тупые мотивы работать здесь – стадное чувство. Если бы все двинулись, допустим, исследовать пустыню, я бы с ними пошел. С радостью, а почему нет? Что еще-то делать? Так, хорошо, со мной разобрались.
Выявленных нарушений – 0.
Меня гораздо больше мучают мотивы других. Давайте будем последовательны. Что именно меня интересует? Во-первых, как вообще так получилось, что кучка выживших человечков построили на руинах старого мира не какой-нибудь, я не знаю, рай на земле, не какое-нибудь племя или типа того, а огромный бюрократический аппарат, занимающийся ничем, занимающийся, по сути, сам собой, работающий исключительно ради процесса? Ладно, хорошо, «как так получилось» – это неконкретный вопрос. Тогда: зачем они это сделали? И во-вторых, зачем теперь другие здесь работают, делая вид, что все это нормально, что все идет своим чередом? Зачем они притворяются, что слушают камни? Что консультируют кактусы? И тут уже не получится сослаться на «а что делать?», у кучи людей в пустыне всегда найдется занятие. Например…
Вынесенных актов реагирования – 0.
У меня перед глазами встает бесконечная белизна, блестящая до боли в глазах, до помутнения, до высокого писка в голове.
Исполненных актов реагирования – 0.
Например, попытаться создать новый мир, да? Сначала – что-то типа племени, а потом разрастемся… И к чему это приведет, к тому же? К новому племени через несколько тысяч лет? Нда, скучно в этой пустыне как-то.
Неисполненных актов реагирования – 0.
Я прокручиваю в пальцах ручку и отодвигаюсь от стола. Чушь какая-то. Надо что-то делать, а что делать – непонятно, да и не понятно, зачем что-то делать, но надо. Надо!
Я вздыхаю. Ладно. Своими философскими терзаниями я не добьюсь ничего. Да и чего добиваться я не совсем понимаю. Я совсем не понимаю. Короче говоря, терзаюсь я много. Непонятно чем недоволен, да еще и не знаю, что с этим делать. Вот и все.
Я добиваю табличку. Результативность проверок, которых не было – стопроцентная. Из нуля внесенных актов ноль исполнено, вау! И, прошу заметить, ни одного неисполненного!
Сейчас еще сбацаю пару ответов на жалобы камней и пойду к шефу.
И буду молодец.
***
Я захожу в кабинет шефа уже к залитому оранжевым закатом концу рабочего дня. В нашем заведении это переломный момент. Примерно через час у большей части сотрудников рабочий день сменится рабочей ночью. Никогда не понимал трудоголиков.
– Петр Тимофеевич, вот отчет… Хм, – я оглядываю кабинет.
Кабинет какой-то не такой.
Петр Тимофеевич, до этого яростно впихивающий в переполненную картонную коробку мою стопку «каменных» жалоб, поворачивается, протягивает руку и отстраненно говорит:
– Давай, я завтра посмотрю.
– Тут я сразу еще пару жалоб… – тут я понимаю, что с кабинетом не так. – Вы что, уезжаете?
Кабинет обезличен. Вроде и застекленные шкафы все такие же забит ...

(дальнейший текст произведения автоматически обрезан; попросите автора разбить длинный текст на несколько глав)