Консультация

Не люблю, когда отдел расписания ставит консультации на вечер пятницы. Зачем вообще заранее требуют от нас, ППС-ников, информацию, кто когда хочет вести занятия, если потом всё равно сделают по-своему? Удобные часы отдадут сначала руководству, потом тем подхалимам, что числятся у руководства в друзьях – ходят вместе в столовую, курят, хихикают, смотрят в рот; потом учтут пожелания трёх-четырёх заслуженных профессоров, а прочих по остаточному принципу. Теперь сиди как на привязи в преподавательской с полчетвёртого до десяти минут шестого – при том, что ни одна собака на консультацию не придёт – нет таких студентов в природе, чтобы в пятницу после занятий, до начала шестого вечера, да когда на улице конец апреля – впервые по-настоящему тёплого за последние несколько лет – просто лето какое-то. Это потом они побегут, когда жареным запахнет, ближе к защите – хвосты доделывать, пропущенные графы в задании заполнять. Ну или если бы вёл на четвёртом-пятом курсах – те серьёзнее ближе к окончанию вуза – приходят в любое время и в любой день. А перваки, второкурсники… Вольница, анархия, золотое время.
С другой стороны, что жаловаться? Солдат спит – служба идёт, так? Посижу в опустевшей преподавательской в гордом одиночестве (вот только окно пошире открою – душновато), почитаю почту, полазаю по интернету – по статье моей будущей что-нибудь полезное нарою, а лучше просто так побездельничаю. Заварю и прикончу, не торопясь, чашку twinnings’а – время и пройдёт, и можно будет с чистой совестью нарисовать в табличке отчёта проведённую (якобы) консультацию для одного или двух гавриков (кто приходил – придумаю: фамилии, инициалы, номер группы) и, закрыв кабинет, нырнуть с крыльца нашего старинного особняка в обалдевающий от апреля сквер, вдохнуть колдовского воздуха, настоянного на молодых липких почках – пробуждаются деревья от спячки, потопать на угол Менделеевской на трамвайную остановку – машину-то собственную ещё не заимел. Много чего ещё не заимел – вот и Ленка всё чаще на эту тему клюёт в темечко: того у нас нет, сего у нас нет, а до каких пор, а когда…
Ладно Ленка – декан в последнее время плотно насела, никак не слезет: «Когда уже, Сергей Александрович, на звание будете подавать? Должность доцентскую в штате занимаете, а по ВАКу не соответствуете – отчётность факультета портите. Глядите, дождётесь – на ближайшем конкурсе должность другому и уплывёт».
Звание, звание… Надо, конечно, кто же спорит. Но это не меньше четырёх статей тиснуть в ВАКовских журналах (а знаете ли, сколько сейчас берут за срочную публикацию одной небольшой статьи в ВАКовском журнале? ), не меньше двух докладов на конференциях, открытые занятия проводи, кружок научный с гавриками проводи, рецензии мотивированные давай. А текущих занятий никто не отменял. Когда к ним готовиться? А то, что этот вуз не единственный у меня в этом городе, и трудовая книжка в нём не единственная – про это вообще лучше помалкивать. Хотя и так все знают.
Ленкино настроение и срывы в последнее время не нравятся мне. Вроде, не нарочно себя доводит до таких состояний. Значит, проявляется у неё весеннее обострение. Надо ей к невропатологу. Или уже к психотерапевту. И не в районную нашу поликлинику, а к специалисту покомпетентнее и подроже. Как же я просмотрел когда-то в ней эту склонность к истерии на ровном месте? Списывал на чудачества творческой натуры. Летом её надо вывезти лечиться на грязи хотя бы недели на три. Да и самому подремонтироваться. В общем, денег нужно, денег. Взяться ещё за одного гаврика, которому в этом году сдавать вступительные, поднатаскать, положить в карман гонорар.
Ну и как со всем этим разорваться?
Чай заваривается, компьютер шумит. Можно ненадолго отвлечься от насущных мыслей. Хотя проблем это не решит.
Наша преподавательская – довольно просторная комната на втором этаже: шкафы, стеллажи, по периметру шесть рабочих столов с компьютерами, за некоторыми даже почти пилотские кресла. Есть несколько принтеров. Отдельные кабинеты нам, понятно, не положены: когда запарка, работаем вшестером. К каждому подходят студиозисы, садятся на стул напротив, вещают каждый о своём. Мешаем, в общем, друг другу.
Но сейчас я за своим дальним столом один – в это время здесь никого уже нет. Изредка кто-то проходит за стеной по коридору. Да в угловом кабинете через две комнаты – знаю точно – сидит диспетчер отдела контроля за образовательным процессом – отвратительная, хотя нестарая ещё женщина – мелкая, неброско одетая, с узким лицом, чем-то похожая на ящерицу. Незаметно ходит, неожиданно появляется, высматривает. Любит заглянуть как бы ненароком в аудиторию за десять минут до окончания лекции – чтобы не дай бог не отпустил мающихся оболтусов пораньше. Возможно, и сюда ко мне сюда заглянет ровно в пять – в начале шестого. А вдруг я сбегу на десять минут раньше, чем должна заканчиваться по расписанию консультация? И плевать ей, что кроме меня тут никого нет – докладная записка о дисциплинарном нарушении аккуратно ляжет в понедельник на стол заместителя декана.
Сколько времени, кстати? Полпятого. Вот так – за ничегонеделаньем – час и прошёл. Почитать чьи-нибудь блоги поувлекательнее ещё сорок минут – и со спокойной совестью домой. Дома спокойно не почитаешь: Ленка так и норовит посмотреть, на каких сайтах зависает её гражданский супруг, что или скорее кого он там смотрит. Хотя в основном читаю «жеже» популярных общественных деятелей и писателей. Но половине моей мнительной всё мерещится измена: вскинуться, зайтись от ревности готова по любому поводу.
Шаги по коридору. Открывается дверь. Блин. Кто-то всё-таки пришёл на консультацию. Сейчас назадаёт вопросов по своей работе – за сорок минут объяснить не успею, придётся задержаться.
О! А вот этой гостье я рад в любое время суток. Эта пусть заходит – скрасит ненадолго конец рабочего дня своим присутствием.
Татьяна Малахова, второкурсница, староста группы ИС2-4 («История и Социология»). Рослая, полноватая, миловидная. С круглым лицом, с удивительно идущим ей каре с диагональной чёлкой, с ямочками на щеках и подбородке, обаятельной естественной улыбкой. Крупная, но производящая удивительное впечатление нежной и негрубой. Плечи вот только, пожалуй, широковаты. И в целом стан, какой и должен быть у недавней спортсменки-пловчихи, резко бросившей заниматься. Но в руках, осанке, развороте, движениях дышит женская телесная сила. Таня одета в плиссированную зелёную юбку до колен, немаленькая высокая грудь понимает ткань белой шёлковой блузки и – всё же на дворе не совсем ещё лето – в руках коротенькая кожаная курточка, которую она накинет, выходя на улицу.
– Сергей Александрович, к Вам можно по поводу курсовой?
– Конечно, Татьяна. Присаживайтесь.
Вот теперь держись, доцент Саврушев! Садится близко, но не напротив, не за разделяющий нас стол, а рядом, занимая своей женственностью немалую часть сиденья. Едва прикрытые плиссированным крепом округлые колени почти касаются моих стрелок на брюках. И трудно, почти физически трудно отвести взгляд, не пялиться выше на выдающиеся и налитые, натянувшие блузку, великолепно развитые для девятнадцатилетней девушки…
– Я отправила Вам вторую главу и введение- какое оно у меня сейчас есть. Вы читали?
– Читал. Думаю, в параграфе два-один Вам надо по-другому обозначить проблему. У Вас же тема какая? – «Работа Второго отделения Канцелярии под руководством Сперанского в 20-е – 30-е годы XIX века». Там сразу надо обозначить дискуссионный вопрос: чем была по своей правовой природе систематизация российского законодательства, проведённая юристами Второго отделения? В большинстве учебников пишут: кодификация. А если разобраться? Консолидация это была, а не кодификация. Потому что кодификация – это…
(Что тебя тревожит по твоей курсовой, старательная? Всё у тебя в порядке, незначительные огрехи исправишь, в срок защитишь. Но спасибо, что пришла – для тебя готов распинаться и полчаса и больше – только бы это ощущение рядом тебя – юной, женственной, выросшей и ждущей, ради чего выросла, ищущей…
Приятная девушка. Нет в ней снобизма и зазнайства, которыми страдает немало современной молодёжи, нет амбиций, ни на чём не основанных. Простая в хорошем смысле этого слова. Но это не та простота, которая по поговорке хуже воровства, а та, с которой окружающим людям комфортно. Смотрел её личное дело. Выросла в маленьком провинциальном посёлке городского типа. Поступила сама – не по блату. Живёт в общежитии. Кроме учёбы умудряется подрабатывать. Родители – простые трудяги (впрочем, отец у неё, сейчас, кажется, не работает по состоянию здоровья, и семья испытывает материальные трудности). Не семи пядей во лбу, но берёт старанием. За ответственность и исполнительность назначена старостой группы. Но не только из-за бескорыстного желания помочь решить проблемы ищут с ней общения и разговора парни из её группы, и оборачиваются ей вслед, когда она проходит. И не только из-за несоответствия стандартам моды замолкают неодобрительно в её присутствии девчонки-второкурсницы, чувствуя непостижимую, не должную быть, противоречащую всем общепринятым стандартам и эталонам, конкурентку).
– Ну вот, пожалуй, и всё, что на текущий момент могу сказать по Вашей работе.
– Спасибо, Сергей Александрович.
– Сами-то как поживаете? Стипендию повышенную Вам подписали? От меня в этом вопросе что-то требуется? – копию Вашей грамоты с конференции, например.
– Спасибо, они там, в деканате всё и так сделают, сказали.
Поднялась, направилась было к двери, но не уходит, слегка теребит руками сумочку. Танины руки не назовёшь изящными – трудовые, не холёные. Привычные много раз в день носить воду вёдрами из колонки, управляющиеся с тяжёлыми сковородками, умеющие и стирать, и гладить, и пропалывать огород. А то и вскопать огород, если надо. Но уже набирают полноту – от локтей к плечам…
– Сергей Александрович, мне надо по одному вопросу узнать Ваше мнение как мужчины.
Ничего себе заявочки.
– Весьма польщён, что Вы меня выбрали в эксперты. Слушаю.
Делает паузу, не решается, несколько раз приоткрывает рот, наконец, выдаёт:
– Как Вы думаете, на сколько мне надо похудеть?
– … Мне кажется, Татьяна, Вам это вообще не надо. Вы симпатичная, хорошо выглядите…
– Только не говорите «не надо», пожалуйста. Вы вежливый. Я это очень ценю, но мне нужна не вежливость, а правда. Я знаю, что надо. Только хочу понять, на сколько примерно. Я так поправилась за последний год! (Конечно поправилась: и в начале первого курса не худенькая была, а сейчас… Стала пошире, подобрее, подёрнулась везде слегка… Исчезает талия на Н-образной крупной фигуре, приподнимает спереди плиссированную ткань юбки уже не намёк на девичий животик, а он сам, пусть ещё и небольшой.
– У меня очень пышные формы? Или в пределах допустимого? Друзья правду не скажут, родственники будут успокаивать. А меня успокаивать не надо, мне нужно объективное мнение старшего человека. Нужна правда, даже если она будет неприятная. Я очень пышная, да? (Какое счастье слышать не засоренную, литературную русскую речь из уст девушки, выросшей в глубокой провинции! )
Пытаюсь отшутиться (обнаруживаю с удивлением, что оказывается, я уже поднялся из кресла и стою рядом, чтобы рассмотреть собеседницу получше):
– Ну, Татьян, это на глаз не определишь, тем более на Вас такая одежда, что скрывает… Чтобы точно сказать, нужны тактильные ощущения.
Делает полшага навстречу, придвигается чуть ближе.
– Потрогайте.
Вот так просто – как чашку чая предложила.
Возможно, она рассчитывала, что я просто положу ей руку на бедро или легонько пальпирую бочок через одежду.
Есть старое поверье: чёрт не может войти в твою жизнь, пока его не пригласишь. Сейчас мой персональный бес, давно угнездившийся в каком-то из рёбер и дремавший до поры, получил недвусмысленное приглашение. А впрочем, при чём тут бес? Мне всего лишь тридцать четыре года.
«Потрогайте», говоришь?
– A ну иди сюда!
Не узнаю собственный хрипловатый голос, опалённый давно тлевшим под спудом желанием. Я ли это сказал?
Левой рукой обнимаю статную девушку за талию, притягиваю, привлекаю к себе. От неожиданности она не сопротивляется, только глаза распахивает удивлённо, чуть отклоняется назад, непроизвольно пытаясь отстраниться. Но не вырывается, не упирается нежной, сильной рукой в мою грудь, не пытается отпихнуться.
Правая моя рука, нырнув под край плиссированной юбки с тыльной части колен, скользит по тёплым гладким ногам вверх.

* * *
Роскошь.
Широкая роскошь под юбкой. Уже не девичья – женская, вступающая в свои права. Слегка сжатая там, где положено, трусиками – словно двуокруглая подушечка пристянута посередине наволочкой.
Оглаживаю, легонько сжимаю, пытаюсь охватить ладонью то одну, то другую округлость. Скольжу немного выше – к краю трусиков, слегка врезающемуся в довольно мягкую, широкую поясницу, возвращаюсь обратно.
Таня глубоко вздыхает, говорит почти неслышно:
– Что я Вам… позволяю…
А глаза полуприкрыты.
Резковато разворачиваю её, облокачиваю на себя спиной. Я высокий и не субтильный, но сразу чувствую, что придётся прилагать некоторые усилия, чтобы удержать тяжёленькую крупную девушку.
Впрочем, я сейчас занят не этим.
Наши губы сами находят друг друга. Чуть запрокинутая голова Тани (она так и не открывает глаза) лежит у меня на ключице, а тёплые ароматные губы отвечают на мои уверенные, хотя и лишённые буйства, поцелуи. Моя рука давно скользнула под юбку спереди и вверх и оглаживает, легонько мнёт полненький танин животик, приподнимая ткань (не втягивай, милая, не втягивай! ).
А потом опускаюсь пониже, легонько поглаживаю межножье, несильно потираю средним пальцем через трусики нижние губы девушки, похоже, случайно задеваю то самое – и у Татьяны непроизвольно вырывается сладкое, звучное «Оооох! ». Она несильно сжимает ноги и шепчет: «Не надо». Но не убирает мою руку.
Господи, что я делаю?! А если кто войдёт! Дверь не закрыта! – проносятся в моей почти отключившейся голове отдельно, сами по себе, панические мысли. – Сколько вообще времени? Если заглянет Ящерица, не дай бог, я пропал. Слухи об аморальном поведении доцента Саврушева уже завтра разнесёт сарафанное радио. Будут понимающе улыбаться и посмеиваться в лицо. А потом секретарь декана скажет в трубку злорадным тоном торжествующей добродетели: «Не могли бы Вы зайти к руководителю? Лариса Петровна Вас ооочень ждёт. Не задерживайтесь».
Мне что – работать тут надоело? Не иначе.
Но ничего страшного не происходит. Оба пришли в себя, отпрянули, отдышались. Моя соблазнительница раскраснелась, но никакого стыда и испуга – смотрит с прыгающими чёртиками смеха в лукавых зелёных глазах.
– Ну, что скажете, Сергей Александрович?
Чтобы скрыть смятение, изображаю важность и осознание ответственности. Притворно строго покачиваю головой.
– Татьяна, раз уж Вы сами подняли этот вопрос… Готовы выслушать правду, какой бы она не была?
Улыбка гаснет на её лице. Слегка удручённо кивает.
– Вы точно на дружеский совет старшего человека не обидитесь?
– Нет – настораживается девушка.
– Таня… (как бы не решаясь, но потом уверенно и твёрдо) – Вам надо немного пополнеть.
– ……? (обескуражено) – Вы что – серьёзно?
– Серьёзно.
– Но я ведь уже… Куда мне ещё полнеть?
– И тем не менее. Видите ли, Танюша (позволь мне, позволь назвать тебя так! ), Вашей фигуре это придаст женственности. Вы крупная, у Вас кость широкая. И – не обижайтесь – широкие плечи. Вам нужно больше мягкости и округлости, чтобы бёдра стали шире и круглее, чтобы внизу в целом стало побольше. Вы видели картины Рубенса? – пусть и репродукции? Видели его женщин? Как бы смотрелись его модели, его крупные белокурые фламандки, если бы каждая из них сбросила вес? Вот то-то. Любовались бы мы ими с тайным и безотчётным замиранием сердца?
Подходит вплотную и с простым, но трогательным «Спасибо» – бегло, но крепко целует в губы и почти выбегает из кабинета.

* * *
Вот так мы и стали близки. Да, именно так я это и называю. А для вас что близость? Для меня – состояние взаимного понимания и уважения, предельного доверия к человеку. И если вы ждёте «солёного» продолжения – вынужден разочаровать: ничего у нас больше не было. Ни суетливой возни в укромных уголках парка, ни двухчасовых походов по сомнительным отелям. И дело даже не в страхе остаться без работы. Просто это непрофессионально. Со своей студенткой нельзя. Это извечное и непреходящее табу со времён Элоизы и Абеляра.
Всё вошло в колею, закончились мои занятия со вторым курсом, мы с Леной съездили в неврологический санаторий (правда, помогло это ненадолго).
А через три года, когда мы окончательно разбежались с моей ставшей совсем уже несносной гражданской женой, душным июльским вечером я заглянул на второй этаж нашего вузовского особняка на прощальные танцы очередного выпуска. В полумраке и мельтешащих огнях светомузыки, в наскоро оборудованном для дискотеки актовом зале, из которого вынесли стулья, среди полуоглушённых «Скорпами» перетаптывающихся пар была и Таня Малахова – статная, пышнотелая. Играя в блаженной улыбке глянцем щёк, она льнула в медленном танце к тоже крупному – под стать ей – мужчине на пятнадцать лет старше – моему ровеснику. Среди студентов-заочников, среди коллег я его раньше не видел. Была она затянута в вызывающе облегающее короткое красное платье, выставляющее, возможно, чуть откровеннее чем надо, её выпуклости, медленно-плавно изгибалась под музыку, ловко переступала сильными, милыми ногами в «лодочках».
И был наш первый и последний медленный танец – с бывшей отличницей-второкурсницей, а ныне двадцатидвухлетней выпускницей, настрадавшейся от неустроенности в жизни и тянущейся к надёжности и стабильности. И я совсем не досадовал, что ко мне она не льнула так, как только что к своему статному крепкому красавцу, не извивалась и не прижималась в танце – разве что ненамеренно задевала толстым животиком. Ибо если в мире совсем не будет верности, зачем всё? В своём откровенном коротком платье, приковывавшем взгляд к пышной груди, плавным линиям широких бёдер, охваченная тугим поясом, она больше всего напоминала виолончель. Или большую гитару. Но если мне она позволяла играть только гамму, то в руках своего избранника пела телом лучшую свою медовую виолончельную мелодию.
Несмотря на ревущие динамики, мы обменялись шутливыми полукриками на ухо несколькими фразами. Её жених был не из наших – серьёзный, состоятельный, несмотря на молодой возраст, директор известной фирмы по автоперевозкам в соседней области.
Я пожелал им счастья.