Сезон волчьих ягод

1.

Наступил девяносто третий день, как я встречаю рассветы с клеем. И, если подумать, не так-то это и плохо – это не героин, и еще никто не умирал от этого в одночасье. Никто не зарабатывал себе абстинентный синдром. Либо я просто об этом не знаю.

Клей в ушах, под ногтями, забиты им ноздри и, похоже, залит им рот, раз я замурован в эту бетонную коробку стальной тишины уже третьи сутки, если не считать мокротного свиста, доносящегося из глубины моих бронх и извергающегося наружу в виде склизких зеленых остатков. Глазные яблоки изрешечены багровой сеткой – они выжигаются ядовитыми испарениями, и соленые слезные реки вот-вот хлынут с удвоенной силой. Руки мои отказались подчиняться левому полушарию и теперь, под тусклым светом единственной лампы, конвульсивно барахтаются в воздухе. Хорошо, что они у меня быстрые, да и кому бы понравилось возиться с колонками статей дольше, чем стынет твой суп на столе. А сказать откровенно, количество таких колонок из грязных чернильных газет и журналов, годящихся лишь на то, чтобы протопить ими комнату, да и это сомнительно, только за последнюю неделю перевалило за три сотни. Все эти броские заголовки с правительственными скандалами и именами очередных победителей плясочно-песенных конкурсов изрядно намозолили мне глаза.

Дело в том, что мне не нравилось, и даже щелканье остроконечными хирургическими ножницами не могло этого исправить. На ватмане все вместе эти вырезки смотрелись как-то скудно. Приходилось искать другие, те, что поярче оформлены и получше сверстаны, а не длинной колбасой в одну колонку. Ей богу, это уже давно устарело, да и писать таким шрифтом десять лет подряд, смените вы полиграфистов! Обычно веселье начиналось в полночь, и оно начиналось там, где я не мог найти ребристую банку с клеем из под консервов. Все, что угодно – от шприцов, комков грязной ваты с засохшей кровью до скукоженных шкурок лимона, рыжих париков и прошлогодних кудрей серпантина на столе – но только не заветную колбу.

Однако сегодня веселья так и не случилось – я не мог поверить, но в эту последнюю ночь, когда я еще мог что-то исправить, исправлять было нечего. Ватман наконец перестал быть подобием какой-то дурацкой школьной стенгазеты, на которую так и чешутся руки вылить побольше черной краски. Теперь он выглядел как сводка хроник из чьей-то публичной жизни, за что я собственно и бился эти самые три долгих месяца моей жизни. Форма и содержание совпали, а это значило, что дохающий аллергик-бронхитик, в которого я превратился, мог выделить пару часов на сон, о чем, еще садясь за стол, он и помыслить не решался. Оставалось только надломить ампулу и вытянуть прозрачную жидкость иглой – мой священный ритуал при ночной луне. Я ненавидел это, ведь в девяти случаях из десяти ее горлышко рассыпалось в руках, и мелкое крошево из осколков оседало на дне раствора. Пустить такое по своим пухлым синим венам означало бы не что иное, как раскромсать себя на пару-тройку стейков. Извращенно, по-японски.

Утро обещало стать лучше, если не принимать в расчет того, куда мне нужно было идти и что делать. С усилием, подобным тому, что требуется для жертвы, направляющейся к гильотине, я слез с кровати и, натянув шерстяное пальто с растянувшимися локтями, вышел на улицу. Запах больницы из дома я, подозреваю, тоже забрал с собой. Он пролез за шиворот, осел в волосах, проник в складки ткани, закрался в карманы.

Подземный жук выбрался на поверхность. И правда, чудесный день. Всяко лучше, чем тот, что виден из окна, когда вынужден работать дома. Ну и что, что на одного белого здесь приходится порядком десяти загорелых мусульман – религиозная резня в этом районе давно вышла из моды, живем мы все дружно, и ни у кого не возникает сомнений, что этим ножом я сейчас собираюсь счищать кожуру от апельсина. «Да, район не из лучших», — слышал я не раз сочувствующе в свою сторону, но полагаю, то был голос западной цивилизации с автоматизированными парковками, скоростными лифтами и забитыми до отказа холодильниками. Я ненавидел Запад, хотя прекрасно осознавал, что сам ему принадлежу.

Как и ожидалось, вся моя утренняя предрасположенность к этой удивительной жизни ушла в минус, как только я оказался за дверьми этого прискорбного помещения. Никаких претензий к архитектурному решению – длинные узкие коридоры сворачивались спиралью, словно лабиринт, в самое сердце, к деканату, и я был вполне способен оценить эту аллегорию. Гладкий линолеум, отдраенные до блеска стенды с отличниками, учебные амфитеатры, куда запросто бы вместилась вся английская футбольная лига… Но что делало его поистине прискорбным, так это студенты – желтозубые, наглые, прыщавые, самодовольные, в общем, не такие уж и разные, но только не красивые. И речь здесь не столько о внешности.

— Привет-привет, — окликнул меня чей-то голос. – Ну что, смельчак, готов к защите?

Эмбер, чтоб ее. К слову, Эмбер – это блондинистая толстуха-третьекурсница с пережженными волосами и стабильно криво обведенными губищами, с которой я имел решимость переспать два (или три?) года назад. И с тех пор, сама того не подозревая, она стала называть меня смельчаком. Зря она меня сейчас заметила, лучше бы не связывалась для собственного блага. Все наши разговоры и обрывочные диалоги, сколько себя помню, никогда еще хорошо не заканчивались. Я встал вполоборота, не давая возможности заглянуть мне в глаза, по которым она запросто могла бы прочесть все то, что я о ней думаю.

— Готов, как никогда. Как Том? Уже планируете свадьбу? – спросил я так, будто обращался к невидимому духу, воспарившему надо мной в воздухе.

— Да, вот прикидываем, как забронировать красивую дату. У тебя нет случаем таких корешей?

Корешей?

— Передавай привет, — сказал я и направился к лифту. Надо было смотаться как можно скорее, пока она не атаковала меня своими новыми остроумными расспросами. И пусть, думал я, хотя бы эта переброска тремя фразами станет исключением и оборвется без всякой ругани и крокодильих слез.

Но мои мечты пробраться наверх в одиночку оставались лишь мечтами. Едва зеркальные двери лифта стали сжиматься передо мной, как из ниоткуда выпрыгнул какой-то придурок и нажал на кнопку. Вместе с ним потоком хлынула толпа гиен, которая теперь своими задницами усердно пыталась помять мой ватман. Впрочем, те самые люди, с которыми я четыре года делил конспекты. Больше нам делить было нечего.

Под их свиные похрюкивания истеричного гогота я добрался до третьего этажа и с облегчением вывалился из этого душного механизированного гроба к аудитории. Облегчение то было непродолжительным – вскоре вся эта свора уже толпилась там же вокруг какого-то прыщавого дылды. Похоже, он составлял списки на защиту. Конечно, все жаждали пройти как можно скорее. Но мне было чем заняться – из дома я прихватил с собой «Джанки»[1], любимую книгу детства, как бы ужасно это для кого не звучало.

И, конечно, при таком раскладе этот зоопарк являлся последней вещью, о которой я хотел думать. Особенно хорошо, когда никто тебя из этого зоопарка не трогал. Но видимо, я был слишком наивным, чтобы полагаться на наличие хотя бы зачаточного чувства такта. Этому прыщавому дылде приспичило подойти именно ко мне и именно сейчас, и его ни капли не смущало то, что мне было совсем не до него. Красный уровень опасности.

— Кислоты не найдется?

— А ты что, правда такой идиот? – ответил я, с трудом оторвав свой взгляд от строчки «…пейот чем-то похож на бензедрин». Шутливое выражение его лица в ту же секунду сменилось дешевой картонной миной. Что-то до боли знакомое. Точно. Таких парней крутят по телеку в перерывах. Минуты, когда они пытаются выжать из себя досаду от того, что им не достался блендамет или другая особо важная хрень, будто они только что облизали лимон. Но только если в конце ролика эта грустная морда сменялась самодовольным белым оскалом, то здесь финал обещал стать куда менее прозаичным.

Кстати, он уже настал. Дабы этому шутнику хватило ума хотя бы не устраивать со мной обмен любезностями. Так что не прошло и минуты, как теперь я мог разглядеть только его отблескивающую залысину и конус геометрически прогрессирующего сколиоза, удачно слившегося с остальной толпой. Ах, да. Собственно, в чем дело было?

Каждый в детстве о чем-то мечтал. У кого-то это было «стать таким же сильным, как вон тот дядя», у кого-то все более осязаемо – радиоуправляемый самолетик, например, или леденец на палке. Так вот, у нормальных детишек это действительно так, при условии, что твоя мать не носит фамилию Кизи, а своего сына внезапно не решает назвать Кеном[2]. Потому все, о чем мечтал я, так это родиться заново. Готов ли я был убить ее за это? Должен признаться, в какие-то моменты да. Сначала, в средней школе (в младшей еще никто не может расшифровать ЛСД по буквам) это кажется тебе забавным – круто, когда ты можешь быть классным парнем только потому, что тебя ассоциируют с кислотными тестами и прочей ерундой. В старшей же это немного приедается – ей богу, придумайте что-нибудь пооригинальнее. И наконец, апофеоз всего и вся происходит сразу после выпуска. Ты думаешь, веришь и надеешься, что, в общем-то, люди не могут быть такими мудаками, типа «это в школе мне просто не повезло». Но едва ты сталкиваешься с первым коллегой на работе — а в моем случае это оказался зачуханный плешивый мужик сорока лет, проработавший всю свою сознательную жизнь в книжной лавке – все начинает повторяться вновь и вновь. Однако в чем-то мое имя все же мне помогло – с первой минуты я был способен определить идиота по призванию. Достаточно произнести лишь: «И это я, Кен Кизи». И ждать. Ждать.

Но шутки в сторону. Все бы ничего, но в достаточно раннем возрасте я понял, чем буду заниматься. После того, как на тринадцатый день рождения моя мать преподнесла мне в шуршащем оранжевом целлофане «Жажду жизни» Ирвинга Стоуна[3], самый толковый подарок за всю мою жизнь, я понял, что влип по уши. Голос внутри прокричал: «Я стану как Ирвинг! Я буду писать биографии известных людей!», и с каждым днем становился все сильнее. У меня не было выбора. Боже, как я сейчас завидую тем, у кого он был. Помню, первой жертвой моего слога пала Марни, сестра. Не то, чтобы она была выдающейся, но на примете тогда больше никого не было. И она чуть не забила меня ногами до смерти. Думаю, ей больше всего не понравилось то, что я решил сбывать свой труд через нашу школу, и перспектива стать объектом насмешек до самого выпуска ее вряд ли устраивала. Зато тогда я получил отличную обратную связь – от смеха у всех в черепушках лопались сосуды, и, кажется, они были готовы лезть на стены в судорогах. А это, как сказала мама, верный признак таланта. «Что, если не любовь своих читателей?», — кричал я, пока Марни продолжала впиваться своими острыми лакированными носами туфлей мне в ребра.

И вот, примерно в то же время я сообразил, что выпускаться под своим настоящим именем было равнозначно тому, чтобы стать Кеном Кизи номер два. Я хотел избежать всяческих сравнений и ассоциаций. И твердо решил, что когда буду отсылать первую серьезную работу в издательство, то возьму себе псевдоним. Прошло уже десять лет, но я до сих пор не решил, какой.

А теперь я здесь, и признаться, не совсем понимаю, почему. Говорят, каждый достоин своего окружения, но я отказывался верить в то, что действительно так разгневал бога или судьбу — можно называть это как угодно. Да и если вдуматься, в одно и то же место нас привели совершенно разные дорожки. Я, так сказать, зашел через черный вход. И если эти гиены через пару часов получат диплом, чтобы на исходе лета начать таскать свои задницы в магистратуры, а после в аспирантуры, а после в докторантуры, и не видать тому конца и края, то я просто пришел сюда прослушать цикл лекций. А я слушал все эти лекции. Все что угодно, но только не гоняться за звездочками на лоб и не вкладываться в очередную коммерческую структуру под названием «высшее образование», прогнившей насквозь до самого основания. Да, я не закончил «A-level»[4], точнее, даже не начинал, но даже при таком раскладе мне хватало мозгов, чтобы понять, что все эти «-туры», равно как и творческие вечера безнадежных прозаиков, просто чушь собачья.

— Кен, ты через одного! – крикнул мне прыщавый дылда.

Может, нужно было просто подойти и навалять ему? Но почему? Потому что он просто меня бесил. Хотя ладно, я приличный парень. И вообще, если кто и был достоин того, чтобы ему наваляли, так это Джиму. Да-да, тому самому, что своим оптимистичным до дрожи голосом на тридцать первой волне каждодневно желает вам доброго утра. Джим, мой кумир, мой милый приятель, лучший друг детства…

Пошел третий год обучения, когда я принялся за новое увлечение. Но, как и в случае со Стоуном, это не было моим выбором. Выбор за меня сделал Гэй Талезе, когда опубликовал в «Эсквайер» тот легендарный очерк о Фрэнке Синатре[5] … новая журналистика… репортажный дух…. Я снова попал, и на сей раз имел твердое намерение сделать что-то в таком роде. Тогда я уже давно следил за некой Хелен Вайсер, громогласной защитницей прав животных и спелой феминисткой с третьим размером груди — хотя об этом можно еще поспорить – и считал ее весьма подходящей кандидатурой на главную роль в моей биографии. Единственное, что меня смущало, это то, что я не мог выдавить из себя ни строчки серьезности о ней, ни грамма уважения, ни капли умиления. Вышел бы отъявленный такой сарказм, а я этого не хотел. Новая журналистика была для меня алтарем святости и высшего профессионализма, и подходил к нему я со всей ответственностью.

И я не придумал ничего лучше, как взять Джима Карпентера. Этот парень вылез из нищенских вонючих трущоб, а теперь у него собственный популярный радиоканал, на котором он ежедневно освещает все свои кругосветные вылазки. Его личный пример доказывал, и мне в том числе, что необязательно готовить хот-доги на заправках, даже если в твоем окружении это считалось лучшей участью. Он давно стал моим образцом для подражания, а теперь мне понадобился репортаж – репортаж его жизни.

И я сделал это – через три месяца двести тридцать страниц мелкого сбитого шрифта уже лежали у меня на столе. К несчастью, я оказался примерно в том же положении, что и Талезе в свое время, и думаю, Джиму с его плотным графиком просто не было дела до какого-то там амбициозного писаки, нацелившегося распотрошить корзину с его грязным бельем. Не так давно он добрался до Антарктиды, и говорят, его там изрядно помотало. По крайней мере, в своем последнем видеообращении эта обледеневшая вареная креветка, посыпанная толстым слоем пенопласта, стучала зубами о палубу и с трудом удерживала правую руку от кобуры, дабы не зарядить ритмичную очередь из спасательного мушкета.

Как бы оно ни было, я все же смог раскопать о нем кое-что интересное, и не последнюю роль в этом сыграли его родственники, премилейшие люди. У его двоюродной сестры мне случилось давиться жирным бисквитом вприкуску с едва ли цензурными историями о его первой собаке, пока старший брат бился об заклад, уверяя, что без него Джим бы так и продолжал чистить бассейны у господ. Правда, все они после таких откровений ждали денег или, по крайней мере, публикации в серьезном издании, дабы урвать с этого свой кусок пирога. Не все же их любимому Джимми должно доставаться. И надо признаться, их ожидания не были безосновательными. Я был тем еще засранцем – представлялся репортером «The Independent» и тому подобное. Зато это был надежный пропуск на их территорию.

Я знал, что моей работе не суждено надолго оставаться пылесборником на подоконнике, и при первом же удобном случае решил испытать ее на прочность. И шанс представился — спустя неделю нам задали написать краткую биографию публичной личности и договориться между собой, чтобы они не повторялись. Джима я забрал быстрее всех, хотя тогда мне пришлось поставить не одну подножку.

Даррен, преподаватель по имиджу личности, высоко оценил мои навыки в этом деле и был настолько впечатлен результатом, что предложил курировать меня на защите при условии, что я раздобуду-таки «эксклюзивные материалы».

Но оглядываясь назад, я понимаю, что не во всем нужно заходить так далеко. Как однажды сказал Майк, та самая угрюмая морда, что с утра до ночи маячит по торговому залу «Гарлиз Дейз», раздавая подчиненным сочных пенделей, и по совместительству мой хороший приятель, это было как перепутать волчью ягоду с черничной – так же гадко и с последствиями. В конце концов, я добился своего – достал его личную почту и настрочил письмо, в котором, представившись от издательства «Cucumber», сообщил, что собираюсь издать биографию, а для этого необходимо, чтобы он уделил мне хотя бы пару минут в скайпе. С такой подачей он ответил мне на следующий день, в то время как его агент уже успел закинуть в спам на рабочей почте не одно кило слезных сообщений с моей подписью.

— Ну, здравствуй, Кен Кизи. – Большие квадратные пиксели смотрели на меня с монитора и имели лишь отдаленное намерение стать человеческим обликом. – Ты случаем не его родственник?

Повезло ему, что он был Джимом Карпентером, иначе бы стал свидетелем магического превращения мелкой издательской сошки в разъяренного монстра с грубой чешуей и заточенными клыками.

— Здравствуйте, Джим! Вы готовы ответить на пару вопросов? – спросил я, стараясь не придавать значения тому, что только что вылетело из его поганого рта. Что уж там. Щемящие боли тревоги в районе грудной клетки накатывали с новой силой, ведь я не был до конца уверен в том, что смогу предстать перед ним в лучшем свете.

— Давай сразу на «ты». Просто дай мне пару минут.

Наконец, электронный пазл сложился, и теперь я мог наблюдать за всем происходящим по ту сторону экрана. Первое, что я увидел, были виниловые зеленые обои, на которых красовалась иллюстраторская дрянь сомнительного толка — от лозунгов поборников популизма «За родину!» до афиши курсов личностного роста «Покорить Эверест». Еще в камере эпизодически мелькала костлявая задница какой-то красноволосой старлетки с алюминиевой банкой в руке, пока Джим не перехватил подачу и не принялся всасывать содержимое через полосатую трубочку. Вблизи я смог разглядеть его гладко уложенную бороду и готов был поспорить, что это лицо не меньше двух раз в неделю встречалось с детокс-программами в косметологическом кабинете. Я впервые нащупал то, что и у Джима были свои «имиджмейкеры».

— Это так, для антуража,- поспешил он разъяснить, бурля и посвистывая жидкостью в банке. – Меня просто забрасывают рекламными контрактами. Приходится отрабатывать. И да, забыл сказать. Наша болтовня будет на онлайн-трансляции, не против? Понимаешь ли, все хотят быть в курсе событий.

Наверное, я впервые в жизни так растерялся. Джим, которого я знал прежде как шипящий звук радиодинамика и одно время даже начал сомневаться в его существовании – и вот, теперь он сидит, рукой подать, и нагло прикидывается моим школьным приятелем. Мне было сложно возразить. Что уж там, это стоило мне титанических усилий.

— Вообще, я рассчитывал на приватную беседу, — начал я. – Что-то глубоко личное, понимаете. Я занимаюсь Вашей биографией, и мне нужно то, чего не знают другие. То, чего…

— Послушай, Кен, — перебил он. – Без обид. Я кормлю сотни таких ртов, как ты. Вот есть Джим Карпентер, а вы присасываетесь как пиявки к этому имени и начинаете выжимать из него для себя все, что только можно. И жмете, и жмете, не зная краев. И я мило это терплю, пытаясь избежать всяких там выражений по типу «наживаться на чужой славе». Никто, впрочем, не любит такой прямоты, так ведь? Но где ты видел, чтобы пиявка диктовала свои условия?

Я понимал, к чему он клонит. Даже не клонит – открыто заявляет о том, что я слишком много от него требую. Как будто и не было уговора. Будто вчера я не с Джимом общался, а с одним из его сговорчивых двойников, решившим сыграть со мной злую шутку.

— Джим, при всем уважении, мы обусловились о тет-а-тете, и я не совсем понимаю, зачем Вы так делаете. Точнее понимаю, но в чем тогда смысл? Я не говорю про обман, не подумайте, но это совсем не то, что нужно для моей работы. И я не считаю, что пополняю ряды ваших пиявок. Думаю, мы нужны друг другу. Потому Вы и сейчас со мной на связи, разве нет?

Он задержал свой взгляд на моем лице дольше, чем подобает приличный тон, а затем принялся скручивать осушенную алюминиевую жестянку и сжимать ее с двух сторон. Мерзопакостный скрежет.

— Для какого-то вшивого автора из занюханной конторы ты слишком много себе позволяешь, — наконец выдал он.– Ты перешел черту. Отнимая у меня время, на которое претендуют миллионы, ты еще имеешь наглости указывать, что и как мне делать. Хочешь услышать мой ответ? Да, я делаю то, что хочу – нарушаю договоренности, гоняю по встречной, мочусь в сортире вверх ногами. Но почему я могу себе это позволить, как думаешь? Потому что я это заработал. Заработал себе право быть Джимом Карпентером, и честно, плевать я хотел на наши договоренности и всю эту чушь. Как же мне все равно, ты бы только знал.

Казалось, я был готов ко всему. Но только не к тому раскладу, что все закончится, так и не успев начаться. Я понятия не имел, что именно его зацепило и чего он так завелся, но точно был уверен в том, что стал свидетелем морального разложения кумира своего детства, сам того не желая. Джим вовсе и не Джим оказался, а заносчивый неадекватный ублюдок, брызгающий слюной в камеру и не гнушающийся рекламировать пронацистские политические группировки.

— Даю слово, другого шанса я не дам, — продолжал он. — Тебе не повезло – я тебя запомнил. Думаю, это последнее, что ты напишешь. Ты жди, может у меня появится желание подать на тебя в суд за клевету, например. А я люблю прислушиваться к своим желаниям. Не подскажешь, за какую статью тебе больше вошьют? Так что, до скорого.

И вот теперь я стою перед экзаменационной комиссией и нагло вру про то, какой Джим «выдающийся экстремал-путешественник, открытый миру и людям дзен-буддист» и несу прочую ахинею про этого мерзкого шантажиста. Да и куда мне было деваться? В довесок к разочарованию и последовавшей за ним депрессии я еще и находился в подвешенном состоянии между тем, что именуют свободой, и толстой тюремной решеткой. И я не думаю, что у него было такое извращенное чувство юмора. Говорил он всерьез и казался решительным. У Джима были хорошие связи, уж в этом можно было не сомневаться.

Так что я до сих пор не особо понимал, как мне хватило сил не порвать в клочья ватман и закончить начатое, то, к чему теперь я испытывал высоковольтное отвращение. Несмотря на извергаемые мной потоки лжи со скоростью тысяча миль в секунду, я был уверен, что защищусь на «отлично». У меня была свой подход, касающийся по большей части визуальной составляющей – в то время как другие давно обкатали схему с видеопрезентацией и скучнейшим набором слайдов, я решил разделить содержание на два блока. Первый – представленный на огромном белом куске плотной бумаги имидж Джима, формируемый через различные каналы СМИ. Обрывки бульварных интервью, фотоколлаж, освещение паломнических поездок и все то, что мы как бы случайно о нем узнаем. Второй – презентация того, что я смог о нем накопать, но, разумеется, прошедшее цензуру по принципу «а сяду ли я за это?». И если возникали сомнения, то, вооружившись уголовным кодексом, я пытался ранжировать факты его биографии по вероятному сроку моего заключения от большего к меньшему. Иногда это помогало.

В итоге я делал ставку на правильное визуальное разделение между картинкой и тем, что собой представляла эта публичная личность на самом деле. Навык, весьма полезный для тех, кто не хочет строчить тонны удобоваримого вымысла в биографии. Тогда я еще не догадывался, что в некотором смысле любая биография являлась таким вымыслом.

И я понял, что не ошибся, когда увидел на лице Даррена ту покровительственную улыбку, которой он обычно одаривал Избранных. Дорога в его издательство мне была заказана еще год назад, но сейчас я должен был пройти очередную проверку на профпригодность. Он до одури любил эти проверки.

С планами, полными детского энтузиазма, я возвращался домой. Прежде всего, меня занимала мысль о том, что вся эта грязная волокита наконец подошла к концу, и, при условии, что я не сяду, зима не будет омрачена той гнилью, лживую вонь которой любой опытный читатель мог почуять за километр. У меня были конкретные планы на ближайшие два месяца, а именно добраться до норвежских фьордов и, впав в гипноз монотонной дрожащей ряби холодного залива, отыскать выход из сложившейся ситуации. Что может быть труднее, чем пережить то, что ты хотел быть похож на рыжебородую театральную куклу с двигающейся челюстью в радиоэфире? Я даже не пытался игнорировать симптомы – ясно как божий день, что внутри меня прорастала раковая опухоль, пускающая метастазы из совсем не смутных сомнений относительно моих занятий. Точный вопрос звучал так: «Всегда ли в этом деле приходится врать?», и я не знал, каким должен быть правильный ответ, если он вообще был. Даже помощник машиниста на моем фоне смотрелся куда лучше. Ну и что, что порой приходится убирать с рельсов рыхлые кости и нежное мясо изувеченных тел, зато все прямо, по инструкции и никакого в этом вранья.

Мне нравился Лондон, особенно зимой – здесь темнело уже к шести, а это значило, что в бар я мог направиться прямо сейчас. Да и направляться особо не надо было – если только не думать, что отсчитать двадцать ступенек вниз со своего этажа является ходьбой в полном смысле этого слова. Я ведь не какой-то там фастфудный злодей и не одноглазый Джо на костылях. Потому изъеденный молью халат с прожженными дырками стал моим маскарадным костюмом на каждый вечер. Помнится, как одна подвыпившая дама назвала меня жалким выкидышем карнавала, и теперь, смотря на свое отражение, я думаю, что она была права. Те, кто говорят, что мешки с сушеной полынью способны отпугнуть чешуекрылых, нагло врут. То особая тварь – гибридная, живучая английская моль.

Что сказать – с квартирой мне несказанно повезло. Готовил я из рук вон плохо, а там кормили каким-никаким ужином. Шкала градусника в этом подвале уверенно стремилась к нулю, так что гости, попеременно пуская ртом холодные облака пара, не особо торопились расставаться со своим пальто. Барная стойка, державшаяся на двух ржавых гвоздях, находилась справа от входа, пока кривые столики, которых под свод этого низкого плесневелого потолка смогли затолкать только пять, занимали остальную половину. Основное достижение хозяев заключалось в том, что они таки смогли избавить себя, и меня заодно, от брюхастых крыс и трупного смрада, иначе даже такой непритязательный парень как я перестал бы сюда захаживать, что не скажешь о санитарно-эпидемиологической станции. А так я бы никогда не променял его ни на какой другой бар. Здесь был Тони, и Тони знали все в этом доме. И он знал всех.

— Вечер добрый, Тони, — сказал я, усевшись на последний свободный стул в углу перед стойкой. Я обожал этот ракурс – когда Тони перемывал посуду и мне становилось не с кем болтать, с него было удобно наблюдать за всякими придурками, которые часто сюда приходили, но, что еще лучше, каждый раз разные, поскольку никто не заглядывал на наш огонек дважды, за исключением, может, моих соседей. И даже отсутствие света, не считая одного подгнившего торшера, никак мне не мешало – я же мог их слышать. – Как жизнь?

— Хэй, брат. Тебе как обычно? – Он перегнулся через стойку и с размаху хлопнул меня по плечу. Под «как обычно» он подразумевал какую-нибудь бодягу с имбирем, который имел привычку добавлять даже в куриный бульон. – Смотри, у меня сегодня спецдоставка. Парни подогнали темный ром. Я сам не пробовал, но говорят, дело того стоит. Думаю, тебе от кашля самое то.

— Давай двойной, — согласился я. – Один вопрос. Где тебя так побросало?

В чем был главный козырь Тони, так это в том, что он был необычный Тони. Иначе говоря, один из тех Тони, который как бы и не Тони вовсе. Скорее мужик, отмотавший двадцатку или около того за то, о чем я мог только догадываться, и вышедший на условно-досрочное за какие-то там заслуги. А на второй день нарушивший условия и теперь вынужденный скрываться в Ньюэме под столь славным именем. Никто из нашего дома не сомневался в том, что дела его обстояли приблизительно так, поскольку лицо человека по имени Тони могло выглядеть как угодно, но только не как у нашего. Тони может быть банкиром, Тони может быть кассиром. Но Тони не может быть огромной будкой со сломанным носом и сколотыми почерневшими зубами. Конечно, может его мамаша просто была слишком впечатлительной и пересмотрела «Лицо со шрамом»[6], но это далеко не факт. В конце концов, все принимали эти правила игры и из уважения называли его Тони, не задавая лишних вопросов. Разумеется, некоторые делали это скорее из-за подгибающихся коленей при мысли, что может случиться, если они негласно попадут к нему в черный список. Я же Тони уважал. Как минимум за то, что на него всегда можно положиться.

— Прикинь, один урод мало того что завалился ко мне с козой на привязи, так еще и не хотел доставать свой кэш. Пришлось ему помочь, — ответил он. – Ты как, мужик, в порядке?

— Тяжелый день, ничего особенного.

Я закинул ром в глотку и повернулся к столикам в надежде, что разгляжу среди этого мрака какие-нибудь занятные экземпляры. Нетрудно представить, какими они были отморозками, раз даже рассказ о блеющей козе в баре не смог меня удивить. Вообще, Ньюэм – прибежище для всяких разноцветных фриков и, особенно, мусульман. Эти чудики окончательно тронулись со своей мега-мечетью[7], и разговоров было слышно разве что о ней.

Но как бы я ни старался отвлечься, в памяти снова всплывал этот Карпентер. Внезапно я словил себя на том, что попросту ему завидовал. Как все-таки хорошо, когда ты можешь вести себя как распоследняя свинья и не чувствовать в том ни капли сомнения. Мне однозначно этого не хватало, чтобы теперь послать Даррена с его издательством.

Я мечтал писать биографии с детства, а в итоге, что с того? С таким же успехом я мог написать о Джиме статью, где ярко осветил бы его последний заход в гималайский приют для собак с лицемерной ухмылкой на обложке. Погубило ли меня отношение к творческим личностям как к какой-то обособленной богеме? Отчасти.

Наверное, я был похож на исусахриста, когда в книжном подсматривал за тем, как мужчины и женщины расставались с днем своего заработка ради не усваиваемых фекалий в глянцевой обложке. Я искренне хотел их спасти, что тогда, что сейчас и потому решил, что отказываться от всего, когда на горизонте маячит работа всей твоей жизни, из-за какого-то Карпентера было бы верхом идиотизма. Так что я продолжу и научусь избегать таких крутых поворотов. А еще лучше, таких типажей.

В заднем кармане затрещал мобильный. Нужно было искупать его в стакане еще полчаса назад – проблем бы было очевидно меньше. Например, таких, когда под ночь тебе названивают ненужные номера, и им определенно что-то от тебя нужно.

— Извини, если не вовремя, — отчеканил деловитый голос моего потенциального начальника на том конце. Настолько громко, что пришлось отвести трубку от уха на безопасное расстояние. – Поздравляю с успешной защитой, держался молодцом.

— Спасибо, — ответил я. – Самому с трудом верится, что четыре года уже позади.

— Я так-то по делу звоню. У меня к тебе две новости. С какой начать?

— Давай с плохой.

— В смысле? Вот я тебя за это уважаю. Тогда так. – Внезапно он начал кряхтеть в трубку и всасывать ноздрями воздух, чтобы в итоге разрешиться мощным чихом. Я отчетливо представлял, как теперь он станет ухом размазывать свои зеленые сопли и слюни по экрану. Холодный пот пробежал по спине. – Фух. Джим не дает добро на печать твоей работы. Понятия не имею, чего он взъелся, он даже в глаза ее не видел. Но поделать я здесь ничего не могу, правда. Еще лепетал о каком-то суде, просил передать, что в следующий раз тебе не отделаться. Хреновое было тогда интервью, а?

Дамоклов меч, что был приставлен к моей гортанной артерии все последние месяцы, в одно мгновение обернулся тупым кашеварным ножом. Я тотчас же собрался кинуть трубку и надраться как следует, но вместо этого лишь выдавил:

— Как сказать. А хорошая?

— Ты официально получаешь приглашение на работу ко мне в издательство. Выйти лучше уже завтра. У меня есть для тебя задание. И постарайся прийти вовремя.

Это было вполне в его духе – решать за других, что именно им было нужно. Хотя мы оба знали, как сильно я жаждал услышать эти слова. Но не хотел ли он поинтересоваться насчет моего зимнего отпуска? Что мечта одного – то иногда кошмар другого, но навряд ли Даррен об этом догадывался. В его представлении все стремились к одному и тому же – бла-го-по-лу-чи-ю, подразумевающему стабильную работу и вовремя оплаченные счета. Но покажите мне человека, которому вот так было бы легко расстаться с бакальяу[8] и фориколом[9]. Разве что Тони.

— Ладно, Тони. Теперь я стал простым смертным. Пора мне, — сказал я и, спрыгнув со стула, едва не опрокинул на себя стакан. Проклятые барные стулья.

— Но мы даже не разогрелись!

Разумеется, что мы «не разогрелись», ведь для такого, в представлениях Тони, понадобилась бы ровно бутылка. Что насчет самого рома, то он маху не дал – от завывающей слюнявой псины, что поселилась в моих легочных путях, наутро не осталось и следа. Хотя надолго ли, если эти промозглые английские сквозняки круглый год задувают мне за шкирку? И в эту морозную рань, когда утро обернулось самой настоящей электросудорожной терапией. В последний раз так рано я вставал классе в восьмом, еще не догадываясь, что занятия можно просто прогуливать. И вот, настал тот день, когда я познакомился с утренним час-пиком. Должно быть, мне очень повезло, раз познал его я только в двадцать три. Час-пик, скажу я, очень хреновое время, когда каждый так и норовит отдавить тебе ногу или прищемить дверьми нос, лишь бы успеть. Куда-то.

Хорошо хоть, что не пришлось искать дорогу. Полгода назад Даррен арендовал офис рядом с университетом, прямо в соседнем здании. Я слышал, что раньше он работал неподалеку от Пикадилли-серкус[10] в собственном помещении, а затем решил перебраться в не столь презентабельный район. Зато теперь ходить на лекции стало ему куда проще, да и университетская закусочная, полагаю, сыграла в этом не последнюю роль. Я видел, как с упоенным видом он по часу разглаживал салфетку на шее, чтобы после умять говяжью котлету своей говяжьей жены из пластикового контейнера и залить сверху столовским компотом из сухофруктов, не проронив при том ни капли жирной подливы. Наверняка его переезд также был связан с недавним помешательством на теории экономии затрат, так что я бы нисколько не удивился, если увидел его подчиненных, прошивающих корешки на пригородной свалке. Экономить он, разумеется, собирался на сотрудниках.

Собственно, мои помоечные фантазии оказались не так уж и далеки от реального положения дел. Издательство «Cucumber» представляло собой темную удушливую конуру, подходящую скорее на то, чтобы пугать ей прогульщиков. Темнота эта сжимала мне горло, и как выброшенная на сушу рыба я пытался ловить губами воздух, но все тщетно. Я пригляделся, но сквозь желтый ламповый свет не смог разглядеть ни единого окна. Лишь вентилятор, который, однако, тут не был призван спасать род человеческий — скорее гардеробная вешалка, на которую работницы скидывали свои шифоновые шарфики.

И тут до меня дошло. Однажды я здесь уже бывал, только раньше то был учебный склад для спортивного инвентаря с гирями, матами и прочими атрибутами физрука. С тех пор мало что изменилось. Куча картонных коробок, занимавшая половину подсобки, сколоченные корявыми студенческими руками стеллажи, списанные столы с прилипшими жвачками и надписями «Я трахал мисс Бейкер» из аудиторий. Однако вскоре моему глазу стало заметно, что здесь совершались героические попытки исправить положение. Например, поставить пенофенопластовые цветы в вазу и устроить зону отдыха с трио из дребезжащей кофемашины, дерматинового дивана и псевдоперсидского ковра, что бил своей токсичной китайской вонью мне в нос. Но чего удивляться. Люди испокон веков пытались демонстрировать внешнее изобилие, и это толкало их на поиски вот таких аналогов. И эту привычку, подозреваю, было не выжечь даже напалмом. Что говорить, тут даже рыбы искусственные – не иначе, как цифровые фигурки с плавниками, плывущие в синюшно-голубом цвете по зацикленному алгоритму. Одну из них даже заело, и она дергалась на месте, ни туда, ни сюда. Ну и куда было гениям без доказательств их гениальности – почетных грамот, медалей-муляжей и фотографий сплоченной массы тушек с корпоративных мероприятий.

Мое внезапное появление разворошило осиное гнездо его работников. Им явно было скучно, раз появление какого-то парня с улицы заставило их синхронно оторваться от своих древних коробчатых мониторов и впериться одним коллективным взглядом в меня, пытаясь тем загнать мне иголки под ногти. То были исключительно женские, колкие взгляды. Но глядя на них, я не думаю, что в этом был какой-то его личный интерес. Многие из них, готов поспорить, уже разменяли пятый десяток и семимильными шагами двигались к пенсии. Почтенные дамы были одеты в сине-полосатую экипировку и гордо носили название «Cucumber» на своих хрупких и не очень плечах. Кому-то явно она пришлась не по размеру – пузырилась на животе и стягивала грудь до неприличия. Видно, досталось от предыдущей пчелки. И я не знал, что могло больше унизить человеческое достоинство, чем такая вот форма.

— Ждраштвуйте. Вы к кому? – донесся из дальнего угла женский голос. Похоже, это шепелявое предпенсионное сопрано было тут за старшего.

— К вашему боссу. Он в курсе.

— Я так не думаю, — возразило оно. – Иначе я бы о вас жнала.

Теперь оно встало из-за стола и решило подойти ближе, наверное, для того, чтобы от моих глаз не смогло ускользнуть ни одно его достоинство. Тонувшая в собственных складках дама в роговых очках перекатывалась с ноги на ногу, и подозреваю, была уже разведенкой. Но внезапно она развернулась обратно к сумочке, достала тюбик с тушью и, плюнув в него своей желтой пенистой слюной, направилась к зеркалу.

Меня всегда выводили из себя такие зловредные сучки, но к счастью, я уже давно научился их игнорировать. Жить ведь, как и многим, хотелось подольше и желательно без ишемических болезней. Давай, думал я, хватит считать свои подбородки, стащи уже скорее свой необъятный зад к начальнику, и убедись в том, что я не пришел сюда просто погреться.

— Даррен, милый, к тебе тут гошти! — крикнула она, не отходя от зеркала. – Какой-то второкуршник, говорит, по шерьежному делу.

Работницы вокруг хихикнули. Ох уж эти мышиные писки. И за что только я должен был любить женщин?

— Проходите, — сказала она и прошла мимо меня к выходу. От нее смердело ландышевыми духами и дешевыми прокуренными буднями. Наверное, пошла стрельнуть сигаретку у какого-нибудь сорокалетнего офисного плешивца и заодно прикинуть свои шансы на соковыжималку в кредит.

Только в кабинете Даррена я смог выдохнуть. Он, в отличие от остальных, смолил прямо в офисе, но главное, за его спиной красовалось большое грязное стекло, оставлявшее зазор между улицей и кирпичной стеной. Этот зазор вытягивал весь дым к потолку и дальше за пределы, где он романтично смешивался с городским смогом. Что сказать – себя начальник очень любил. Здесь не осталось и тени от физкульт-привета, только девственно-белые стены и четыре функ-ци-о-наль-ных, как бы отозвался о них сам Даррен, деревянных предмета мебели. Черная гладкая плазма телевизора отражала висевший напротив плакат Наполеона Хилла[11], с американской зубодробительной улыбкой, и Даррен совсем не втайне подражал этому белоснежному частоколу.

— За что ты так с ними? – спросил я, едва переступив порог.

— В смысле?

— Я про тот кабинет. Там дышать невозможно.

— В смысле? Закрой дверь, — ответил он. — Ты спроси их сам. Лично они всем довольны. Слушай, я даю им рабочие места, и они кормят своих иждивенцев на деньги из моего кармана. Нашелся мне тоже из профсоюза. Присаживайся.

Я уселся напротив него в кресло. Что-то явно изменилось, но может, я бы смог уловить, что именно, если бы не огромный черный гроб на пузатых ножках, отделявший нас друг от друга на приличное расстояние. Новый костюм? Да нет, все тот же smart casual с приталенным пиджаком, за который он точно выложил не одну сотню. Этот пиджак, уверен, для него очень дорог, в том смысле, что глядя на него, каждый должен был понимать, что имеет дело с представителем высшего среднего класса, человеком обеспеченным, словом, которым он сам себя обозначал и очерчивал. Не вслух, разумеется. В общем, от преподавателя в нем было всего ничего.

— Отличная стрижка, — догадался я.

— За такие деньги, еще бы. Давай поговорим о некто по имени Стив Уайлд. Тебе это имя о чем-то говорит?

— Разумеется. Отлично сыграл в «Мракобесии».

— Он и сам мракобесия. Короче говоря, со мной на неделе связался его агент, ему нужна большая статья на весь разворот. Промоушен перед премьерой, публикации в прайм-тайм, подогреть интерес у публики, так сказать.

— Я думал, ты только по книгам, — сказал я. – Почему бы им не заглянуть в «Дейли Миррор»? Там с этим справятся на «отлично».

— В смысле? В том то все и дело. Я тоже об этом спросил, но видимо, ему очень нравится то, что делает моя команда. – В эту минуту его лицо озарила та самая зубодробительная улыбка с плаката. – Наши биографии на заказ, бэкграунд, который мы используем. Весь этот подход его и впрямь впечатлил. Суть в том, что я не собираюсь упускать такого клиента лишь из-за того, что это не наш формат. Профит невероятный. В общем, я считаю, что ты и никто другой сможешь все это обыграть как надо. Заодно и проверим, насколько ты сможешь соблюдать все дедлайны.

Сказать, что я был расстроен, не сказать ничего. Да и сколько можно было ему доказывать, что я действительно чего-то стою? Снова дурацкая мотивация под видом проверок и все такое. Даррен гордился тем, что он «отличный управленец» – этот ярлык прилип к нему насмерть – но теперь он и правда перегибал палку. Я не собирался становиться журналистом и разгребать это дерьмо за всю контору. Такая работа подходила разве что для должности ассистентки помощника. Я же хотел, чтобы меня уважали. Я много для этого трудился. Но был ли у меня выбор?

— Слушай, я не журналист по образованию, так что не особо уверен…

— В смысле? Оно и не надо, — перебил меня он. – Кому вообще это интересно.

— Ладно, посмотрим, что из этого можно сделать, — сказал я и потянулся к конверту с профайлом и заданием. – Мне нужно знать об этом деле что-нибудь особенное?

— Так как ты только начинаешь здесь работать, скажу кое-что. Два момента. Первое. Мне абсолютно плевать на то, как ты будешь работать, и что это будет. Запомни. Главное – чтобы это нравилось заказчику. Остальное никого не волнует.

Отличный подход к делу. Хотел бы я спросить его о том, как он до сих пор может смотреть на себя в зеркало, но кому нужны эти проблемы? Точно не мне.

— Второе?

— Прежде чем отправишься на встречу, ты должен кое-что знать о Стиве. Пару месяцев назад мне довелось лично с ним пообщаться, и не буду тебя успокаивать. Как минимум, он нестабилен. Творит все, что в голову взбредет. Тот еще крейзи. От театра-кино у него совсем крыша поехала. Боюсь представить, что с ним сейчас. Да, и главное – он совсем не надежный. Не удивляйся, если он не придет на встречу, но это я попытаюсь все как-то уладить. Но вот что я уладить не смогу – если ты возьмешь с собой блокнот или диктофон. Меня предупредили, дословно: он только за «импровизацию». Так что не порти мой нетворкинг. Увидит – делу конец. Помни, у тебя только одна встреча и один шанс.

Это предостережение, вопреки ожиданиям Даррена, не вызывало у меня паники. Может быть, теперь я наконец-то избавлюсь от скуки и заведу знакомство с кем-то нормальным. От дарреноподобных с их нетворкингом меня начинало тошнить сильнее, чем от стряпни Тони в баре. Молочный пудинг из крабовых сурими со вкусом шампуня и то был куда привлекательнее.

Я взял карандаш, быстро накарябал детали встречи на обложке «Джанки», которую незаметно для себя все это время держал в руках как святую библию, и потянулся за рюкзаком, чтобы, наконец, отсюда свалить. Через два часа мне нужно быть уже на другом конце города.

— Один вопрос, — сказал я. – Почему только женщины?

— В смысле? Ну, во-первых, они трудолюбивы. Доказано, что женщины лучше работают. Во-вторых, никакой этой мягкотелой борьбы за конкуренцию. Мужикам непросто принять, что ими кто-то командует, особенно это сложно дается идиотам. Таких, к сожалению, большинство. С дамами подобных проблем не возникает. К слову, на внештатных, как ты, и аутсорсинг это не распространяется. Про форму я распинаться не буду, хорошо?

Конечно же, я знал, почему он заставляет напяливать их эту дурацкую одежду. Действовало правило некоторой уравниловки, пусть хотя бы внешнее, но сидящие там тетки и понятия не имели, насколько действенной была эта профилактика от дрязг и всяких притеснений. Кроме того, сделать из людей ходячую рекламу тоже не так плохо. Дерьмово звучит, но я знал, что Даррен жил исключительно по Кодексу Деловой Логики, хотя до этого момента и не подозревал, что он был законченным сексистом. Только наизнанку.

В моих руках находился запечатанный кот в мешке. Самое время его открыть.

Пока под мигающие лампочки я тряс свои кости в оглушающе темном тоннеле метро, мои глаза старались ухватиться за строчки сухого машинописного текста. Задание оказалось примерно следующим – взять интервью у Стива и написать шокирующие подробности его молодости. Я понятия не имел, в чем подвох, но видимо, кому-то и впрямь было это интересно. И еще одна заминка – я никогда не брал интервью. Навряд ли Стив был так благодушен, чтобы мне подсказывать. Может, думал я, меня пронесет, и мы просто сыграем в детектива и ускользающего свидетеля. Не зря же меня предупредили, что он может и не явиться вовсе.

И к чему нам нужно встречаться в таких трущобах? Чтобы убедиться в том, насколько плохи обстояли дела, я вбил в карты точный адрес, но так и не смог понять, что находилось в том доме. Со статусом Стива мы бы куда лучше смотрелись в каком-нибудь ресторане при пятизвездочном отеле со средиземноморской кухней, хотя никто не спорит, что это было бы предельно чинно и тухло. Возможно, я попаду в гетто-галерею современного искусства или просто его любимый бар на отшибе.

Но это оказалось ни то и ни другое. Я поначалу думал, что ошибся и покружил по району еще некоторое время, но карта упорно продолжала указывать на одно место. Как выяснилось, я должен был брать интервью у Стива Уайлда, двукратного победителя премии BAFTA[12]… в зачуханной бургерной на окраине. Тогда я впервые оценил его отменное чувство юмора. Был полдень, но казалось, для толпы у двух касс этот факт не имел никакого значения. И правда, какая к черту работа, когда тут такие дела. Прижаться друг к другу, потолкаться и выяснить отношения под запах промасленной курицы куда веселее. И да, здесь меня окружали только жирные люди. Нет, не то чтобы я был против них или их выбора, просто мне всегда казалось, что подобную еду придумали разве чтобы ухватить безвкусный кусок на бегу, когда нет иного выхода. Они же так проводили свой досуг, на спор пичкали себя всем, что могло в них влезть и, похоже, плевать хотели на свое отражение в завтрашнем дне.

Я решил дождаться, пока толпа рассосется и размажется по стенам этого заведения, хотя сомневался, что вообще смогу дожить до этого момента. Из любопытства я даже засек – раз в десять минут свежая холестериновая кровь пополняла ряды. Тем не менее, я набрался терпения и сел за ближайший столик у двери, где красовалось три капли кетчупа. С остальными все было куда хуже. За окном по обеим сторонам заснеженного переулка слонялись беззубые доходяги и молодые парни с опухшими руками, пока за ними волочились обтянутые кожей скелеты собак в надежде на сытную подачку или хотя бы десерт в виде куриной косточки. Безработные собирались в стаи, и вместе они разводили костер на покрышках. Такое количество мусора не могло скрыть даже зимнее время. Вот куда, думал я, нужно устраивать экскурсионные заходы туристов. Кому нужна эта плакатная ложь в виде Тауэрского моста и колонны Нельсона.

Но покой мне только снился. По залу ходил уборщик, кучерявый коротышка в форменном оранжево-синем комбинезоне, и что-то приговаривал себе под нос. Через минуту он уже стоял у моего столика.

— Без заказа здесь не сидят, — сказал он и махнул тряпкой в мою сторону. Я быстро сообразил, что он просто так не отстанет и пошел взять кофе.

К тому времени прошел уже час или около того, но Стив так и не появился в дверях. Попивая свой крепкий, вяжущий язык напиток, я всерьез начал верить в то, что неправильно записал адрес. Начальство за это меня точно прикончит. Должно быть, это мой последний день на работе. Мечта ускользала из рук.

У меня не было конкретного плана действий на этот случай. А раз так, может, придется подождать еще несколько часов. Звонить Даррену и уточнять адрес спустя час назначенного времени выставило бы меня не в лучшем свете. Изводить себя я не хотел. Как все-таки жаль, что это оказался не бар. Мне бы сейчас не помешало пропустить пару стаканов.

— Кто ты?! – внезапно донесся голос со стороны входа. Я сразу узнал его по фильмам и махнул рукой в свою сторону.

Появление Стива Уайлда в тот день наделало немало шума. Вот что, оказывается, может заставить жирдяев побросать эти булки с сыром. Своими скользкими соусными пальцами они по негласной команде «Начали!» принялись инстинктивно ощупывать себя в поисках смартфона, чтобы заснять на экраны то, что происходило дальше.

— Я… я тебя точно прикончу! – закричал он и порывом бросился к моему столику. Мне не оставалось ничего, кроме как готовиться к отпору. Я взял поднос и выставил его перед лицом как щит. Однако, как только он сравнялся со мной, разразился истеричным хохотом.

— Черт, не могу это сыграть! – кричал он, согнувшись пополам. – Все, что угодно, но это просто усраться от смеха. Не могу выдержать и секунды!

Я внимательно его осмотрел. Зеленые глаза, налитые кровью и яростью. Похоже, он был предельно пьян, раз даже умудрился пролить вино (или что это было) на свой бархатный плащ. В жизни он отчего-то был не таким высоким, как на экране, но все же обгонял меня примерно на полголовы. Длинные, черные как экваториальная ночь волосы он забрал в хвост, хотя до этого я всегда видел его только с распущенными. На съемках ему наверняка приходилось скрывать эту цирковую карусель на шее.

— Будешь кофе? – Я прекрасно понимал, что формальности в данном контексте, да и еще с таким человеком как Стив, были бы излишне и только бы подлили масла в огонь. А может, я бы просто стал объектом его насмешек.

— Ты только посмотри, как эти жирные разнервничались! Чего пялитесь? Поломаю все ваши камеры. Куски недоделанные! – Но толпа лишь посмеивалась и продолжала делать свое. Им нужно было шоу – и вот оно, как по заказу. Неизвестно, чем это могло закончиться, но я не хотел оказаться на пару со Стивом в полицейском отделении, поэтому решил вывести нас отсюда, чего бы это мне не стоило.

— Давай, пойдем отсюда, — сказал я и, взяв его под руки, потащил к двери. Как ни странно, он поддался без колебаний. И на прощание оставил весточку – блеванул прямо у двери. Я не был в курсе, намеренно ли он, но посетителей изрядно повеселил. А кого-то и обогатил. Тут уже была игра на скорость – кто быстрее до ТВ-студии.

Перед входом нас ждал красный длинный «Форд», наподобие тех, что мелькают в фильмах семидесятых, с белыми кожаными сидениями. Не знаю, как ему удалось оставить его в сохранности, ведь я даже не заметил ни одной царапины. Может, он был из того редкого сорта личностей, что нетрезвыми водят куда лучше.

— Я только что его забрал, — сказал Стив. – Правда, эффектно?

— Отлично да, но не думаю, что тебе нужно за руль. Я поведу, — ответил я, предвкушая, как выжму педаль в пол и погоню как потерпевший на этой ласточке. Хотя гнать – громко сказано. – Мне нужен твой адрес, повезем тебя домой.

Я спросил его адрес чисто из вежливости, хотя весь город прекрасно был осведомлен о том, где он живет. Два года назад он прикупил себе лофт в старинном особняке в Белгравии[13], что было в часе езды отсюда.

— А что с интервью, бродяга? Ты вообще собираешься делать свою работу?

— Да, разумеется, давай только сядем. Там сейчас окна треснут, — сказал я, указывая на тех бедолаг из забегаловки, которые всем своим весом прислонились к стеклу и теперь со вспышками глазели на нас из окон.

Мы были где-то на полпути, когда Стив попросил притормозить. Он выскочил на магистрали и принялся извергать из себя литры зеленой густой рвоты. Тогда его мало волновало то, что каждая вторая машина являлась его потенциальным проводником в ад. Для рая он, конечно, не годился.

— У тебя есть что-нибудь из лекарств? – спросил я, как только он уселся обратно в кресло.

— Все самое лучшее – прозак, анафранил, золофт, виски… Тебе что конкретно?

— Заедем по дороге.

Мы притормозили у аптеки, где я купил шприц и две ампулы магнезии, чтобы беззаботно двинуться дальше.

— Надеюсь, это что-то особенное, — не унимался он, узрев у меня в пакете шприц. – Смотри, не подведи.

— Разумеется, Стив, — ответил я в надежде, что теперь он успокоится и перестанет елозить по всему салону в попытках перебраться на заднее сидение. Похоже, он принимал меня совсем не за того, кем я являлся. Но мне оно было на руку.

Стив сказал тормозить у старого краснокирпичного особняка, отсылающего к эпохе королевы Виктории. Не удивлюсь, если машину он подбирал под него. В окрестностях зимнего Лондона они оба смотрелись как два красных пятна крови на рыхлом снегу. Великолепно.

Слева на входе нас встретила консьержка, но казалось, она не удивилась такому паршивому виду своего именитого постояльца. Дом был двухэтажный, и хорошо, что его лофт располагался на первом этаже, иначе нам бы пришлось совсем туго. Как признался он мне по дороге, пару часов назад он запивал инказан[14] красным вином – сам не знал, что на него нашло. Оставалось только ждать, когда из ушей хлынет кровь от гипертонического кризиса. Потому он с таким рвением и пытался выблевать все наружу. От скорой он категорически отказывался.

Квартира оказалась очень светлой – с большими окнами и стенами цвета аппаратной крем-соды. Хотя в целом обстановка была унылой до одури – эргономичная мебель в строгом черном цвете, точь-в-точь как у Даррена, и картина Бриджит Райли[15] с гипнотическим черно-белым кругом. Диагноз: пролезший во все щели минимализм.

— Безумно скучно. Когда-то я считал это место своим спасением, но только не сейчас, — сказал он, перехватив ход моих мыслей. – Убийственно. Пустота здесь мне режет глаз.

— Тебе явно нужно подумать об этом, — согласился я.

Ну и дерьмо творилось у него в квартире. Очевидно такое же, как и в голове. Повсюду валялись диски с дешевым порно (и это в наши славные времена Интернета), записи ночных японских ток-шоу, от которых у европейцев сводит желудки, дротики дартс, пустые упаковки от чипсов, и все то приправлено запахом мокрой псины. На пол я не собирался ступать даже ботинками, так что был рад найти пару пакетов за дверью и без проволочек их использовать. Стива это изрядно повеселило.

— Эти курсы от алкозависимости просто чушь собачья, — сказал он. – Как пытаться похудеть на специальной диете, хотя достаточно просто не жрать. Но я, как и все, не понял, что все настолько просто и продолжал прятаться за какими-то схемами. Но теперь уже поздно. Буду наслаждаться тем, что имею.

Он достал из кармана тонкие замшевые перчатки и зачем-то надел их.

— Ну, чего ждешь? Тащи свои шприцы. Я весь в предвкушении.

Я пошел за пакетом. Мы присели на диван, и я попросил оголить одну руку. Среди выпуклых вен найти нужную не составляло труда. Хорошо еще, что они были чистые. Я забрал шприцом из ампулы два кубика магнезии и прицелился.

— Какого черта ты медлишь? – спросил он. – Дай сюда.

Он выхватил шприц и с размаху воткнул себе в руку. Полный псих. Худо дело. Значит, он и правда сколется. Это лишь вопрос времени.

С неистовым удовольствием на лице он откинулся на спинку дивана и уставился прямо на меня.

— Как думаешь, осталось ли еще у нас независимое кино?

— Все мы от чего-то зависим, и кино не исключение.

— Знал бы ты, как это все достало, сил моих нет. Никто не предлагает сыграть в чем-то стоящем. Корчить из себя каких-то конченых семьянинов и их грязных любовников. Кто им пишет эти конченые сценарии? Кто так прописывает диалоги? Только с Робом мне повезло, и то чую, скоро и эта возможность прикроется из-за каких-то дурацких сплетен.

Не нужно быть гением, чтобы понять — налицо у Стива прогрессировал творческий кризис или как там это называют. Достойные роли, по его словам, он находил только у Роба, и здесь он имел ввиду Роберта Стейнбека, режиссера «Мракобесия», в котором сыграл душевнобольного, сбежавшего из больницы в лес вместе с другими пациентами и ставшего лидером нового государства, живущего по своим правилам. Герой Стива был чокнутым, так что изобразить такого персонажа, подозреваю, не составило ему огромного труда. Я пересматривал это кино раз десять и не отказался бы пересмотреть его теперь уже со Стивом Уайлдом на соседнем кресле.

Мне нравились работы Роберта, и даже больше. Начиная с его дебюта «Тягучей черной конфеты» о ночной жизни Гонг-Конга и дальше по списку, включая «Меланхолию желтого цвета», который все отчего-то в один голос окрестили настоящим провалом. Невозможно определить, что меня цепляло больше – актерская игра, сюжет, игра с цветом или подобранные декорации. Все вместе. Понятия не имею, как ему это удавалось.

— Посмотри, что происходит вокруг. Каждая крупная студия уже прикупила себе по лейблу, на котором потоком пакует «другое кино». Лицемеры чертовы. Что творится…

Я не собирался его успокаивать, да и это было бы странно. Он знал положение дел изнутри, знал то, о чем я лишь мог догадываться или точнее, только видеть симптомы. В самом общем смысле я разделял его чувства.

— Когда эта штука подействует? – спросил он, глядя на квадратный циферблат часов за моей спиной. – Мне нужны силы, у меня через три часа предпремьерный показ. И вообще, что тебе от меня нужно?

Вслед за ним я повернул голову на сто восемьдесят градусов — и так, прошло около четырех часов, прежде чем я мог приступить к делу. Наконец-то он сам к этому подвел.

— Мне нужны подробности твоих злоключений в молодости.

Казалось, он трезвел – инъекция стала действовать. А вместе с тем и увеличиваться градус его агрессии.

— Снова? Да вы что, рехнулись все? Подними архивы за последние десять лет. Разобрали уже на цитаты давным-давно, ты вообще выпал из жизни? Давай начни меня насиловать интервью. Как же вы меня достали, скоты! Журналисты проклятые!

Я старался держать себя в руках. Мало того, что он назвал меня журналистом, так еще вдогонку я был облит густыми помоями, которые предназначались скорее навязчивым репортерам, чем мне.

— Тогда скажу так. Мне нужны новые подробности.

Стив вскочил с дивана и швырнул рядом стоящую вазу на пол. Пусть может она и стоила половину его гонорара, но к счастью, не представляла из себя ровным счетом ничего. Одна из тех вещей, чья художественная ценность стремилась к нулю и дальше, в минус бесконечность.

— Смотри, как ты меня разозлил. Думаешь, я конченый идиот? Ты мне что вколол? Какая разница, можешь не отвечать. Чувствую себя как распоследнее дерьмо. Ты хоть представляешь, что такое предпремьерный показ? Как я теперь появлюсь там в трезвом виде? Кем ты себя возомнил?

— Спокойно, Стив, я только хотел, чтобы тебе полегчало, — ответил я и в ту же секунду пожалел о том, что сказал «спокойно». Это было слово-табу, когда обращаешься к таким, как он.

— Не называй меня по имени. Вали скорее отсюда, и чтобы я тебя больше не видел. Передай своей конторе, если еще раз пришлют ко мне такого червяка, я вас всех в жопу пошлю!

Я взял свою куртку и направился к двери. Я слышал, как он катал по полу пустые бутылки, очевидно приглядываясь к той, что побольше, чтобы метнуть ей в меня.

— В жопу пошлю!

Главный урок, который я из этого вынес – хорошо писать недостаточно, если ты занимаешься биографией еще не отошедшего в мир иной. Такт, сговорчивость – все это было мне чуждо, но каким-то неведомым для себя образом я должен был всем этим овладеть, да так, чтобы случайно не превратиться в лизуна чужих задниц. Полагаю, таких Стив посылал сразу же.

Не прошло и недели с тех пор, как я получил должность своей мечты, но у меня уже стали проявляться первые признаки психосоматического расстройства – страх потери контроля и прочее. Не знаю, было ли то совпадением. Я понимал, что любой другой на моем месте чувствовал бы себя, как минимум, богом. А со мной что не так? Я сознательно стремился стать патологоанатомом человеческих душ, но сейчас чувствовал себя лишь барахтающейся в собственном болоте жабой.

Но все это быстро сменилось отчаянием, когда на экране мобильного я увидел пропущенный от Даррена. Я метался между страхом потерять работу и чувством, что эта самая работа мне и не нужна вовсе. Предполагалось, что Стива я вскрою на раз-два, даже если для этого понадобится пробивать молотком скорлупу, чтобы извлечь на поверхность мозговое ядро и рассмотреть его под микроскопом. Но интервью с Джимом Карпентером, похоже, оказалось лишь первой трещиной перед тем, как я должен был упасть в обрыв собственных разочарований. Это была не одна ягода, но целое цветущее поле, усеянное ядовитыми плодами. Стив толкал меня туда двумя ногами.

— Звонил?

— Да, как все прошло? – спросил Даррен, наверняка перед нашим разговором разогрев уши какой-нибудь телевизионной мелодрамой для моих упоительных историй о Стиве. – Разузнал все, что нужно?

— Он колется, — ответил я. – И страдает вспышками гнева. Хороший парень, впрочем! Только вот его окончательно достало говорить о своем прошлом, понимаешь? И зачем вообще писать о том, что сто раз уже сказано?

— В смысле? Успокойся. Давай по порядку. Мне нужно, чтобы ты выставил его жертвой непростого детства, и общественное порицание сменилось, так сказать, сочувствием. Все должны тонуть в озерах собственных слез, читая твою статью. У тебя получилось достать материал или нет?

— Я же говорю, нет никакого материала! И понятия не имею, как его получить!

Гнев, психоз и апатия в ту минуту стали превыше моих опасений лишиться работы. Неожиданно, да, но дело в том, что я едва себя контролировал.

— В смысле? Давай так. Бери выходной, восстановись, а потом поговорим об этом офисе, идет? Тебе однозначно нужен апгрейд, чтобы работать с такими, как он.

— Я только что с выходных.

— Жду тебя послезавтра у себя. Не опаздывай.

Но знал ли он, что положение дел дома нагоняло тоску похлеще любого кладбища. Хотя нет, на кладбище и то теплее. Положение такое – я хожу в куртке по комнате три на три, чтобы разогнать стынущую в жилах кровь, от каждого шага с потолка мне на плечи сыпется побелка, а под ногами шуршит ворох изрезанных газет, будто я топчусь в кошачьем туалете, и от клея он насмерть прилипает к подошвам. Меня хватает на то, чтобы разобрать антресоль со стеклянными банками подозрительного вида и выловить этих мерзких жуков с личинками в манной крупе. И еще нагреть в тазик воды, чтобы простирать свои занавески-лохмотья и тем превратиться в прачку с намозоленными костяшками и дегтярным мылом под ногтями. Заканчиваю я тем, что проливаю чай на отрывной календарь с изображением «крутых тачек», который прив ...

(дальнейший текст произведения автоматически обрезан; попросите автора разбить длинный текст на несколько глав)