Тлеющая трава

Если бы вы спросили Нериссу Тиарнак, когда она начала употреблять, она бы литературно послала вас в убогий необъятный зад. Но про себя вспомнила бы почти точно: где-то между восемнадцатью и двадцатью и потом между двадцатью четырьмя и двадцати шестью — по-крупному, а попробовала впервые ещё в средней школе. Стащила из секретного шкафчика в маминой комнате. Нерисса часто видела, как мама что-то курила по ночам на кухне, хоть она и пыталась это скрыть. Запах свежей тлеющей травы, каким иногда несло от её одноклассников, подсказал Нери, что курила она марихуану. Она часто плакала, когда делала это, и спустя время Тиарнак догадалась, что этот ритуал помогал ей держаться на плаву и быть сильной для них с Мо и для самой себя. Между ней и папой что-то происходило, что-то нехорошее, и хоть они и сошлись снова, Нери думала, что лучше бы они того не делали, потому что без него маме было спокойнее.

Первый раз Нери не понравилось. Она кашляла, плевалась и сразу же всё выкинула, поскорее, чтобы никто не заметил. В голову ей ударило самую малость: она всего лишь приятно потяжелела, но Нерисса никак не связала это с наркотиком. Она вернулась домой, почистила зубы и как ни в чем не бывало села писать очередную историю с мудреным сюжетом… И написала первую в жизни постельную сцену. С высоты своих писательских лет Нерисса могла сказать, что получилась она довольно милой, хоть и не особо реалистичной.

Вторым наркотиком, который она приняла, был метадон. Она купила его в неблагополучном районе города Фолт-Шенфорд, в переулке на Флит-стрит у какого-то худого парнишки в фиолетовом капюшоне. Немного, там было всего на две дозы, которые она засунула в себя разом и запила стаканом воды, как какой-нибудь обыкновенный Адвил. Реальность покинула её весьма… Стремительно. Солнце стало светить ярче, дождь закончился, а все люди вокруг улыбались ей и говорили, как они счастливы. Счастье стало вездесущим, осязаемым, видимым, как радуга, и Нерисса кружилась, кружилась, кружилась… В тот момент все проблемы казались такими мизерными и незначительными, что, когда ей на глаза попалась мамина фотография, Нери любовно взяла её в руки и поцеловала, спросила, как у неё дела и спокойнее ли ей там, где она оказалась. Спросила, не плачет ли она, и заверила, что у них с папой и Мо всё замечательно и они бесконечно счастливы. И потом снова кружилась, кружилась…

А когда действие метадона закончилось, она рыдала в ванной, как ненормальная, потому что все проблемы вдруг снова вернулись. Мама, оказывается, теперь прахом лежала в земле, а не гуляла где-то в сказочной стране, где вместо асфальта кладут леденцы. Вернувшаяся реальность ударила Нериссу так сильно! словно в отместку, что её променяли на дурь. Она перестала разговаривать с кем-либо на четыре долгих месяца. Папа возил её к психологине, но она в итоге просто отказалась проводить сеансы, потому что Нери никак на них не реагировала, и посоветовала ему подождать. Дар речи она обрела, когда родилась Кирстен. У неё были мамины глаза.

Со временем Нерисса унялась. Не пришла в норму и не сменила старые батарейки, нет: просто вяло смирилась. Она поступила в литературный на редакторку, а Мо пошла учиться журналистике. Нери чувствовала себя неуверенно среди новых ребят, хоть они и казались доброжелательными, и после каждодневного испытания социумом она возвращалась в свою комнату в резиденции и, пока её соседка увлеченно бегала по воркшопам и театральным кружкам, Нерисса могла спокойно заняться будущей книгой. Она сбегала в понятный и нестрашный мир персонажей, чтобы спрятаться, и не хотела, чтобы кто-нибудь её находил. Время на первых двух курсах тянулось, как в слоу-мо, кроме того, что она проводила вне собственной жизни. В основном сокурсники поняли, что её лучше не трогать, а если кто-нибудь и пытался, то заканчивалось это всегда одним и тем же плохим впечатлением, потому что Нерисса на самом деле не умела общаться с людьми. Чаще всего она витала в облаках и даже не замечала, что творится у неё перед глазами.

Когда летом она вернулась домой, папа и Мо не смогли толком вытащить из неё ни слова. Она почти все каникулы провела в своей комнате, и пока Мо с годовалой Кирсти в купальниках гоняли по газонам у дома, Нерисса снова писала книгу. Она была тенью — расплывчатой, ирреальной, несуществующей, пока персонажи в её голове делали то, в чем саму Нери сложно было даже представить. Они общались, задевая самое сокровенное, путешествовали, танцевали до первых рассветных лучей, сменили десятого сексуального партнёра, испробовали целый спектр профессий и некоторые из них уже даже успели сыграть в ящик. Нерисса чувствовала себя живой, смелой и решительной, но… Только там, в их мире. Не в своём.

На втором курсе она продолжила писать, но только вот лекций в университете стало больше, да и обязательных кружков тоже прибавилось. Нериссу всё это раздражало. Она сквозь зубы читала реплики на сцене, с тяжёлыми вздохами отвечала Шерри на вопросы по поводу совместного проекта и язвительно комментировала приезжего профессора на трёх разовых лекциях по сексологии, социологии и гендерной идентичности. Днём у нее не хватало времени на то, чтобы писать, и она писала ночью. Сокурсники не узнавали её, а преподаватели пытались отправить к университетскому социальному психологу. Нерисса огрызалась, спорила и на каждом дополнительном занятии спрашивала, обязательно ли на нём присутствовать. Её жизнь казалась ей ненастоящей, эфемерной… Она была не нужной, в отличие от той, которая резво била ключом в голове. Каждую ночь Нери превращалась в Реббеку, Барбару, Робби — и теряла собственное имя.

Амфетамины пришли в её жизнь, когда она поняла, что не вывезет бессонных ночей и насыщенных университетских будней вместе, потому что ни от того, ни от другого Нерисса отказаться не могла. Она соблюдала дозы, контролировала себя жёстче, чем когда-либо, чтобы никто не заметил внезапных странностей, прятала цветные таблетки под матрасом и практически совсем не спала, кроме выходных, и то — только днём, пока Шерри тусила в кампусе. На летних каникулах она благоразумно прекратила, но как раз тогда дома начался абсолютный конец света: Кирсти начала бегать, всё облизывать, визжать, разбрасывать вещи, волей случая попавшие в её поле зрения, и… Господи, рыдала она каждый раз как в последний. Папа носился с работой и внучкой, Мо — с парнями и дочерью, а Нерисса просто пыталась выжить.

Она часто курила траву и иногда — временами — возвращалась к метадону. Как раз в один из вечеров, когда Нери угораздило «развеселиться», Моника потащила её в клуб со своей компанией и познакомила там с Эрвином. Чёртов Котийар был типичным перспективным красавчиком, который любил три типичные мужские вещи: секс, деньги и вечеринки, на которых можно было найти секс и потратить деньги. Трахаться с ним сразу после знакомства Нерисса не стала, хоть ей и очень хотелось. Она боялась… Да, блин, всего, чего можно было бояться девственнице перед сексом. Метадон выветрился из неё в мгновение ока, стоило Эрвину засунуть руку под её платье.

На следующий день он явился утром с цветами и предложением сходить на свидание. За всё лето у них было много таких свиданий. Нери даже начало нравиться, что ее зовут Нерисса и она живёт так, а не иначе, и что она находится здесь и сейчас. Она упустила момент, когда Эрвин стал для неё якорем, удерживающим буйную писательскую натуру в реальности. Перед тем, как она снова уехала в университет, Нерисса решилась на нечто большее — они переспали. У неё был волшебный первый раз и второй, и третий… Нери оставила свою книгу почти на целую неделю. Они не вылезали из постели.

А потом Нерисса уехала. Последние три года учебы все же поймали её юность за хвост, и она успела побыть почти типичной девочкой-студенткой. Нери подружилась с сокурсниками, которые вплоть до вручения диплома говорили ей, что она самая странная студентка в литературном, которую за пять лет видали эти поросшие мхом и виноградной лозой стены. Она смеялась и подкалывала их в ответ. Свою книгу Тиарнак закончила на четвертом курсе, любовно сложила сырую рукопись на полку и начала писать вторую часть, когда было время. Амфетамины она забросила, марихуану курила также, как и все: на вечеринках, о которых не должны были знать преподаватели. Нерисса чувствовала себя счастливой, по-настоящему и без допинга, и это чувство оказалось куда более пьянящим, когда было естественным. У Нери горели глаза и она с гордостью называла свое имя, она с радостью возвращалась домой на каникулы, чтобы увидеть семью и Эрвина. Эрвин. Чёртов Котийар. Они ходили на литературные вечера, как парочка сорокалетних молодоженов, потому что Нери они нравились, и гоняли на мотоцикле по пустым шоссе, как молодая, до чёртиков влюбленная пара, а потом он заботливо кутал её в свою куртку и покупал огромную кружку горячего шоколада. Они занимались любовью почти каждый день, и им обоим нравилось делить друг с другом постель и языки. Эрвин научил Нери плавать; Боже, он затащил её в гребаную воду. Она не садилась за книгу почти все лето.

Чёртов, чёртов Котийар.

Они поженились сразу после того, как закончили университеты. Он сделал ей предложение на вручении дипломов — её диплома! Сбежал со своей церемонии, как самый ветреный парень на свете. Свое свадебное путешествие они — увлекательно — почти всё провели в постели.

А потом начались будни. Эрвин с головой ушел в работу в рекламной компании своего отца, а Нерисса вернулась к книге. Они, кажется, пересытились друг другом в первый месяц после свадьбы, и весь следующий даже не спали в одной кровати. Эрвин сильно уставал и плевать хотел на её потребности, а Нерисса как будто таяла всякий раз, когда он отказывал ей даже в простом просмотре фильма. Она пыталась читать ему свои отрывки, как раньше, но он засыпал, не дослушав и до середины. На выходных он снова работал… Нерисса предлагала поехать куда-нибудь вместе, чтоб развеяться, но Эрвин брал её за руку, целовал в ладонь, как всегда, и обещал, что когда-нибудь потом. Но загадочное «потом» всё не наступало, и Нери понятия не имела, когда должно было. Она закрывалась от него, словно пряталась, туда же, куда бежала всегда — в мир, существующий только в ее голове.

Она вернулась к писательству — болезненному писательству, которое с каждой бессонной ночью размазывало Нериссу по стене так просто, как будто она была не человеком, а свежеиспечённым пончиком из ближайшей булочной. Она постепенно превращалась в ту, какой была на первом курсе университета, и, кажется, со временем разучилась общаться даже с собственным мужем.

После того, как её первая книга разошлась огромным тиражом по Америке (в основном по северной) и стала бестселлером, Нерисса, правда, пришла в себя. На встречах с читателями на неё горстями сыпались комплименты и благодарности, и она ощущала себя сильной, воздушной и способной на все-все-все. Ее приглашали на шоу, брали интервью… Сначала Нери соглашалась на всё подряд, но потом её агент — Кевин Форстер — спустил новоиспеченную писательницу с небес на землю и напомнил, что время, вообще-то, не резиновое, и ей надо писать вторую книгу и участвовать в трёх шоу одновременно — она в курсе? Оказалось, что нет.

Первое интервью Нериссы Тиарнак оказалось очень удачным, второе — провалилось, потому что журналистка решила переписать ее слова от и до. Она устала от эмоций, третирующих её в связи с внезапным шквалом внимания, от бесконечных вопросов, встреч… На Нериссу давили, требуя вторую часть запланированной трилогии. Она должна была находить время писать.

И тогда она вспомнила про амфетамины и… Гребаное, треклятое экстази. Вторые оказывали куда более оглушительную… Помощь. После них она писала, как сумасшедшая, но после, после Нерисса буквально валилась с ног и умирала каждый раз, когда падала, по новой. Очередная доза спасала её, как марвеловский супергерой.

Эрвин по-прежнему ничего не замечал. Он, конечно, поздравил её, был рядом на интервью, они даже занялись сексом по обоюдному согласию однажды после того, как его грозный отец и по совместительству босс повысил Эрвина на работе. На какое-то время, на один вечер и ночь Нери даже не хотелось возвращаться в мир собственной книги. Такое случалось ещё раз или два. А потом не случалось вообще. Она закончила трилогию рука об руку с цветными таблетками; они превратились в её постоянных проводников, друзей, новых персонажей — они ожили, прямо как персонажи, и стали иметь значение. Реальность теряла свои очертания так пугающе быстро, и всего за год поблёкла совсем. Она уже была далеко не просто любительницей, а самой что ни на есть законченной наркоманкой. Однако… Она все ещё оставалась крутой писательницей. Ну и иногда играла роль резиновой куклы для Котийара: он просто нагибал ее, трахал, пока не кончит, и уходил. Или, если это происходило в кровати — засыпал. Не суть важно, как именно это было — оно просто было.

Если бы не Кевин, Нерисса скорее всего была бы уже мертва. Он отобрал у нее все таблетки и отправил лечиться в реабилитационный центр в Канаде, и сделал он все это настолько конфиденциально и грамотно, что никто, даже ее собственный папа, не узнал о том, что его дочь сраная наркоманка. Для Эрвина и семьи она просто уехала в трехмесячное путешествие по Штатам, чтобы сосредоточиться на написании нового сборника. Для прессы — то же самое. Но на самом деле она провела всё это время в реальности.

Реальности. В четырех белых стенах. Первое время она была тошнотворной и невыносимой, обычной, практичной, серой и гадостной. Там не было книг, она не могла писать по личной просьбе Кевина. Нерисса играла в шашки и шахматы, контактировала с другими пациентками, смотрела новости, общалась с врачами. Она могла рисовать, но не делала этого. В их семье это ремесло досталось Мо, и Нери чувствовала себя неуютно, когда бралась за кисти.

Она вернулась домой посвежевшей и благодарной за свою переоцененную жизнь человеку, который даже не был ее другом. Какое-то время не был… Нерисса снова села за книгу. Ей понадобилось время, чтобы вернуться в забытый мир, но она справилась. Больше она не употребляла ни амфетамины, ни метадон и ни чертово экстази, которое доставило ей целый вагон проблем. Из-за него она не смогла вытащить себя сама. Все встречи с прессой и читателями были довольно дозированными и под контролем её заботливого агента, а по вечерам Кевин обычно вытаскивал её в реальный мир. Это было так приятно — чувствовать нужность и заботу, и общность. Они могли разговаривать часами напролёт. Танцевать… Шутить. Нерисса все лучше понимала, что все её три года брака были откровенно бракованными. Этот чёртов Котийар даже, нахрен, не позвонил ей, когда она не вернулась домой ночевать! Так что она делала это с завидной регулярностью. А потом Кевин вдруг признался ей в любви. Он попросил развестись с Эрвином.

И Нерисса, хах, не смогла. Он всё ещё, как оказалось, был ее якорем, хоть теперь и не нёс за это никакой ответственности. Он просто был им, потому что стал когда-то. Она испытывала к нему что-то вроде привязанности. Привычки.

Нерисса прорыдала всю ночь на веранде, где обычно писала, а утром сказала Кевину, что им нужно расстаться. Он ушёл от нее как друг, как любовник и как агент.

Вторым ее агентом стала молодая женщина по имени Энн, и она оказалась офигенной подругой. Они часто с ней разговаривали о творчестве. Первым самым большим открытием, которое Энн принесла в жизнь Нери, была определенная писательско-художественная философия, которой Нерисса объяснила всю свою жизнь, как по полочкам.

И вторым — то, что помимо мужчин, Нериссу привлекают и женщины.

— Творческим людям обычно тяжело держаться в жизни так, как всем, потому что они живут в двух мирах. Это потрясающе, это всегда так восхищало меня! — возбуждённо воскликнула Энн, подкинув в воздух свои тяжёлые каштановые локоны. — Моя мама не выдержала и покончила с собой, когда мне было два месяца, потому что не удержалась в реальности с плачущей мной и целым миром в голове, а папа стал Заком Гордоном, целым крутым фантастом и одновременно с этим — самым лучшим папой на свете. Просто я хочу сказать… Важно найти ту золотую линию, за которую нельзя выходить. Вот в ней, в ней можно делать всё, что угодно! А за ней нельзя. Важно уметь лавировать между двумя мирами, так, чтобы ты была и там, и тут. Но больше тут. Папа говорит, что лучше всего с этим помогает режим. Или лимит страниц. Я думаю, это невероятно!

И это — одно из того немногого, что Энн называла невероятным — действительно было таковым. Нерисса тогда так воодушевилась этим разговором, что едва могла дышать от восторга! Так что единственное, до чего её тело додумалось, это поцеловать Энн. Она и правда её поцеловала. Нери не спасло то, что перед ней сидела женщина, потому что она реагировала на нее также, как и на Кевина, а Энн — что не могло не радовать (или, скорее, развращать) — отвечала взаимностью. Они проводили вместе вечера, иногда — целые ночи, а по утрам Энн готовила потрясающие банановые панкейки и рисовала на них улыбку шоколадным топингом. Она не требовала разводиться с Эрвином.

Но через два года их такой своеобразной связи им пришлось прекратить: Энн встретила девушку. Нерисса, конечно, отпустила её — с теплом и любовью. Напоследок она подарила Энн целую коллекцию её любимых книг и посвятила свою — последнюю. Они расстались подругами, да и агентом Тиарнак она бы с удовольствием осталась, но они с Мари решили переехать, так что Энн Нери тоже потеряла. Этот факт она осознала с глубоким сожалением, потому что как таковых подруг у Нериссы больше не было. Нет, знакомые, конечно, были… Но все это совершенно не шло в сравнение с Энн — с её позитивом, открытостью и готовностью принять с улыбкой абсолютно всё. Она была прямо как луч солнца — такая же светлая и теплая, и могло показаться, что Энн слабая из-за этого, но Нерисса знала, что эта девочка — сталь, потому что то тепло и любовь, которые она несла внутри, были её самым надёжным фундаментом в жизни. Вообще это, по сути, единственный фундамент… Для каждого. Каждой. Энн это понимала, и Нерисса восхищалась тем, насколько глубоко она это понимала.

Ах, ладно, возможно, она и вправду была чуть-чуть влюблена в неё.

Благодаря ей Нерисса, наконец, нашла золотую середину между писательством и реальной жизнью. Она научилась лавировать между двумя мирами быстро и точно, и хоть иногда это было тяжело, Нери все равно справлялась, потому что у неё не было другого выхода. Она ощущала себя, наконец, писательницей, а не размазанным по стене пончиком из ближайшей булочной, и не Реббекой, Робби, Бэбс… Нериссой. Вот её имя. Так её зовут. И она не становится кем-то другим — здесь нет оборотного гаррипоттеровского зелья. Да и никакого другого тоже. Ей, черт возьми, понадобилось целых десять лет, чтобы это понять!

А чтобы понять, как сильно она любит ту самую Нериссу в себе, нужно было одиннадцать.

Потому что ровно через год после того, как уехала Энн, и через шесть после того, как она вышла за Эрвина, она с ним, Иисусе, развелась. Этот ублюдок переспал с ее сестрой в их же доме, и у него ещё открывался рот говорить ей, Нери, что она фригидная и бесчувственная. Что она бесполезная. Что она никакая! Она позволяла ему говорить всё это себе, все эти годы, отвратительные и лживые, не нужные, нахрен, никому из них. Нерисса спустила чёртов якорь на дно. Котийар, к ее удивлению, умолял её не разводиться и дать ему второй шанс, ныл, что он без неё не может… М-м, она забыла, что именно он без неё не может. Почесать яйца? Найти рубашку? Перепихнуться по-быстрому?

Якоря обычно такие тяжёлые, блин.

И без них тоже… Трудно. Первое время. Но зато Нерисса теперь жила без ожидания, что её сейчас нагнут и поимеют, как какую-то течную суку, а потом уйдут трахать её же вечно доступную сестру. Без боли, которая все время напоминала ей, что когда-то у них было все хорошо и когда-то они гоняли по городу на мотоцикле, и целовались в заброшках. Без сожаления, что это всё закончилось и ничего уже не вернуть… Ощущение абсолютной свободы пришло к ней, правда, чуточку позже, через несколько дней.

Ну, не вернуть, да! Их отношения изжили себя до старческого хруста.

Нерисса выставила его вещи из дома. И хоть по щекам у нее текли слезы, а грудную клетку разрывало от горечи и обиды, что он, нахрен, все просрал и променял её на деньги, которые так любил, и на работу, которую так ненавидел, и на безмозглую Монику, которая просто трахалась со всеми без разбора и, конечно, даже не собиралась встречаться с ним. Нерисса чувствовала облегчение. Теперь все должно было быть гораздо проще.

И спустя примерно неделю, когда Нери сидела на крыльце и разово курила марихуану — трава была безвредной и легальной, она подумала, что же ей, блин, сделать такого, что запомнилось бы на всю жизнь и чего хотела бы та Нерисса, на которую Тиарнак плевала все эти одиннадцать лет. Одиннадцать лет, подумать только!

… И она знала, чего хотела.

Блаженного одиночества.

И чтобы на другом конце света.