Богохульство. Или нет

Когда я целовала ее, такую обнаженную, открытую и податливую, мне казалось, что мое тело — это море, впадающее в океан, который олицетворял женщину, исходящую от желания. Она была прекрасной и раскованной, с чувственными грудями и копной рыжих, как пламень, волос. Я бы пела ей дифирамбы и даже научилась бы играть на кифаре, будь мы древнегреческими легендами; я бы умерла за нее на дуэли, а потом воскресла и умерла бы еще раз — до тех пор, пока у меня бы совсем не осталось конкурентов.

Я прижималась своим животом к веснушчатому животу Мэрит и ощущала бабочек, которых мне так горячо обещали и которых я так ждала каждый раз. Значило ли это, что я люблю ее?

Мои губы сталкивались с ее губами, и наши языки переплетались в безудержном танце; я хотела бы танцевать с ней всю жизнь. Все эти глупости о том, что женщина не может быть с женщиной, что это грех и отвратительно, меркли с каждым днем все сильнее, потому что теперь я знала, что это неправда. Мы не делали ничего, что могло навредить кому-то из нас или, например, тому же святому отцу, убеждавшему на своих проповедях, что это грязно, а потому противно Богу.

Я не понимала, как такие светлые чувства могут быть грязными. Я не понимала, почему должна ложиться в постель с мужчиной только потому, что церковь лишь такую любовь считает правильной. Они, наверное, пишут свои законы в соответствии с детскими пазлами: соединяют чересчур очевидные края, чтобы не заморачиваться над более сложными. Им не хочется разбираться в себе, не хочется признавать, что, возможно, те границы, которые они сами себе выдумали, не более чем необоснованный бред для манипуляций окружающими.

Конечно, гораздо проще назвать меня больной, чем объяснить стадному обществу, что я, дочь священника, люблю женщину. Я больна и несчастна потому, что люблю ее. Это запрещено, ведь так сказал Бог, Который, вероятно, противоречил Самому Себе… Но это же невозможно. Он не мог запретить мне быть самой собой. Он создавал меня с нуля, так что уж Бог-то любит меня явно больше, чем отец, пытающийся подложить собственную дочь под сына пастора из Оуэр-Крика.

Мне семнадцать, и я уже не малышка, безропотно исполняющая волю родителей. Скорее всего с этой фразы многие посмеются, но я считаю, что прошла достаточно тернистый путь, и теперь имею на нее полное право: полное право называться сознательным человеком, несущим абсолютную ответственность за собственную жизнь.

Меня зовут Джерд, и я та самая дочь пастора, которая любит женщин. Больная, неправильная, перекошенная дочь, у которой скоро отвалится матка за ее жуткие грехи. Ну и пускай отвалится. Я все равно никогда не собиралась ее использовать. В смысле, по назначению.

— Все хорошо? — Мэрит едва отстранилась от моего лица, обеспокоенно вглядываясь в него. Она ожидала увидеть там страх, но мне не было страшно; я даже не испытала ни одного упрека совести.

— Да, — потому что думать об этом сейчас — такая себе перспектива. Волновать себя и Мэрит, сбивая с толку, притом, что ничего из вышеперечисленного, по сути, не имело особого смысла.

И, наверное, поэтому они все так легко улетучились, стоило мне лишь снова поцеловать Мэрит, тем самым успокаивая ее. Она волновалась и боялась сделать мне больно, но я знала, что Мэрит никогда не сделает мне больно; девственность не представляла для меня такой ценности, как для девушек из церковного хора, но мне все же хотелось потерять ее с той, которая что-то значит для меня, а я значу для нее.

Я опустилась ниже, целуя ее шею, а потом маленькие, чудесные груди, казавшиеся мне целым направлением в искусстве лепить людей. Мои бабочки, трепетавшие где-то внизу живота, заманчиво нашептывали мне расцеловать каждую ее веснушку, а я все никак не могла оторваться от ее груди. Мэрит выгибалась сильнее, когда я втягивала в рот один из ее сосков, лаская его самым кончиком языка; розовые и напряженные, они были ее эрогенной зоной и моим самым большим увлечением.

Я кружила влажным языком по клитору, опускалась ко входу во влагалище и проходилась между нежных розовых складочек. Я втягивала их в рот и почти кончала сама; в этот момент в голове было так пусто и одновременно звонко, что мне на секунду показалось, что вокруг одно только белое пространство и мы, занимающиеся сексом в самом его центре. Мои бедра автоматически раскачивались в такт движениям собственного языка, и я почти касалась холодной простыни.

В моем животе бабочки кружились как сумасшедшие. Я слышала ее стоны и ощущала руки на своей голове, направляющие меня так, как ей нравилось, и это заводило еще сильнее. Как игра, цель которой использовать все ресурсы, чтобы победить. Заставить ее замереть на пару секунд, а потом шумно выдохнуть, чтобы я могла почувствовать себя женщиной, способной доставить удовольствие другой женщине, почувствовать ее вкус еще ярче на своем языке. Я обожала это чувство.

Мэрит пахла мускусом и любовью.

А я лужицей от нее растекалась и готова была вернуться в Средневековье, чтобы отвоевать ее у всех, кто не заслуживал ни этих веснушек, ни этого тела и ни этой улыбки. Я хотела бы стать ее первой и чтобы она была моей, но… Первый пункт был утерян еще два года назад. И где меня только носило?

Когда она кончила, я поднялась к ее лицу, и этот поцелуй почти лишил меня всех запасов кислорода. Мэрит нравилось кусать мои губы, а я не была против, потому что в такие моменты я будто ходила по лезвию ножа на цирковой арене. Боль граничила с тянущим удовольствием в животе. Я только что была сверху, и Мэрит стонала подо мной, эротично выгибая спину; она кончила два раза под моим языком, а теперь снизу была я. Иногда она давала мне порулить, но истинно вела всегда она. Я понимала это. Мэрит научила меня. Она была моим якорем, к которому я каждый раз возвращалась, и яркой путеводной звездой, освещающей дорогу во взрослый мир. Я не хотела ее ни с кем делить… Но, вероятно, иногда все-таки приходилось.

Я оказалась на спине раньше, чем ожидала. Колено Мэрит между моих ног заставляло меня ерзать, ища окончательной разрядки. Я так пульсировала там, внизу, что, наверное, должна была лопнуть, как легкий воздушный шар.

Она развела мои запястья в стороны и наклонилась к самому уху. Я отчаянно ерзала по покосившимся простыням, но Мэрит нарочно не давала мне нужного давления… Это заставляло рычать и брыкаться, но чаще всего я просто молчала, потому что меня колотило от предвкушения. Сегодня — особенно. Я знала, что Мэрит войдет в меня, и я впервые почувствую ее пальцы внутри. Как это? Ей нравилось, когда я была в ней, но я не знала, понравится ли это мне.

Напряженные соски Мэрит соприкасались с моими.

— Ты такая влажная, Джерд, — эта фраза словно обдала меня жаром изнутри, а шепот, которым Мэрит ее произнесла, вынуждал дрожать и сжиматься. Она придвинула колено ближе. — Хочешь, я сделаю кое-что?

— Да, — вытолкнула я, в нетерпении двигая бедрами. Моя грудь приподнялась, когда я ответила, и Мэрит немного опустилась — совсем чуть-чуть. Она целовала мое тело, с каждым поцелуем опускаясь все ниже, а я уже, кажется, и не соображала, где находятся ее губы. Мне казалось, что Мэрит везде — такая влажная и горячая, с огнем в глазах и своей хитрой лисьей усмешкой.

Я опустила явно умоляющий взгляд. Возможно, я и не хотела, чтобы он таким получился, но я до одури хотела ее. Мэрит ответила мне горящими глазами. Она оставила несколько своих коротких поцелуев на внутренней части бедра — совсем рядом.

— Покажи мне, как надо, — с этими словами она направила мои ладони на свою голову, и я, конечно, показала. Когда ее язык коснулся меня там, я выгнулась и потянула ее за волосы. Меня колотило и выкручивало.

— О Боже, — сквозь зубы процедила я, не сдержавшись. Все тело было натянуто, как проволока. Это я направляла ее так, как мне нравилось, или Мэрит просто уже успела так досконально изучить мое тело, что двигалась настолько безупречно — я понятия не имела. В голове было пусто и хорошо. Там кипел чайник, а я исходила влагой и жаром. — Мэрит… Господи… О Боже!

Я выгнулась настолько, насколько смогла, чтобы не сломать позвоночник. Внутри взорвались все бабочки, по телу прошелся чертов Титаник из удовольствия и эйфории, а я просто застыла, пока внизу все не успокоилось. Ее пальцы я почувствовала раньше, но не смогла сразу разобраться, в чем дело. Больно мне не было.

— Все хорошо? — Мэрит оставила нежный-нежный след своих губ на моем животе, а я только слабо улыбнулась и кивнула ей, прислушиваясь к новым ощущениям. Ее пальцы двигались внутри (кажется, два), а я лежала почти в ступоре, напряженно приподнявшись на носочках. Я держала ее запястье.

— Да, все… Все хорошо, — дискомфорт, словно мне присоединили туда что-то лишнее, не заканчивался, и я подумала, что первое время так и будет. Она вошла глубже, и я машинально дернулась, задержав дыхание.

— Я могу прекратить, — Мэрит поднялась до уровня моего лица и серьезно, с легкой тревогой посмотрела мне в глаза. Я заставила себя отпустить ее запястье. Вместо этого я взяла ее лицо в свои руки, и мы смотрели друг на друга, пока я ощущала ее движения. В какой-то момент Мэрит вошла еще глубже, и я просто улыбнулась ей. Мне было неприятно и, когда ее пальцы оказались во мне на всю их длину, немного больно; движения были размеренными и осторожными.

Боже, кажется, я и правда ее люблю.

Но Мэрит сказала мне это первой. Когда она это сказала, я подумала о том, что, возможно, потеря благосклонности отца была и не проклятием вовсе. Если бы я подчинилась, как мне не советовал только немой и Мэрит, я бы никогда не услышала этих слов. Без искренности они не имели ценности, а сын пастора из Оуэр-Крика был зажатым идиотом, слишком трусливым для такого открытия. Почему я должна обрекать себя на существование, не приносящее счастья никому, кроме моих родителей? Они бы гордились мной, а я бы плакала в подушку и рожала детей, как делает всякая добропорядочная женщина. Мэрит не была такой и я тоже, так что мы сошлись, как заброшенные миром корабли и неправильно сконструированные машины.

Пусть все так думают. Пусть подавятся своей правильностью.

Мы вибрировали на одной волне.

Я была морем, а она — океаном.