ЗЕМЛЯКИ

Каблук у Инессы сломался как раз в тот момент, когда открылись двери лифта. Выглядело это очень просто: разошлись в разные стороны двери, и я увидел Инессу. Инесса смотрит на меня. У Инессы в руках бокал с вином. Раскачиваясь и пританцовывая, она спрашивает:
– Вы к нам?
Я растерянно озираюсь.
В этот момент Инесса приседает, и – часть туфли отлетает в сторону. Вино в бокале раскатывается по стенке против часовой стрелки и короткой волной плещет на пол.
Это происходит на десятом этаже общежития. Как раз там, где студенты по будням, выходя из лифта, могут повернуть направо, а могут и налево. Напротив дверей холл и большие окна. Не дожидаясь моего ответа, Инесса оборачивается назад и, обозревая ночь за окном, сообщает:
– Наливают там.
После этой короткой фразы она, потеряв ко мне интерес, наклоняется и начинает искать свой каблук.

Между коридором налево и коридором направо, между двумя диванами и столиком, посередине, сорок человек, дружно, надрывая имеющиеся в горле связки, разговаривали между собой громко и бессвязно. Тряся подбородками, косами, чубами, роняя бутылки – некоторые пытались танцевать. Или лучше сказать – пританцовывать.
Музыка играла громко. День рождения Аниты находился в разгаре. Гости пришли вовремя. Я опоздал, я, – трезвый и голодный. На столике валялись несколько пакетов с чипсами. Один пакет застрял в шеренге из десяти бутылок водки. Мне удалось ухватить застрявший. Пока я стремительно поедал чипсы, два человека упали мне под ноги. Одному удалось подняться. Девушка по имени Груша попыталась броситься мне на шею. При этом Груша элегантно держала в правой руке сразу три зажженные сигареты – наверное, ее парень (или парни) пошли в туалет.
В холле царило безудержное пьянство. Группа из шести гостей в розовых рубашках, расположившись за кушеткой, старались как можно громче, хором вывести: «Скоро скоро на луга лягут белые снега…». Потом, через пару минут, грянули зычно: «Вот как бывает – растаял он…»!
Чтобы войти в диалог с обществом пришлось выпить сразу двести граммов водки. Миусская площадь, далеко внизу, за окном, расплылась всеми своими фонарями в большое светлое пятно.
Анита сидела на полу в ногах у Петлюры. Петлюра утонул в кресле. Вид у обоих был глубокомысленный. Трезвые, они вели спокойную беседу. Настоящее электромагнитное поле потрескивало вокруг. Мне показалось, что не то что пьяные вопли не долетали до этой парочки, но и алкогольные пары застревали на полдороге.
Следующие два часа я входил в контакт с гостями. Плавно увеличивая дозу натощак, мгновенно нашел общий язык со всеми, особенно с Инессой, которая спрятала каблук в сумочку и прижимала теперь этот ридикюль к необъятной груди.
Меня мучил голод, поэтому я разглядывал ее бюст, как что-то съестное. Но Инесса слишком много выпила, поэтому ее вскоре увели в неизвестном направлении.
Высокий парень Гоша старался рассуждать последовательно:
– Искусство… капитал – новый бог. Кто новый бог? Может быть, коммунизм?
– Кто? – бросая окурок в пустую бутылку, спросил Леша.
– Новый бог? Бог умер. Субъект стерся, как лицо на песке… говорил Фуко.
– Да – это правда, – Лешу серьезно качало, одно неверное движение и его грузное тело могло раздавить журнальный столик с остатками чипсов.
– Бога нет, бога нет, читайте Фуко, Мишеля…
– А я – человек танцующий, – заявила вдруг девушка по имени Лера, и неожиданно двинула Грушу локтем. Груша теребила в этот момент Лерино плечо, давя перегаром ей в ухо:
– Девушка, ваши седые волосы… вам так идет.
Я рассчитывал доесть чипсы, но везде валялись пустые пакеты. Кто-то сунул мне яблоко:
– На, закуси.
Тела все качались, приседали, спотыкались, лоснились от пота, тонули в дыму.
Из общего грохота донеслась Гошина фраза:
– А что власть? Власть применяет разные техники. Может тебя поощрять, а может и кости поломать…
К трем часам ночи, мало-помалу, гости стали покидать помещение. Я вошел в то состояние, когда нужно уходить, но непонятно как – «друзья» уже разошлись, а я еще нет.
Обе пустоты сошлись вместе: пустота в моей голове и пустота коридоров и этажей. Благодаря такому тандему я не смог выйти из здания – все двери оказывались закрытыми, если, конечно, я их обнаруживал.
Минут десять я бродил в одиночестве по доступным пространствам, пытаясь вспомнить или осознать – кто такая Анита? И – почему я вообще сюда пришел?
Магия, вероятно. Увидел где-то красивую девушку (конечно в культурной среде); она со мной заговорила. Это обстоятельство уже само по себе вводит в состояние неожиданного волнения. А тут еще с венгерским акцентом: «Может быть, вас ждать у меня на день рождение»?
Совершенно случайно я опять попал на тот – десятый – этаж, где обнаружил Аниту и Петлюру в том же взаимном расположении. Вокруг валялись пустые бутылки. И некому их было убрать.
Завидев меня, Петлюра, наконец, встал с кресла и объявил: «Ну, мне пора».
– Анита, не подскажите где здесь выход? – стараясь произносить слова членораздельно, я обратился к ним обоим.
– Помогите нам убрать мусор, молодой человек – попросила Анита вежливо, приподнимаясь с ковролина.
Я удивился – надо же, вот так и просидели на одном месте три часа.
Именинница провела нас тайной тропой мимо охраны к забору. Петлюра полез первый, я пошел вторым. Кирпичную ограду удалось преодолеть легко благодаря твердому сугробу, который заботливые дворники навалили специально для нас накануне.
На Фадеева холод погнал нас к Садовому кольцу.
Там мы расстались.
Тонкая и острая сверкающая слюда легла на грязь дороги. Кое-где гремело на ветру старое железо вывесок и знаков. Провода выли. Люди исчезли, автомобили тоже – всех разогнала Ночь.
Она мне говорит: «Держись белых потоков, иди вдоль и прямо; не забывай – они у тебя под ногами». Послушно, запустив руки в глубокие карманы серой шинели, балансируя по «канату» кольца я пошел по кругу, вдоль этих – белых потоков.
В сердце грусть, в душе тоска; и то и другое с трудом пробивается сквозь алкогольную завесу в мозг. Мозг функционирует плохо, зрение, как у наполовину слепого, лишилось периферии. Осталось только центральное. Эта точка фиксирует те объекты, которые разгоряченной голове кажутся важными: груда битого стекла на земле отражает желтый неон, горящую трубку света обнажили злым ударом пивной бутылки по лошадиной челюсти модели на рекламном плакате. Остались видны только ее удивленные глаза. Новогодняя гирлянда кривой дугой прилипла к витрине с обратной стороны. Ее шары – красными, зелеными и синими пятнами растеклись по мутному стеклу. Впереди желтел переход через Тверскую. Белые потоки бежали вниз – ровно, с легким свистом. Посередине перехода лежал пластиковый ящик – яркий, красный.
Над головой завыла сирена. Нет, не завыла – бросилась лаем слева и справа – с двух лестниц. В переходе, криво и нелепо скорчив гримасу красному ящику, я неистово пнул его ногой, и он, кувыркаясь, покатился вдоль стены. «Неужели обмороженному Маяковскому – бронзе и идолу, все равно, кто поет ему «серенады»?», – подумал я, карабкаясь по ступеням – по тем, что справа.
Белые потоки несли меня в сторону Баррикадной. Портик зала Чайковского помог мне четырьмя ледяными ступенями упасть на спину и удариться головой о бетонную тумбу. Шесть высоких арок надменно раскачивали кадила-фонари под самым потолком.
«Умойся снегом из ближайшей кучи, разгреби облака впереди», – уже непонятно кто раздавал указания.
За портиком, вдоль ограды, гроздьями висли в холодных коробах дряблые лица актеров и актрис. Дальше простирался электрический мрак и четыре размазанные линии от габаритных огней случайных такси.
Добраться бы до стеклянного многоугольника «Цветы до утра», не спотыкаясь, прямо и чуть по диагонали.
Пять черных точек, пять горошин катались далеко впереди – без звука, хаотично шевелясь. Средняя, вторая или третья горошина, прыгала вверх вниз упруго и весело.
Через триста метров горошины превратились в группу парней. Черные куртки и черные шапки, нарушая личное пространство, зашуршали болонием и костями суставов почти у виска.
Вокруг меня крутанул в пол-оборота хоровод из локтей, плеч и смазанных лиц. Через три секунды я оказался в ближайшей подворотне, в полной темноте. Они, обступив меня со всех сторон, перетаптываясь, будто греясь, пускали пар блатными ртами, смотрели, по-волчьи в мои слепые глаза.
– Что? Грабить будете? – спросил я у того, что стоял напротив.
При этом мой затылок, и вообще все заднее полушарие стремительно холодело, ожидая резкого удара сзади.
– Догадался, епта, – слова сипло хрустнули слева.
Я полез в карман.
– Что это?
– Паспорт.
– Нахуй нам паспорт? – отозвался тот, что стоял напротив.
Потом пролистнул пару страниц:
– Ты откуда, братан?
– Из Нурлата.
– Откуда?
– Из Нурлата.
– Ну, хули, сразу не сказал. А то бы мы тебя сейчас разделали как канарейку.
– Слышь, Вован, пусть идет.
– Давай топай, и это – нас тут не было.
Голова – вдруг ожила.
Уже за поворотом, вернулось на периферию зрение. Походка изменилась. Тоску как рукой сняло, печаль прошла. И главное – я смог у себя спросить: «Где ты взял этот город Нурлат? Кто тебе вообще рассказал о его существовании?»
– Не знаем, не знаем, не знаем, – отвечали белые потоки, хотя их не спрашивали.