Как мы жили. Из детских воспоминаний.

Когда я была маленькая мы жили втроем — папа, мама, я. Как положено. Не передать словами, как прекрасно мы жили, какая чудесная атмосфера всегда царила в нашей квартире.
У нас всегда были гости — папины друзья, все такие же неординарные личности как и он. Длинные волосы, татуировки и бороды. Они обожали путешествовать, играли на множестве музыкальных инструментов и всегда работали то там, то тут — где придется. Они говорили о каких-то далеких городах, о писателях и человечестве. Только о важном.
Я всегда бегала рядом — ползала под столом, сидела на большой плюшевой черепахе, подаренной мне этими же друзьями в день, когда я родилась. Темно-зеленая, с глазами-бусинами, она — одна из ассоциаций, мгновенно всплывающих в сознании, при воспоминании о детстве. Наверное, была важна для меня.
У нас играла музыка — громкая, разная. Сплин, Animal Джаz, Би-2, какие-то детские песенки… Больше всего я любила про оленя:
Вернись лесной олень по моему хотенью,
Умчи меня, олень, в свою страну оленью…
У нас в аквариуме жили тритоны Маша и Миша и безымянный скат. А еще был кот, которого они подобрали в подъезде и назвали Дашкой. Это мама меня хотела Дашкой назвать, но папа ей запретил, вот она на несчастном коте и отыгралась.
Я читала папиным друзьям стихи. В два года я наизусть знала Кошкин дом -спасибо бабушке, приобщившей к литературе, в пять я уже с упоением учила Лермонтова, называя его любимым поэтом.
Они болтали со мной безо всяких: «ой, боже мой, какая милая девочка», а так, когда взрослые делают вид, будто они с ребенком совсем на равных. Единственное, над чем они посмеивались, со слов бабушки — это мое умение строить длиннющие литературные предложения, цитировать детские сказки, басни, вставлять умные словечки, которых я неизвестно откуда в свои два года понабралась. Они часто привлекали меня в свои разговоры, мы всегда усаживались вместе за стол. Оттого я тогда считала их и своими друзьями тоже.
Иногда у нас бывали шумные застолья. Пьяные, они забывали про меня, и я, еще совсем маленькая, засыпала где придется — чаще всего под столом. У меня и сейчас сохранилась выработанная тогда способность спать в каком угодно шуме.
Мой папа занимался какой-то незаконной деятельностью, поэтому, в разгар кризиса, мы были вполне обеспечены. Он возил стопки денег, перевязанные резинками то в дом, то из дома. У него была счетная машинка. Он брал меня с собой на работу, давал деньги, говорил считать и записывать. Они быстро-быстро отсчитывались в машинке, а я внимательно наблюдала. Малолетняя преступница.
Еще он работал на фанерном дворе. Там жила большая собака, пахло деревом, и он сажал меня за руль какой-то машины, похожей на трактор.
Когда мне не исполнилось еще и трех лет, у меня родилась сестра, и папа сам построил нам двухэтажную кровать из своей фанеры. Потом он принес еще одну досточку, всверлил в пол два винтика и поставил ее, чтобы она упиралась в эти винтики, и можно было кататься по ней со второго этажа кровати. С этой же кровати мы с папой прыгали вниз, на большой матрас. Помню, какой немыслимой мне казалась эта высота, и сколько нужно было преодолеть в себе, чтобы, наконец, прыгнуть.
Как только мне исполнилось шесть лет, я пошла в школу. Тогда же у меня родился младший брат.
Помню, я мыла посуду после ужина, мама кормила в зале брата и разговаривала с папой. Они позвали меня, я вышла с огромным ножом и губкой в руках, заливая мылом ковер. Папа спросил: «Поедем в Африку?» Я сказала: «Конечно» и ушла дальше мыть посуду. Вот так в нашем доме принимались решения.
Мы поехали с ним в Египет вдвоем. Он смеялся надо мной, потому что я все время мерзла в Африке. У него и там были друзья-арабы. У него по всему миру друзья. Они катали меня на верблюдах и квадрациклах по пустыне. Папа дал мне порулить и я врезалась в девушку, ехавшую впереди. Мы плавали на яхтах и на подводной лодке, а по вечерам с арабами курили кальян в какой-то разноцветной хижине. Я подружилась с черным поваром из нашего отеля и он учил меня быстро нарезать огурцы.
Потом мы вернулись. Я — загорелая, без передних зубов, с десятками тоненьких косичек, в которые вплетены разноцветные бусины. Я заканчивала первый класс, поступала в музыкальную школу.
Мы ехали на машине, остановились на светофоре. Мама сказала нам с сестрой, что мы сейчас недолго поживем в другой квартире, пока у нас делают ремонт, потом переедем обратно, а папа еще немного побудет там. Немного. Долго-долго я потом верила, хоть и не понимала, зачем все это.
В той квартире мы жили также, как и в своей. Мне так казалось. Мы втроем, с братом и сестрой спали на огромном надувном матрасе, мама с папой на большой кровати. Больше в квартире ничего не было, зато был дорогой светлый паркет, джакузи и египетские пергаменты на стенах, со странными рисунками и арабским алфавитом.
Ремонт затянулся на полтора года, и я хотела домой. Как-то вечером, часов в девять, папа все никак не возвращался. Я спросила у мамы, когда мы сможем переехать обратно, она вдруг резко подняла голову и сказала: «Да хоть сейчас». Я обрадовалась, мы собрали вещи и ушли. Я говорила, что нужно предупредить папу, но она сказала — он сам поймет.
Помню, что уже через несколько дней я начала жалеть. Я плакала и говорила маме, что не хочу жить в этом доме, просилась обратно, к папе, и мне было плевать на их роскошный ремонт — папин прощальный подарок…
Их развод — одна из тех немногих вещей в моей жизни, которую хочется изменить так сильно, что это вызывает какое-то неосознанное бессмысленное возмущение, как у избалованного ребенка: «Как это -нет, если я так хочу?»
Он ушел от нее, потому что хотел свободы. Трое детей были ошибкой. Мы и мама тянули его в этот быт — родительские собрания, детские пелёнки, школьные утренники. Такие, как он, в быту начинают задыхаться, не выдерживая никакого постоянства и мелочных забот.
Хорошо это или плохо — я такая, как он. Чрезмерно свободолюбивая, ветреная эгоистка, ни к кому и ни к чему не умеющая привязываться.
Моя бабушка очень любит заводить со мной тему про папу, называя его последними словами, искренне не понимая, как можно так поступить. Я молчу, слушая. Я поступила бы также.
Он уже шесть лет живет с девушкой, на одиннадцать лет младше. Они не поженились и не завели детей, наверное, поэтому так счастливы и все еще любят друг друга. Ничто не обязывает их любить. Он — инструктор по дайвингу, ездит по всему материку на огромном синем мотоцикле, ни на чем больше, из одной страны в другую. Когда он проезжает мимо, у припаркованных машин срабатывает сигнализация. Можно за несколькими улицами слышать как он подъезжает. Он редко живет в городе, и только летом. Он привозит нам азиатские фрукты и, неизвестно из чего, варит варенья у себя дома. Он любит гулять в лесу, а в его квартире, по-прежнему, ничего нет, только диван добавился и наши фотографии рядом с египетскими пергаментами. И он, по-прежнему, всегда говорит о важном…
Я бы выросла совсем другой с ним, я была бы намного лучше…
Это мы просто с мамой сегодня разбираем и продаем ту самую двухэтажную кровать. Мама только что выбросила мою черепаху, с одним единственным глазом-бусиной. Вот я и вспомнила…
Где сосны рвутся в небо,
Где быль живет и небыль —
Умчи меня туда лесной олень…