ШПФ

Andris Inner Clouds
ШПФ

Людям свободных профессий
Роман

To Maria Orobinska

***

— Доброе утро.
— Доброе, черт бы его побрал.

Бультерьерочка нежилась под белым одеялом. Казалось, нет на свете той силы, которая способна была бы встряхнуть это непоправимое состояние: хотеть лежать в постельке и ничего не делать. Не думать, не спрашивать, играть в примитивную яркую игрушку в телефоне, периодически отстранённо смотреть в потолок с наклеенными цветными звёздами, и снова ничего не делать. Позавчера она со злости разбила мозаичный витраж в ванне, он разлетелся по всему желтоватому кафельному полу, осколки-крыски попрятались по углам и под плинтусом.
— Вот это вечер..., — просопел в нос Андрис.
— Ничего, из осколков звезды вырежем, — индифферентно промурчала Бультерьерочка и, собрав в ладошку горстку стеклышек-блестяшек, ушла в комнату. ,, Гуцгуц,,, — щёлкнул замок, завибрировала кровать, хрустнул выключатель.

Меня зовут Андрис и это – моя история. Пасмурным утром июня 2019 года, которое как брат-близнец было похоже на любое другое летнее утро в этом регионе, самолёт авиакомпании Чайна Саузерн приземлился в международном аэропорту Гонконга и, выпустив сонных пассажиров, скрылся среди десятков других лайнеров в зоне техобслуживания. Перехватив наспех кофе, я поспешил в метро, и через полчаса уже завтракал в крошечном, какими они лишь и бывают в Гонконге, Старбаксе, в районе Сентрал. За окном с грохотом истребителей пролетали старые двухэтажные трамваи, машины тормозили перед каждым пешеходом, струйки людей просачивались вдоль узких тротуаров, заблаговременно занятых уличными торговцами, в поисках входа в метро, который под силу найти только местным. В Гонконге самый лучший в мире Старбакс. Серьезно. Нигде ранее не сталкивался я с такими приятными мелочами, как рукописные пожелания приятного дня от бариста, предложением забронировать столик на завтра, (если мне нужно будет здесь поработать) непринужденным разговором о современном искусстве с детальнейшей компаративистикой американских, японских, мадагаскарских, каких-угодно аналогов.

— А что ты вообще здесь делаешь?

Бариста отвлеклась от большой глянцево-стальной кофеварки. Такие вопросы обычно загоняют меня в логический тупик. Как вопросы из серии ,, Как дела?,, / ,, Ты меня любишь?,, / ,, Который час?,, и машинно-отработанные предложения рассказать о себе на собеседовании.
— Да по работе..., — выжал я из себя-лимона. — Ну, я серьезно, — девочка-бариста, не поднимая на меня глаз, заполняла какие-то фиолетовые бумажки, а я почувствовал себя самый большим в миру лгуном.
-Ну, говори ..., — ловко подталкивала она, — и я начал падать. – Режиссер я, cпектакль ставить, в студии… -,, Странная Лесли,,?, — под нос, продолжая что-то быстро-быстро писать, спросила она.
— Ммм, да, на Ван Чай, — без энтузиазма ответил я.
Эта девочка слишком знакома с культурной жизнью города, если она знает Странную Лесли, в моем представлении это заштатный чердачек в кулуарах нервного города.

— Ладно, потом поговорим, — оборвала она разговор, и уже была вся во внимании к следующему клиенту. Еспрессо, двойной, ок.

Целый день я бесцельно гулял по городу. Доехал трамваем до ипподрома, обошёл его под эстакадами, прошёл вдоль музея футбола, нырял в дюжины мелких подземных переходов, перебегал перед машинами, которые вылетали из фантастических узких лабиринтов старой застройки, снова вышел у главной трамвайной линии, прорезающей центр города с востока на запад, купил апельсины на вест маркете, проехал до следующей станции в переполненном метро, перехватил пару коктейлей в приятном баре Zero, и, обессиленный и довольный, грохнулся в огромную мягкую вафельную постель отеля напротив протестантской церквушки. Спокойной ночи.

Сон Андриса: Ее зовут Бультерьерочка и она хочет новые туфельки. Если есть Бг — то это туфельки, твердит она, медленно рассматривая свою огромную коллекцию обуви, которую уже некуда складывать.
— Нет, нет, и нет!, — дирижируя воздух размашистыми жестами, заговорщически, в полголоса, реагирует Че. — Ну ка, Фидель, помоги!
Тигриным рывком из кресла на сцену взмывается Фидель Кастро. Широкими уверенными шагами Фидель приближается к деревянной трибуне, обитой государственными флагами Кубы и портретами Курта Кобейна. Переполненный зал взрывается длительной непрекращающейся овацией, переходящей в заворожённое ликование. Фидель, Фидель, Фидель, — эхо несётся над головами, возвращается обратно, и распыляется цветными воздушными шарами. Че нервно хрипит: Нет, нет и нет! Толпа, повинуясь, умолкает. ,, Нет, нет, и нет, — тараторит в такт Фидель и отбрасывает в сторону листки с заранее заготовленным текстом. Листки летят в зал. Читаю: Меню.
— Товарищи, — откашлялся Фидель, — культурная революция, о необходимости которой так давно говорил Лагерфельд и мой аккаунт в Инстаграмм, свершилась! Ура, товарищи! Зал снова взорвался тысячей голосов и голосков. Че, сидящий на краю сцены, закрыл уши, и зал немедленно умолк. Фидель: ,, Есть ли Бог, товарищи? Бога, товарищи, нет! Есть ли Лагерфельд, товарищи? Лагерфельд, братья, есть! Каждая красивая девушка достойна самых красивых туфелек, — изрек Фидель, повернувшись в подтуловища к Бультерьерочке. Она покраснела и опустила глаза. Жидкие хлопки в зале. — Каждая Бультерьерочка, повторяю каждая, достойна самых лучших в мире туфелек. Ведь что такое туфельки? Туфельки, товарищи, это воплощение женского либидо и ключ к ответам на все вопросы, которые вы никогда никому не зададите. Туфельки — это пароль. Туфельки — это самый прогрессивный в мире пикап и арт-объект. Туфельки — это ваш тугой кошелёк, воплощённый в изящных изгибах кожи и звонких каблучках из набука. Туфельки, туфельки, туфельки! Вперёд! Вся власть туфелькам! Да здравствует культурная революция! Да здравствует Лагерфельд! Пусть живет новая коллекция женской обуви весна-лето 2020! Ура, товарищи! Зал в едином порыве взмыл руки вверх, да так, что, показалось, задрожал потолок, и импульс долетел морскими каплями до нудистских пляжей Флориды. Рауль Кастро меланхолично заиграл регги, Че отдал честь в тёмный зал, Фидель затянулся сигарой, по-отечески поглядывая на Булю. Бультерьерочка, Лагерфельд, овации!
Фидель, Лагерфельд, Овации!
Овации, овации! Овации!

В полседьмого утра я вышел на улицу. Нервно, работая локтями, я протискивался сквозь шлейфы из едких резких запахов рыбного рынка, и голоса торговок преследовали мои уши, предусмотрительно закутанные в ритмику Bornes маленькими белыми пузыриками-наушниками. Нос будоражил ореховый аромат рядов напротив, ноги скользили по обрывкам журналов, которыми был усеян весь проход. Кто бы мог подумать… Гонконг… В моем сознании — это стирильный небоскребный рай на юге Китая с господами в галстуках, левосторонним движением и хрустящими сендвичами. И тут такое… рынок, который и нечто большее. Тут торгуют, тут спят на тонких серых ковриках прямо в проходе, тут в луже рыбного жира дети разгоняют жёлтые аккумуляторные машинки, смеются, когда эта гуща всех оттенков радуги по самую крышу заливает игрушку и та, словно пленная ящерица, трепещет и старается всеми силами выбраться из своего безнадёжного положения. Тут магазины с золотом, обмен валют, у которого топчутся определённого вида клиенты, книжный магазин для школьников и секс шоп в полуподвале, из узкого окошка которого красными диодами завлекает посетителей резиновый фалос. На бегу перехватываю кофе, кидаю мелочь на поднос, 11 местных долларов. Ещё пара зигзагов сквозь толпу, снова работа плечами и я — на Ван Чай, главной улице района. Здесь ещё ощущается присутствие рынка по соседству, но город уже похож на город. Опрятные люди, вымытые улицы, кристально-прозрачные витрины, юркие даблдеккеры, собачки на поводках. Тебе говорят ,, Сэр,, Ты отвечаешь ,, Сэр,, Перфект!
Достаточно быстро нахожу полукруглое ярко-желтое здание, брутально врезанное торцом в другое, современное розовое. Фасад, как рождественская ёлка, пестрит вывесками, по которым можно изучать историю. Выгоревшая бронзово-ржавая доска сообщает, что пароходы в Индокитай отправляются по понедельникам, пассажирам следует иметь при себе разрешение от имперского адмиралтейства на перевозку груза, тут же наколоты на гвоздик визитки спа-салона с номерами телефонов Лулу и Аниты, ромбовидная красная табличка извещает, что на 4 этаже в комнате 455 разместился адвокат господин Пу, а от всех болезней лечат в 544, не путать. Результат гарантирован. А вот и то, что нужно — студия Странная Лесли. 7 этаж, от лифта по лестнице наверх. Лифт — миниатюрная, с колониальных времен затерявшаяся, кабинка на ,, полчеловека,,, жжужа и поскрипывая с трудом доползает до 7 этажа и замирает. Лестница… хм на крышу? Или все таки чёрдачок? Последняя ступень и та-тааам. Стеклянная дверь со шторками. Тук-тук. Тишина. Тук-тук-бац. Тишина. Тук! Где то вдали зашуршали тапки, из за шторки высунулась толстая смуглая ручища, прикрепила на липучке пластиковый пенопластовый квадрат со словом ЛАНЧ и исчезла за шторкой. — Рука, открой дверь! Я снова постучал, тапки зашуршали обратно. Замок щёлкнул.
— Ну? — заспанное лицо, принадлежавшее, очевидно, уборщице, пышной женщине лет 50, недовольно скривилось, ожидая короткого солдатского ответа: ,, Я такой то, пришёл за тем то,,. А я так не умею. Мои предложения обычно размашистые, как движения руки художника над холстом, много прилагательных и причастных оборотов. Я приучаю себя говорить коротко, но это похоже на дрессировку рыбы в прыжках через кольцо. По лицу сонной феи я быстро понял, что она не понимает английский, или понимает через слово. ,, Странная Лесли?,, — наспех сформулировал я своё самое короткое предложение года за три.
— Да! — буркнуло лицо.
— Можно пройти? — выстрелил я.
— Нет! — снайперским разрывным ответило лицо. — Почему? — запросили мира мои интонации. — После двух. Все спят, — приняло капитуляцию лицо, и захлопнуло дверь. Уже почти час, нет смысла куда то идти. Сел на бетонную ступень, подложил под спину рюкзак, стал проверять Инсту. Кто-то в Альпах, кто-то на Канарах, кто-то — ноги перед зеркалом, кто-то фотографируется в чужой машинке, кто-то скачанная картинка с банальной цитатой о романтике. Создателю Инстраграмма надо обязательно дать золотую объединённую медаль КГБ- ЦРУ. Ещё никто никогда не являл миру настолько совершенный инструмент для чтения мыслей, как Инстаграмм. Что мессенджеры, переписку можно подстроить под собеседника. Нельзя быть даже на сто процентов быть уверенным, что Дана — это, как и заявлено, девушка 22 лет, а не нефтяник Майкл 52 лет, и рядом с ним ещё пара таких же Михаилов с поп-корном. Текст — это театр районного дома абсурдов. Инстаграмм — совсем другое. Желание фонить достоинствами перекрывает периодические мысли о ,, поприкалываться,, и притворится кем-либо еще. Да и скучно это сейчас, вот лет 15 назад это было круто. Увлечённым взорам юзеров предстают пляжи, ножки, завтраки-обеды, конспекты лекций, скрин банковской карты, покупка ботфортов, позирование на фоне серного квадрата, чёрный квадрат на фоне позирования, лёгкий намёк на секс, философия, томные взгляды, машинки, рестики, кальянчики. Пару недель наблюдай — и ты знаешь о человеке все. Кто то — просто знает, кто то — просто знает и пользуется, кто то выходит замуж и рожает детей. Инстаграмм куда реальнее жизни. И мы все уже давно этому потворствуем и поголовно прикленны цветным липким скотчем к стене.
В без двух два рука отклеила Ланч, дверь съехала по полозьям влево и голос из-за занавески скомандовал: ,, Заходи!,, Я вскочил на ноги и потянулся. Мммм … спина затекла… Одернул занавеску и осторожно сделал первый шаг, опасаясь на кого нибудь наступить, ведь ,, Все спят,, Но было пусто, только я и бой-баба-горлопан. ,, Я на кухне приберусь,,, — скороговоркой сквозь зубы прожжужала она и исчезла.
Студия представляла из себя накрытую полупрозрачной зеленой тканью шатра плоскую бетонную крышу, сквозь трещинки и складки просачивалось солнце и городской шум, привычно-назойливо грохотал внизу трамвай. Под потолком — несимметричным ромбовидным куполом с дискошаром, плавно и небрежно летали надувные серебристые облака разных размеров и форм. ,, Как у Уорхола, — подумал я. Когда-то сам хотел себе такие, но ограничился летающим бананом-проектором, который грозовой ветряной ночью унесло на балкон и далее — в неисчерпаемую вечность.
Ярко-красный кожаный диван в центре комнаты привлекал сесть, и я сел. Да, это комната-крыша. Здесь есть все для хорошей вечеринки и суицида: воздушные шары, яркие маркёры, обрезки ткани, цветная бумага для эпичных прощальных посланий, кофеварка и тут же кофейная тюрка на горке из серо-оранжевого песка, ножницы, ещё одни, поменьше. Галстуки, десятки галстуков, свисающие с различных по толщине крючков и гвоздей где-то под потолком, грубый бетонный пол отталкивает и убивает желание по нему ходить, и для таких неценителей бетона через все прямоугольное пространство проложена деревянная эстакада из досок и бочек с извилистыми лабиринтами, впадинами, тоннелями, ответвлениями, тупиками и обрывами.
— Веревочный парк, ***дь, — крутилось в голове и, ***дь, неловко вылетевшее из моего рта, стальным звуковым шариком ударилось о грубый серый пол, и растворилось в картонных стаканчиках с недопитым кофе.
— Кто здесь, ***дь?
Из дальнего угла, а там тоже стоит красный диван, но поменьше (заметил его только сейчас), показались белые ступни, затем длинные ухоженные ноги, потом обнаженная зона бикини, животик с татуировкой в виде россыпи звёзд, грудь, янтарный кулон на шее, рот и большие зеленые глаза. Глаза были сонные и неприветливые.
— Это ты тут орешь, ***дь?
— Я, ***дь.
— А, ***дь…
— Ага, ***дь.
Девушка медленно осмотрела меня сверху вниз, затем ещё раз — также. Сделала вид, что не узнала. Или мне так показалось.
— Я тебя сразу узнала, — сказала она когда мы уже сидели на красном диване, том большом, в центре комнаты по свисающей лампочкой-грушей без абажура.
— Ты умничал о японском искусстве, и не заплатил за кофе.
— ???
— Да, ты Wechat проверь, халявщик. Я пока за сигаретами на кухню схожу.
Она права. Не ввёл пароль.
— Ты вообще странный пассажир, — чиркнула она розовой спичкой, и затянулась, — я работаю в Старбаксе, а не в центре современного искусства имени тупоголовых богатых прожигателей жизни, — зачем мне твои лекции о том, что красное — это желтое, а трусы надо носить на талии, а не на голове?
Она вообще никак не носила… Молча курила, а я молча рассматривал приоткрытый коробок спичек в маленьком женском кулачке. Серные головки были предсказуемо коричневыми, а ножки — разноцветными: розовые, желтые, чёрные, зеленые, три-четыре оттенка красного, фисташковые…
— Это я вчера… На смене делать было нечего…, — поймала она взгляд, — Заходили адекваты… платили и уходили.
,, Не то, что ты!,,, — носил сквозняк по комнате скрытый здравый смысл.
,, Не то, что я,, — мысленно соглашался я.
— Акварели? — Лак для ногтей…
— А почему ты без белья? — Могу надеть, — равнодушно бросила она в никуда.
— Каролина!
Из кухни зашуршали скорые шаги. Бум-бумс, — наверное дверь задела, или тумбочку. В проходе появилось грузное неповоротливое тело кухарки-бой-бабы.
— Où est ma nouvelle lingerie que Marcus a apportée de Séoul? Violet…
— Violet? Comme je me suis souvenu, vous avez emballé des cookies dedans et lui avez renvoyé. Le vendredi.
— Oh mon Dieu, vous avez raison. D'accord.
Бой-баба хмыкнула и пошла на кухню.

— Значит, не в этот раз, чувак.

Длинные пальцы оставили сигарету тлеть на подносе, осыпая хрупким крупным пеплом стальную гладь, дым перебивал вязкие сладкие ароматы из кухни.
— Это тебе, — протянула она коробок с цветными спичками, — жги и рассматривай свои японские картинки.
— Бультерьерочка, — приятным дружеским тоном, первый раз за все общение, сказала она и протянула руку с крупицами пепла на пальчиках.
— Андрис Иннер Клаудз, — ответил я.

На столике перед диваном запищал маленький розовый игрушечный единорог.

— Го обедать!

Под языческое жжужание кухарки и неизвестно откуда играющее радио, Бультерьерочка жевала бутерброд с салями, иногда отвлекаясь на глоток колы лайт, почему-то налитой в глиняный кувшин, и, решительно проглотив последний кусочек сендвича, отложила широкие белые листы с текстом в сторону.
— Твоя пьеса похожа на сценарий провинциальной квир-вечеринки. Правда. Девочка эта, — жевала и говорила Буля, — такая вся… с деструктивной психикой. Честно. Как Лиля Брик.
— Причём здесь Лиля Брик?
— Ну, слушай, о чем мечтает женщина в отношениях? Что ей попадётся вполне годный сапиенс, достаточно контролируемый, чтобы с ним было комфортно просыпаться утром, в меру яркий, чтобы удивлять и дразнить ее подруг, в меру креативный, чтобы не работать 40/5/8 и уделять больше времени ей, и в меру странный, чтобы это можно было хорошо продать: художник, писатель, блогер, да кто угодно. А секс… ну тут у каждого свои предпочтения, тут Лиля Брик бессильна. У тебя же здесь Пьеро, сублимирующий на Мальвину, которая даже не обещала выпить с ним чаю на даче родителей. И, собственно, полумертвая Мальвина.

Бультерьерочка затянулась сигареткой, заблаговременно приготовленной, очевидно, ещё до обеда.
— Как то так!
Над столом поднимался тонкий серо-прозрачный дымок, который украдкой стелился вдоль мозаичной плитки, проползал в щелочки кондиционера и ускользал от холодного потока воздуха на футуристичную несимметричную люстру.
— Ладно, попробуем.… Слушай, а зачем ты вообще этим занялся? Ну, пьесы… театр…, —
Бультерьерочка привстала, потянулась и села на подоконник.
— Это семейное, скорее.
— То есть? Твои родители в этой теме? Надо гуглить… — Не то. Мои хотят, чтобы я банкиром стал. Деньги из воздуха, счета, транзакции, кредиты, ипотеки — им всегда мерещилось, что за этими словами скрывается успех. Ну, какой успех. Деньги, стабильный график, дом в кредит, затем большой дом в кредит, затем взять в кредит дом детям, записаться в гольфклуб, в который не собираешься ходить, знакомый стоматолог и юрист, элитный детский сад для детей с забором 5 метров, крокодилом и кенгуру…
— А чем элитность меряется то?
— Воот, и я себя так спрашивал. Элитность — это загнанное кенгуру, которое привезли в детский сад, чтобы по пути на завтрак малыши тыкали на неё и кричали Кенгуру, и в окно корчили ей рожи? Или то, что ты полтора часа не можешь припарковать свой Порш в центре города, пока кто то не может припарковать свою подержанную Ауди из Германии? Или в том, что у вас там свой специфический юмор о том ,, быдле,,, которое берет кредиты? Так это ,, быдло,, не спешит их выплачивать, и ставит вашу гениальную систему на раз-два. Мавроди бы плакал.
— Гоммер Симпсон бы тоже. Но я б лучше Порш парковала. Ну, так а драма почему?
— Ммм… однажды я ехал в берлинском метро, поздно было, и погода мерзкая — дождь, крупные капли, он все барабанил по крыше вагона и, казалось, нас сейчас всех тут зальёт. На какой то мелкой станции, я вообще не помню, чтобы там когда то кто то выходил-заходил, в вагон ввалился насквозь промокший субъект с ярко-фиолетовыми волосами, и, о карма мия, плюхнулся скользким кардигановым боком рядом со мной. Он не был пьяным, скорее просто эмоциональный вечно веселый тип. Посмотрел на меня и говорит: — А ты банкииир. Кровипиец! Протянул ещё, как паровоз. И рассмеялся, да так, что заглушил дождь, или он прекратился, не знаю. Я тогда действительно поступил на банковский, но какой я к черту банкир… я так и врезал, какой я, к черту, банкир?
— Ага…
— А он: Да я таким как ты вечно кредиты не выплачиваю, и вы меня отлавливаете по метро. Го селфи на память?
И делает селфи. Я смотрю на своё отражение: зализанные волосы, галстук, рубашечка, очки-гоблины… да, вылитый клерк любого там АБВ Интернешнл и 789 лимитед. Разве, что бейджика нет. Посмотрел, и понял, что мне туда не надо.
— А куда надо?
Буля пускала ртом круглые сизые круги, там ещё на пару затяжек максимум.
— Я его спрашиваю, брат, а ты кто? Продюсер? Диджей? Толкователь снов по методике племени Укаука с острова Цейлон?
Он так прищурился, не то, что недоверчиво, скорее это когда готовишься сказать, что-то значительное, но не знаешь что. — Я — актёр, — говорит. Порылся в кармане джинс, нашёл визитку, протянул, я не читая, спрятал в карман. Актёр, — повторяет, — и я вас, банкиров, не люблю. Заело его. И тут я понял: мне надо пьесы писать. Для таких вот персонажей нетривиальных, дискурс создавать, и смотреть, что получится. Я вышел на следующей станции, а он дальше поехал. Пришёл домой, сказал родителям, что хочу быть драматургом, пьесы писать, мама помолчала, по папе я прочёл, что раз числюсь я на банковском, то быть мне банкиром. А в своих фантазиях я могу быть кем угодно. На том и закончилось. У меня очень толерантная семья. — То есть сейчас ты банкир?
— Не, взял свободный год. Папе сказал, что постажируюсь немного в Азии, перспективный рынок. Он одобрил, деньги присылает.
— Ну, нормально… а как твой драматург из фантазии? — О, он оказался гораздо прагматичнее, чем банкир, которого с детства во мне культивировали. В Ханчжоу я нашёл один барчик. Арт-подвал для иностранцев. Знаешь, пить, курить и кушать лобио когда-то надоедает, тянет на искусство. Был там один штатный актёр. Один, представь. Владелец бара бегло так пробежал по моему банковскому прикиду и сказал: “Выглядишь ты адекватно, и потому гениальных остроумных постановок от тебя, мол, я не жду. Но по крайней мере, ты тут ничего не сожжёшь. Попробуй...”
Тот штатный чувак тоже был студентом, его интересовала не столько работа, сколько движ. И мы с ним договорились всегда идти на сцену живьём, без репетиций, чисто держа в голове фабулу. Ставили отсебятину-бытовуху и свободные интерпретации классиков. У меня и король Лир напивался молоком в Заводном апельсине, и маленький принц рассказывал служителю Великой Китайской стены, что пора тушить звезды, и Маргарита улетела с Азазелло в Венесуэлу подальше от Мастера, поближе к Уго Чавесу. Все было. И народ шёл. Со мной даже подписали 3-месячный контракт и позволили поить друзей бесплатно. Это был успех, черт побери.
— Менял девушек, как носки, — ловила волну Бультерьерочка, хихикая.
— Как айфоны, ага.
— У тебя какой?
— 8-ка.
-Хм, я начинаются сомневаться в твоих пикаперских способностях.
Я отмахнулся: какие там способности, это все местный бесплатный алкоголь.
-Чиерс!, — подняла она грузную розовую чайную кружку. -Чиерс!, — я ничего не пил, и чекнулся вилкой.
“Дзинь”, — вилка передала мое приподнятое без причины настроение. “Дзинь”, — повторила Буля.
Кажется, мы понравились друг другу.

,, Странная Лесли,, состояла из Бультерьерочки, кухарки-филлипинки, периодически приходящего Анри, статного темнокожего студента из Ганы, которому было некуда себя пристроить вечерами после пар, сестры-лесбиянки-соседки, которые относятся к той категории актеров, которым важно просто написать в резюме ,, актриса загадочного жанра,, и вы, бесчисленные самки, разгадайте-ка загадку, и пригласите на кофе. И все. Хотя нет, есть ещё рыжий кот, но последние недели он стал активно пропускать репетиции, увлёкшись соблазнами тёплых ночей в верхнем городе. Мы договорились работать моим методом: без репетиций идти к зрителю, и говорить-говорить-говорить. Лишь фабула в голове, а фабула в этот раз такая: в глубокой колумбийской деревушке смазливая юная Лизабетт выходит замуж за пестрого гангстера Ричи. И все у него, как у гангстера: смазанный ствол, зеркальные литые очки, планы ограбить губернатора и построить памятник Робин Гуду. Нет только денег. Даже пули — в долг. Лизабетт недоумевает: в ее подростковом нежном мире грабители правят бал, рассекают на дорогих авто сквозь кривые линии трущоб, обедают в ресторанах с музыкантами и банкирами, загорают на золотом песке и периодически кого то убивают. А Ричи? Ричи — высокий, с уложенной липким дешевым гелем чёрной шевелюрой, в велюровой поношенной темной рубашке без карманов — конечно звезда квартала, но звезда, которая сиет лишь при ком-то (например, при ней), а сам по себе интереса не представляет. Он ходит на дело с Куком и Доком, парнями постарше. Ему доверяют самое ответственное: отвечать на звонки Куку и Доку на их мобильники, мол, на тренировке, да, это тренер, да, до свиданья. Ричи не доволен своим положением, но его никто не спрашивает. ,, Нужен ли он мне?, — каждый утро перед зеркалом спрашивает себя девушка, и, пару секунд потянув паузу, соглашается со своим вчерашним ответом: нужен. Пойди найди ещё того, кто при тебе так сияет, как Ричи при ней. И живут. Рано утром в субботу, после дискотеки, Ричи делает Лиз предложение — и она соглашается. А свадьба что? Свадьба — отличный повод пустить всем пыль в глаза, даже если пыль — в кредит. Денег нет, и тут выпадает шанс: толстый грубезный сын мясника заканчивает школу и ему нужно с кем то танцевать на выпускном. Толпа желающих равна нолю, и ,, Почему бы тебе не пойти со мной на выпускной, долларов за 300?,, Сошлись на 500. А что, это выход. Ричи терпит унижение и, забившись в угол школьного зала, наблюдает неловкие па очаровательной пары Лиз и Кабана. Деньги заработаны, цветет сирень, ночи короткие, кто не успел — приходи завтра. Мелкая ссора из-за денег перерастает в убийство Лиз. Кабан знает, что это Ричи, и, подкараулив возле паба, вонзает в него нож. Тот падает, из кармана брюк выпадают мятые доллары, ровно 500, которые Кабан тут же просаживает в пабе с шерифом. Бармен любезно возвращает 500 зеленых Кабану — ,, из уважения к его отцу и за все то, что ты для нас сделал,,. На утро шериф выносит вердикт — ситуацию с Ричи до суда не доводить, разобраться своими силами. Своими силами шериф медленно пересчитывает 10 бумажек по сто долларов, любезно принятых от Кабана, возвращая тому пять мятых купюр по сто под предлогом, что ,, здесь многовато,,, которые довольные партнёры тут же просаживают в пабе,,. Шериф получает наградной складной ножик от префекта округа за борьбу с ганстеризмом, чем укрепляет свою власть в фавеллах, местные молчат, души Ричи и Лиз переносятся в рай и встречаются на пятничной дискотеке. Что они скажут друг другу? Простят ли друг друга? Вспомнят ли о 500 долларах? Доброе пожаловать в Странную Лесли. Сегодня в 19.00. Вход 80 гонконгских немятых долларов.

Как я и ожидал, мы справились хорошо. То ли под вывеской театр публике абсолютно все равно, что ей покажут и на что хлопать, то ли мы действительно были в ударе. А мы правда были. После представления, публика, как ливень по водосточной трубе, начала стекаться на узкую квадратную площадку перед лифтом, который, словно изголодавшийся дракон из древнего эпоса, крупными кусочками-группами всасывал в себя ярких звонкоголосых индивидуумов-театралов. Самые разгоряченные бежали вниз по старой скрипучей деревянной лестнице, не желая ждать лифт. Пары среднего возраста вельможно игнорировали суету и пережидали ажиотажный исход в зале, атакуя мириадами запросов слабенький вай-фай. Вскоре ушли и они. Разошлись актёры, кот так и не объявился. Перебарывая сон и скуку, гремучую смесь всего накопленного, как алкоголь, за бесконечные полусонные недели, я предложил Буле прогуляться. Она кивнула, накинув на плечи широкий бежевый плащик, размера на четыре больше. Супердлинный пояс плёлся хвостом по лестнице, через холл, по улице, увлекая за собой свои собственные отражения в витринах аптек, обменников, фаст-фудов и химчисток. Мы проехали до HKU на метро, и серпантинами пробивали себе пеший маршрут сквозь ряды аккуратно припаркованных авто и стеклянных автобусных остановок, спешащих домой оживлённых граждан, продавцов лотерей и закрывающиеся на ночь раскладки с часами и книгами. Университетский эскалатор, целый каскад серых дрожащих движущихся лестниц, увлёк нас на самый верх вулкана холмисто-обрывистого района, и бросил — как бросают монету 10 центов на асфальт — любоваться разноэтажным кубичным неуклюжим городом внизу, который звенел, гудел, рычал, выл, сигналил и шелестел всеми доступными в этом регионе достижениями цивилизации и человеческой активности. Свесив ноги с бетонного парапета, я уткнулся руками в неглубокие карманы джинс, Бультерьерочка достала из плаща термос и зажала его вытянутый глянцевый цилиндр пальцами обоих рук, как ракету перед запуском.
— Что-то руки стали мерзнуть…
— Ты куришь?
— Не… это не поэтому…
— А почему?
— Не жру ничего…
— А че не жрешь?
— Лень, грызу яблоко, морковку… на работе сок пью… дома… дома ты видел.
— Да, такое… на бурную ночь сил не хватит. Она удивленно подняла брови: — Да с этим проблем нет, я после этого жрать не хочу.
— А до этого? Буля бросила на меня беглый оценивающий взгляд.
— Не вариант.
— Ну лан. Пошли куда то поедим.
— Го!
Бультерьерочка ловкими движениями спряталась обратно в плащ-парашют, мы словили юркий красный британский кэб.
— Самвээ to eat steak and veggies.
— Pub or restaurant, sir?
— Restaurant. Not too far.
— Ok.
Счётчик ритмично щёлкал центы-метры, вдруг машина резко затормозила. Приехали. Метров 400 проехали, не больше. Поймав наши недоуменные взгляды, водитель отчеканил: Бест ин зис эрия, сер. Получив 20 долларов (цен я не знал, интуитивно почувствовал, что жиденькая розовая бумажка 10 — мало, а респектабельная защитного цвета 50 — перебор), водитель выдавил из себя формальное ок, сенкс. Буля подмигнула мне — нормально, примерно так и стоит, не играй в его игру. Шаркнув по бордюру перекошенной дверью, кэб зарычал и скрылся за поворотом.
Ресторанчик как ресторанчик. Клетушка 7 на 7, скрытые светодиодики-ловушки всеми мускулками приподнимают потолок на полметра, и, действительно, становится посвободнее. В Гонконге квартиры по 12-14 метров на троих, 20 метров считается большой удачей, таких почти не строят, иногда попадаются в угловых домах. Культуры ,, Пойдем ко мне,, — нет, да и некуда. Куда здесь пригласишь, на полуметровый балкон? Зато сотни ресторанчиков, мелких, средних, крупных. Этот — крупный. Морепродукты и паста. Отлично. Мне креветок. Ей тож.
— Мне осьминога, — кривится Буля.
Киваю: как скажет. Услужливый официант скрывается за деревянной дверью с большим круглым окном-трюмом, перевоплощается в шеф-повара, погоняет поварёнка-подростка, или просто худенького студента, здесь возраст не разберёшь. Щёлкают кастрюли, шипит газ, пар обволакивает окно-трюм. Ничего не видно, даже звуки с кухни становятся приглушённее и обрывистее. Бультерьерочка ёрзает по стулу.
— А ты умеешь готовить?, — рассматривая острые ноготки-лезвия, бросает она.
— Ну… (хоть тяни, хоть не тяни паузу, готовить я не умею, а то, что умею едой назвать нельзя — так, прожиточный минимум странствующего в трёх соснах волка, который потребляет мясо как мясо, а не как изысканное мясное блюдо, с каллиграфической изысканностью разложенными овощами и тремя-четырьмя разновидностями ножей и вилок на тарелке, которыми с лёгкостью препарируют привлекательные квадратные кусочки стейка гурманы европейских столиц. Интересно, существует ли вилка для морепродуктов ?!). Шеф перевоплотился обратно в юркого не по возрасту официанта, музыкально расставил блюда симметрично, пожелал приятного вечера и, продолжая насвистывать что-то местное на три аккорда, скрылся в трюме, и трюм снова загудел. — Слушай, вот ты не пошёл на банкира, ты не любишь деньги, как ты хочешь утвердится? Драма, сам понимаешь, такое..., погремушка для младенца. Если ты хочешь играть со взрослыми девочками тебе нужно что то другое…
— Я люблю деньги, я не люблю 5/8/40.
— А 69?
— Могу, но если не 5/8/40. Я люблю деньги, но я не люблю их зарабатывать преданным сидением перед монитором, на котором лишь бесконечные схемы, которые давно работают без меня, а изобретение новой схемы лишь подтвердит нелояльность, и тебя вышвырнут.
— А если твоя схема… ну… больше денег принесёт? — Слушай, когда у человека все в порядке, он годами в бизнесе, у него в среду любовница по графику, в четверг бассейн, а в пятницу — пьянка в сауне, нужна ли ему твоя новая суперэффективная схема со миллионом процентов прибыли? У него, может быть, новая жизнь началась, и Анна завтра будет лучше, чем Алиса вчера, к тому же есть ещё и Лиза. И тут, в его хрупкий хрустальный устроенный мир, стучишься ты со своей гениальной схемой, к тому же ты раздражаешь Алису, Аня берет у тебя деньги на свои кавер-концерты, а Лиза считает, что ты тоже мог бы уделить ей внимание. Как поступит адекват? Он вызовет охрану и по надуманной причине вышвырнет тебя из офиса и из бизнеса, неадекват попросит у секретарши красно-синий ластик и сотрёт тебя в резиновый порошок прямо здесь, не отходя от кассы.
— И от Ани с Алисой.
— Есть ещё и Лиза.
— Андрис, но ведь может наступить такой момент, когда, утомлённый овертаймом и апельсиновым соком, шеф будет медленно шаркать по коридору к лифту и встретит новую молодую, также задёржавшуюся после овертайма, сотрудницу Соню, и она тоже — появится. Что тогда?
— Бинго, Буля! Вот тут ленивая извилина шефа и вспомнит о дармоеде в Стратегическом отделе номер 6, и этот дармоед — я. Любезно пригласив меня утром, за 5 минут до общего совещания, где шеф упражняется в употреблении мата и воды Боржоми, он дружеским тоном, в полголоса поинтересуется, если ли на примете какая-нибудь схема, которая позволит путём неконтролируемого набора приемов дополнительно принести в карман руководства тысяч 50 в месяц. ,, Оформим, как бонус за эффективность,, — рассуждает шеф, и предлагает учредить сразу три таких бонуса: ему, мне и Лизе.
— А Ане с Алисой?
— Они числятся в другом отделе, эту схему я предложил в прошлый раз. Шеф помнит доброту — у меня там тоже бонус.
— За эффективность?
— За многообразие форм стратегической коммуникации с банками-партнёрами и многолетний самоотверженный труд.
— ????
— За просто так. За умение молчать в рабочее время и приходить на совещания за 5 минут до их начала, месячные, квартальные, годовые. — Месячные, ха-ха.
— Да ну тебя… Такая жизнь мне надоела. Какая то тупиковая ветвь развития.
— А деньги? Без денег, знаешь ли, тоже тупиковая… — Чем мне нравится творчество… Ты сам назначаешь цену своей примитивной фантазии. Да, это чем-то похоже на банк…
— Угу…
— … но ты сам по себе со своими Анями, Лизами, Алисами… никто не вызовет тебя на скарбезное совещание, у тебя хватает времени и на Оксану, но это — твоя Оксана и вы договоритесь и без бонуса в стратегическом отделе номер 6. Здесь я — скрипка, а там — баян в публичном доме под вывеской Банк.
— Ну, это да… но нестабильно. Знаешь, Странная Лесли едва окупается, я полгода ем лапшу быстрого приготовления, филлипинка злится, что в холодильнике пусто — не из чего готовить, но мы только на пасту зарабатываем сейчас. С кетчупом, ага. — Устраивайте платные оргии. Пожилая пара на диване, они гуглили оргии, пока народ расходился.
— А ты постановщик и баян. Через мой труп. — С таким питанием — это быстро решаемый вопрос. — И деньги прогулять с шерифом в баре на 3 этаже. — Иди к черту.
— Сам иди.

***
Мы не спеша убивали время, намазывая нашу через чур спокойную прогулку на брусчатку узких лестниц, ведущих вниз на Ван Чай. Скользкие ребристые ступени тёрли резиновые эластичные зеленоватые подошвы кед, а за поручни-трубы лучше не держаться: они вот-вот отвалятся. Пабы уступали маленькие перекрёстки прачечным и конвиниенс сторам, массивные автобусы с реактивным гулом продавливали ночное пространство близнецов-улиц, пропадали с интервалом 6 минут из виду, проглатывая ожерелье бесконечных мелких остановок и расталкивая перебегающих через мостовую горожан и туристов. Город выпускал пар, город почти спал. Пройдя через сложённые на ночь ряды сувениров, поделок и местных копий часов, ноги послушано продолжали отсчитывать ступени бесконечных лестниц, прошивающих район сверху вниз, как прошивают заплатки на джинсах прочные натуральные нитки неопределяемых глазом цветов. Разговор клеялся и расклеивался, периодически стремился к нолю, иногда оживал восторженными воспоминаниями и удивительными совпадениями в перемешку с обсуждением еды, банкоматов, которые глотают карты и покер в Макао, которым можно жить, если реакция хорошая. Струйки лестниц превратились в серую кирпичную стену квадратно-оконного отеля 3 звезды, интуитивно мотивировав свернуть направо, а затем налево. Знакомый звонкий колокольчик вывел к трамвайной остановке, и вскочив в предпоследний момент на заднюю площадку неуклюжего вагончика, мы заняли лучшие места на 2 этаже. Электрическая машина на полном ходу устремилась в сторону Хэппи Вэлли, а вместе с ней и мы.

***
Сон в трамвае: Кто обычно засыпает в трамваях? Влюблённые парочки-студенты да синие воротнички, которые экономят пару долларов и не пользуются метро. Пассажирский коктейль из тех, кто уверен, что у него все впереди и он ещё снимет самый кассовый в мире фильм и купит самый дорогой черный Порш, и тех, кто, сэкономив доллары-монетки, с растерянной, бегающей улыбкой принесёт домой крохотную шоколадку самому себе, и жизнь, которая ему не принадлежит и на которую в силу отсутствия легального статуса в городе, он не в состоянии повлиять, на десятые доли секунд озарится тёплым солнечным светом, светом. Светом, который он уже давно забыл, вставая затемно и проходя домой в районе полуночи. На фабрике по производству застёжек для часов, где его недавно повысили до ведущего мастера, нет окон, и босс периодически повышает всех до ведущих мастеров, с добавлением одного дня к отпуску, чтобы хоть как то держать под контролем серо-мрачные мысли персонала. У босса самого нет окна в кабинете, а вот у ведущего босса — есть, правда маленькое. Раз в неделю в его кабинете проходят разборы полетов, которые сулят только увольнениями, но все с радостью спешат на эти встречи, внимательно слушают, поддакивают о необходимости укреплять дисциплину и повышать качество, спрашивают советы по каждой мелочи — лишь бы задержаться здесь подольше, в нагретой настоящим солнцем комнатке и подышать настоящим воздухом, просачивающимся сквозь неровности остекления и неплотно сидящие рамы. Родительскому инстинкту ведущего босса это льстит. Он в ударе, и встречи порой длятся по часу и более. Затем он запирается в комнатушке с лэптопом и кофейником, громко опускает жалюзи на дверях, жадно оставляя солнце только себе. Все возвращается на круги своя. Никто не уволен? Ладно, завтра. Синие воротнички-нелегалы. В трамваях такие обычно спят на втором этаже, им до конечной и пешком под горку в соты комнатушек с низкими потолками. Вагон методично скребёт рельсы, едет медленно, а лишние 30 минут сна никогда не помешают. Студенты тоже едут на втором этаже — романтика, огни большого города, молочный чай, рука в руке, сериальчик на смартфоне. Тут девочки хотят не меньше мальчиков, и удачный вечер — это скорее вопрос эффективного менеджмента, нежели готовности/неготовности сторон на воображаемый следующий шаг. Трамвай — удобная dating-идея в копилку банальностей. Линия идёт через весь центр, скользит вдоль отельчиков подешевле, уворачивается от роскошных отелей подороже. Подешевле — это 60-80 долларов за три часа. По 40, если онлайн бронировать. Едете, общаетесь, она — в сериале, ты в Букинге. О, этот 40, до 8 утра и даже завтрак инклудед. Имя, паспорт, номер карты, телефон — есть.
— Нам на следующей!
— Ок!
Синие воротнички едут дальше. Оставшиеся студенты рассасываются по барам и игротекам в Сентрал. На Хэппи Вэлли трамвай приходит практически пустым, водитель прохаживается вдоль вагона и обратно, переговариваясь с коллегами в составах на соседнем пути. Воротнички плетутся вверх, к едва освещённой узкой горке с коллекцией тупичков и переулков, к закрывающимся на ночь магазинам фруктов и круассаннов. Вагончики на конечной перезваниваются и стайкой, все вместе, подпрыгивая на стрелках, убегают к Кеннеди Таун в депо.
***
— Конечная. Просыпайтесь. Конечная. Не забудьте оплатить проезд, спасибо.
Голос из плоского репродуктора шуршал гласными и согласными прямо над ухом.
— Какого черта?
— Конечная…
— Мне снились круассаны, Андрис. Хочу круасаннов. Идём за круассанами…
— Идём.
Выходя из дверей, я обратил внимание на бегущую строку справа вдоль окна. ,, Следующая станция — Электрозаводская,,. Конечная же на Хэппи Вэлли… Где мы вообще?
— А за проезд? — раздался голос из кабины, — молодёжь, за проезд водителю, на первую дверь. Бультерьерочка потрясла карманы, определяя на звук мелочь, нашла горстку монет, плотные кругляшки по 5 и звездовидные — по 2 доллара.
— Сколько стоит проезд? По 2?
— По 2-50, — каркнула водитель, — готовьте мелочь. — Держите 5, — Буля выбрала толстый пятак с прорезанной по ребру широкой канавкой.
— Что вы мне дёте, девушка?
Водитель ворчливо посмотрела на стальной кругляшок, вроде деньги, и вроде нет. Включила лампу в кабине, стала крутить монетку, пуская беглые тени на белый пластмассовый потолок. — Турецкие что ли? Или какие?
С недоверием она вернула монету Буле.
— Других что ли нет?
Порывшись в кармане джинс, я нашёл бумажный американский доллар, скомканный и сонный, как мы сейчас, и протянул хозяйке вагона.
— Ох, доллар? А у меня сдачи нет, я кассу на Вечернем Бульваре сдала ревизору. Ну, ребята, вы конечно…
— Можно без сдачи.
Мою сонливость начало подменять раздражение, а это плохое начало. Я знаю себя. Водитель криво улыбнулась. На лице уже не читалось раздражение, так, лёгкая ирония, указывая на нашу странность, нетипичность, вызов, что угодно.
— Я ж за него в депо не отчитаюсь…
Крякнула она то ли вслух, то ли про себя, но громко. — Ладно, — резюмировала она, — разберёмся. Выходим, двери закрываются.
Завибрировали стекла и вагон, как болид на идеально ровной бетонной трассе, рванул вперёд, оставляя нам равнодушное послевкусие от этого разговора и мелкие красные тормозные огни вагона, которые за мгновение растворились в ночной плотной темно-синей простыне со звёздами и вспышками-капельками на горизонте. Мы стояли на бетонной платформе без единого фонаря, полная рубцеватая луна зелёным прожектором сеяла лучи сквозь незастеклённые рамы огромных безформенныюх окон и особой прямой наводкой била в центр бетонной платформы через широкий люк трубки-пентагона.
— Где мы вообще, — отходила ото сна Бультерерочка, — где в районе ипподрома? Под эстакадами? Мы проехали Хэппи Вэлли?
— Не похоже, это какой то бункер, ангар, цех… я не знаю…
Буля делала растяжку — наклонялась, тянулась кончиками длинных пальчиков с красными и фиолетовыми коготками к носкам белых конверсов. Цементная пыль попала в нос.
— Апчхи! Какой к черту бункер… как же тут пыльно, боже! Я уже вся в этом сером порошке. Бля, в волосах тоже. Ну какого же ...! Мы в порт приехали или куда?
Я пожал плечами. В порт трамваи не ходят. Недостроенный аэропорт? Достал телефон, связи не было, но геолокация наверное же работает. Да. По квадратикам загружаясь, карта приближалась к яркой синей точке — моей скромной потерянной в бетонной неизвестности душе со смартфоном в руке, и я впервые в жизни благодарил вселенские силы за технологии, которые найдут тебя в любом колодце и пещере, над землёй и под водой, в постеле с любовницей и в очереди в супермаркете. Обычно я говорю, что это щупальца спецслужб, но сейчас я готов пожать их руку-клешню. Так, карта загрузилась, но точка пропала.
— Буль, у тебя карта загружается? С геолокацией. Буля морщится от бетонный пыли в носу, волосах, бровях, губах — везде. Вечер чистоплотных девочек или Пыль тебе в нос. Скоро на экранах.
— Вроде да, сейчас посмотрю. Черт, телефон тоже в пыли… Что за скотское место…
— Скотный двор…
— Работает, один смартфон хорошо — два луууучше.
— Ну, и где мы?
— Ш… ШПФ. ШаПэЭф. ШаПэФэ, такое что-то. — Это в районе порта или где? Сколько до Сентрал? — 7500 миль…
— Чтооо? Бред. Дай сюда…
— Ой, на. Андрис-следопыт.
Я нажал ,, Опередить местоположение,, Карта мигнула, зависла, заработала вновь и выплюнула красную метку-локацию на Европу. Ближе — Украина. Ближе — Кривой Рог. Ближе — ШПФ, станция скоростного трамвая, оно же — метро. Некая изогнуто-рваная ящерица цементно-стального зодчества и чистый лист огромного коричневого пространства в перемешку с зеленой массой деревьев и червяками зданий в полутора-двух километрах отсюда. ШПФ. Что это вообще такое? Штаб Пришельцев и Футуристов? Школа Поэтических Форм? Шизо-Психодел-Форум? Шовинистические Полуумные Фразы? Шумный Пьяный Франкинштейн? Ш……………П………………Ф……….…….? (допиши свой вариант)

— ШерстоПрядильная Фабрика, прикинь, — Буля гуглила свой второй параллельный смартфон, Хуавей.
— Ловит?
— Ловит. У меня вечный роуминг, наш корпоративный. Удобно. (! Ничего себе Старбакс !)
— Написано…
— Ну…
— … что много лет назад где-то здесь шерстопрядильная фабрика работала. Всегда давала брак. Но социализм, всеобщая занятость, ты понимаешь… дотировали… поддерживали, образцы для выставки из Узбекистана привозили.
— О как!
— Вооот… потом… капитализм и решили фабрику продать. Денег заработать и брак прекратить.
— Денег заработать — типа самое главное…
— Вообще-то да. Ну, так вот. Нашли инвестора из… — Израиля?
— … Непала, Фасурда Моро, оооо, он деловодом самого Далай-Ламы 5 был, серьёзный мужик, короче. И он за фабрику такую сумму отвалил, что хватило и трамвай в метро перестроить, и всех ветеранов по санаториям отправить, а детей — по летним лагерям. — Это когда было?
— В 93-ом…
— Давно…
— Да уж… так слушай. Фабрика продолжала давать брак, но… Буля затянулась и вытянула ножки в пыльных конверсах носочками ко мне.
— … его активно импортировал Непал, налоги платили, зарплату платили, сырье вагонами шло. Этот зиккурат, — обвела она пальцем ржавый воздух, — построили в ознаме… ознаменова-ние эффективного сотрудничества с Непалом, его ДалаЙ-лама лично планировал посетить, но не срослось.
— Забили на него что ли?
— Да вроде нет. Так… К 97 году фабрика стала крупнейшим донором бюджета города, и тут ее решили прибрать к рукам местные дельцы-пираты в связке со скучными чиновниками-дегенератами. Мол, брак мы можем и сами производить, и вам продавать. Давайте договоримся. Ну, ты понял…
— Даадааа… Ничего личного. Ж-жадность.
— Ж-Ж… па. Так вот, назначили встречу деловоду из Непала. Давай, мол, сотрудничество укреплять, отдай нам фабрику и становись нашим представителем в Непале. А он человек мирный, растафа, гармония, неагрессия. С улыбкой кивнул: мол, согласен. На том и решили, и водки выпили. Утром новые хозяева на двух джипах Чироки отправились на фабрику на рыбалку — в кассе порыбачить. Приезжают, смотрят: ни души, окна разбиты, цеха заброшенные, ветер гуляет, шерстяные комья носят сквозняк и серый пёс от ворот до ворот. Из признаков жизни — телевизор в каптёрке, и сторож при нем.
— Дед, а что с фабрикой то случилось?
Спрашивают. Недоумение, шок, рыбалка сорвалась у парней. — Так это… она с 94 стоит…
Отвечает. У рыбаков глаза круглые, вчера, мол, все крутилось, деньги давало, метро достроили, детей по лагерям отправили, ветеранов в санаторий…
— Метро, — отвечает дед, — ещё при социализме достроили, при вас три болта докрутили. А дети в лагерях — это потому что у нас мэр-меценат, хороший человек. Ветераны вообще не при чем — у них государственная льгота. А если, — говорит, — вы резать металл приехали, то, говорит, поздно. Вчера все вывезли, осталась одна арматурина, дырявая, чермет за копейки возьмёт. У вас вон джип… этот… Чироки, показывает, крышу исцарапаете, а заработаете на бутылку, мужики. Оно вам надо? Те бледные, мол, не надо, и уехали ни с чем. Вот.
— Это Википедия пишет?
— Компромат.ком.ау.
— Серьезно. А что Далай Лама? Не приехал? — Не написано. Ты б приехал после такого? — Мда, пути наши неисповедимы.
— Ламины тож.
— Знаешь, чего тут не хватает?
— Ну?!
— Диско-шара. Вон там, под куполом, где небо. Буля направила указательный коготок на зияющий рваным ночным небом люк-дыру. — DJ Пыльный ин да хауз, бля.
— Не бля. Пыль — это мелочи все. Шар — это тема. Пока Бультерьерочка, вдохновлённая мечтой о дискошаре, наматывала круги и пускала пыльные бури носками кед, я подвис. В этом состоянии приходили мне в голову всевозможные аллегории из Оруэлла. Там ведь как, строили животные себе мельницу, работали с перерывами на сиесту и кофе-брейки, релаксировали под туземные песни и мечтали о завтра, которое настанет. А раз уж настанет, то непременно будет лучше чем вчера. Позавчера в подметки не сгодится, так хорошо будет. И вот однажды завтра перестало отвечать на звонки и сообщения, двери выбил неописуемой силы сквозняк, насилие победило силу, знамя лопнуло, распалось на мелкие части и наступило беспросветное позавчера. Гнали брак дельцы-негодяи, деловод-плутокрад умножал и делил себе в карман, повозки сновали туда-назад вместо трамваев, рекой лился дешёвый янтарный алкоголь. Все было, кроме Далай Ламы. Может, поэтому все и пошло на перекосяк? Дрдррржддд. Направленная шумовая волна нарастала и летела на нас, вспышки ослепили и ощутимым тычком пнули вглубь монструозного зиккурата. Взбешённый ярко-красный с белой полосой вагон 023 вихрем, как проигравшая шахматная королева, пронёсся сквозь бетонный коробок недостроенной конструкции, поднял в воздух задремавших по щелям комаров, закрутил тайфуном похожие на крупную соль пыльные крошки-песчинки, и поддав электрического газа бросился в темную квадратную дыру улицы, выжимая из себя максимум километров в час. В водительском окошке в романтичном полумраке восседала на троне знакомая загогулина повелительницы оплаты за проезд, которая не знает, как обращаться с долларами. Дрдррржддд. Три. Два. Один. И тишина.
— Андрис, Андрис, смотри, что нашла. Буля крутила в руках то до деревянную, то ли пластмассовую черную пластину с белыми штрихами. Такими с пафосом щёлкает девушка-ассистент на съёмочной площадке под баритон режисера ,,And action!,, Сохранившийся текст, написанный, должно быть, школьным мелом, гласил: ШПФ-это Боб. Дубль 11, сцена 7-а. Буля щёлкала ящиком, цокала языком в такт и повторяла ,, Свет, камера, моторрр!,,. Ржавые петли скрипели, но поддавались.
— Где ты его нашла?
— Там.
Желтоватый, наспех сколоченный из досок и дощечек ящик, подпирал отвалившийся и болтающийся на одной трубе радиатор отопления. Буля дернула фанерную крышку. Она, ничем и никем не закреплённая, слетела на пол и шлепнулась. Ящик был доверху набит перевязанными резинкой плотными листами бумаги, фотографиями, коробками с плёнкой Свема, х ирургическими стальными овалами-кейсами, в которых обычно хранят широкую киноплёнку в архивах. По центру ящика была втиснута коробка поменьше, прямоугольная. Выцвевшая абрикосовая наклейка сообщала, что Минкинопром по заказу Одесской киностудии согласно ГОСТ 64544-87 литера А изготовил Изделие М (кинокамера переносная широкоформатная с экспериментальной оптикой народного предприятия Йена Цейсс ГДР) в количестве 30 штук, и этот экземпляр — ни что иное, как штука номер 23. — Очень интересно… Как она работает? Аккумулятор? Батарейки? — Батарейки… смотри… тут четыре ниши под эти… большие… — Хм, может там ещё и батарейки где то есть? Ящик загадок, языческий Клондайк.
— Есть!
— Что есть?
— Батарейки! Вот вот вот! Раз… два… семь!
— Потряси их…
Буля старательно принялась трясти на удивление не ржавые, а как будто изготовленные вчера, батарейки-брусочки. — Все-все, хватит, дай сюда.
Горит! Лампочка над включателем засветилась жёлтым, перешедшем в зелёный. Черт! Работает, работает! Но как ей снимать? Куда вставить пленку?
— А вот сюда, — Бультерьерочка нащупала круглую пустоту с направляющей рядом с отсеком для батареек. Нужна круглая кассета. О, есть. Она уже стоит. Смотри. Щелчок открыл отсек с крошечной бобинкой, тоже производства ГДР.
— Это чистая, — предположила Буля ,- не оставили б они отснятую кассету в камере, тут вот их сколько, с карандашными пометками. А эта — без пометок. Точно чистая.
— Свет, камера, эээээнд экшн! Спародировал я гнусавым голосом. Булю передернуло.
— Брр, страшно.
— Ничего не страшно.
Пленка захрустела внутри остроугольного аппарата, пластиковый корпус стал быстро нагреваться, и мы уже было решили по-взрослому начать фильм о пыльных катакомбах центральной Украины с белыми кедами Були в главной роли, как вдруг замерла пленка и потух зелёный Огонек, на прощание поморгав ещё и тусклым жёлтым глазом.
— Ммм батарейки отсырели. Поставь другие. Других не было, и затею со съёмкой пришлось оставить. Камера небрежно вернулась в коробку. Бай-бай, изделие 23. В ящике, плотно слипшиеся и прижавшиеся как хиппи друг к дружке в Вудстоке, пылились виниловые пластинки, классическая музыка, концерт Боба Марли в Пенсильвании в 1980м, речь Черчилля в Фултоне, скандинавские сказки на ночь, китайские оперы или что то с иероглифами.
— ООО, смотри! Light my fire! The Doors. Come on, baby, light my fire… come on baby light my fire. Come on…
The Doors, изданный государственной студией СССР диск… Это полностью расходилось с моими ожиданиями от советских дисков, где, по моим скромным предположениям, издавались лишь военные марши, речи Брежнева и русские народные песни в перемешку с детскими эпосами о Бабе Яге и Иване-дураке. Лет в 17 я занимался в колледже сексом под советскую психоделичную звуковую сказку, где скандинавский гость Карлсон убеждал наивного лесного обывателя Зайца призвать огромных крылатых бегемотов из братской Африки для освобождения из эксплуататорских лап местного мафиозо Волка мелкого коричневого суслика с растянутыми округлыми ушами-эхолотами по прозвищу Чебурашка, созвучного по значению со словом Лузер. Автоматический проигрыватель переваривал пластинку два раза подряд, и немного отойдя от процесса, мне захотелось не любви моей нежной спутницы, а в загородный сумасшедший дом на пенсию. Да, на таких сказках они ещё не одну войну выиграют. У западной расы гедонистов и вечных детей нет шансов. И братских бегемотов тоже нет. Крылатых.
— Смотри, проигрыватель для винила. Вега-101. Ох, если он тоже на батарейках…
— От сети вроде, — что то смутно-музыкальное из детства всплывало в моей голове, — там есть провод с вилкой?
— Да, но она странная, с двумя круглыми… этими… ножками. — Ммм, европейская вилка, все нормально. А есть розетки тут где то вообще? Го поищем.
— Го!
Долго искать не пришлось. Бетонные стены были изрезаны параллельными друг другу кабель-каналами и гнёздами розеток без пластиковых крышек — просто две дырки. Мол, вставляй на свой страх и риск, но мы тебя предупредили. Тусклые аварийные лампочки-груши под потолком давали надежду, что проводка не обесточена. Так и было. Резиновый круг проигрывателя завертелся, Буля поставила Дорз.

Try to set the night on fire,
try to set the night on fire,
try to set the night on fire,
try to set the night on fire.

Бормотала Вега-101 приглушенно, но внятно, периодически потирая наждаком уши шумами некачественной записи или пыли, въевшийся в диск так глубоко, что тот стал неотделимым культурным слоем параллельной цивилизации, и теперь ЮНЕСКО потребует отчёт за каждую сдутую с пластиковой бороздки пылинку. Try to set the night on fire, try to set the night on fire, try to set the night on fire. И мы впервые поцеловались.
По ШПФ гуляли ветер и мы. Ночь пересиливала любопытство от необъяснимого перемещения, и оставляло загадку загадкой до утра. Ужасно хотелось спать. Спать… разговаривать… пить… Нет, все таки спать. Буля начала устраиваться возле Веги, спать сидя — это конечно то ещё удовольствие, даже с мягким рюкзачком под голову. — Не нашли круассанов, — сделала она резонное несвоевременное признание и через 5 минут спала хрупким сном, рюкзачек-покемон ловил легкие бессознательные движения головы, и месяц в иллюминаторе-крыше скользил льдинками-светлячками по Булиному лицу, усиливая эффект и читая мысли. Месяц — главный сонник. Я тоже прилёг у Веги, поставив звук на минимум и постарался заснуть. Джим Моррисон глотал окончания, растягивал слоги, обрывал предложения в неожиданных местах, ставил капканы-паузы.

Girl ya gotta love your man, girl ya gotta love your man
Take him by the hand, make him understand
The world on you depends, our life will never end.

В юности эти строки казались мне набором банальностей. Погуляли, поиграли = любовь, — думал я. Все естественно и просто. Зачем, — думал я, — Джим столь изобретательной манерой, подобно шаману вуду, делится с нами этим предсказуемым набором событий, да ещё и на столько прямо, не давая шанса читать между строк и задавать наивные вопросы бывалому философу? Где секреты, Джим? Моррисон, Моррисон. Я иногда мнил себя новым Моррисоном, писал стихи и ходил на свидания по методу консервного ножа: сразу шёл к цели, making her understand. Это работало и спустя какое-то время я стал разочаровываться в Джиме: слишком все просто, как набор отверток и гаечных ключей. Друзья млели по The Doors, и не ходили на свидания. Я считал эти вещи взаимосвязанными и забросил пластинки с шаманом Джимом в самый дальний пыльный отсек шкафа-купе, навсегда о них забыв.
Love me two times, baby
Love me twice today
Love me two times, girl
I'm goin' away
Love me two times, girl
Когда ты живешь в кампусе, у тебя бывает и three times, и мои ожидания от полуживотной открытости американской подростковой культуры растворялись, как красивые таблетки в коктейле, когда на вечеринках у друзей лились из динамиков эти строки. Love me two times. Меня бросало то в холод, то в жар, становилось душно, я впадал в отчаяние, и перезагружался в инфантильного гедониста, которым я никогда не был. Проклятый Моррисон и его секреты для 13 летних. Силиконовое либидо в мире пластмассовых ощущений. Хотелось схватить гитару у соседа по кожаному дивану на вечеринке и экспромтом закричать на всю комнату:

Love me three times, baby
Love me four times today
Love me five times, girl
I'm goin' away
Love me 69 times, girl.

Я так и сделал. Поймав бурную овацию и признание на 3 минуты, вечеринка вернулась к Моррисону. Что-то во мне снова перезагрузилось. Два раза, — отозвалось мое новое сознание, — это даже много, если правильно подобрать темп. Вега, порычав пустым краем винила, умолкла. Спокойной ночи.
Проснувшись засветло, я обнаружил Булю, грызущую крекер.
— Доброе утро.
— Доброе, черт бы его побрал. Откуда крекер? — Был в рюкзаке, кайнда снэк.
— Есть ещё?
— Ммм да, немного есть.
— Я возьму…
— Бери.
Выскреб со дна пачки три крекера, маленьких, квадратных. Ну и ну, они соленые, ой, какие же соленые!
— С крабовым вкусом, — уточнила Бультерьерочка, считывая мою перекосившуюся физиономию.
— Соль, никаких крабов не чувствую.
— Не жуй так быстро, представляй океан.
— Да ну тебя.

Тепло сегодня будет. Желтые лучи пробивались в пазы между железобетонных плит. Бетонная коробка постепенно нагревалась. Микроволновка. По матовым серым рельсам влево/вправо пролетали с грохотом без остановки трамваи: влево-переполненные, тяжелые, вправо-пустые, лёгкие. Утренние пассажиры, избрав удобную для себя неподвижную точку, пристально смотрели только в неё, и не обращали внимание ни на давку, ни на мыльные разводы на окнах, ни на нас с Бультерьерочкой, жующих соленые крекеры между проигрывателем винила, сумкой-покемоном и массивными ржаво-медными конструкциями, которые держат на себе небо и психоделический микроклимат ШПФ. — Поставь, — Буля кивнула на Вегу, — и… погромче. Вега ожила единственной желтой лампочкой под резиновым кругом и объявила, что

You know that it would be untrue
You know that I would be a liar
If I was to say to you
Girl, we couldn't get much higher

Странное ощущение. Такое обычно бывает, когда первый раз пробуешь курить. Организм отторгает непривычную среду, охватывающую лёгкие, а мозг просить повторять и повторять демо-версию, пока не доходит до высшей точки восторга, и после следующей затяжки теряет интерес к инородной привычке, не считает ее таковой, стремится прекратить, гипнотизируя сигарету потухнуть, но она лишь сбрасывает лишний пепел и огонь, впитывая смолы и бумажную шелуху, продолжает забег к оранжевому фильтру. Вот и он. Все. Выдох.
You know that I would be a liar…
Бультерьерочка закрыла глазки и медетировала. Она — правильный человек. Ни во что не верит, и жизненное пространство вокруг неё отвечает полной взаимностью. После спектакля в Странной Лесли, я сидел на маленьком красном диване и рассматривал фотоальбомы Бультерьерочкиных фоторабот с выставок в колледже. Запомнился ,, Неловкий квадрат,, — Буля в шляпе и квадратных очках-мухах в расстёгнутом бежевом плаще идёт на встречу свету софитам и безразличным глазам фотографа-профессионала. На обнажённом теле цвета Sicilian white масляными красками и неоновыми фломастерами пририсована белая электрогитара с мелкими многоцветными пятнышками, ромбиками и кляксами. Как будто начинающий художник обмакнул длинные с перстнями пальцы в палитру и рассеял в воздухе брызги миллиона оттенков и форм. Справа от Були, у ног, стоял неработающий квадратный телевизор, ярко-чёрный. Безапелляционно чёрный. ,, Неловкий квадрат,,. Студентка Студий Программируемого Креатива и Форм Внеконтекстной Самореализации Бультерьерочка. Работа допущена цензором и студсоветом. Холст, масло, скука. Размер 60 на 60. 2018 год.
If I was to say to you…
О чем этот ,, квадрат,,? Она тогда лишь пожала плечами, понимай как хочешь. Я не понимаю.
Girl, we couldn't get much higher…
А мне кажется — можем.

Ярко-красный пустой вагон стал замедлять ход и остановился, поравнявшись в нами. Вагон 023. Буля выключила Вегу. Открылась первая дверь и в просвет между кабиной и лестницей в салон показалась вчерашняя голова, удивлённая. — А какого… ра вы тут делаете? Это режимный объект. Я сейчас полицию вызываю. Голова что то закрякала в рацию, но та промолчала в ответ.
— Что Вам надо?
Неприязненно-лениво атаковала осипшим голосом Бультерьерочка. Голова опешила.
— Что значит, что мне надо? Посадки-высадки нет. Аааа. Голова что то начала припоминать.
— Это вы… сунули вчера мне фальшивый доллар. Какого… ра вы тут делаете? И за проезд ищи 5-ку, — обратилась она ко мне, — парень, не шути со мной. Я тебя на Заречной видела. Рисуешь балоном свои каракули. Ищи 5-ку. Я вызываю полицию. Голова снова закрякала в рацию, рация зашипела и ожила.
— 023! 023! Что у вас такое?
— Петрович, вызови наряд на ШПФ, тут двое… — 023! Галя! Какого ты там висишь? Вся линия стоит, перегон занят! — Петрович, нужен наряд…
— Какой, к гавайской фене, наряд?! Там вечно бомжи, пусть сидят. Гони на Заречный, смена на комбинат разрывает уже телефоны исполкома! Едь, все!
Рация потухла. Говорящая голова Галина ругнулась и вернула рацию на крючок под окном.
— Быстро в вагон! На конечной разберёмся. Мы были не против. Холодно, сыро, есть хочется. На конечной должна же быть хоть какая то забегаловка.
— А у нас местных денег нет на проезд, — вспомнила Бультерьерочка. Голова Галина прищурилась.
— Везу на вчерашнюю сдачу с фальшивого доллара. В вагон, быстро! Галя отпустила тормоз, вагон начал откатываться назад и через секунду резко рванул вперёд. Ух, Диснейленд! Трамвай, подобно истребителю из боевиков, летел с невообразимой скоростью, смешав в окнах пустые поля, редкие травяные ковры, ровные линии деревьев, хрупкие мелкие постройки, случайные автомобили и покосившиеся бетонные столбы. Следующая станция — Электрозаводская. Замигало электронное табло, предупреждая об остановке и необходимости не забывать свои вещи.
— Мы Вегу забыли! Дёрнула меня за рукав Бультерерочка. Я посмотрел ей под ноги: а Покемон тут, хорошо.
— Зачем тебе Вега?
— Хотела вечером под музыку порисовать.
— Скачай…
— Ммм, это не то. Ты не понимаешь. Водитель…! Голова Галя пренебрежительно захлопнула дверь в кабину. — Электрозаводская. Следуем без остановок до Заречной. Скороговоркой прожевал динамик, выплюнув точки и паузы. Вагон сбавил скорость, проскользил вдоль ...

(дальнейший текст произведения автоматически обрезан; попросите автора разбить длинный текст на несколько глав)