В ОТКРЫТОМ КОСМОСЕ

Глава 1. Поездка на Марс
Шел 2140 г. Я летел лингвистом в составе научной экспедиции на Марс. Год назад в кратере Галле, который находится в южном полушарии на западе на равнине в бассейне Argyre, обнаружили руины древней станции, нижние уровни которой лежали глубоко под марсианским грунтом. Рядом со станцией на боку лежал дискообразный космический корабль, наполовину засыпанный красным песком.
Профессор Джованни Арриге уже был на месте. Он добрался туда на марсолете от станции Петрова, находящейся в 140 км от места раскопок. На самом раскопе был разбит лагерь. В лагере расквартировались 10 исследователей и 4 техника, которые обслуживали рабочую технику, необходимую на раскопе и в лагере. Над лагерем был установлен купол. Под куполом была пригодная для дыхания и нормального жизнеобеспечения атмосфера. Арриге ждал меня как своего ассистента. Я, Василий (или просто Вася) Иванов, 30 лет от роду, был нужен профессору, так как за 3 года совместной работы, пока я у него стажировался, научился понимать его с полуслова.
На Марсе я был впервые. Поэтому меня поразил цвет этой планеты. Он почти повсюду был красный. Ведь не зря же Марс назвали Марсом или Красной планетой. Корабль, на котором я летел, был класса «планетолет обычный» по имени «Отважный». Он каждую неделю регулярно возил грузы на Марс. Людей возил один раз в две недели. В этот раз Отважный приземлился на станции Петрова. Это была большая станция в южном полушарии. Здесь я сел в марсолет и полетел к месту раскопок. Передо мной раскинулась равнина красного грунта и только на западе картина менялась: на меня надвигалась гряда гор, окаймляющих кратер потухшего вулкана еще несколько миллионов лет назад. Там за горами лежали развалины станции то ли пришельцев, то ли марсиан. Это нам надлежало выяснить. Предварительные выводы строились на гипотезе инопланетного происхождения упомянутых развалин и космического корабля, врытого в грунт Красной планеты.

Глава 2. Кодекс Галле
Оказавшись на территории лагеря, я первым делом стал искать свой номер. Найдя его, я принял ванну и сел обедать. Скоротал часа два, лежа на постели, в своем номере. И только после сладкой послеобеденной дремы я пустился на поиски своего научного руководителя. Он уже был на раскопе и рылся в одном из помещений, где нашли ящики со всяким хламом. В это же время рабочая техника стала разбирать завалы марсианского грунта с корабля пришельцев. Я без всякого желания присоединился к раскопкам моего шефа. Он радостно меня приветствовал просьбой сдвинуть трехпудовый ящик с места, потому что тот, видите ли, мешал ему пролезть дальше в лаз на нижний уровень. Я хотел ему сказать, что пускай робот возьмется за работу и расчистит путь на нижний этаж, а не то верхний уровень его похоронит заживо, но промолчал, ибо это все равно было бесполезно. Если бы я этого не сделал, то мой руководитель сам полез бы устранять препятствие с пути.
Кряхтя, я кое-как, наверняка, рискуя заработать грыжу нижних позвонков позвоночника, сдвинул ящик и освободил проход профи к сомнительным сокровищам подземной части станции. Арриге пролез в лаз и там застрял. Но это его не смутило. Он попросил в приказном тоне сдвинуть себя с мертвой точки, — его задняя часть мешала всему телу двигаться дальше. Я обернулся к нему спиной под веселый смех других исследователей и, упираясь ногами в проклятый ящик, стал толкать профессора вовнутрь нижнего помещения станции. Наконец, профи как пробка упал на дно помещения. Мне пришлось протискиваться следом за профессором в нижнюю комнату.
Моим глазам предстала картина, достойная пера абстракциониста. Пологий склон красного грунта, засыпавший половину комнаты, занес сюда въевшуюся в каждую пору вещества марсианскую пыль. Она покрывала все, что находилось в комнате. Ящики, предметы неизвестного предназначения, нечто вроде жестких стульев. Значит, существа, которые, когда здесь находились, могли сидеть и сидеть за чем-то. Чем, вероятно, было то, что можно назвать столом из темного камня, поблескивающего в неверном свете электромагнитного фонаря в дрожащей от волнения руке Арриге. В углу комнаты стояли небольшие листы, похожие на полотна картин. Именно они привлекли внимание профессора. Неужели мы что-то нашли стоящее? И, действительно, это оказались листы из легкого металла на ощупь с изображениями и текстом-пояснением. Так нежданно-негаданно мы, точнее, Арриге, сделал открытие. Мы вытащили находки наружу и понесли в лагерь на осмотр и описание.
Листы давали нам возможность познакомиться с языком пришельцев. По знаковым насечкам на металле мы могли определить возраст их нанесения и таким образом датировать и находки, и возраст самой станции, а возможно и летательного аппарата, находящегося на территории станции. Позже, после серии опытов анализа данных скоба металла с насечек при помощи методов радиоизотопного датирования, мы выяснили, что их возраст около 1,23 млн. лет. Но это не значит, что возраст станции и корабля такой же. Однако мы точно теперь знаем, когда были сделаны надписи на листах.
Теперь необходимо было разобрать, что за надписи были высечены на металлических таблицах? Какого рода текст был на них расписан? Какова его тематика, содержание и прочее? На все эти вопросы ответить было труднее всего. Если вообще возможно было найти ответы. Ведь мы не знали ни язык его носителей, ни их самих. Единственно, что мы знали, так это то, что они находились на Марсе. Они умели сидеть на стульях за столом. Значит, уже что-то можно сказать об их физической конституции, об анатомическом строении их тела. Они были прямоходящие, с руками и ногами. Они строили многоэтажные станции и умели летать на космических кораблях больше миллиона лет назад. Дополнительную информацию давали изображения или рисунки, точнее, изобразительные оттиски на листах. Вероятно, то, что изображалось, пояснялось текстом. Следовательно, для того, чтобы понять то, что было написано, надо сравнить с тем, что изображено.
Мы с профессором Арриге исходили из допущения (или гипотезы) о том, что имеем дело с древним текстом, в котором знаки (или буквы) стоят в обычном порядке. Мы предположили, что письмо было фонетическим, и занялись дешифровкой письма, то есть установлением порядка чтения неизвестных знаков. Почему мы предположили, что письмо было фонетическим? Потому, что по количеству использованных знаков, при условии частоты появления новых, можно говорить о типе письма, фонетическое оно или силлабическое, иероглифическое или какое еще. В фонетическом письме знаков всего несколько десятков, например, 40, тогда как в других намного более, например, на один порядок больше. Причем есть такая обратная пропорциональность: чем меньше знаков или букв, тем длиннее их цепочки, передающие слова. В наших текстах было количество знаков, ограниченное 37 единицами. Для того, чтобы определить количество знаков, как и многое другое, мы использовали ультрасовременные информационные технологии: виртуальный интеллект как наследник компьютерной машинерии. Искусственный интеллект мы решили использовать на самых узких местах и сложных моментах процесса нашей работы.
Однако даже если мы научились бы читать текст по знакам, это еще не означало, что мы понимали бы текст. Текстовое письмо и язык не одно и то же. Одно дело код текста, предполагающий чтение знаков и знание правил их употребления. Другое дело языковой код или знания самого языка. Правда, от кода письма легко перейти к коду языка, если под ним понимать языковой синтаксис, то есть, правила сочетания знаков, их групп или слов и цепочек слов в виде предложений, морфологию слов и предложений, их грамматику, и правила препинания знаков для правильной их записи или орфографию. При этом важно находить соответствие между чтением и писанием знаков и их голосовых коррелятов или звуков, фонем, правильным их произнесением, чем занимается языковая фонетика.
Но и этого мало. Важно знать для чего употребляются конкретные знаки, буквы, слова. Разумеется, для наименования предметов и называния лиц, их состояний, качеств, отношений. Такова семантика языка с его словарем или тезаурусом. Есть еще прагматика языка или система тех смыслов и интенций и целей, которые имеют значения для человека, когда он говорит, слушает, читает или пишет эти знаки.
Как все это богатство языка, опредмеченное в тексте, выудить из листов, на первый взгляд, не представлялось возможным. Но как люди говорят: «глазам страшно, руки делают». Тем более, что словарь слов можно подобрать, сравнивая их с картинами как иллюстрациями к текстам.
Что же было изображено на листах? Во-первых, эти листы были скреплены друг с другом как страницы переплетом, причем так, что представляли собой своего рода библию как книгу книг, текст текстов. Каждый лист был своего рода книгой или текстом, или отдельной главой единого повествования. На первом листе (странице) или в первой главе книги были изображены два разумных существа мужского и женского пола. Они походили на земного мужчину и земную женщину. Различие было в том, что у пары на листе не было волос на теле. Голова была не в форме капусты, как у людей, а в форме дыни, то есть, была вертикально вытянута. Нос был небольшой, узкий и слабо выступал на лице. Зато глаза были большие с широкими зрачками. Значит, температура на поверхности их планеты была ровная. Погода была стабильная без пыльных и песчаных бурь, воздушных и водяных перепадов. Их светило было слабое, вероятно, красный карлик. Телосложение инопланетян было грациальное и хрупкое, что говорило о том, что сила тяжести на их планете была меньше, чем на Земле, или они значительное время своей жизни провели в космосе, периодически находясь в невесомости, например, в анабиотическом сне.
Полости их тел были раскрыты. В целом количество основных органов тела пришельцев и их расположение соответствовало тому, что есть у людей.
Исходя из того, что мы разглядели на листе, мы стали выделять те слова, которые повторялись в описании тел чужеземцев, их внешности, анатомии и пр.
То же самое мы проделали и с другими страницами или главами книги, получившей название Кодекса Галле. Но, несмотря на все наши усилия, язык нам не давался. Мы читали, но не ведали что именно. Только догадывались о том, что перед нами энциклопедия инопланетянина. Я уже голову себе сломал, пытаясь понять язык чужеземцев. Но Арриге так закусил удила, что его нельзя было остановить даже сном, пищей и женщиной. Поэтому я ему предоставил счастливую, но сомнительную, возможность понять язык пришельцев.

Глава 3. Представление и встреча героев
Дело в том, что в лагере занимались изучением инопланетных артефактов не только мы, но еще 9 исследователей. Среди них представители различных научных занятий, имевшие отношение к проекту, получившему название «Смайлик пришельца», наверное, потому что мы находились в кратере Галле, получившему неофициальное название «Happy Face». Из этих ученых специалистов пять было женщин. Из оставшихся мужчин двое были любовниками. Так что чистых мужчин было со мной трое. Мой шеф во время исследований превращался в бесполое существо. Одна из пяти женщин втайне «сохла» по Джованни. Оставались четыре женщины в качестве объекта моего мужского интереса. Четыре на троих полноценных мужчин. Правда, один из трех увивался за пассией профессора. Так что соперник у меня был один. И хотя ему было 70 лет, а у нас в XXII в. это еще не возраст, мне, все же 30-летнему, с ним было весело соревноваться в нашей партии «кто, быстрее кого, будет «клеить» первым». Главное, чтобы потом, после склеивания, можно было «отодрать» приклеенных.
Мой соперник, чернокожий Джон Джонс, тоже был профи, как мой шеф, только в области космической полетной технологии, в частности специалистом в движках гиперпространства. Он сам был еще тем движком, так что мог легко «задвинуть» любой продвинутой специалистке по движению.
Из четырех женщин одна была невысокая смуглая жгучая брюнетка с ярко накрашенными пурпурными губами. Как правило, у брюнеток губы темнее, чем у блондинок. Поэтому на лице они их мажут в яркие цвета. Вероятно, для контраста. На это западают настоящие мужчины. Звали ее соответственно Лама Сутрадала. Она была в теле. Еще молода. Поэтому у нее ничего еще не отвисло. Лама была задумчива, но всегда находила ответ с острым и по-восточному пряным вкусом. Меня больше всего интересовало не то, что есть ли жизнь на Марсе, а какие у нее соски: розовые или темно коричневые?
Вторая была натуральная блондинка. Сейчас быть блондинкой не модно. Но наша блондинка гордилась тем, что она блондинка. Это не значит, что она была дура. Она была крайне умна, как натуральный математик. Но она была женщина. Этим я думаю, все сказано. Блонди по имени Светлана Уайт была ростом выше среднего, «немного» худа из-за того, что сидела на «вечной диете», читая не кулинарную книгу, а рецепты программирования. И все же такая убийственная диета не могла испортить ее пропорциональные формы. Интересно, как с такой хрупкой моделью, которой все к лицу, можно заниматься приятными вещами, ведь она может «сломаться»? Вопрос заключался не в том, сколько и как она будет ломаться, а в том, что сломается ли вообще?
Третья кандидатка на роль прекрасной дамы турнира марсианских рыцарей была… вы, наверное, уже догадались… правильно, рыжеволосой девушкой, точнее, женщиной, впрочем, кто их сейчас разберет, когда операции стали бесплатными. С ней уже заранее все было ясно. Рыжие хитрые и всегда норовят соскочить с крючка. Это видно, прежде всего, тогда, когда они веселы, скачут и гарцуют, как норовистые кобылки. Рыжую звали Сиси Хейердал. Ей было за тридцать. Во всяком случае, она так говорила. А значит, все… 20!? По ее симпатичному виду не скажешь, что она «синий чулок» геологии.
Четвертая отзывалась на имя Элен Строгова. Это я так написал, что отзывалась. Несколько раз приходилось ее звать, чтобы она откликнулась, — так она себя уважала. Элен становилась неприступной крепостью, как только я начинал засматриваться на ее гордо стоящие бастионы. А так хорошая девушка, отзывчивая, когда отзывалась. Элен была наивна и проста, но при этом просто «неписаная» красавица. Я когда ее увидел, назвал вслух Марсианской Венерой. Было видно, что ей понравился мой комплимент, но она сказала просто, что Венеры живут на Венере, а не на Марсе, потому что Война есть прямая противоположность Любви. Я с ней согласился, добавив, что ее фамилия в эту противоположность внесла коррективы, так что любовь стала воинственной, а война любвеобильной. Ей нечем было возразить, только может быть своей неписаной красотой мисс лингвистики. Она была моя коллега и помогала мне так, как я помогал Арриге.
Пятая женщина была уже в годах, под пятьдесят, но в полном соку, так что даже я на нее стал засматриваться, как и третий лагерный мужчина, физик Пол Эгг. Но, к сожалению, она, доктор высшей категории Ида Морт, была тайной доброжелательницей моего шефа.
Да, чуть не забыл, в лагере была еще Падма – органический андроид, точнее, гиноид или искусственная женщина. С ней я сразу нашел общий язык, потому что она была без причуд, проста в обращении и умела понимать и отвечать на шутку. При этом она была трудолюбива, скромна и красива. Падма занималась физикой и математикой, астронавигацией и астролетным делом.
Если переходить к мужчинам, я бы не хотел, но придется, ибо у них тоже есть свои роли в нашей истории, то, кроме четырех уже описанных, были еще двое, которые любили ходить вместе, держа друг друга за руки, как влюбленная пара: инженер Суй Ху и химик Жуан Попаду. С ними все было ясно, достаточно было не только на них посмотреть, но и спросить, как их зовут.
В первый же вечер, когда вся компания была в сборе, я представился в качестве языковеда Васи, да, да, просто Васи, чтобы они не ломали свой язык, называя меня по «редкой и с трудом произносимой» русской фамилии «Иванов». Когда я со всеми познакомился, то заметил, что каждый стал заниматься самим собой, предоставляя остальным делать все, что угодно, но только не с ним. Я решил изменить правила и подсел к Ламе. Я спросил, как переводится ее фамилия. Она сказала, что «Сутра» переводится как «нить, нитка». «Дал или дала» переводится как «чечевичная бенгальская похлебка». Вместе эти слова употребляются как «худая или пустая похлебка из одной чечевицы». Говорили мы на английском, который стал мировым языком землян, как наиболее простой язык, на котором главное говорить по порядку и не забывать об исключениях. Если ты будешь говорить по порядку, то рано или поздно, наткнешься на исключения. А если будешь знать исключения, то овладеешь порядком частей речи.
— Тебя удовлетворило мое объяснение? – спросила она, убив меня своим объяснением.
— Со мной никто так душевно и прямо еще не говорил. Ты поставила меня на место. Спасибо тебе Лама.
— Я чувствую, что ты еще хотел меня спросить. Но с тебя хватит. Мы с тобой едва знакомы. Однако если ты действительно хочешь меня узнать поближе, то все может быть. Готов ли ты, Вася?
— Нет, Лама. Но ты со мной что-то сделала. Ты, случайно, не телепатка?
— Нет. Я просто женщина, которая знает, что нужно и не нужно мужчине.
— Ты мне понравилась.
— Женщине этого мало, Вася.
— Я тебя понял Лама.
— Если понял, то дай мне собраться с мыслями.
Так меня еще никто не ставил на место, хотел я сказать самому себе, но потом, вспомнив, что я это уже говорил, промолчал.
Что мне было делать? Я уже не решался подсеть к кому-нибудь еще. «Но если Магомет не идет к горе, то гора идет к Магомету». Так и случилось. Я почувствовал, что кто-то сел рядом. Я про себя подумал: «Только не голубой, а то это мой любимый цвет. Но я не люблю голубых!». К счастью, это была Света, которая с пьяных глаз чуть не окатила меня своим виски из бокала. Она спросила меня, почему я такой невеселый.
— А как же, Света мне не плакать, когда такая девушка, как ты, красавица и классная модель, тратит свое драгоценное время на марсианскую пустыню, где никто, кроме меня, не интересуется женской красотой, — объяснил я моей собеседнице, понимая, что ей сейчас трудно осилить такую длинную фразу.
— Вася, только ты меня один понимаешь. Пойдем, я тебе покажу свои модельные платья, — пригласила она меня, икнув от последнего бокала шотландского виски.
Протянув мне бокал, она сказала: «Мне хватит. Поставь. По-шли».
Мы пошли по запутанным коридорам исследовательского лагеря под куполом. Я весь горел желанием в предвкушении сладкого мгновения моей близости с модельной блондинкой. Последний раз завернув за угол, мы уперлись в дверь ее апартаментов. И тут она упала на меня, прижав к самой двери. Ее стало дурно. Одновременно выругавшись и извинившись, Света мной открыла дверь и влетела в комнату. Ее развернуло и кинуло прямо на диван, на котором она вытянулась, а потом, подтянув к себе красивые, длинные ноги, соблазнительно округлила попу, так что я увидел в первозданном виде все, чем хотел обладать минуту назад. Но, некстати вспомнив про свой запачканный новый костюм, отложил намерение закончить любовное мероприятие и направился в ванную комнату Светы. Четверть часа я замывал костюм. Потом зайдя в комнату, я снял платье со Светы. Под платьем на ней, по привычке моделей, ничего не было. Только груди призывно мне махнули своими розовыми сосками. Я грязно выругался: мне было невдомек, что делать с храпящей Светой. Оставалось только подойти к ней и накрыть ее покрывалом. Моя одежда висела в ванной. Я оказался в одних спортивных трусах. Затем аккуратно разложил диван и лег рядом, думая о том, как мне удобно пристроиться к Свете, чтобы не терять времени даром. Но события уходящего дня меня порядком утомили и я тоже заснул. Сквозь сон я чувствовал, что обнимаю Свету. Оказывается она совсем не худая, как выглядит издалека. Проснулся я с тем же самым ощущением, что обнимаю Свету. Вдруг я почувствовал легкий толчок в плечо.
Когда я открыл глаза, то увидел рядом с собой не Свету, а подушку, которую сжимал в любовных объятиях. Надо мной стояла, покачиваясь, Света. Она явно еще не соображала, что я делаю в комнате на ее диване.
— Что ты тут делаешь, как там тебя, Вася, у меня в постели?
— Как что, сплю после бурно проведенной ночи любви, — ответил я, отомстив ей ложью за ее пренебрежительное замечание «как там тебя».
— Мы что занимались любовью?
— Да, после того, как тебя стошнило.
— Фу, ты черт. Пожалуйста, без этих подробностей. Да, говорила я себе, что не надо пить. Я надеюсь, ты не подумал, что я серьезно…
— А как можно заниматься несерьезно любовью? Я не заметил, что ты девушка. Но все же…
— Да, теперь ты знаешь, что я не девушка. Тебе стало легче? Это еще ни о чем не говорит. Я тебя не люблю, несмотря на то, что ты мне симпатичен.
— Спасибо, что я хоть симпатичен тебе.
— Ладно. Иди к себе. И не болтай лишнего. А то воспользовался беззащитностью слабой девушки.
— Ты хочешь сказать, что тебе было неприятно заниматься любовью со мной?
— Я такое не говорила. Но я не помню этого. Да, действительно, мы с тобой обнимались в постели, Но… иди, мне еще надо приготовить программу к завтрашнему опыту. Пока.
Я оделся. Одежда уже высохла, но помялась. Простившись со Светой, я вышел из ее комнаты. Как только я завернул за угол, то столкнулся с Элен нос к носу.
— Чем от тебя пахнет? – спросила она, сморщив свой красивый носик. – Ты, что вчера перепил лишнего? — спросила она участливо, но потом вдруг изменилась в лице и прошипела, — ты что, спал с этой вешалкой?
— Элен, ты в своем уме? Как можно спать с вешалкой, ведь будет жестко? Я заблудился в этих коридорах. Где-то спал, потом стал искать свою комнату, но не нашел и еще больше заблудился.
— Ты мне говоришь правду? — с сомнением стала меня спрашивать Элен. Потом взяла меня за руку и повела к моей комнате. Подведя к ней, она недовольно хмыкнула на мою благодарность и с гордым видом удалилась.
Не хватало мне еще сцен ревности с моей коллегой. Сначала брюнетка меня чуть не соблазнила, затем блондинка поделилась со мной содержанием своего желудка. Наконец, шатенка устроила мне показную ревность. Где, черт возьми, я нахожусь? На Марсе или в публичном доме? Я был на Марсе, но люди со своими проблемами были рядом. И они, как всегда, сделали меня своей проблемой. Чему я не стал мешать.

Глава 4. Как всегда и везде
Мы до сих пор бьемся над разгадкой языка инопланетян. Это необходимо и для того, чтобы разобраться в устройстве космического корабля инопланетян, в частности в его двигателе. И все же кое-какая информация нам оказалась доступной, больше не из текста, а из изображения карты звездного неба пришельцев. Сопоставив эту карту с нашей картой звездного неба, мы пришли к выводу, что пришельцы прилетели к нам из глубины космоса из другой галактики — Галактики Андромеды (или M 31, NGC 224, Туманности Андромеды). Галактика Андромеды является спиральной галактикой, находящейся от Земли на расстоянии 2520000 световых лет.
То, что мы не могли получить от жизни на раскопе и в научной лаборатории, мы добирали в свободное время в наших отношениях друг с другом. Теперь мы со Светой друзья, потому что благодаря иронии судьбы стали близки друг другу, как брат и сестра. Но до поры, до времени, потому что трудно быть не родным родными, если они мужчина и женщина. Однажды заигравшись со Светой, я понял, что я не брат, а мужчина. Света это почувствовала как женщина и тоже не смогла устоять перед нашим открытием. Мы не жалели о случившемся и повторяли его снова и снова, когда между нами пробегала искра желания.
С Ламой мы тоже подружились, но уже как люди, которым одних удовольствий мало. Она не ждала от меня поступков, так как понимала, с кем имеет дело, — с обманутым человеком. Ей достаточно было того, что трогает женскую душу. С Ламой если есть душевный контакт, то и желание не заставит себя ждать. Но это очень трудно уловить, если нет родства душ. А у нас оно оказывается было. На мой глупый вопрос, о котором я забыл, она ответила так, темно-коричневые соски бывают у тех индийских женщин, которые темнее и живут на юге, являясь потомками дравидов. Она же арийка, что я имел счастье увидеть.
С прочими женщинами лагеря у меня отношения завязались, но узлы были слабые и от любого движения развязывались. Так Элен от меня было нужно, прежде всего, поступков, но я редко для кого совершаю поступки и тем более подвиги. Последний раз я это сделал для своей невесты, которая тоже совершила поступок: взяла и полетела в центр Галактики, не спросив меня о том, хочу ли я остаться совсем один? Для нее я совершил подвиг, — воздерживался от встреч с женщинами целых два года. Недавно она мне прислала письмо о том, что в пути влюбилась в отважного капитана звездолета, на котором летела, так что, пусть я не обижаюсь на нее за то, что итак ясно, что сердцу не прикажешь. Что я мог сказать? «Послать ее к черту на кулички».
Рыжеволосая Сиси меня интересовала, скорее всего, как умная женщина, а не просто женщина. Поэтому у нас не скоро еще будет полный контакт. От мысли до действия, как часто бывает, дорога дальняя. Вот, кажется, и все. К тому же более успешным в отношениях с Сиси оказался мой соперник Джон.
О Падме я не хочу говорить, потому что, честно говоря, я ее боюсь. Боюсь, разумеется, не потому что она гиноид, а потому что ее люблю – люблю искусственную женщину, как будто натуральных мало. И мне больше ничего от нее не надо. Надо только, чтобы она была рядом. Падме от меня тоже ничего не надо, ей не надо доказывать то, что я ее люблю.
Недавно в кают-компании лагеря у нас зашел разговор о публичном доме. У нас сейчас на Земле нет публичных домов. И вот Жуан стал нас спрашивать о том, почему они были прежде? Элен сказала, что публичный дом – это тюрьма, в которую мужчина посадил женщину, чтобы доказать, что она способна только на то, чтобы удовлетворять нехитрые желания мужчины. Слава женщине, теперь их нет.
Падма высказала свое мнение так.
— Публичный дом нужен был людям для удовлетворения человеческого желания в близости самым простым человеческим способом, существовавшим при капитализме – отовариванием. Тогда все человеческие отношения, включая натуральные, были сведены к отношениям купли-продажи.
— Спасибо тебе, Падма, за содержательную лекцию, — язвительно сказала Сиси.
— Нет, действительно, Падма, права в том, что самое сложное, что есть в человеке, — любовь, капиталисты-собственники стали упрощать до элементарного акта купли-продажи, — продолжил я мысль Падмы и затем спросил, — но что мы видим в публичном доме? Любовь? Нет, только физиологическое расслабление после возбуждения. Простое естественное действие было эквивалентно уравнено с простым социальным или экономическим актом. Такое распространенное природное явление, как спаривание, стало распространенным социальным явлением, как обмен услуги в качестве товара на товар товара или деньги. И было выбрано место конвертирования природного элемента в социальный элемент в качестве публичного или народного дома, популярного среди тех, у кого водились деньги. Однако так прямо декларировать обмен природного вещества, тела на социальную помощь люди при капитализме не могли, ибо у них еще оставался семейный долг и личная совесть. Поэтому они лицемерно прикрывали такую конвертацию оговорками о том, что не все могут быть счастливы в браке, ибо тела человека никто не лишал, да еще есть холостяки и старые «девы». А так зашел в публичный дом и решил свои проблемы, потому что в нем отбоя нет от тех, кто мог помочь твоему горю, естественно, за вознаграждение, ведь работа, а секс – это работа, требует оплаты. Не надо никого искать, надо что-то найти, — деньги, которые есть в кошельке. Поэтому работа в публичном доме была такой же работой, что и на фабрике, на заводе, в научном учреждении и пр., в экономическом смысле. Правда, эта публичная или общественная работа по удовлетворению потребностей граждан затрагивала их интимную жизнь, но это передержка самой социальности, — все превращать, даже личное, в само себя, которое тогда понималось как экономическое отношение. И потом вспомним, капиталистический брак по имущественному договору был тоже актом купли и продажи партнеров. И еще одно, уже образовательное и воспитательное значение публичного дома. Юношество брало в публичном доме первые простые уроки интимной жизни. И потом уже в семье учило тому девичество. Так что проститутки выполняли функцию учителей любви, если понимать ее в телесном смысле.
— Значит, сейчас нет проституток. Но кто вместо них есть? – Спросил любопытный Жуан.
— Как кто? Есть добрые люди, которые бесплатно, из чистой любви к людям и к тому, что дала нам природа, помогают всем, кто в этом нуждается, — ответил я со смехом.
— По-твоему, быть блядью или блядуном – значит, делать добро людям или быть добродетельным? – спросила меня Элен, задетая за живое моей апологией блядства.
— Зачем использовать такие грубые слова. И потом это занятие может быть предосудительным только в том случае, если оно сопровождается ложью и предательством.
— Такое занятие не может не вести к предательству и оскорблению униженных, — продолжала спорить со мной Элен.
— Бывает так, что такое поведение является реакцией как раз на то, о чем ты говоришь, — на ложь и предательство, — сказала, защищая меня Лама.
— В результате страдают все, — сделала заключение Падма.
— Как у нас, у людей, все это далеко зашло, — добавила свою ложку дегтя в бочку меда Света.
Все, с сожалением, посмотрели, почему то, на меня.
— Что такое? При чем тут я?
Но никто мне не ответил, потому что все уже были заняты своими повседневными делами.

Глава 5. Выход в открытый космос
Будучи не в состоянии сделать ни одного шага вперед в расшифровке кода языка пришельцев, профессор Арриге сорвался на мне, наговорил мне кучу обвинений в моей лени и природной тупости ассистентов и отправил меня обратно на Землю. Я не хотел никуда улетать, потому что мне было хорошо в лагере среди людей, с которыми я подружился и завязал личные, даже интимные отношения. Как раз последнее послужило поводом для того, чтобы Арриге взорвался и заявил мне, что ждал от меня работы, а не всяких глупостей. Видимо, тут дело не обошлось без комментариев Строговой о моем моральном облике. Я не привык унижаться ни перед кем и, хлопнув дверью, пошел собирать свои вещи. По пути я встретил Падму. Она меня спросила о том, почему я такой расстроенный?
— Кто тебя обидел?
— Я уезжаю с Марса, Арриге не нуждается в моих услугах.
— Вася, хочешь, я улечу с тобой тоже? – спросила она со слезами в голосе.
— Нет, незачем тебе со мной лететь, достаточно одного меня, — ответил я то, что мне пришло само в голову.
Падма от меня отвернулась, чтобы скрыть результат своего волнения, плечи ее вздрагивали и, вероятно, по щекам текли слезы.
— Ай, — ответил я междометьем, когда нужно было что-то сделать, и пошел своей дорогой.
Ни с кем не попрощавшись, я сел в марсолет и полетел к станции Петрова. Со станции должен был с часу на час лететь корабль на Землю. Поспев к вылету в последнюю минуту, я сел на корабль. На борту корабля никого, кроме немногочисленной команды и меня, не было, если не считать тяжелые грузы марсианской породы на Землю.
Преодолевая марсианское тяготение на расстоянии 120 км от поверхности планеты, планетолет завалился набок, раздался аварийный сигнал тревоги, голос бортового виртуального интеллекта сообщил, что защита от метеоритов дала сбой, метеорит пробил зеркало фотонного двигателя, и корабль через минуту взорвется и сгорит в открытом космосе. Я вскочил с кресла, в котором хотел расслабиться и отвлечься от неприятностей настоящего, и побежал к одному из спасательных модулей. Я прекрасно понимал, что не успею до него добежать. По пути к модулю я наткнулся на склад с образцами полетного снаряжения и, недолго думая, примерил на себя новый скафандр. Но только я стал проверять, как функционируют его системы жизнеобеспечения, как раздался взрыв в кормовой части корабля, и взрывная волна меня выбросила из открытого помещения склада в коридор, ведущий к модулю. Меня понесло к нему, так что я успел за него зацепиться и влезть внутрь модуля. Там, заняв нужное положение, я нажал кнопку пуска. Модуль отлетел от корабля, который в это время загорелся и взорвался весь целиком, развалившись на части. Одна из частей корабля ударила в спасательный модуль, и он завертелся и закрутился на месте. Сила удара была такая, что модуль дал трещину и оказался нежизнеспособным. Я вынужден был выйти в открытый космос. Подо мной находилась планета вместе с догорающими частями планетолета и его модуля. Я парил над ними. Проверив состояние систем жизнеобеспечения, я пришел к неутешительному выводу о том, что в ракетном ранце скафандра было немного горючего только для маневрирования, но недостаточно для полета к орбитальной марсианской станции. Я стал разговаривать по прямой связи с членами экипажа корабля, но никто мне не отвечал, очевидно, один только я выжил со всего корабля. Тогда я стал звать на помощь. На зов должен был хоть кто-нибудь откликнуться. Но на Марсе в южном полушарии начиналась буря. И в ушах ничего, кроме треска и шороха, а также фонового космического шума не было слышно. Я оказался один на один со всем космосом и начал понимать его нечеловеческую сущность.
У меня оставалось воздуха на десять часов. Был неплохой шанс меня спасти. Но проблема была в том, что я был близок к границе тяготения Марса. И, вероятнее всего, должен был через несколько часов сгореть в его атмосфере. Если в течении ближайших часов мня не спасут, то я погибну. Я еще не совсем осознал то, что меня ждет через несколько часов, если прежде какой-нибудь метеорит не прошьет меня насквозь. Только теперь я понял, где оказался. Марс – это планета не мира, а войны. И он не прощает ошибок. В открытом космосе нет места человеку. Космос как место тому, что в человеческом представлении является одним и тем же, для всего общим, вакуумом, чужд человеку, чувствующему себя на своем месте только там, где есть разнообразие жизни. В космосе это скорее исключение, чем правило, прекрасная, но исчезающе малая часть. Космическое безмолвие стало настраивать меня на философский лад. Теперь я понимал, что в космосе можно найти только космос, а не себя. Но как только ты забудешь о своих опасениях и тревогах, горестях и радостях, то обретешь спокойствие и сможешь с ним слиться в одно целое вечное существование того же самого.
Мною стало постепенно овладевать безразличие к этим пугающим когда-то меня пространствам бескрайнего космоса. Я закрыл глаза, чтобы забыться. Но передо мной внезапно встало красивое лицо Падмы, мечтательно говорящей мне о моих собственных юношеских мечтах о космосе, о бесконечных коридорах космических кораблей, на которых она полетит к звездам, ждущим ее и манящим к себе, тех неведомых землях и невиданных существах, с которыми она там познакомится. Затем она на меня посмотрела и спросила, полечу ли я с ней рядом? Я ответил, что с такой девушкой любой полетел бы.
— Я спрашиваю не любого, но тебя.
— Я обязательно полетел бы, даже если бы ты не смогла, вместо тебя.
Она счастливо вздохнула и обняла свои коленки и стала, полусидя, раскачиваться. Как бы я хотел ее сейчас обнять, но Падма была далеко на поверхности планеты. Только было видно, что там, где находится кратер Галле, свирепствует пыльная буря, безопасная для моих товарищей, находящихся под безопасным куполом лагеря.
Мне так сильно захотелось жить и снова встретиться с Падмой и всеми членами нашей экспедиции, что я горько пожалел о своей глупой обиде, стоившей мне жизни. Я ясно представил положение вещей. Так как на поверхности красной планеты идет буря, то они вряд ли могли связаться со спутником и сообщить о случившемся, запросив помощь возможно выжившим астронавтам, если только на орбитальной станции сами дежурные астронавты не приняли необходимые меры к спасению. Но помощи все нет, хотя уже прошло три часа, и я точно приближаюсь к роковой черте, за которой сгорю в атмосфере планеты.
И на орбитальной станции и станции на поверхности планеты были суда, на которых можно было меня спасти. Но кто станет рисковать в бурю, не зная наверняка, выжил ли кто-нибудь на самом деле? Так думал я, неотвратимо приближаясь к планете. То ли от перепада давления, то ли от действия на меня невесомости и одновременно тяготения красной планеты, я потерял сознание.
Очнулся я только на следующий день на станции Петрова. Я возблагодарил бога, даже если его нет, за мое спасение. И спросил, дежурившего около меня врача, кто меня спас. Она, печально вздохнув, сказала, что девушка с нашего лагеря, приехавшая вслед за мной на станцию, когда я уже стартовал на проклятом корабле, который давно надо было списать на землю. Когда они узнали о гибели корабля, то Падма первая из астролетчиков села в один из дежурных челноков и бросилась мне на помощь. После недолгих поисков она меня нашла, взяла к себе на борт в бессознательном состоянии и вернулась на станцию. Но три часа назад Падма умерла от сердечного приступа. У нее было слабое и истерзанное сердце. Слишком тяжелы для андроидов и тем более для гиноидов человеческие переживания. От резких сердечных перегрузок они страдают сильнее, чем люди.
— Каких перегрузок? — спросил я с замиранием сердца.
— Когда она спасла тебя, то, сидя на этом месте, была слишком рада. А за несколько часов до этого она очень горевала, когда случилась трагедия с кораблем и все люди, за исключением тебя, о чем мы только потом узнали, погибли, но потом вскочила и побежала к космопорту. Я только потом узнала, что она улетела спасать тебя. Вот если бы меня так кто-нибудь любил, — этими словами врач окончательно меня добила.
Прошло несколько лет. Теперь меня нет ни на Земле, ни на Марсе. Я лечу в составе звездной экспедиции к еще одному звездолету пришельцев, подобному тому, который мы исследовали на Марсе. До него далеко лететь, но мне не скучно, потому что со мной всегда Падма. Ее светлый образ часто стоит перед моими глазами, как тогда, когда мы вместе мечтали о полетах к звездам.