Летун

Дом, сарай, гараж был завален коробками, тюками, упакованными крепкой плёнкой и плотной обёрточной бумагой с номерами реквизитов, проставленными маркировочными номерами и штрих-кодами; печатями, подтверждающими целостность упаковок.
— Что это у нас за склад вещевой? – вопрошал отец, вернувшийся из дальнего рейса в родной дом.
— Витя, Витечка! – лепетала жена, — ты главное не переживай, успокойся сначала, не руби с плеча, не горячись…
— Да что ты всё заладила своё… Мишкины проделки?.. своего гаража ему мало?
Миша их старший сын, Виктора и Людмилы, в самом деле, в своём гараже – просторном и большом, ожидающем собственную машину, которую отец обещал ему помочь купить, — уже не помещался. Заветной площади, оставленной «внедорожнику» казалось уже маловато. Может, какой-нибудь миникар, «Пижо» или «Сузуки» с горем-пополам ещё уместился бы, но невысокая посадка не позволила бы преодолевать неровности и ямы русских дорог. Значительная площадь гаража была отдана под стеллажи, полки, на которых красовались всё те же ящики, коробки, упаковки, тюки; некоторые были уже вскрыты; продукция вынута, и любовно расставлена по полкам. Всё вместе создавало впечатление какой-нибудь подпольной продуктовой лавочки…
Друзья Мишки, уже не раз зависавшие с ним на гараже, слушавшие музыку, дымившие новыми модными кальянами, которые народ окрестил по-своему, «бульбуляторами», выпивали и закусывали, подначиваемые щедрым хозяином и чуть не закладывали ему души, клянясь если не в вечной любви и преданности, то в твёрдой пацанской дружбе «до первого снега». Их он уже купил своими подачками с потрохами. Они тут у него все в должниках ходили. И только не знали, когда и что он с них потребует в возмещении долга. Но он пока ничего особенного кроме заверений по первому слову быть готовым оказать услугу, доступную задолжавшему, ничего не требовал. Всё как-то на дружеской основе пока держалось, школьных ещё не забытых отношениях и общих шалостях. Все уже как-то перестали его спрашивать, а откуда у тебя это и то, и в таком количестве. Сжились с тем, что «умеет парень», «пробивной малый», «весь в отца, без которого тут явно не обошлось» и, со значительным видом, «он же у него дальнобойщик!» — «Умеет руки погреть, надо понимать, вишь, как! Не по зёрнышку, тюками тащит! Тут выписываемыми грузами тянет, на десятку лет, не меньше, промышленными масштабами, мол, производство-то налажено…»
Может, поэтому Виктора сейчас бесило так и перекашивало, что какие-то разговоры и взгляды соседей задевали и его репутацию не лучшей стороной дела. Он, конечно, не на зелёной веточке, по зёрнышку клевал, вон дом какой отстроил, хоть и не в том месте, двухэтажный, занявший половину прежнего огорода хозяйского. Да уж, какой тут теперь огород! Со всех сторон дом как остров дороги обтекают, развилки путей — по одной автобус с прочим транспортом курсирует, другую люди облюбовали для пешего хода. Дом как раз на пути движения белым грибом среди бледных поганок вырос, вот его все объезжают и обходят. Видный дом, бревенчатый, лаком крытый, с резными наличниками, верандой. На видном месте возвышается среди бедных домишек голи перекатной. У народа ни на новую крышу деньжат скопить не получается, ни щели залатать или там крыльцо обновить или ворота починить, не до украшательства получается. А тут тебе и мангал во дворе и гараж, как лавка продуктовая, и даже маленькая банька, такая же декоративно изразцами украшенная имеется, только уже дощатая, вариант всё же летний, хотя если по-моржовски, то почему бы и зимой не потопить – вышел и в снег голышом, а тут как раз и автобус со зрителями, билет не оплатившими за такое представление. В общем, дом стоял хоть и на погляденье, но как гордый чирий на глазу у людей, концы с концами еле сводящих. Дебет с кредитом, что называется, в разных концах жили, состыковаться не могли.
Разговора было не избежать. Мать видела. А что тут сделать можно было? От самих себя куда убежишь? Да что ей теперь стыдиться что ли перед соседями, что муж и сын такими добытчиками бравыми оказались. Витечка, бывало, и за границу грузы возил, туда гуманитарные. Оттуда за дорогие денежки, пошлины таможенной требующие. Может, когда и не сертифицированный товар попадался… кто его знает, как он туда пробирается… какой-нибудь не лицензированный груз «растоможат», и потом продают подешевле населению. В общем работать, в сфере распределения товаров и чтобы совсем не запачкаться, труда стоит, совести большой человеческой, где же её взять на нашем бездорожье, где часто и рака за рыбу на безрыбье, и щуку за жабры на мелководье, а чтобы страх имели… страха похоже было больше, чем совести… но вот Виктор сидит перед ней и выставив вперёд свои огромные натруженные руки в загрубевшей коже из-за постоянного соприкосновения с главным шофёрским атрибутом – рулём, взмахивает ими и что-то говорит, что задевает эту самую невидимую часть человеческой натуры, совестью именующуюся.
— Я вот этими руками, сам своим трудом… и дом… бессменно… бывало днём и ночью без напарника… он же ни в чём не знал нужды… одет был как вчера из-за границы… сыт – обут… что ему не хватает, что он тень на плетень тут наводит. Заработал среди голодранцев, посмотри, какой домина, ему тут и баня, и шашлык – башлык. Хочешь ещё и огурцы свои. Да что тут нам сажать, у вас когда-нибудь в чём-нибудь недостаток был? Так, тебе только душу отвести, нарциссы к первому сентябрю парню для учителки в землицу торкнуть. Что люди скажут? Что я этими тоннами, фурами ворую, грузы тырю? Откуда это всё у него?
— Он взрослый уже, Витечка. Ну что ты хочешь, чтобы он от нас отделился, и совсем ушёл?.. может, квартиру ему купить надо было, а не машину? Одного вон шофёра хватит. Жили бы где-нибудь подале, а то у всех, как бельмо на носу…
— На глазу…
— Что?
— Бельмо на глазу, а не на носу…
— Я и говорю, что же мне теперь стыдиться, что вы своим трудом, своими руками работать умеете. Добытчики вы мои! Нам столько за всю жизнь не съесть. Это же не плохо, что мальчик умеет о себе позаботиться… — хотела она была приласкаться и свести разговор на обычное ворчание, но не тут –то было, только подлила масла в огонь; Виктор только пуще взъерепенился, ещё громче заорал.
— Что ты говоришь? Беда-то какая, не сожрать все коробки? Он, что, к атомной войне готовится? Бомбоубежище не собирается ли строить? Может, он в купеческой гильдии прописался? У нас тут, что во дворе проходном магазин открывается? А он завсклад? А ты товаровед? А я курьером по доставке? Откуда у него это всё, я спрашиваю?!
— А ты не у меня тогда спроси, а у него. Он и твой сын. И твоё воспитание. Разве не ты его учил, что себя надо обеспечивать, вот и научил.
— Я спрошу, а ты не мешай. У нас вон младший растёт. Кем будет? Агентом по продажам? Или вором? Вовка, подь сюды!
На зов отца меньшой подбежал.
— Чего ты, бать?
— Уроки сделал?
— Чего их делать-то?
— В смысле?
— В смысле — прокисли. Спишу у кого письменную. А устно, может, и не спросят.
— Балбес! Как с отцом разговариваешь? – отвесил подзатыльник, — разве учат для того, чтобы спросили? Учат, чтоб знал, ты что, тоже хочешь всю жизнь баранку крутить? Хочешь, чтобы тебя тоже звали «вечно с рулём» и «рукожопом»?
— Витя! – покорила мать.
— А что Витя?.. меня хоть «вечно срулём», получается «руками работаю да задницу отсиживаю, — вот и «рукожоп», а кто в думах да в советах – те просто «головожопы»; я маленький человек, моллюск, как осьминожек щупала выставил, вцепился руками за руль и рычаги, ногами в педали упёрся, и вся нагрузка – на глаза да седалищный нерв! Ты, Вовка, знаешь, что такое седалищный нерв? Ты не смотри, что он у человека самый длинный и толстый, от крестца и по ногам к пяткам проходит, не дай бог узнать, что такое защемление этого самого нерва, и боли пояснично- крестцовые на себе прочувствовать, а то и в ногу отдавать может, так, что вообще отказывается действовать, нога-то! Вот тебе и «глаза на колёсах!»
Вовка неожиданно заржал, но умолк под взглядами своих родителей, только глупо подхихикивал, не в силах сдержаться.
— Я… просто… у нас колёсами другое называют… таблетки, от которых тащатся… — оправдался он.
— А ты зачем ребёнку о своих болячках-то рассказываешь? – вступила мать.
— А как мне его ещё воспитывать-то? Вот на своём примере и учу! Он же по стопам отца собирается… баранку крепко держать будет! Руль –то крутить много ума не надо! Будет вечно «срулём»! Так сынок? Как батя хочешь быть, шофёром?
— Не, бать. Я хочу в игры играть. Раз их кто-то выпускает, значит, должен быть и тот, кто в них играет.
— Так за это не платят. Это для удовольствия, которое заслужить надо.
— А у нас Мишка деньги зарабатывает. Должен же кто-то тратить…
— За что, бать? — Получив ещё один подзатыльник, он убежал, почёсываясь, защищённый матерью, вскипевший вдруг: «Вот и всё твоё воспитание, подзатыльники раздавать да ремнём махать! А ты словами объясни, что он не так делает! Он что умней с твоих подзатыльников станет? Последний ум выбьешь! Итак, ничего запомнить не может. С Мишкой хотел поговорить, вот и поговори! Его- то теперь поперёк лавки не положишь, и руками не очень помашешь!»
— А что, в ответ даст?
— Да не допрыгнешь! – ответила та.
— Стремянку поставлю! – попытался отшутиться, но сам понимал, что и впрямь по башке бить не годиться, свою правду не вобьёшь! Её в душе носить надо! Потому, как всех учили и учат жить по совести, а получается, как?.. как всегда… — а что он хоть чем-нибудь кроме компьютера своего увлекается? Вроде раньше мяч гонял… ходит на футбол-то свой?
— Эва, вспомнил, когда это было?
— Ну, когда?
— Когда в пятом был!
— А сейчас-то что случилось?
— А сейчас в седьмом! Он в прошлом году из команды-то вылетел?
— За что?
— Вот и спросил бы! А то ты только подзатыльники раздаёшь!
— Что у нас там за коробки с крышками стоят? Откуда столько? – попытался перевести Виктор разговор на другое, но не получилось.
— С крышками? А вот это как раз новое его увлечение!
— Зачем же ему столько крышек?
— Ты с ним разговаривал, чего не спросил? Собирает зачем-то для интернета, акция у них то ли по природе, то ли спасают кого…
— Крышечки значит, собирать, есть время, а учиться некогда! Коллекционер, на хрен!
— Вот – вот, покричишь – побузишь, меня расстроишь, и спать завалишься! А воз и ныне там! Сам воспитал- чего хочешь?
Неожиданно вошёл Мишка, одет с иголочки, но в распахнутой кожанке солидного коричневого цвета и сразу видно качества хорошего. Не дёшево стоит. Отец схватил за лацкан: «Откуда?»
— Чего? Да брось, пап?.. Тебе надо? Тебе ещё лучше достану! О, зацени фоточки! Крутое селфи?
Мать было опять попыталась разговор на позитив перевести.
— Ой, да это же ты! Да где же ты столько нафоткался? Места-то больно незнакомые!
— Заграница, мам! Ну, это, наш — Эрмитаж! Санкт-Петербург! О! Эйфелева башня! Париж! Смотри дальше! Колизей! Рим! А это Великая Китайская стена. Пизанская башня в Италии. Великая пирамида Гизы в Египте! Сиднейский оперный театр в Австралии! О! Зацени! Голливуд – Ю-Эс-Эй! Штат Калифорния. Лос – Анджелес!
— Америка? – ахнула мать, — это как же – фотомантаж?
— Я говорю, откуда всё? – перебил, дав петуха в голосе отец; махнул неловко, и задел руку. Фотки рассыпались по столу и по полу, покружив в воздухе, словно листики, опадающие с дерева.
— Что всё? — предчувствуя недобрый разговор, напрягся весь, как молодой кенгуру, готовый и к нападению, и к тому, чтобы в случае опасности дёру дать.
— Всё! Куртка, ящики, тюки, коробки? Один пробки коллекционирует! Другой дом в склад превратил!
— А что не так? Нет – плохо, есть – тоже плохо? Чего теперь всю жизнь вокруг себя оглядываться? С кого тут пример брать? Живи, как говорится, и жить давай другим!
— В смысле?.. На меня же все будут думать!
— Да ну, что на них все-то внимания обращать? Ну, хочешь, отделюсь! Куплю скоро свой дом! Зеркалами всё в нём обделаю! Сейчас время такое, кто как умеет, так и живёт, на других не смотрят. Я так умею! Делаю, что мне надо, тоже на других не смотрю! Да успокойся, ты пап! Помнишь, фильм смотрели, где парнишка перемещался? Из хранилищ брал, что попадалось под руку, и в своё убежище прыгал?
— При чём здесь фильм?
— Соревнования лыжные помнишь? Когда я первым пришёл? А ребята понять не могли, как это у меня получилось? Никто их не обгонял по лыжне, я как бы за ними шёл, а пришёл первым; все тогда думали, что я путь сократил, следы даже лыжные «левые» искали… я ведь и правда, сократил, просто думал, что приду первым, и переместился сам по себе… летун я, понимаешь?..
Отец тряхнул в недоумении головой.
— Бывает такое. И тогда на соревнованиях, и раньше было; в деревне у бабки, в лес ходил, и с грибами возвращался с полной корзиной белых и подосиновиков, а остальные с сыроежками; я тогда тоже прыгал. А первый раз самый, когда пошёл, вроде по тропе шёл, а вышел на выселках… тогда ещё дядя Вася меня на грузовике до дома подбросил, и всё косился на меня, не верил, что я пешком за такое короткое время на такое расстояние дойти смог, там сутки пути, если пешком. Летун я или прыгун. Он меня первым так и назвал. И позже было тоже. Я думаю так, что-то происходит, и я уже там, где надо! Я не собираюсь попадаться, понимаешь?.. Ну, что ещё?.. я теперь сам себе и машину, и квартиру, и дачу на море организую, в любом месте! Обращайтесь! Мне тут кое-что сделать надо! – он хлопнул растерянно молчащего батьку по плечу в качестве прощального жеста, и даже не обогнув его, а так, напрямую, оказался у него за спиной, сделал шаг к двери, и исчез из поля зрения, даже не хлопнув ею. Виктор медленно повернулся вокруг своей оси на сто восемьдесят, посмотрел и убедился, что дверь даже не скрипнула, выпустив Мишку сквозь себя. Трюк был явно продемонстрирован для убедительности, чтобы не тратить излишек слов в доказательство своей правоты. «Как же так…» — только и смог выдавить Виктор и присел на табурет, оказавшийся рядом. В голову пришёл случай, давно им оттеснённый на задворки памяти, когда он, торопясь войти в дом, сломал ключи, и супруга не могла надивиться, его силе, потому что ключи были стальные и толстые.
Вспомнил он и ещё один случай, когда его Люсенька была молоденькой, играла Снегурочку для ребятишек работников заводской администрации; и на это блатное мероприятие взяла его Дедом Морозом, в коем-то веке вместо рейса он остался дома, и тогда он забыл мешок с подарками в закрытом заместителем директора кабинете, и вместо того, чтобы найти этого заместителя снёс замок, считавшийся надёжным фирменным, вместе с щеколдой из двери, потому что боялся завалить сценарий и опоздать с подарками. Тогда на него тоже смотрели административные работники с большой настороженностью и удивлением, и в другой раз на праздник ни его, ни Люсеньку не позвали. А сейчас вот Мишка напомнил ему о своей странности, и не только напомнил. Но и продемонстрировал во всей красе трюк с перемещением через него, и потом через дверь, не открывая её. Он ключи и замки ломал силой обстоятельств и мысли, Мишке и ломать не надо.
«Ладно, он летун или прыгун. Что из этого следует? Что его никогда не поймают? Но почему тогда так не согласна с обстоятельствами дела та самая невидимая частица духа божьего в тебе? Чего в Мишке нет – страха или совести, Бога нет в нём? Может случиться так, что у летунов и своя полиция на такой случай имеется! И тоже до поры до времени безнаказанно пользоваться можно, пока не поймают, не расставят силки-ловушки на таких вот, как его Мишка, зайчиков — попрыгунчиков. В кино-то том так и было! А если предположить, что нет никакого надзора и полиции нравов, и моральных устоев в тебе, ни воспитанием не заложено, ни с собственной совестью договоров никаких не подписано- то, что же получается, что только страх и может являться тормозом для всяких противоправных действий? А если бы не был Мишка прыгуном, он что сразу бы совестью обзавёлся? И воровать перестал? Вот он грустный рубеж, к этому хотел ли ты прийти, папаша? Мишка твой вырос вором! При чём тут летун или прыгун! Либо есть в тебе совесть! Либо один только страх, что поймать могут! А если вот так безнаказанно, и замки, и охрана не препятствие; и страха нет, получается, что тебе и закон не писан, коли вот этой самой частицы ты в себе не прорастил! Задавил в зародыше! И границ тебе теперь не существует, всё дозволено, ничего не страшно, и Бога в тебе нет! Вишь, сколько селфи в разных местах планеты наделал? Такому ведь с башни не просто упасть, перенёсся плавно пёрышком Финиста – ясна Сокола, хоть к девице красной, хоть в Кащеево царство, к сокровищам потаённым, скрытым от глаз простых смертных, и вновь на земельку родную вернулся. Сквозь двери прошёл, да хоть сквозь стены; нет преград-то, ни границ, ни морали, ни запретов… Мать-то поняла, что происходит, или всё на фотомонтаж, «фотошоп», списывает? Кто же ты Мишка? Не хватило у отца на тебя совести, как теперь то с нею поделиться?..»
Сидит Виктор, смотрит на свои трудовые ладони; муторно у него на душе; понимает, что не так; душу коробит; совесть в нём возражает такому произволу, только сделать уже ничего не может, что ему остаётся-то, на собственного сына донести?.. на супермена… летуна, прыгуна… вор, Мишка, просто вор…