Горка

Ощущение несвободы, вылезшее откуда-то, не исчезало, продолжало терзать и дёргать его. А тусклый дождливый сумрак за окном лишь усиливал это ощущение. Он оказался заложником собственного состояния.
«Тюрьма хотя бы с одним выходом уже не тюрьма, — подумал он. – Но меня же мучает не внешняя, а внутренняя несвобода. Мне казалось, что на даче я обрету покой, спрячусь ото всех, и всё встанет на свои места. Правильно. Только я почему-то забыл, что от себя невозможно спрятаться. И что? Настало время, когда меня никто не дёргает, не сочувствует, не утешает и не уверяет, что ничего страшного не случилось. Да откуда им знать, что страшно для меня, а что – радостно? В конце концов, мы опираемся на личный опыт, когда с такой лёгкостью раздаём советы. А ведь я ещё совсем недавно поступал также».
Он посмотрел в зеркало и увидел болезненный взгляд незнакомца, смотрящего на него оттуда.
— И это я? – спросил он. – Не может быть! До чего я довёл себя? Стал похож на безумца, а может, я действительно сошёл с ума? Ведь я же реально чувствую, исходящую от меня жуть.
Он провёл рукой по щетине.
— Кошмар. Когда я последний раз брился?
Он услышал звук открываемой входной двери и увидел в дверном проёме мать с авоськами.
— Только не рычи. Поесть привезла. С голоду ведь умрёшь. Ну что? Настрадался вдоволь? Или ещё хочешь?
— Не хочу.
— Тогда приводи себя в порядок, а я пока на стол накрою, завтракать будем, — проговорила мать, а Иван впервые не возмутился, что им помыкают.
— Ма, ты прости меня.
— Уже. Надо жить дальше, Ваня. Скажу банальность…
— А может, не надо?
— Хорошо, ничего говорить не буду, — произнесла мать.
— Она ушла…
— В курсе.
— Но не освободила меня от себя, понимаешь?
— Не очень. Думаю, дело в тебе, а не в ней.
— У меня здесь было время подумать. Правда, это мне почему-то не очень помогло. Может, не в том направлении брёл? Ты знаешь, что вся наша история лжива? Об этом кто-то знает наверняка, кто-то догадывается, кто-то живёт в святом неведении, а ведь есть те, кто эти искажения сознательно вносит, чтобы породить неведение или хаос, внести путаницу. Зачем это кому-то нужно? Это уже другой вопрос. А потом у меня возникло подозрение, что мы не только не говорим правду, а в принципе не можем её сказать. Представляешь? Оказывается, мы все лжецы. Но кого это пугает? Попробуй сказать кому-нибудь об этом, тебе же не поверят. Да я и сам бы не поверил ещё совсем недавно. Я же мнил себя борцом за правду. Только вот какую? Оболваненный идиот среди себе подобных. Это страшно, — Иван не заметил, как от возмущения стал говорить на повышенных тонах. — Люди часто утешаются ложью, а потом вдруг понимают, что всё вокруг пропитано фальшью. Вру. Никто ничего не понимает. Просто мне показалось в какой-то момент, что все горести слились в одну, что я сам стал этой горестью.
На самом деле его не столько волновали исторические искажения, сколько испугало откровение о повсеместной лжи. А потом он обобщение перенёс на частный случай, когда человек, которому он доверял, его предал, а девушка, с которой собирались создать семью, сбежала.
Над ним кружились облака эмоций, они сковывали разум, пытаясь рассеять здравый смысл, и в тот момент, когда они почти поглотили его, он замер на полуслове и вдруг спокойно произнёс:
— Я хотел делать всё правильно. Не получилось, видно. Я чувствую некую незавершённость в отношениях с Катей и вину, хотя ушла она, а не я её бросил. У меня на первом плане была работа, и на втором – тоже работа, может и на третьем, и на четвёртом. И только потом отношения с Катей и всё остальное. Но ты же знаешь, что от угрызений совести нет лекарств.
— Чувство вины часто переходит в неприятие себя, ситуации…
— Возможно. Но я промолчал, когда должен был кричать. И даже признание, что я не видел, что происходит на самом деле, не приносит облегчения. Как жаль, что я не обладаю способностью останавливать время. Бессилие, как часто бывает в подобных ситуациях, сменилось озлобленностью не только на себя, на весь мир. Я должен был действовать, а я раскис. Может, надо было набить морду Петру? Или вызвать его на дуэль? Когда твоя невеста убегает к другу – это тревожный сигнал. Конечно, есть оправдание, что виноваты оба. Но мне казалось, что это нормально, когда у мужчины все мысли заняты тем, к чему он всегда стремился, делом всей его жизни. Если бы я понимал, что делаю что-то не так, может, я мог бы предотвратить случившееся?
— Мы часто уверены, что любое действие может изменить ситуацию непредвиденным образом. Но вопрос в другом. А будет ли от этого наше будущее другим?
— Что ты имеешь в виду? – спросил Иван.
— Судьбу, — коротко ответила мать.
— И, тем не менее, один весьма авторитетный товарищ утверждал, что мы можем организовывать события по желанию гораздо чаще, чем нам кажется. И ему же принадлежит заявление, что чем посредственней способности, тем спокойней жизнь.
— Ага, поняла. Твоя учёность виновата, что ты не проспал всё это время? А меня пугает ощущение чёрной дыры, когда не можешь вспомнить нужное слово. Это я к тому, что у каждого свои беды. В тебе плачет заблудившаяся романтическая душа поэта.
— О чём ты, ма?
— О птичках.
— Вот именно, — сказал он. – Мои предохранители, похоже, сгорели, спасая меня от катастрофы. Я смутно помню прощание с Катей. Кажется, что последние несколько часов того вечера либо полны чёрных заплат, либо кто-то старательно удалил их из файла моей жизни.
А потом он хотел пожаловаться матери, что и погода тоже преподнесла ему сюрприз. Когда он приехал на дачу, был тёплый апрельский вечер. А утром пошёл снег. Над деревней, где был дом, доставшийся ему от бабки, и который он гордо называл: «Дача», нависла жуткая тишина. Небо стало похоже на тусклый сплошной купол, низко нависший над домами, меняющий окраску: он то серел, то становился желтоватым, то белым. Снежинки, как белая мошкара, танцевали в воздухе.
Не стал он рассказывать и о том, как глядел на завораживающую игру снежинок, которые кружились в некой растерянности, будто никак не могли решить, куда же им лететь – вверх или вниз, и не мог понять, что происходит с природой? Неужели она скорбит вместе с ним? А ещё через день снег растаял и пошёл нудный дождь, который продолжается до сих пор.
Иван вышел в коридор. Пальто матери было сухим.
— Ты не промокла?
— Нет. Ты решил, что раз твоя машина стоит у тебя под окнами, меня больше никто не может довезти? Всё гораздо проще. Примчалась на такси. Думаю, что мы все облачены в шёлковые одеяния заблуждений. Надо увидеть то, что произошло, в истинном свете, принять случившееся и смириться с отчаянием, научиться жить с ним или освободиться от него, как от ненужных пут. Перестань себя жалеть. В жизни всякое бывает. На то она и жизнь. По крупицам взращивай радость внутри себя. Она растворит твою боль.
— Советы давать мы все мастера. Ты же понимаешь, что для этого нужен стимул.
— Так найди его, — улыбнулась мать. – Но, думаю, что вначале должен свершиться ряд событий, которым нельзя мешать развиваться.
— Глупости, — возразил Иван по привычке.
— Торопишься, — произнесла Любовь Андреевна, подошла к окну и увидела за сплошной стеной дождя одинокую фигуру человека в чёрном плаще.
Ей показалось, что мужчина, стоявший под дождём на другой стороне улицы, ей знаком. Она попыталась вспомнить, где же могла его видеть, слегка прикрыла глаза, а когда вновь посмотрела в окно, он исчез, как галлюцинация.
— Возникшая пустота после ухода Кати лишила меня возможности строить планы и принимать решения.
— Значит, надо сделать паузу, затихнуть и подождать. Недаром же говорят, если не знаешь, что делать, стой, где стоишь.
— Вот и стою. Я работу послал далеко и надолго, взял внеочередной отпуск за свой счёт и отсиживаюсь здесь, как в окопе. Жду, что сейчас обрушится град пуль от противника. А они затихли. Им нет никакого дела до меня. А может, они и не враги вовсе? – произнёс он. – Договорился…
И вдруг шальная мысль пронзила Ивана:
«А может, я никогда и не любил Катю? Милая, красивая, молодая и не глупая, что редкость в наше время. Друзья завидовали. Что ещё надо? Создать семью, как положено. Чтоб она занималась детьми, а я бы творил доброе, вечное, писал научные труды, изобретал, купался в лучах славы».
Человек в чёрном плаще вновь замаячил на другой стороне улицы.
«Откуда он возникает и куда исчезает»? – подумала Любовь Андреевна, а потом спросила у сына:
— Ты видишь человека в чёрном плаще, что мокнет под дождём?
— Я не хочу его видеть.
— Это не ответ. Да или нет?
— Да. Это наш сосед. Он вот уже несколько дней мерцает перед нашими окнами.
— Что значит «мерцает»?
Иван пожал плечами.
— Я не могу объяснить природу данного явления.
— Вы меня пугаете.
— Я или сосед?
— Оба. Я закрыла глаза, а когда открыла, он исчез. А потом я не видела, откуда он вновь появился.
— Всё очень просто. Он ждёт свою жену. Сейчас придёт автобус, он остановится перед нашим домом «по требованию». Семён Ильич достанет из-под плаща зонт, как фокусник, раскроет его над головой жены, возьмёт из её рук тяжёлые сумки, и будет идти рядом, что-то рассказывая ей при этом. И он не исчезает, его просто не видно, когда он встаёт за дерево. Оттуда лучше видно приближение автобуса. Никакой мистики. Во всём виноват дождь.
— Сейчас же утро, а с работы возвращаются вечером. И потом, почему его жена не может брать с собой зонт?
— Она работает в ночную смену на этой неделе. В руках у неё авоськи с продуктами, сейчас увидишь сама, а в зубах зонт нести сложно. Тебе не кажется, что мы слишком много времени уделяем соседским проблемам, забывая, что у нас своих по горло.
— Извини. Меня последнее время многое пугает. Давай позавтракаем, а потом подумаем вместе, что делать дальше.
— Совместный завтрак — допускаю. А думать ты за меня не будешь, и решения я буду принимать самостоятельно. Это всё же моя жизнь. Давай не будем будить лихо, пока оно тихо. Глубокая скорбь подобна навязчивой мелодии. Я её больше недели слушал. Устал. И понял главное. Бесконечное отчаяние – тупиковая ветвь. Когда потерян смысл, и боль невыносима, можно заблудиться.
— Я не собиралась за тебя решать, — стала оправдываться мать.
— Не обижайся. Но ты бы просто не смогла. Что-то изменилось внутри меня, появилась некая жёсткость. Нет. Твёрдость. Я переболел. Может, ещё и не выздоровел окончательно, но на пути к этому.
— Я рада это слышать, — улыбнулась мать. – Может теперь и дождь перестанет?
— Я не метеоцентр. Прогнозы погоды не выдаю. Но мысль о связи всего сущего уловил. Поживём, увидим. А вот и сцена, о которой я тебе говорил.
— Боже, неужели ещё существует такая любовь? – на глазах Любови Андреевны выступили слёзы.
— Как видишь, — произнёс Иван и обнял мать.
После завтрака они вместе убрали со стола, навели порядок и, не сговариваясь, стали собираться домой. А когда подъезжали к городу, дождь прекратился, выглянуло солнце. Иван улыбнулся, а мать, отвернувшись от сына, вытерла платочком выступившие слёзы. А утром следующего дня, когда проснулся и услышал щебет птиц, Иван впервые за долгое время ощутил радость, и не мог поверить, что был окружён темнотой, нет, что находился внутри этой черноты так долго.
«Мать была права. Это я сам себя сделал несвободным».
А потом и вовсе поступил вне собственной логики, когда встретил Петра возле института. Иван неожиданно для себя обрадовался. Увидев растерянность на лице друга, спокойно произнёс:
— Я не сошёл с ума. У меня было время подумать. Настоящее чувство – большая редкость. Берегите друг друга. Будьте счастливы. И, надеюсь, мы останемся друзьями?
— Ванька, — Пётр обнял Ивана. – Давно собирался поговорить с тобой, извиниться. Да боялся. Характер-то у тебя, между нами скажем, не простой. Прости нас с Катей.
— Уже простил. Может, хоть кофе выпьем в кафе или торопишься? Свадьба когда?
— Мы подали заявление. Решили не отмечать, просто распишемся.
— Ну, и правильно, — произнёс Иван.
А в кафе Иван вдруг вспомнил одну странную историю.
— Ты мою ассистентку Нюсю знаешь?
— Эта та, с огромными глазами, в которых можно утонуть, с косой до пояса и голосом, как у Фроси Бурлаковой?
— Да. Я никому не мог рассказать. Представляешь, однажды я видел её в двух местах сразу.
— Ты хочешь сказать, что раздвоился на время?
— Глупости. Нет, конечно. Я стоял на балконе пятого этажа. А она шла к подъезду моего дома и по соседней улице одновременно. Нелепость ситуации вышибла меня. Я даже ущипнул себя, подумав, что превратился в образцового сумасшедшего. Но это была реальность. Запредельная, но реальность. И они обе несли в руках папку с бумагами, которые я просил подвезти ко мне домой. Только одна приближалась, а другая удалялась.
— А, может, это просто были две похожие женщины?
— И папки – тоже? А одежда? Не знаю. Всё может быть. Но я почему-то ощутил мрачную тоску в сердце.
— Я не думаю, что она обладает неординарными способностями, хотя в наше время ни в чём нельзя быть уверенным на сто процентов, — сказал Пётр и засобирался домой.
На следующий день Иван исподволь стал присматриваться к Нюсе. Увидел, как она хмурится. Ему показалось, что она каким-то образом считала с него информацию, что он вчера говорил о ней с Петром. А потом вспомнил, как сделал ей замечание. Может, слова не те подобрал? А ещё кофе просил её принести ему. Может, было что-то ещё?
Он воззвал к своей совести, которую тут же стало снедать глобальное туманное раскаяние. Сотни вопросов промелькнули в его голове. Но все неидеальные поступки, так или иначе, не касались их рабочих отношений или её конкретно. Он облегчённо вздохнул, напряжение ушло. И всё же он ощущал её недовольство. Неизвестность порождала массу домыслов, которые уводили в дебри иллюзий, ещё большего непонимания. Он подошёл к Нюсе и спросил:
— Чем я обидел тебя?
Увидел удивление в её глазах.
— Ты же и мухи не обидишь, — произнесла она.
— Ты мне льстишь. Идеальных людей не бывает, а если и бывают, я таких не знаю.
Нюся улыбнулась.
— Сегодня какой-то ослепительный майский день. Я шла на работу, а надо мной — синее небо, стремительные белые облачка, измученные ветром, взирали с высоты на взъерошенную мокрую траву, на однообразные крыши домов, на цветущую сирень. Пахло весной, влажной землёй. Но куда-то исчезло радостное и весёлое ожидание чего-то невероятного. А ведь я помню, как раньше я бежала из школы и вдруг замирала от нахлынувших на меня ароматов пробуждающейся природы. Моё сердце бешено колотилось, и мне хотелось пуститься в пляс от переизбытка чувств. Эти чувства были обращены не к конкретному человеку, а ко всему, что меня окружает. Казалось, в самом воздухе звенят энергии любви, в которых купалась моя душа. А сегодня я обнаружила, что иду по дороге, обвешанная заботами и тревогами, как рождественская ёлка, и ничего, понимаешь, НИЧЕГО не чувствую, хотя вижу необыкновенное небо и облака, и первые клейкие листочки на деревьях. Это называется зашоренностью. Я не знаю, как тебя, а меня работа поглотила. Я не могу ни о чём другом думать. Я прихожу домой, а перед глазами – цифры, формулы, схемы, результаты экспериментов. В кого мы превращаемся? Вернее, я уже превратилась. Так что дело не в тебе, а во мне.
— Спасибо, — вдруг произнёс Иван.
— За что? За то, что ною перед тобой? – спросила Нюся.
— За то, что доверяешь мне.
— Ладно. Проехали, а то расплачусь, — тихо произнесла она и уткнулась в экран компьютера.
«Соглашусь, мы все зашоренные. Может, начать бегать вокруг дома? Для занятий спортом есть спортзалы со всевозможными тренажёрами. Надо просто больше бывать на свежем воздухе. А где я видел этот самый «свежий воздух» в городе? На дачу каждый выходной не наездишься. Может, вообще на лето переехать за город? Надо обдумать подобный вариант. А для начала хотя бы в парк выбраться», — подумал Иван.
В выходной день Иван отправился в парк. Прошёл мимо пенсионеров, играющих в шахматы, увидел свободную скамейку, достал перевод научной статьи одного видного учёного и не успел прочитать полстраницы, как к нему подсел сосед с верхнего этажа его дома. Он увидел распечатанную статью в руках Ивана и сразу же заявил:
— Заявка на открытие века, а на самом деле сплошные заблуждения. Не тратьте время на неё.
А потом в сжатой форме пересказал содержание статьи. Иван не заметил, как вступил в полемику с ним. Лицо Семёна Поликарповича менялось в зависимости от его настроения во время беседы, отчего у Ивана возникало ощущение, что он разговаривает с несколькими разными мужчинами.
«Это наваждение какое-то», — подумал он и вдруг услышал:
— Вы не видели Лидочку? Красавица, умница. Вся в меня.
Иван не сразу понял, при чём здесь какая-то Лидочка, о которой заговорил Семён Поликарпович. А после последнего заявления Иван обратил внимание на внешность соседа. Он раньше почему-то не замечал, что его сосед просто уродлив: толстый, дряблый, с большой головой, с торчащими во все стороны волосами, с лысиной на макушке и носом крючком. Семён Поликарпович был больше похож на клоуна, чем на учёного, но с претензией на превосходство над простыми смертными, куда входил и сидящий рядом с ним молодой человек. До Ивана дошло, что речь идёт о дочери учёного. Почему Семёну Поликарповичу пришла в голову мысль, что все должны быть просто без ума от неё, Иван не знал.
«Конечно, о вкусах не спорят, а уж родное дитятко всегда самое красивое. Только если она похожа на отца, то хорошо, что я её не видел», — подумал Иван.
А потом Семён Поликарпович стал пристально смотреть в глаза Ивана и что-то весьма убедительно говорить про свою дочь. Иван постарался не вникать в смысл слов.
«Он безумен и всё же здоров, — подумал молодой человек. – Но у него, явно, гипнотический взгляд, под которым я готов превратиться в покорного слушателя. Не выйдет, дорогой Семён Поликарпович».
Сосед ощутил сопротивление. Они одновременно встали, потом снова сели на скамейку, словно у них не было другого выхода. Иван молча смотрел на соседа, не отводя взгляда, и тот не выдержал, покраснел то ли от напряжения, то ли от страха.
— Вы должны жениться на Лидочке, — тихо проговорил он. – Насколько мне известно, вы не женаты и девушки у вас нет. Это хорошо.
Его слова звенели в ушах, как лязг цепи, а может, как зов трубы? Выдающийся учёный стал что-то снова неразборчиво бормотать себе под нос. Семён Поликарпович вновь и вновь повторял что-то, словно ощущал, что смысл произносимой им хвалебной оды растворяется раньше, чем долетает до слуха выбранного претендента на руку и сердце его дочери.
В какой-то момент Иван ощутил запах рассуждений, исходящий от одежды Семёна Поликарповича и удивлённо уставился на него.
«Бред. Мысли и слова не имеют запаха, — подумал он. – Или имеют? Кажется, этот сумасшедший с помощью каких-то волшебных слов пытается взять меня в плен», — подумал Иван, но почему-то не мог просто так встать и уйти.
В его душе были затронуты разнообразные, самому ему непонятные струны.
«Точно. Гипноз. Он уверен, что я уже попал под его влияние».
— А кто такая Лидочка? — вдруг спросил Иван, чем вызвал недоумение, растерянность и непонимание Семёна Поликарповича.
— Моя дочь, — сообщил сосед, — я же только о ней и говорю. Неужели не понятно?
— Конечно, не понятно. Я, так сказать, не имел чести быть представленным ей, поскольку она жила всю свою сознательную жизнь в другом городе с матерью, насколько мне известно. И о том, что она решила навестить своего папу, я не был извещён.
— Лидочка любит вас. А вы достойный претендент на её руку и сердце. Вы должны её избавить от других поклонников.
— И как вы себе это представляете? Вы хотите, чтобы я спал на коврике возле вашей двери, как сторожевой пёс, с плакатом в зубах: «Руки прочь от Лидочки. Могу укусить»? Автомат покупать не буду, не мой стиль.
— Нет. Но её сердце будет разбито от вашего равнодушия.
— Любовь, даже безнадёжная, высшая энергия радости, я так думаю, — заявил Иван. – Когда в груди появляется жгучий огонь, расширяющееся солнце, которое преображает мир вокруг любящего.
Ему показалось, что в воздухе повисло осознание, которое вот-вот должно спуститься из неопределённости в голову соседа. Он даже посмотрел на небо, прося, чтобы процесс ускорился, но чуда не случилось, вспышки озарения не произошло.
«Почему я не убежал сразу? Он поймал меня на любопытстве, на безумной жажде приключения или на том, что я достаточно скромный, вежливый, воспитанный, интеллигентный, порядочный и к тому же не хам? Но я, ко всему прочему, и не дурак. Да и силу воли закалил, слава Богу. Эксперимент можно считать не удавшимся. Придётся ему искать для Лидочки другого претендента».
Семён Поликарпович словно прочитал мысли Ивана. Он опустил голову и произнёс:
— Что ж, ну, попробовать-то я мог? Придётся искать для Лидочки другого претендента. Но вы мне стали ещё более симпатичны оттого, что выдержали.
— Гипноз, внушение и что ещё? – спросил Иван.
— Да так, всего понемногу. Мысли не читаю. Мне о них сами рассказывают, — засмеялся Семён Поликарпович и встал. – Маме привет передавайте. Правильная женщина, очень сильная. С ней лучше дружить. Вы уж извините. Я мог бы попытаться что-то сделать, чтобы вы забыли о нашем разговоре, но осознаю, что не получится. При этом я не потерял уважение к самому себе, и страдать от провала «операции» не буду. Как там говорят? Человек предполагает, а Бог располагает. Всего доброго, — произнёс он и пошёл по дорожке к выходу из парка.
— Прогулялся, — произнёс Иван, глядя ему вслед.
«Лучше бы Нюсю пригласил на прогулку. За щитом не так страшно? Но я же справился. И Семён Поликарпович признал это. Тогда откуда эта тревога? Не знаю. Что-то часто стали происходить со мной не радующие меня чудесности в последнее время. Может, пережитый стресс стал тому причиной?» — подумал Иван, а потом вспомнил, что в прошлом году чудесностей, о которых он постарался забыть, было не меньше.
Это произошло весной прошлого года. Они тогда с Петром засиделись в лаборатории, потому что пытались рассмотреть возникшую идею с разных сторон. Спорили, интуитивно нащупывали пути её решения. Иван до сих пор не мог объяснить, зачем заглянул в читальный зал института после того, как они расстались с Петром. Работать с книгами он любил дома. И всё же словно некая невидимая сила заставила его подойти открыть дверь. Зал был практически пуст. Там сидела только одна девушка. Она выглядела, словно этюд в белых тонах. Казалось, что неведомому художнику пришла в голову шальная мысль изобразить девушку, слегка отличающуюся от молочно-белого холста. Бело-золотистые волосы, были собраны в пучок на затылке. На её лице выделялись исключительно бледно-розовые губы да бледно-голубые глаза в обрамлении словно выцветших ресниц. Была ли это естественная бледность или освещение вносило коррективы в её внешность, Иван не знал.
Он прикрыл дверь. И уже собирался покинуть здание института, когда девушка вышла. У него возникло спонтанное решение пойти вслед за незнакомкой. Свой порыв Иван не смог объяснить ни тогда, ни спустя почти год. На улице сиреневые сумерки породили тревогу внутри него. Он стал шумно вдыхать влажный, словно тающий, весенний воздух, ощутил некое успокоение, после чего поднял воротник плаща и просто пошёл за девушкой. Иван не собирался с ней знакомиться или говорить. В какой-то момент в голове пронеслась здравая мысль: «Что мне от неё надо»? От растерянности он пришёл в себя, замедлил шаг и потерял незнакомку из виду.
А через полгода в один из дней ранней осени в другом районе города Иван вновь встретил странную незнакомку, когда возвращался от Петра. Близились сумерки. Он, как и в первый раз, ощутил непреодолимое желание пойти за девушкой. И вдруг ощутил страх. Незнакомка свернула за угол, а когда Иван дошёл до поворота, то увидел, что за девушкой идёт мужчина, смутно знакомый, в точно таком же плаще, как у него. И вдруг у Ивана всё похолодело внутри, когда понял, что этот другой человек – он сам. Иван был почему-то уверен, что если он увидит его лицо, то умрёт на месте.
И тогда он повернулся и побежал в другую сторону, не останавливаясь, по темнеющим улицам города. Он не помнил, как оказался в подъезде своего дома, поднялся по лестнице на пятый этаж, и успокоился только тогда, когда дрожащими руками открыл дверь, затем захлопнул её, сел в коридоре на пол и прошептал, ощущая некую защищённость:
— И что это было?
А утром следующего дня всё это показалось ему дурацким сном, и он решил не вспоминать о случившемся недоразумении.
— Так что чудесности случаются. А может, это просто некие предупреждения, которые я не в состоянии расшифровать? Ведь оба раза встреча с незнакомкой происходила после общения с Петром. И что? – спросил он сам себя и ответил: — А ничего. Через два дня после последней встречи я познакомился с Катей.
Воспоминания поглотили его, и он не заметил, как оказался перед домом Нюси. Мелькнувшая мысль: «А не зайти ли в гости»? – испугала его. Он резко повернулся и пошёл домой:
«Думаю, что на сегодня достаточно приключений».
Перед собственной дверью Иван обнаружил, что забыл ключи. Он едва коснулся звонка и услышал, как он хрюкнул. Тогда он нажал сильнее на кнопку и извлёк громкое шипение.
Мать открыла дверь и с удивлением посмотрела на сына.
— Что? – спросил он.
— Ничего. Проходите.
— Ты чего это меня на вы вдруг величать стала?
— Так ведь ты не один, — произнесла мать.
«Только галлюцинаций у матери мне не хватало», — подумал он и обернулся.
Возле лифта стояла удивительно красивая девушка и смущённо улыбалась.
— Здравствуйте. Извините. Я этажом ошиблась. Мне туда, — она показала пальцем на потолок.
Дверь лифта закрылась, девушка исчезла.
— Это, наверное, дочка Семёна Поликарповича, — произнесла мать.
— Лидочка? – спросил Иван.
— Я не помню её имени, — призналась Любовь Андреевна. – Так ты домой или за ней? – спросила мать, не понимая, почему сын застыл возле двери.
— Конечно, домой, — мать услышала нотки возмущения в голосе Ивана.
Он не думал, что эту встречу подстроил Семён Поликарпович. Зато теперь Иван знал, что любящий отец хотя бы в одной части не соврал: его дочка была красавицей, только совершенно на него не похожей. А вот правоту второго заявления, что она ещё и умница, можно было выяснить только при общении.
«Мне нет до неё никакого дела. Будь она хоть семи пядей во лбу. Я не собираюсь ничего выяснять», — подумал он и тут же признался сам себе, что врёт.
Зато теперь он понял тревогу отца и его желание отдать дочку в хорошие руки, чтобы соблазны большого города не затянули её в пучину. Хотя возникшие страхи не оправдывали его действий. Иван не хотел сталкиваться ещё раз с соседом. Поэтому рядом с его дочерью сразу же загорелась красная лампочка.
А дня через два он снова столкнулся с Лидочкой в подъезде, когда возвращался с работы. Она вышла из лифта, как королева, слегка кивнула ему и, словно на подиуме, прошла мимо него, потом повернулась и улыбнулась. Красная лампочка, явно, перегорела, потому что у него возникло желание пригласить её в театр, кафе, да просто в парк погулять. Но, самое странное, что наваждение или притяжение тут же испарилось, как только она исчезла из его поля зрения.
«Папины штучки, — подумал Иван. – А может, она и выглядит совсем не так привлекательно, как мне кажется»?
На следующий день у него всё валилось из рук. Нюся посмотрела на него, и спросила:
— И что тебя вышибло на этот раз?
В лаборатории больше никого не было, и Иван рассказал про встречу с соседом в парке, про его запредельное предложение и гипнотические упражнения, про обе встречи с его дочерью.
— Мне казалось, что я его победил в странной схватке. Во всяком случае, не поддался на его воздействие. Но когда появляется Лидочка, мне кажется, что я глупею, теряю остроту восприятия, короче, вполне возможно, что я всё же нахожусь под каким-то влиянием. Я бы рассмеялся. Хорошенькая девушка, что страшного, что ты познакомишься с ней? А у меня паника, будто меня на канате тянут к ней. Но стоит ей уйти, как всё встаёт на свои места.
— Могу сказать одно, он тебя не заколдовал, — улыбнулась Нюся, а потом внимательно посмотрела в глаза Ивана, он ощутил тепло, разливающееся по всему его телу, и необыкновенную лёгкость, всё его существо наполнилось успокоением. – Должна тебя обрадовать. Ты свободен.
— То есть как?
— Ты вправе сам решать, что тебе надо. Забудь про своего соседа, как про странный сон. Всё прошло. Посмотри лучше мои записи, — предложила Нюся, Иван стал просматривать результаты экспериментов, и с головой окунулся в работу: мысли о дочери соседа улетучились, перестали быть навязчивой идеей, отчего он облегчённо вздохнул и сам, не понимая почему, тихо произнёс:
— Спасибо.
— На здоровье. Работа у меня такая, — засмеялась Нюся, — рассчитывать то, что начальство велит, — хотя ему показалось, что она просто сделала вид, что не поняла, за что на самом деле он поблагодарил её.
Он тоже улыбнулся. А вечером Иван вновь столкнулся с Лидочкой возле подъезда. Она посмотрела на него, её глаза напомнили ему окна пустого дома. И только теперь он увидел, что она не так уж и хороша: небольшого роста, чуть полновата, с уменьшенной копией носа отца, чуть густоватыми бровями, правда, пышные волосы и красивый овал лица придавали её лицу некий шарм. Она улыбнулась, отчего пустота в её огромных глазах растворилась, а лицо засветилось и стало весьма привлекательным.
Иван открыл дверь подъезда, жестом пригласил её войти, вызвал лифт, дождался, когда она войдёт в него, помахал ей рукой и сказал:
— А я пешком, вместо вечерней пробежки.
— Я в институт сегодня поступила, — сказала девушка.
— Поздравляю, — произнёс он, а потом подумал, какой институт, когда только-только начались экзамены в школах.
Она увидела растерянность в его глазах.
— Я в прошлом году окончила музыкальное училище, — затараторила она, выставив ногу, чтобы двери лифта не закрылись. — Меня на работу секретаршей взяли в деканат пединститута. Я на заочный собираюсь туда поступать. – Иван подумал, что Лидочка решила выдать Ивану все последние события её жизни под аккомпанемент двери лифта. — Учителем начальных классов хочу быть. А ещё я с молодым человеком сегодня утром познакомилась в институте. Он пришёл узнавать, какие документы нужны для поступления, и какие льготы после службы в армии предоставляются. Будем учиться вместе. Папа меня ждал в фойе института. А потом мы все вместе пошли в кафе-мороженое. Папа ушёл, а мы с Толей гуляли по городу. Он так много знает про город, в котором родился и вырос. Он завтра меня встретит после работы. Сегодня день сюрпризов, — Лидочка убрала ногу, двери лифта закрылись, она поехала на седьмой этаж, а Иван пробежал два лестничных пролёта, остановился и проговорил вслух:
— Мама была права, когда говорила, что мы думаем, что можем своими действиями что-то изменить, а верховодит всё же судьба. Мы и совершаем что-то, исходя из неё, не зная об этом.
Отца Иван не помнил. Он был лётчиком-испытателем, разбился, когда ему едва исполнился год. Мать так и не вышла больше замуж. До школы он жил у бабки с дедом. А когда пошёл в школу, то лишь на летние каникулы приезжал к ним. А потом дед умер. Они забрали бабушку к себе в город и стали «дачниками», приезжающими в деревню на лето. А когда бабушка ушла из жизни, он какое-то время не появлялся на «Даче», которую ему отписала бабка. Мать ушла на пенсию. Дом в деревне, сад и огород осиротели без присмотра. Может, дом напоминал ему о счастливом детстве, которое безвозвратно ушло или о потере дорогих сердцу людей? Но, так или иначе, они, не сговариваясь с матерью, несколько лет не появлялись в деревне. А когда от Ивана ушла Катя, он приехал врачевать душу в старый деревенский дом.
И только в этом году они решили вместе с матерью привести дом в порядок и жить там с конца весны до глубокой осени. Благо, у Ивана была машина, на которой он мог спокойно ездить на работу в город и средства, чтобы подремонтировать дом.
Когда они проезжали мимо луга с расчёсанной ветром зелёной травой, с синеющими и фиолетово-розовыми островками полевых цветов, на жёлтом полотне цветущих одуванчиков, то сердце Ивана устроило пляски ликования. Это было похоже на встречу с любимой, на возвращение на родину после долгого отсутствия и радость, которую может испытывать ребёнок, потому что воспринимает то, что его окружает, иначе, чем взрослые.
В первую же ночь на даче Иван долго не мог уснуть. Он вышел на крыльцо. Тихая ночь с полной луной, озаряющей небо серебристым светом, поразила его. Он вспомнил, что где-то прочитал однажды, что чем темнее небо, тем ярче сияют звёзды. Теперь бы он поспорил с автором этого высказывания, потому что россыпь звёзд показалась ему многослойной, необыкновенной. Он подумал, что не помнит, когда за последнее время мог позволить себе рассматривать ночное небо и не думать о работе при этом.
Через месяц спокойного проживания в деревне Иван вдруг столкнулся с Нюсей возле своего дома и воскликнул возмущённо, будто она решила преследовать его:
— Что ты здесь делаешь?
— Я могла бы задать тебе тот же самый вопрос. Если односложно – живу я здесь. А вообще, много лет назад, дом, в котором мы здесь жили с родителями, продали соседям, а сами переехали в город, потому что тётка отца оставила нам четырёхкомнатную квартиру в центре города. Мне тогда было шесть лет. А в этом году меня разыскал инспектор из нотариальной конторы и сообщил, что бездетные соседи оставили завещание, по которому некогда наш дом вернулся ко мне. Документы оформила и приехала. Дом в прекрасном состоянии. Вон тот, с голубыми ставнями, — она взмахнула рукой. – На другой стороне улицы.
— А как ты собираешься ездить на работу? – вдруг спросил он, будто ничего важнее этого вопроса не было на свете.
— Как все, — улыбнулась Нюся. – На автобусе. Сорок минут до автовокзала. А потом на маршрутке до работы.
— Мы могли бы ездить вместе на моей машине, — вдруг предложил он.
— Спасибо. Значит, могу сэкономить время на дороге.
— Здесь красиво, — улыбнулся Иван.
— А ты давно не был возле оврага? – спросила Нюся.
— Я вообще там никогда не был.
Нюся чуть склонила голову.
— А может, был, да только не помнишь?
Иван пожал плечами.
— А давай сходим завтра туда. У нас же выходной, не надо рано вставать. Ну, как?
— А почему бы и нет? – вдруг решил Иван. – Я зайду за тобой. Это очень далеко?
— Нет. Я думаю, тебе понравится там. До встречи, — улыбнулась Нюся и побежала к дому с голубыми ставнями.
На следующий день они встретились возле её калитки.
— Нам туда, — показала Нюся рукой в конец улицы, которая упиралась в лесной массив.
Они шли некоторое время молча. Ивана это не тяготило. Ему было комфортно в обществе Нюси. Когда они оказались возле старых деревьев, Иван увидел тропинку и спросил:
— Нам по неведомой дорожке топать? Среди невиданных зверей? Где чудеса и леший бродит?
Нюся улыбнулась, но промолчала. Завораживающее пение птиц сопровождало их всю дорогу. Неожиданно за деревьями показался просвет, и почти сразу же они вышли на поляну, впереди которой Иван увидел огромный овраг с пологим спуском с их стороны и почти отвесной стеной – с другой.
Деревья на другой стороне оврага почему-то росли ровным полукругом по отношению к краю обрыва. В центре этой странной поляны возвышался огромный камень, как некий монумент естественного происхождения.
— На камне написано что-то на языке, который никто не смог расшифровать. Вроде как, и нет в мире такого языка, и никогда не было. Говорят, что там защитников земли русской посвящали в богатыри после испытаний великих. А ещё сказывают, что они воевали, как заговорённые. Один богатырь мог одолеть сотню врагов, а остальных обратить в позорное бегство с помощью сил природы. То ураган возникал, то смерч убийственный, то метель, то мороз лютый, то деревья летели по воздуху и падали на головы врага, то камнепад с неба обрушивался. Так ли это было на самом деле, не знаю.
— Я не помню, чтоб был когда-нибудь здесь, — произнёс Иван. – Я даже о существовании этого оврага никогда не слышал.
— А о горке слышал?
Он пожал плечами.
— Дай руку, — попросила Нюся. – Смотри.
Ветви деревьев словно замёрзли в полном безветрии. Показалось, что стало слышно, как дышат травинки. Мир вокруг стал восприниматься с пугающей ясностью. Иван знал, что время может растягиваться и сжиматься. А вот то, что оно может обратиться вспять, никогда не верил.
Но что-то случилось с тем местом, где они находились. Вдруг пошёл снег, а потом Иван увидел, что вокруг них – зима, а где-то там продолжали зеленеть луга и цвести цветы. А потом из оврага стали выбегать дети с санками. Раскрасневшиеся от мороза щёки, сияющие от счастья глаза. С шапками набекрень, мокрыми варежками, с шарфами, сдвинутыми набок, похожие на снеговиков, они смеялись, падали, а потом вновь неслись на санках вниз. Зрелище зимнего веселья детей завораживало. А потом Иван увидел среди них мальчишку и чуть не вскрикнул, потому что узнал в нём себя.
— Да это же я, — прошептал он. – А рядом со мной, — он не договорил и вдруг закричал: — Я вспомнил, я всё вспомнил!
Тогда, когда все дети разошлись, и на небе появилась луна с россыпью звёзд, он сказал девочке, что пора возвращаться домой, а то дед взбучку устроит.
— Сейчас. Ну, ещё один разочек прокатимся и пойдём, — пообещала девочка, а потом села на санки и сказала: — Садись сзади и крепко держись за меня. Ты на другой берег взлететь хочешь? – вдруг спросила она.
Он подумал, что она шутит, и закричал:
— Ага!
— Тогда…
Они вначале неслись вниз с бешеной скоростью. У него замирало сердце. И вдруг произошло что-то невероятное. Они, действительно, взлетели. От переизбытка чувств он закричал на весь лес:
— Таню-ю-ю-ю-ся!
Он не знал, от чего отразился его ликующий вопль: от деревьев, камня, уплотнившегося воздуха, превратившегося в невидимую стену, от снега, неба или звёзд. Он слышал только, как он вернулся троекратным эхом:
— Ню-ю-ю-ся!
Они летели на санках по воздуху, а где-то там эхо продолжало взывать к ним:
— Ню-ю-ю-ся!
Они облетели камень с другой стороны оврага и полетели назад под уже еле слышный призыв:
— Ню-ю-ю-ся!
А когда они приземлились туда, откуда начинался их путь, он слез с санок и прошептал:
— Здорово. Танюся, ты самая лучшая в мире девчонка. Я люблю тебя, — и поцеловал девочку в щёку.
Дома он с восторгом рассказывал деду с бабкой, о чудесном полёте вместе с Танюсей. Дед рассмеялся.
— Ну и выдумщик ты! Это надо же такое придумать?!
Но Иван не сдавался, он уверял, что ничего не придумал.
— Мне никто тогда не поверил, — с грустью произнёс Иван, а зимний вечер исчез.
Вокруг опять светило летнее солнце, зеленели деревья, пахло сладковатым горицветом, полынью и ещё какими-то травами, от запаха которых у Ивана кружилась голова.
— Скажи, та девочка — это была ты? Но её звали Таней.
— Мне эхо подарило иное имя. Когда мне исполнилось восемнадцать, я сменила имя.
— Так ты всё это время знала, кто я?
— Конечно.
— А на работу в нашу лабораторию ты тоже из-за меня устроилась? – спросил Иван.
— Нет. Это неслучайная случайность. Друг моего отца посодействовал, когда я пожаловалась, что надоело работать не по специальности.
— А как ты узнала меня? Как вспомнила?
— А я и не забывала Ивана Добранова, — засмеялась она. – Ты обещал меня найти, помнишь? На следующий день после нашего полёта я прибежала к тебе попрощаться. Мы уезжали в город навсегда. Я плакала, а ты сказал, что когда вернёшься в город, мы с тобой обязательно встретимся.
— Таню-ю-ю-ся! – крикнул ты уже на улице. – А может, ты прилетишь ко мне?
— Я тогда добавил еле слышно: — На санках. Но ты уже скрылась в темноте и ничего мне не ответила. А потом дед так часто повторял, что люди не летают, что не было никакого полёта на санках. Чтобы я выбросил этот бред из головы, что в какой-то момент я поверил ему. Но вначале ко мне пришёл запоздалый страх на смену восторга. Я вдруг подумал, что мы могли разбиться. Когда ты уехала, я очень сильно заболел, бредил несколько дней. Потом уже бабка рассказывала матери, что в бреду я всё просил кого-то прилететь ко мне. Она испугалась, что я говорил с умершим отцом и его просил забрать меня из этого мира. Ведь он при жизни был лётчиком-испытателем. Когда я очнулся, то что-то навсегда исчезло из моей памяти. Может, сработал инстинкт самосохранения? Мне было бы очень тяжело пережить потерю первой детской, самой чистой и светлой любви к девочке. Но все думали, что я простыл на горке, поэтому дед запретил ходить к оврагу и спрятал санки. Потом наступило лето, в конце которого за мной приехала мать и забрала меня в город, потому что я должен был пойти в школу. Мне показалось, что я попал в другое измерение, где всё было не так, как раньше: другие правила, другие требования, другие задачи, другие обязанности и права. Если честно, я не знаю, как можно было забыть подобное чудо?
Иван посмотрел на Нюсю и неожиданно спросил:
— А на самом деле, что тогда произошло?
— Ты же видел.
— А может, мне и тогда всё это привиделось? Это же невозможно.
— Ты так думаешь? – засмеялась она. – Я приглашаю тебя зимой покататься на санках с этой горки при сияющих звёздах, чтобы ты поверил.
— Я верю. То, что я испытал тогда, такое невозможно выдумать. Значит, ты умеешь летать?
— Нет. Сложилось всё вместе: место, время, восторг, любовь, сила мысли и вера, чистая вера двух детей, что чудо возможно. К тому же это был вечер прощания. Я знала, что мы уедем, а ты – нет. Я хотела, чтобы ты навсегда запомнил меня.
— И всё же ты обладаешь какими-то необычными способностями. Иначе ты бы не смогла мне показать, что тогда случилось.
— А ты бы не смог ничего увидеть, — произнесла она, но Иван не обратил внимания на её слова.
— Знаешь, я однажды увидел тебя с балкона в двойном экземпляре: одна ты шла ко мне, другая – по соседней улице.
— Ты думаешь, я Калиостро?
— Нет, — растерялся он.
— А зря, — засмеялась она и обняла его.
Ему показалось, что их ноги перестали касаться земли.
— Я никогда не переставала любить тебя, — прошептала Нюся.
— А я заблудился. Я так долго шёл к тебе. Вру, я вообще шёл в другую сторону. Это чудо, что всё же наши дороги вновь пересеклись. Опять ложь. Они пересекались и не раз. И на перекрёстке двух дорог я не узнал тебя. Знаешь, умелый иллюзионист, обманывает глаза, и они не видят, что делают руки. Может, само пространство стало для меня фокусником? Я был долгое время не в ладу с самим собой. Смотрел не туда и видел не то. Я вспомнил тебя, но пока головой, а не сердцем. Я не хочу, чтобы чудесности заслонили от меня главное: свет твоего сердца. Я боюсь давать определение тому, что я ощущаю по отношению к тебе. Ты мне стала, а может, и была всегда, просто я не помнил это, очень дорога, — он коснулся губами её щеки, и вдруг его сердце трепетно забилось внутри, как в детстве, когда он первый раз поцеловал её при свете звёзд.
Он улыбнулся и коснулся губами её волос.
— А знаешь, я думаю, что тогда на горке, это не я тебя вознесла в воздух. А ты.
— Как? – спросил он.
— Точно так же, как ты это делаешь сейчас. Не случайно же ты испугал своего соседа. Он увидел в тебе эту силу, эту мощь, которую ты только начал осознавать в себе.
— Нет, это мы вместе сотворили чудо, – сказал он, ощутив твёрдую почву под ногами.
— Чего испугался? Все самые важные вещи, как правило, начинаются с пустяка. Ты же учёный. Любое явление, любой феномен можно попытаться изучить, чтобы понять.
— А стоит ли это делать?
— Может, просто принять, как данность? Я подумал, можно ли объяснить с точки зрения человеческой логики необъяснимое: почему так, а не иначе складывается из отдельных кусочков жизнь, а череда странных совпадений выстраивает судьбоносные связи? Почему ты обратил внимание на пыльный репейник на обочине и не заметил куст цветущих роз, почему в пении птиц иногда слышится беспричинная радость и даже ликование, а иногда тоска по ушедшему безвозвратно времени, почему нас восхищает дуновение осени с её откровенной красотой увядания и наводит тоску долгожданный весенний дождь, когда всё вокруг пробуждается после зимнего сна? Почему иногда одно произнесённое слово может перевернуть твоё сознание, а множество других умных слов может прошелестеть рядом и улететь куда-то, не коснувшись тебя? И почему в твоей голове возникают вопросы, когда ты готов услышать на них ответы? Почему мы одних с лёгкостью прощаем, а других – нет? Почему пока человек не потерял надежду, его невозможно сломать? И как не потерять волшебную страну, из которой мы все родом?
— Ты же не думаешь, что я отвечу тебе? – улыбнулась Нюся.
— Мне кажется, что мы всё ещё летим где-то там, зимой на санках, над землёй, вокруг волшебного камня, возле которого посвящали в богатыри, и я выкрикиваю твоё имя, как заклинание, как призыв к будущему, чтобы здесь у нас с тобой всё сложилось.

Февраль 2019 года