Когда по правде

Когда по правде
Глава 1. Глазами юности
Свежий, ни с чем не сравнимый, запах берез и елей, знакомо щекотал ноздри. Липы уже пахли медом, хотя пчелы только начали работать. Начало лета ощущалось во всем, в улыбках взрослых, в потупленных взглядах девушек, в смехе детей.
Белобрысый синеглазый Пересвет смотрел на ожившую утром, вместе с природой, деревню, стоя у кромки леса, на лужной поляне. Парни, все молодые, крепкие и высокие, умывались и разминались у реки. Что-то среди них не было видно Ярослава, сына Веды. Наверное, вернулся вчера с рассветом.
Пересвет за полночь ходил на Далекий Луг, смотреть, как цветут шустики, из них потом знахари готовят пругу, которая лечит все болезни, и хворобы, и даже порчу на ветер снимает. Там-то он и видел Ярослава с Песнею. А что, до того, что Песнея невеста Аржина, из соседней деревни, так это не его, Пересвета дело, мал еще. Этой весной Пересвету исполнилось двенадцать весен. А значило это, что он только начал взрослеть, то есть, работа ему отныне полагалась в полной мере, а все то, что скрашивало суровость взрослой жизни, не полагалось вовсе. Родители Пересвета утонули прошлой весной, и то, хорошо, что семья брата отца приняла его. Иначе отдали бы его сразу в лес, на добро от Млисея, бога леса. Который требовал к себе подданных каждую весну, когда приходил сам в лес рода Свияхов.
Пересвету и так была одна дорога в ученики к ведуну Шике, у Фиры, брата отца, было три жены, и пять сыновей, помимо приемыша. Всем надо выделить долю, чтоб каждый мог привести себе невесту. На Пересвета доли не оставалось, потому и идти ему в ведуны. И жить без невесты. Пересвета это не расстраивало. Слышать шепот леса, знать, что говорят птицы и звери, ему казалось более интересным, чем жить в селе и работать от рассвета до поздней ночи, только чтоб пережить зиму. И лета-то не увидишь. Пересвет никогда не видел, чтоб Шика работал, на поле или еще где. Платы за свое знахарство он не брал, но у него всегда было самое душистое варенье, самые свежие овощи и молоко.
Пересвет любил запах цветущего луга, словно из глубокого детства, из которого он еще толком и не вышел еще, но уже прочно забыл.
Среди резвящихся в реке парней, звучным голосом выделялся Вислав, чернявый, красивый, и гибкий. Как из кистей выпал, весь род Свияхов был светлым, потому и звался Свияхи – чистые. Неясный он был сам, но отец его, уважаемый человек был, потому и сына принимали, да и зла он никому не делал, никого не оговаривал. Но неясный был, это точно, и братался он с Сихеем, вот уж кто и позлословить любил, и понаговаривать, да такого, что и в ум не придет.
Сихей был сыном Тахома, ковальщика и тоже неясным, белый весь, лицом чистым, таким лицом только в зеркало смотреть, а не на побоища ходить. Так он и не ходил. То ли парень, то ли девка, и волосы он носил длинные, аж до пояса, как старец, иногда даже в косу плел, как девка. Черные брови линий ровных, изогнутых, любая красавица обзавидуется. Руки Сихея были тонкими, нежными, ну точь-в-точь женскими. Стан Сихей имел гибкий, походку плавную, только груди наливной не хватало, да в бане видное отличие, а так баба бабой. Ему надо было б девкой родиться, а вот же нет, родился там, где молотом кормились. Тахом сколько раз вздыхал, глядя на сына своего, красавца лебяжьего. А Дарена, как назло не рожала больше ему ни сыновей, чтоб дело передать, ни дочерей, чтоб привела в дом наследника. Видно так и застеет род Тахомов. Нет ему продолжения, какая ж свияха пойдет за Сихея? Он же молот держать не умеет, как следует. Как семью кормить будет? Ведь не мог Тахом ничему его научить. Да и как научишь? Сколько раз он пытался отдать сына в учение, и всегда тот сбегал, и такое рассказывал, что и повторять-то стыдно.
Зря Тахом волновался, много свиях заглядывалось на его сына, да только он ни на кого не смотрел, все с молодцами игрища устраивал, а как те к девкам по молодому делу веселиться, так он домой шел. Да что придумывал, танцевать любил. Танцевал он и правда глаз не отведешь, но только не как парни танцуют, и не как девки – хоть это хорошо, – а сам какие-то мудреные движения придумывал.
Все это Пересвет знал, но только кручины Тахома не понимал. Ну не ковальщиком, ну будет Сихей танцевать, может и со сватами ходить, и во всех праздниках танцевать, да и печет он хорошо, не пропадет.
А может он и правда, как жилые свияхи поговаривали, от лесного Млисея, духом — хранителем пришел. А что поговорить на людей любит, так то испытание Млисей дает. Может, и заберет его, когда надо будет, а, может, если беда какая случится, то Сихей позовет лес на помощь, и сам Млисей придет свияхам помогать. Давно, много уже славешскому народу летов было, несколько соседей-родов не стали города строить, не стали вождей чужих принимать, собрались старейшины родов, да и порешили в лес уйти. Так оно надежнее. Только вот, не захотели их было отпускать, даже бой, рассказывали, был. А потом пришел бог Млисей, прямо на поле вышел, где стенка на стенку славешцы, да остальные славяне стояли. Прямо так и пришел. В рубахе белой, с цветущим посохом весны, ну а дальше, Пересвет думал, что врут дальше. Что Млисей посохом земли коснулся, и зацвело все, и копья тесанные славян, и дроги их. Испугались морока племена и побежали. И колдунам больше уйти не мешали.
Пересвет много историй про Млисея знал, и как он от соседей защищал несколько раз, и от путников вых. А еще слышал он про Сантала. Друга Млисея. Ведуна главного, над всеми поставленного. Говорят, что его, вообще, увидеть счастье большое, потому что он все может. Как бог, только человек с виду. Он и дождь мог и сушь. Только ничего не брал, ни подданных, ни учеников в услужение, ни на науку. Откуда он взялся, историй много было, но они все друг другу врали. Так и неясно было, сколько он уже живет. Пересвет много весной по лесу ходил, истории говорили, что живет Сантал где-то, вот, точнехонько в этом лесу. Да и Млисея тут видели. Но ни разу не мелькнула перед зоркими глазами Пересвета белая рубаха Млисея, ни разу, как далеко он ни ходил, а на избу Сантала ни разу не наткнулся.
Пересвет увидел, как Расхор, сильный красавец, забрал рубаху Сихея и зубоскаля смотрит на Вислава, и говорит, наверное, что-то обидное. Вислав подошел к нему и протянул руку, что-то отвечая. Пересвет видел, как хищно ощерился Вислав, ой, не стоило Расхору с неясным связываться. Кто знает, что там у чернявого в голове. А все ж славешец, и за Сихея может и порезать. Говорят, чернявые до дружбы крепкие непомерно.
Пересвет подошел поближе, что б слышать, что говорят на реке.
— Не боишься, Сихей с нами купаться? Не ровен час, за девку примут, зацелуют. – сверкал белыми зубами Расхор.
Сихей смотрел в сторону. Вислав подошел еще ближе.
— Кто примет, я тому объясню.
— Ох, Вислав, смотри, не убережешь. – Расхор поднес рубаху Сихея к лицу. – Дашь утереться?
Вислав вырвал рубаху из рук Расхора, протянул Сихею. Женственный юноша взял, так ни слова не сказав и оделся.
Остальные улыбались, ждали чем потеха кончится. Вислав взял с берега свою рубаху, швырнул в лицо Расхора.
— На, утирайся.
Парни засмеялись. Расхор отнял рубаху от лица.
— Утерся. – угрожающе сказал он.
— Вот и молодец. А теперь, иди сюда, заканчивай что начал.
Смех новым взрывом разнесся по берегу.
— Ты что говоришь, Вислав…- побледнел Расхор.
— А то, что, как лезть к тому, кто отпор дать не может, так ты первый, а как отвечать, так в кусты.
— Я в кусты??! – Расхор шагнул к Виславу, засомневался и остановился.
По обычаю, за это, парень целовал девку, что рубаху принесла.
— Так тебе срам, Расхор, и так выходит, — крикнул кто-то.
Вислав усмехнулся.
— поклонишься Сихею, оставлю, и слово прощу, только впредь думай, что говоришь.
— Не со зла я, Сихей, — склонил голову Расхор. – прощай, если обидел.
— Я зла не держу. – пропел Сихей, ну девка и девка! И голос у него тихий. Певучий.
Молодцы начали расходиться с берега, по своим делам.
Пересвет решил на утрик не идти, можно в лесу сладких корешков насобирать. Что семье Фиры, лишний рот давать, если можно и так.
Малец шел по лесу. Водил ладошами по головкам трав и цветов, и думал о том, что, все-таки, Вислав и вправду сын ночи, такой же смелый и бесшабашный. Это еще одна история в роду Свияхов. Родился Вислав ночью, когда Грозава с Молоной ругался. Видимо, наговаривал на ночь, что сына потеряла, вот и родился он чернявый. Да и то, охота Виславу ночью сама в руки шла. Даже рыба и та подходила к берегу ночами так, что Вислав руками ее брал. И спал он охотнее днем, а работал ночью.
Сегодня Вислав должен деревьев нарубить. Те, которые жить уже устали, иссохлись, сами не рады, а уйти ведь не могут. И молодняку расти мешают.
Пересвет услышал стук топора Вислава и нежный, высокий смех Сихея. Улыбнулся и пошел глубже в лес.
Глава 2. В лесу
В лесу еще цвели поздние цветы и деревья и пели над цветами пчелиные семьи ароматную песню начала лета. Пересвет прислушивался к лесным шорохам и птичьим трелям, учился распознавать птиц по голосу, по ветру погоду угадывать, Шика, конечно, научит, но Пересвет боялся бестолковым оказаться, вот и учился сам, заранее, чтоб семейного ведуна порадовать. Пересвет шел по знакомой тропке, ему одному ведомой, ну, да тем еще, кто в лесу живет. Среди птичьих языков вдруг разобрал он слова человечьи, сначала Пересвет подумал, что и впрямь язык птиц понял, не поверил и поближе подошел. Среди деревьев стояла дева лесная, красивая, чернявая, зеленоглазая, а рядом, — как глазам верить? – Млисей. Сам Млисей, с посохом весны, в простой рубахе белой, стройный и красивый, аж дыхание перехватывало. Пересвет оторопел и замер. Даже не подумал, что спрятаться надо. А вдруг бог подумает на него, что он, Пересвет подслушивает и подглядывает, как бог за девками увивается.
— А пойду я, все-таки, к твоим свияхам. Посмотрю, так ли они тебя почитают. Так ли живут. Не зря ли Сантал им являлся. – говорила дева, словно подытожила какой-то разговор.
— Не ходи Раздраза, только бед принесешь.
— Пойду. Если живут по воле божьей, то не будет у них бед. А что ж ты-то противишься? Не веришь, что верно живут? Стыдишься? – дева заглянула в глаза Млисея. Смуглые ладони девы обвили шею молодого бога.
— Не стыжусь. Не хочу ворожбы выховой. – отнял ее руки от себя Млисей.
— Испытаю я красавцев твоих, а если все, как ты Старшим говоришь, уберусь к себе, и не трону никого. Даже забудут они меня.
— Отверг же тебя Аржин, вот ты и изводишься. – рассмеялся Млисей.
— Не отверг! Сама ушла! – гордо голову вскинула Раздраза, отвернулась от Млисея, и исчезла.
Млисей осмотрел деревья вокруг, любовно коснулся случайной березы, и заметил Пересвета. Весенний бог улыбнулся и подошел.
— Здравствуй, молодой славеш.
— Здравствуй, божея. – поклонился Пересвет.
— Не далеко ли забрел? – видно, Млисей вовсе не сердился на него, что здесь застал.
— Не хотел тревожить твой день, божея. – сказал Пересвет, — Всегда тут хожу.
Млисей рассмеялся, и по волосам выгоревшим погладил.
— Заплутать не боишься?
— Нет, я как с лавки слез хожу, знаю все тропины!
Млисей с улыбкой рассматривал серьезного мальца. Посмотрел на волосы, как лен, на глаза чистые и большие, как осколки неба, или как озерная вода в ясный день, на ресницы и брови для свияхов удивительно темные, на губы, совсем детские еще, на ключицы острые, из-под рубахи торчащие, на ступни, травой вылощенные. Достал из-за пазухи дудочку маленькую, светлую, твердую, то ли из дерева закатанного, то ли из кости зверя какого-то. Протянул Пересвету.
— Тебе на удачу.
— Спасибо, божея. Я выучусь. – спрятал подарок Пересвет. – отдарить мне нечем. Ничего у меня нет. И не будет. Только может когда вещуном стану, так тогда приходи.
— А ты ведуном, стать, будешь? – изогнул бровь по-девичьи Млисей.
— А у меня нету никого, и доли нету. В тягость не хочу, пойду в ученики к Шике.
— к Шике. Чистый ты. Глядишь, и возьмет тебя Сантал себе.
— Старшие говорят увидеть его раз в жизни удача великая, а то ж ученики…смеешься надо мной, божея…
— Не смеюсь. – сказал бог, улыбаясь. Пересвет внимательно посмотрел на него. Красив Млисей, сколько ни смотри, а смотреть хочется. Как воздухом не надышаться, так и весенним богом не налюбоваться.
— Говорят лет ему больше чем лесу этому. – осторожно спросил Пересвет.
— Больше. – бог улыбался, и на Пересвета смотрел ласково, поэтому мальчишка осмелел и продолжал спрашивать.
— Правда, что он может бурю вызвать, и снег летом, и заставить цвести все зимой?
— Может.
— Силен. – тряхнул головой Пересвет.
— Силен, — согласился Млисей. – ты беги домой, да передай, чтоб по воле жили.
— Род свияхов так и живет, божея.
— Да? А если кто проверять станет?
— Нет на свияхах никакой вины перед тобой, божея. – пожал плечами Пересвет. — Разве по незнанию, что…так не со зла. Шика говорит, что и в старости учиться не стыдно.
— Старости нет.
— Как же нет? – спросил Пересвет, но испугался, что посчитает его бог глупым.
— Так. Стареешь только если хочешь. Как постарел внутри, так и стар.
— А Старший Тахом говорит, что если бы он был молод, то не беспокоился бы о сыне. А так старость пришла, а он и не заметил.
— Старость пришла к нему, когда он это заметил. – улыбнулся бог. – А о сыне ему не надо беспокоиться, скажи Тахому, что повезло ему с сыном.
— Передам, божея. Да только не поймет… — Пересвет смутился, не его дело, называть взрослого непонятливым.
— Отчего же не поймет? – ласково спросил бог.
— После рассказов Живы не поймет.
— А кто такой Жива? Сын Асавы?
— Он. – кивнул Пересвет. Жива большой вес имел среди молодых, да и взрослые его привечали. Племянник Тахома нет-нет, да и приносил какую-нибудь новость из дома Тахома, где часто обретался.
— Что он такое говорит?
— Да повторять-то противно! – Пересвет сплюнул бы, но не при боге, и не в лесу.
— А повтори-ка. – настоял Млисей.
— Да, что старшие Сихея за девку принимали, и когда понимали, что обознались, будто бы им все равно было. Что Сихей наговаривал так на старших, жаловался отцу, и потому к гостям дома не выходит никогда.
Млисей свел брови. Пересвет посмотрел в сторону.
— Ты передай Сихею, чтоб не боялся никого.
— Да он не боится. Что он, девка, что ли, бояться…да и заступник у него есть.
— Заступник?
— Вислав.
Млисей кивнул.
— Ладно, славеш, передай. А я Санталу скажу, что ведун в роду растет.
— Поклон передай, — сказал Пересвет, и решив, что бог так желает, чтоб он ушел скрылся за деревьями.
Млисей смотрел ему вслед, какое-то время, а потом как ветер, исчез, словно и не было.
Пересвет смотрел вперед, но перед глазами стоял молодой бог, светлый и радостный. Юнец думал о Сантале, тайном помощнике богов. Может, выйдет его увидеть, хоть раз. Может, правда, Сихей Млисеем посланный… вновь до Пересвета донеслись звуки, словно посторонние, не те, что положено быть в лесу и только. Видно, снова Песнея и Ярослав. Пересвет старался ступать бесшумно, чтоб ни одна веточка под ногами не треснула. Мальчишка решил, было, обойти их подальше, но они оказались ближе, чем он рассчитывал, и картина, открывшаяся его взору, как громом, поразила Пересвета. Стоя на коленях в траве, Вислав обнимал стан Сихея, целуя его нежные плечи. Сихей спрятал пальцы в волосах Вислава, и дрожал, словно ему холодно было, в этот жаркий день.
Да разве ж бывает такое? Пересвет от изумления даже не смог за дерево зайти, а когда спохватился, быстро спрятался, опять же, не успев подумать, что не прятаться надо, а идти дальше, не подглядывать. Вислав гладил Сихея, как девушку, а тот гибко вился под его руками, не стыдясь, целовал губы и грудь Вислава. Пересвет замер, когда сын ночи прижал к себе спиной Сихея, мальчик понял, что не дышит, лишь когда раненный стон слетел с уст Сихея. Неужели не наговаривал Жива, неужели и правда, так же вызывает он мысли, как девушка? Только молчат все, потому что нельзя… Пересвет попробовал вспомнить, кто запретил, не смог, но все равно, где это видано, чтоб мужчин за женщин принимали?! Пересвет побежал бегом в село, конечно, не его это дело, никому он не скажет об увиденном. Но увиденное бередило ум, не давало мыслить ясно. Много за сегодня было, сначала Млисей, теперь, вот, Вислав с Сихеем, хоть в село не ходи, мало ли, что там еще будет…
Глава 3.Песня богов.
Лето давало поиграться еще несколько ден, и детям, и взрослым, и жилым. До начала готовок к зиме было еще время, это потом, некогда будет пот утереть. Пересвет сразу увидел Живу, а вокруг него уже толпились погодки, слушали его новые сказы. Сын Старейшины Асавы сидел на траве, под раскидистым кедром. Погодки неровным месяцем напротив, что ж, и Пересвет подошел.
— …а он, ну девка и девка! Рубаху поднес! – соловьем заливался Жива.
— Врешь, — откликнулся Пересвет. Жива рассказывал, как утром молодцы умывались. Он-то, Пересвет видел и слышал все, а Жива повторяет сплетни, что Расхор пустил, чтобы почет сохранить.
— Вру?!!! А проверь, вот проверь, Расхор сам говорил! – Жива вскочил, вскинувшись. Погодки смотрели на Пересвета и Живу. Пересвет смотрел в голубые, белесые, с зелена, глаза Живы прямо и твердо.
— Расхор говорил, срама боялся, а ты повторяешь. – сказал Пересвет.
— А ты почем знаешь? – выкрикнул кто-то. Это была Медунишка, острословая, красивая, не по годам рослая, дочь Фиры. Синеглазая, с богатой косой до колен. Она невестой рядилась Пересвету, да не вышло, доли у него не было, а отцу, мало того, что девка, а не работник в доме, так не муж бы долей с родичами делился, и невесту к себе привел, а наоборот, Медуница бы рот в дом привела, пришлось бы долю выделять. Как сироте дочь отдавать? Конечно, после родичей Пересвета осталось хозяйство, но управлял-то им Фира, Пересвета-то на это хозяйство на ноги ставил.
— Видел я это дело сегодня, на реке. – сказал Пересвет. Мрачно сказал, как Фира распоряжения семье давал. Чтобы никто не усомнился. А никто и не усомнился. Не ловили Пересвета на лжи, ни разу. Расскажи он про Млисея – и то бы поверили.
— Ну и как же было? Расхор не один был, Савва вторил. – усмехнулся Жива.
— Савва ему завсегда вторит, — усмехнулся и Пересвет. Вот ведь как, пока Вислав не слышит…Пересвет почувствовал, будто тонкая змея-медуница по спине скатилась, вспомнив, где Вислав сейчас… значится, пока Вислав не слышит, Расхор оговаривает. А ведь чистый был, не неясный. Еще и Вислав с Сихеем неясными зовутся.
— А как было, Пересвет? – нестройно спрашивали юнки.
Пересвет рассказал все, что видел на реке. Не больше. То, что делали в лесу Вислав и Сихей только их касается. Дружки Пересвета захохотали, захлопали, нестройно и беззлобно приговаривая:
— Молодец Вислав! Добро как!
Жива сузил белесые глаза. Не понравилось ему, вроде как Пересвет славу забрал, и почет отобрал. А ведь, это Жива слушал разговоры старших, Яромир, как поймал Живу сегодня, так за вихры оттаскал, чтобы не подслушивал. И после таких подвигов, так бесславно отдать почет Пересвету? А все потому, что дала мамка ему, Живе, поспать подольше, сильно сладко спалось ему, и не мог быть Жива на реке, и сам все увидеть. А Пересвету – сироте, конечно, вставать рано требовалось. Некому его голубить, давать нежиться под укрывалом. И вот, только потому, что он шорохался там, у реки, и видел все. Да и зачем ему, Пересвету этот почет, среди погодков? Все равно, ему не побеждать в игрищах молодцовых, не хвалиться перед девками чистыми, будет как Шика – один. Почет тоже, конечно, но то ж совсем другой почет. Будут девки ведуна бояться, ни одна сладость своего молодого тела не подарит – что ж его дарить, коли за спину свою не возьмет, детей ему не нарожать, срам один? Может и найдет рябую в услужение – как Шика. Арияра – рябая и невзрачная ведуница, помогающая Шике по хозяйству, жила она за домом у Шики же. А куда ей рябой еще? Только в ведуницы. Никто яблоко наливное ей весной не поднес, никто из похода ленту не принес, никто зов не складывал. Говорят, давно она, с детства, еще к Шике прилепилась. Правда, говорят, видели и ее летом с новыми лентами, не обижал Шика Арияру свою, жалел. Жива задумался о судьбине Пересвета, и совсем перестал слушать, может, и хорошо, как выспрашивают подробности дружки у Пересвета. А тому, вроде как, и дела до этого нет, ответить-то толком не может – не приукрасит никогда. Всегда говорит, как было, разве ж так сказывают? Вот Жива рассказывает, даже взрослые заслушиваются! Уши еще горели, после того, как надрал их Яромир. Жива потер их. Вот Пересвета никто за уши не дерет, за вихры не таскает. Яромир строгий и тот завсегда свистульку какую даст, и Песнея его всегда ласкает руками своими белыми, нежными. Жалеют – сирота.

Вдруг услышали юнки голоса громкие. Видно взрослые бранились. Так и есть – Фира с Асавой. Что делить им такое? Дети побежали смотреть на скандал.
— Да Жива видел! Вот как есть видел! Жива, пойди сюда! – позвал отец.
Жива хотел было удрать, но было поздно, тем более из леса шли Яромир, Ярослав с Песнеей, Расхор, с ними еще несколько молодцев и девушек. Яромир его всяко поймает. Жива подошел ко взрослым.
— Да не было такого, чтобы парень к парню целоваться лез! – скривился недоверчиво и серьезно говорил Фира.
— Наш Сихей только в бане парень, — усмехнулся Асава. Вспомнил старейшина, как томно и свежо пахнет Сихей, и передернул плечами.
— Ты Сихея не тронь, — мрачно говорил Фира, — ну в мать парень, али в бабку какую, — вспомнил Фира, что не схож с матерью Сихей, с грубой женой кузнеца – Дареной — дай срок, пойдет в походы, еще столько сменянных приведет, да Перуну на пир отправит!
— Только если со сватами сменянные придут! – острословил Асава про племянника. Острословил не по злобе, но по обиде. Не раз хотел приласкать Сихея в хмельной праздник Асава, да тот вырывался, убегал. Не он один хотел, чтобы признали Сихея наравне с девками, не он один ходил к ведуну Шике, чтобы тот дал зелье какое, приворотное для парня, или чтобы Сихей настоящей девкой стал, тогда бы от сватов отбоя не было, но Асава мог бы уговорить брата отдать второй женой племянника. Шика призывал таких только одуматься.
— Жива, скажи-ка, неужели Сихей лез к Расхору целоваться? – строго спросил Фира.
Жива застыл столпом, но пропадать один не захотел.
— Я не видел, — пожал он плечами. – я слышал, как Расхор хвалился.
Пересвет ждал пока кто-нибудь скажет о его рассказе, но юнки боялись вмешиваться в разговор взрослых, поэтому только между собой возмущенно шептались, стоя тут, неподалеку светлой и пестрой толпой. Пересвету тоже вмешиваться не хотелось, но и молчать он не мог.
— Врал Расхор. – сказал Пересвет. Вроде тихо сказал, а все услышали.
— Это ты что же тут меня оговариваешь? – молодцы подошли, увидев скопление народа. Расхор услышал только слова Пересвета. – Сирота, так думаешь управы на тебя нет?
Сильные пальцы Расхора сжали ухо Пересвета.
— Ты погоди уши-то крутить, — веско сказал Фира. – слышали, хвалился ты, будто Сихей за тобой утром как девка увивался?
Расхор выпустил Пересвета, усмехнулся.
— А если и так, то что?
— Вот видишь, не врет Жива! – ликуя сказал Асава.
Фира увидел Тахома за спинами. Кузнец покачал головой, срам один, и пошел к себе в кузницу. Фира вздохнул, помедлил.
— Так Пересвет тебя оговаривает, значится?
Расхор снова усмехнулся.
— Ты не строго его, отце Фира, малец же.
— Ну-ка пойдем. – кивнул Фира. Нельзя оговоры прощать, с малых лет.
— Врет Расхор, — повторил Пересвет, посмотрел на Фиру своими глазами голубыми. Фира вздохнул. Такие глаза были у брата, которого река унесла.
— Ты, может, видел? – усмехнулся Расхор.
— Как Вислав рубаху тебе в лицо швырнул утираться, видел. – посмотрел на Расхора Пересвет.
На мгновение все обомлели, замерли. Расхор тоже растерялся. Еслан, который тоже был на реке утром, громко вздохнул. Вот беда с этим Сихеем, как с девкой прямо! И Расхор ему друг, и Вислав. Сказать – срам Расхору, не сказать – Вислава оговорить. А Пересвет и правда, видел. А может, как ведун, узнал.
— Ты что говоришь? – пошел на Пересвета Расхор.
Яромир хотел вмешаться, но если малец врет – нельзя спускать, хотя ни разу не слышал Яромир, чтобы врал Пересвет. Не было Яромира на реке утром.
Ярослав заслонял от скандала собой Песнею. Синеглазая красавица качала головой.
— За меня так парни не скандалят, как за племянника вашего, отце Асава. – пропела Песнея.
— так ты сватана, а он нет, — хохотнул Асава. Тахом уходил медленно, сил не было уйти. И сказать нечего. Так и хоронился за спинами – вот доля.
Пересвет смотрел на Расхора. Молодцу было неловко смотреть в чистые глаза Пересвета, но срам, из-за чистых глаз сироты, принимать не хотел. Никак, озорник Лока дернул его хвалиться тем, чего не было.
— Говоришь, вру я?! Говоришь, рубашкой Вислава я утирался? – встряхнул за плечи Пересвета Расхор. Молодцу хотелось, чтобы Пересвет испугался и сам отказался от своих слов. Но Пересвет смотрел прямо.
— Утирался, только целоваться застеснялся. Извинялся перед Сихеем, такой уговор был.
— Не знал я, что ты хвалиться начнешь, оговаривая.
— Ах ты, щенок шелудивый, — замахнулся Расхор. Он даже не понял, что это не Пересвет говорит. Яромир перехватил руку Расхора, услышав и увидев Вислава, который бросил сани летние с рублеными деревьями, и слышал разговор. Сихей стоял, обхватив себя за плечи, словно ему холодно было.
— Перестань Расхор, срам на сироту наговаривать, или, скажешь, и Вислав врет, как по-писаному?
Расхор выдернул руку из руки Яромира, вскинулся. Но увидев угрожающий взгляд Вислава, не осмелился связываться. Неясный был непомерно силен.
— Нет. Ну хвалился.
— Врал значится, Расхор. – хмыкнул Фира.
Тут и дети осмелели, наперебой начали повторять рассказ Пересвета. Подошел старейшина Айна, отец Расхора.
— О чем спорите, добрый люд? – Айна был в большом почете.
Расхор глаза опустил. Пересвету было жалко Айну до того, что дыхание спирало! Но и Сихея жалко. Сколько он от красоты своей девичьей сносит! Фира глаз не поднимая, начал говорить.
— Да так Айна, Жива сказку рассказал…
— Ну уж нет. – выступил Вислав. Сихей сделал попытку остановить его, но не успел, бессильно опустилась, поймавшая воздух, рука. – на Сихея и так наговаривают завсегда! Нужно за него и срам принимать.
Клеветника секли, или мазали медом нагого и вываливали в перьях, до вечера. А потом еще долго ему с перышком ходить оставляли. Никто на срам не соглашался, все выбирали порку. Обиженные великодушно тоже порку говорили.
— Дать ему три десятка плетей. – кивнул Яромир.
— Молчи, Яро, — кивнул Вислав, кивнул на Сихея. – пусть он говорит.
Обида горела солнечным небом в глазах бирюзовых Сихея. Ему бы повторить за Яромиром, но Сихей заставить говорить себя не мог. Красивые губы дрогнули. Ярослав бросился поддержать его. Уткнул в себя, как сестрицу обиженную, которая слезы прячет.
— Я побратим Сихея, я и скажу тогда. Не будет тебе плетей, Расхор. Седмицу будешь перо носить!
Молчание стало гнетущим. Айна гордо смотрел на Расхора. Вислав на ухо выдохнул Расхору.
— А затаишься – буду начеку, Расхор. Я зла не держу, досадно, что свиях почетный, так слабого оговаривает. Наука пусть тебе будет, а не научит, у нас много метод есть.
Вислав отошел к Сихею. Молодцы повели Расхора срам принимать. Умеешь другого унизить, за его счет подняться, умей и на место вставать. Ярослав неохотно отпустил Сихея. Красавец не плакал, дышал только неровно. Ярослав впервые так близко был с Сихеем, пах он свежо и томно, словно сердце медом целебным наполняя.
— Ты что это? – засверкала глазами Песнея. – ты ж на меня так смотрел!
— Не придумывай, Песнея. – улыбнулся Ярослав, переводя взор на любовницу, другому нареченную. Ревнива была Песнея. Даже к ножу верному ревновала.
Вислав повел Сихея на наказание Расхора. Отцы тоже туда направились. Пересвет нагнал Тахома.
— Отце! – позвал он.
Тахом отвернулся от Пересвета, но тут же повернулся к нему. Оказывается, смахивал слезу благодарную Тахом. Строгий кузнец, а плачет. Вот день! Пересвет подумал, что совсем бы не удивился, если бы Сантал в такой день в деревню пришел.
— Да, Пересвет?
— Отце…я Млисея в лесу видел. – поверит ли? Замер Пересвет.
Тахом недоверчиво посмотрел на мальца.
— Какой он?
— Как лето, отце! – тихо и горячо заговорил Пересвет. – смотришь, смотришь на него, и опять смотреть хочется! Такой он, отце, что не наглядишься. А простой какой, да ласковый.
Тахом примечал не что, а как говорит Пересвет. И поверил. Сияли глаза у мальчонки не поддельно.
— А что ж ты мне об этом первому говоришь? Или не первому?
— А он только тебе велел передать весточку, отце…никому больше. – растерялся Пересвет. И правда, он глупый, как Жива и Лило говорят, нет, получить почет, за то, что бога видел, а он даже и не подумал.
— Млисей мне весточку передал? – удивился Тахом. – уж не о том ли, что его дядька – Ахелай, ждет меня у Дверей?
— Нет, отце Тахом. Сказал, что старость к тебе пришла, когда ты сам заметил, а старости нет. И сказал, что с сыном тебе повезло.
Пересвет говорил просто, Тахом сначала за дерзкие речи рассердился, а потом вспомнил, что это не Пересвет придумал, а повторяет он, за тем, кого в лесу видел.
— А я и говорю, отце, что может Сихей наш, – не ваш, наш, сказал Пересвет, словно медом полил растресканное сердце Тахома. – посланный Млисеем? Млисей и бровь так же гнет, как Сихей.
— А не привиделось тебе? – недоверчиво спросил Тахом.
— Не… — радостно сказал Пересвет, достал из-за пазухи свирель, богом дареную. – сказал на удачу мне. Выучиться надо. Ой, а ведь Сихей у нас играет! – обрадовался Пересвет, — у него и выучусь!
Тахом взял свирель, внимательно рассматривая. Словно силы у него поприбавилось, и такая свирель красивая была, что хотелось улыбаться, на нее глядя. Не помня себя, Тахом поднес свирель к губам и дунул, ожидая мягкого скрежета, но звук был таким радостным, словно, не в деревяшку дунул Тахом, а в сердце каждого. Все прислушались, каждому показалось, что его зовет кто-то. Тахом еще раз дунул, но свирель молчала, снова не помня себя, Тахом дул и дул, пытаясь вызвать к жизни тот звук.
— Не, отце, я пробовал в лесу. Один раз только, и все, молчит потом. Учиться надо.
— Сихей, пойди-ка сюда. – позвал, оглянувшись на сына Тахом.
— Да, отце? – певуче проговорил Сихей, отделяясь от Вислава и подходя, Вислав ненавязчиво тоже приблизился.
— На-ка, сумеешь? – протянул ему свирель Тахом.
Сихей едва заметно вздрогнул, взяв свирель.
— Чья это? – спросил он.
— Пересвету дареная. – сказал Тахом.
Красавец посмотрел на мальчика, изогнул бровь – ну точь-в-точь, как Млисей.
— Вот так же бровь гнет, — кивнул Пересвет на Сихея.
Сихей улыбнулся.
— Кто тебе дал ее, Пересвет?
— Млисей. — Честно ответил Пересвет. – выучи меня играть, Сихей.
Сихей медлил, красиво перебирая в руках свирель.
— Отчего не выучить, коли охота – выучу. – красавец поднес свирель к губам. Не только Пересвет, но и Тахом заметил, как зверино повел плечами Вислав, наблюдая за красавцем. Пересвет не знал отчего, а вот Тахом быстро догадался. Девкой у Вислава Сихей!
Сихей заиграл. И как заиграл! Мелодия полилась, как мед душистый, душу каждого тревожа. Остановились люди, заслушались. Старче плакали, вспоминая чаяния ушедшие, молодцы о будем думали. Незнакомо, будто бы и не по-славешски играл Сихей, так, наверное, играют у Млисея в хоромах, или у Даждьбога на пиру, так наверное поет Яросвет, так речи молвит Красояра. Как вольно и страшно стало на сердце у молодцев – весь свет перевернул бы! Каждый чувствовал в себе, как завещал Млисей – частичку божественного. Стыдно стало Расхору, добро стыдно. Вырвался он от молодцев, пошел на Сихея. Но никто его не остановил, как в присутствии бога, никто не мог бы никого обидеть, пока играла мороковая свирель Млисея, а теперь уж Пересвета. Вислав, правда, подступил к Сихею на шаг – неясный, наверное, подступил бы, и если бы сам Млисей к его брату желанному шагнул.
— Нравишься ты мне Сихей, — тихо молвил Расхор. – не девка, а душу бередишь. Далеко ты, вот и наговариваю. Был бы девкой, взял бы за себя, а так – не отдаст никто. Прощай. Не буду буде. Что хочешь за тебя приму, мне и срама мало. Нельзя такого как ты обижать, а я обижаю…
Перестал играть Сихей, а мелодия словно птица еще звучала.
— Коли не будешь… — проговорил Сихей. Глянул на Вислава.
— Прости и ты, Вислав, — повернулся молодец к неясному.
Вислав угрюмо смотрел. Ни к чему ему был соперник Расхор, но не простить того, у кого сердце разрывалось, не мог.
— Пусть будет тридцать плетей, но перо седмицу носить будешь. – Взглянул на Сихея Вислав, не скурвился ли он, Вислав, пожалел обидчика? Но Сихей смотрел ласково, как всегда. Расхор улыбнулся ярко и кивнул.
— Да по мне, пусть и срам будет… — проговорил он.
Вот это да! Думал Пересвет. Вот бы выучиться этой Песне Прощения. А ведь и правда, старики, и молодцы не наблюдали за Сихеем красавцем, Виславом и Расхором. Говорили о своем и обнимались. Прощая друг друга, как на Прощеный день.
Пошли люди дальше веселее, уже не было ссоры. Пересвет посмотрел на лес. Вот-вот Млисей или Сантал выйдет. Но заметил у берез белоснежных, редко-редко где чернотой тронутых зеленоглазую красавицу Раздразу, что с Млисеем была. Злилась девка божья, или богиня. Глаза зеленые сверкали – Пересвету видно было, как редкий камень зеленый переливались глаза красавицы. Дернула плечами белыми и скрылась среди берез.
Неужели, правда, придет проверять по правде ли живут славешцы? Никакой вины Пересвет не знал, но все равно боязно было. «А кто испытывать станет?» — спрашивал бог. Спрашивал ласково, но если подведут его славешцы? Не поможет больше им Млисей, отвернется. И тогда нападут славяне, выжгут леса, придут править иноземные вожди и князья, Шика читал иногда пророческие книги – принесут свою веру, огнем и оружием будут поселять ее, метить, как скот. До конца правду не выжгут, но примут все веру иноземную, за свою исконную почитать будут, про веселого Млисея, красавицу Краснояру, и не вспомнит никто. В выдумки или бесы запишут. Рода иными словами не ярскими назовут. С Даждьбогом и Ярилом в одно смешают. А что с добрым, отчим Ахелаем сделают – и сказать-то противно. Будто он с Родом во вражде. Вот она иноземная вера… А какие выдумки, если вот они – боги живые, настоящие, создающие. Сегодня, не далее, видел Пересвет Млисея. Вот она – Раздраза, плечами пожимает. Какие ж выдумки? Нет, не для этого уводили старейшины добрый люд правый в леса, от славян подальше. Надо показать, что достойны жить под сенью Млисея славешцы.
Иные – как хотят, хотят, против Ахелая злословят, Млисея бесом считают, не по правде это славешцам, потому свияхи чистыми зовутся. Шике сказать надо будет. Пусть скажет старейшинам, пусть напомнит правду, чтобы не забыл никто.
У Хором, где старейшины собирались, и суды велись, уложили Расхора, сняли рубаху. Вислав плеть взял. Но держалась в сердцах еще Песня Прощения, озорно сверкали глаза Вислава, не стал портить спину молодца, бил чуть ниже спины, аккурат, каким местом садятся. Прятали улыбки старейшины. Айна, и тот усмехнулся. А Пересвет Шику высматривал. Не было ведуна на средине.
— Тридцать…- отсчитал Вислав. Убрал плеть. Помог брату подняться.
Расхор хмурил брови, но зла, видно, не держал. Вислав поднял руку, пошел в первый двор.
— Ариса, дай перо, — попросил Вислав у жены Дарилы, сильного воина.
Ариса улыбнулась ярко.
— Кому тебе?
— Расхору.
Вздохнула Ариса.
— По что парню так? – поймала петуха, ловко зажала, выдернула перо и отпустила возмущенную птицу.
— Хвалился про Сихея.
Кивнула красавица. Отдала перо Виславу.
— Ох, Сихей, Сихей…
— Ладно. – угрюмо сказал Вислав. – спасибо.
Ариса рассмеялась. Она старше несколькими летами была Вислава.
— Не серчай, красавец. Гордился бы, что к тебе самая красивая девка липнет.
— Кто еще? – буркнул Вислав.
— Ну, Сихей же. – всплеснула руками Ариса. – приходите вечером, пирог будет.
— Спасибо, Ариса. Родичам скажу, а мне вечером с Сихеем к реке надо. Рыбы хочу принести.
— Родичи твои, Вислав, сегодня с моими приветятся. – снова красиво всплеснула руками Ариса. – а тебя я с Сихеем зову. Рыба за день не уйдет.
Заулыбался Вислав ярко.
— От же ведунья! – тряхнул черной головой Вислав. – придем.
Рассмеялась Ариса, стала через частокол смотреть, что на средине происходит.
Вставил перо за ухо Расхору Вислав и отошел. Начали расходиться старейшины. Ребятня перешептывалась, услышал Пересвет, как зовет его Ариса, подошел. Высыпала она ему в ладонь несколько кругляшек меда разогретого и замороженного — сладки. Умела Ариса, да и все сияхи умели добавлять в мед варенье, варить и морозить, сладость такая получалась, разная на вкус – смотря чего добавишь. Ариса выучилась и молока добавить, чтобы вкус был нежный, молочный и веселый какой-то, сейчас остальных учила. Мастерица была Ариса. Счастливый Дарила. Лучше всех в деревне стол был у Дарилы. Ну, может Сихей еще такой же мастер у огня был. Только редко его до огня допускали, в гостях только, если к кому зайдет. Мать, Дарена, гоняла сына от огня – ну мужское ли дело, яства готовить?
Поблагодарил Пересвет. Хотел еще что-то сказать, да видимо по малолетству слов не хватило. Пошел искать Шику. Ариса посмотрела вслед ясноглазому ведуну, вздохнула чему-то, и пошла в дом, смотреть, как там квашня.
Сладко по рту сладка Арисина таяла. Повеселел Пересвет, хорошо все будет, уйдет довольная Раздраза, по правде они живут. Может, Млисей и уведет их в землю чистую. И закроет от набегов славян и иноземцев.
Глава 4.
— Ладно, пойду я, Ярослав, мамке помочь надо. – улыбнулась Песнея другу.
Ярослав обнял стан тонкий.
— Век бы не отпускал.
Засмеялась Песнея.
— Женись, да не отпускай.
— Ты ж сватана.
— Отдашь? – змеино изогнула бровь Песнея.
Помедлил Ярослав.
— Зачем идешь, коли не хочешь? Неволит тебя что ли кто-то?
вздохнула Песнея.
— Отец неволит. Должен он отцу Аржина.
— много должен?
— Много, — снова вздохнула Песнея.
У Ярослава два брата было старших. Сначала им долю выделить нужно. Промолчал он. Что зря языком трепать.
— Пойду. Не скучай, вечером приду.
Кивнул молодец, а сам решил сходить к отцу Аржина, и узнать про долг Стеша, отца Песнеи. Пошел побродить Ярослав, обдумывая разговор. Красив был парень – Ярослав, не первая девка у него была Песнея. Эта вроде бы и в сердце запала, да словно мешало что-то. Вдруг вспомнил он совсем другое тело, к нему льнувшее. Нежно так, как никто больше. А уж до чего душистое было…да и не девка эта никакая. Смуту Сихей наводил, как морок, с младых лет. Как подрос, так и началось. Старше был Ярослав, помнил, как сияхи растут – неказистые в детстве, редко какая уродится с детства красавицей и до белых волос. Вот Песнея, Ариса, еще несколько. А так, обычно, растет девка, не замечаешь, вдруг в одну весну расцветет так, что и глаз не отвести! Парней-то сразу видать, каков воин, какой лицом будет…Сихей, как красавица, приметен был всегда. Всегда на него смотреть хотелось. Для Ярослава всегда девки близки были. Ни одна, ему нужная не отказывала, а тут не знал он, как подступиться. Ярослав ходил уже в походы, и на иноземцев чудных ходил. Таких чудес насмотрелся, были племена, которые женщин для развода только держали, а жили с молодцами вроде Сихея. В таких походах узнал Ярослав, что такое ласки таких молодцев. Но то там, где постоянно думать нужно было о том, как бы иноземное коварство не проснулось, до ласк ли там? А тут дом, Сихей с детства знакомый, родной совсем. Ох, в неправде начал путаться Ярослав. Тряхнул молодец головой, осмотрелся куда зашел – река поет рядом. А в реке кто-то, тонко, певуче на помощь зовет. Ярослав кинулся к берегу, почудилось? Нет, не почудилось. Девка тонет. Только чернявая какая-то. Как пробралась? Славянка? Монголка? Другая иноземка? Все равно негоже мужчине проходить, когда девка тонет. Скинул рубаху Ярослав, кинулся в реку, вытащил девицу на берег. А она прижалась к нему и сознание потеряла. Развязал ей рубаху молодец, упругая грудь девичья оголилась. Не до того, чтобы любоваться было Ярославу, хотя и отметил он красоту незнакомую, прислушался он. Сердце, вроде, билось. Как учили старейшины выдавил воду из легких девицы Ярослав, легонько по щекам похлопал. Дрогнули длинные ресницы, взмахнула ими утопленница, и распахнула глаза змеиные, зеленые.
— Чья ты? – спросил Ярослав сурово. Хотя видел, рубаха на ней славешская.
— Из Ракитных я… — пропела девка на чистом славешском.
Ракитные после набега иноземцев далеко ушли.
— Как же ты сюда попала?
— Отбилась. Мне, что я из ракитных сказали вон там, — указала девица в сторону деревни, где нареченный Песнеи жил. – Сама ничего не помню.
— Зовут-то тебя как?
— Сначала Найденой величали, а потом Радоярой… — опустила ресницы девка.
— И имени не помнишь?
Покачала головой красавица.
— А меня Ярославом кличут. Куда тебя отвести? – вздохнул Ярослав.
— Не знаю, молодец. – покачала головой снова Радояра.
— От сердешная…ну, идем к нам. Идти можешь?
— Могу, — вскочила красавица, зашаталась, побелела. Поймал ее Ярослав, подкинул, невесомую на руки и понес в деревню.
Глава 5.
— Ты посмотри-ка, Ярослав несет девку голую из лесу, — высунулась в окно Таиса, мать Песнеи.
— Где? – ахнула Песнея, выглядывая. – Правда…
Ярослав тем временем Радояру в дом свой внес. Вот ведь, ее в дом не вносил, а какую-то чужую внес.
— Пойду к мамке Тарии, муки да яблок попрошу! – выскочила из дома Песнея.
— Куда? Вон же…мука… — запоздало сказала Таиса, перевела взгляд на таз с яблоками, опустилась на стул. А ведь увивается Песнея за Ярославом. Как она с Аржином жить будет. Суровый воин, говорят. Вздохнула Таиса. Ничего, никто из сиях с нелюбимым не неволился. Не допустит такого Красояра.

Дома у Ярослава был брат Един и родичи. Ориха где-то не было, хотя с похода он еще вчера пришел. По девкам, наверное, куролесил. Ярослав кликнул мать. Сияха подошла.
— Положи ко мне в светлицу. – кивнула Тария.
Ярослав понес Радояру к матери в комнату. Мать вернулась к столу, готовить. Вкусный дух разносился по избе. Един направился, было, следом, но его отец осадил. Молодец вернулся, помогая отцу плести короба. Короба у старшего, Яхона, получались крепкие, плотные, хоть воду носи, хоть младенца качай, кисеей накрывай.
Только Ярослав скрылся в светлице, как в дверь вбежала Песнея, глазами зыркая по избе.
— маме Тария, я к вам яблочка попросить зашла. – передыхая, сказала она, продолжая шарить ясными глазами.
Тария кивнула на такой же таз с яблоками, как у Песнеи дома.
— Бери, Песнея. Как мама?
— Ой, да хорошо, хорошо. Я посижу? Упрела.
— А мамка не печет сегодня?
— Печет. Вместе печем. Запарилась я.
— От же досадно! Я хотела тебя попросить помочь. Нет же у нас девок. И никто в дом не ведет.
— Я помогу, маме Тария. Мамка меня погнала пока. – отозвалась Песнея, встала рядом, у стола.
— Ярослав какую-то девушку в дом принес. – сказала Тария.
— Ой? – будто удивилась Песнея.
— Без памяти, вроде.
— Красивая! – вставил Един, отец снова осадил сына, буркнув что-то, вроде: сам не женится и другим палки в колеса вставляет.
— А я может и женюсь, — белозубо улыбнулся Един.
— На немке? – ахнул отец. – Вон какая чернявая.
— Она, может, из ракитных. – хмыкнул Един.
Песнея помогала, продолжая шарить глазами по углам, выискивая Ярослава и немку.
Ярослав уложил Радояру на ложе. Налил в чашу морс. Легонько потряс за плечо девицу. Девушка открыла глаза. Слабо и нежно улыбнулась. Скольких она такой улыбкой извела, никто счет не вел. Радояра взяла чашу, пригубила, вернула Ярославу.
— Где я?
— Дома у меня. Али тебе идти куда нужно? – встревожился воин.
— Некуда мне идти, — глухо и певуче отозвалась Радояра.
— Живи, пока не вспомнишь. Места хватит. – предложил Ярослав.
— Я просто так не могу. Я помогать буду.
— Мать обрадуется. – улыбнулся Ярослав. – А пока отдыхай, я молока принесу. В реке тонуть, хлопотно.
Радояра улыбнулась воину в ответ. Ласково, как другу. Сердце как-то тревожно забилось у молодца, он вышел из светлицы.
— Кого принес-то? – спросил отец.
— Из ракитных, — ответил Ярослав. – отбилась, память потеряла. Тонула, я ее из реки вытащил. Спросил куда пойдет, сказала некуда. Вот. Принес.
Ярослав наливал молоко в чашку, резал свежепеченный хлеб.
— Вот и пусть живет, будет в доме мне подспорье, — порадовалась мать. – Не все же мне чужие невесты помогать станут. Своих-то нет.
Тария в сердцах стукнула полотенцем Едина и Ярослава. Братья захохотали.
— Э, э, загакали, гуси! Тьфу! Только и знаете… — хотела сказать – «девок портить», при Песнее не стала. Знала же, что Ярослав с Песнеей любится.
Ярослав улыбнулся Песнее и понес молоко и хлеб наверх.
— Зовут-то как? – сказал вслед отец.
— Радояра. – откликнулся Ярослав.
— Доброе имя, — кивнул отец.
— Ой ты, уйди. – всплеснула Песнея. – где видано, чтобы молодец к девке в светлицу бегал. Сама я. Обернусь быстро, маме Тария.
Женщина кивнула.
— И правда не добро выходило.
Песнея забрала у Ярослава молоко, хлеб и мед с орехами и сама пошла в светлицу. Парень было за ней направился.
— А ты куда? – осадила мать. – Неужто две девки без тебя не разберутся?
Ярослав смутился, пошел к отцу, помогать.
6.
Песнея вошла в светлицу. Радояра сидела на постели. Улыбнулась весело Песнее, ярко.
— Хорошо, девка пришла.
Песнея настороженно смотрела на немку. Хотя, какая немка, славешка. Говорит чисто, рубаха на ней славешская.
— Ярослав сказывал, ты из ракитных. – сказала, как спросила, Песнея.
— Из них. Так мне в Заречевке сказали.
— А сама не помнишь? А у кого жила в Заречевке? Как в Заречевку попала? – Песнея села, поставила блюдо с яствами.
— Давай посмотрю, нет ли ран где, вдруг о камень ударилась, пока в реке была.
Радояра встала, сбросила рубаху. Нежно сбросила, как перед мужем. И двигалась она, как Рекояра, как любовница перед играми. А тело белое, словно изнутри солнцем подсвеченное. Грудь высокая, пышная, стан гибкий, пояс узкий, бедра крутые, ноги гладкие, длинные. Сама гладкая, нежная, как молоко и мед. Как не позавистничать?
— Нету? – спросила Радояра.
— Нет. Чистое все. – молвила Песнея. Так же нежно, накинула рубаху Радояра. Пригубила душистое клеверное молоко.
— Так у кого жила в Заречевке?
— У Аржина. – ответила Радояра, и глазами зелеными сверкнула. – Слыхала?
Охнула Песнея, не сдержалась. Вскинула глаза синие на Радояру.
— Отчего ж не слыхала. Жених мой.
— Жених. – Блеснула зубами Радояра. — Так ты за него сватана значит? Хороша.
Песнея опустила глаза, как невестам полагается. Словно перед сватьей.
— А Ярослав тебе кто?
— Росли вместе. — пропела Песнея.
— Братец, значится. – кивнула Радояра. – а звать тебя как?
— Песнея.
— Красивое имя. Хороший мед у маме.
— А ты не помнишь ничего?
— Пока тут буду. Буду маме помогать. Сейчас и спущусь. А ты шла бы домой. Верно, маме тебя потеряла.
Вот поди ж ты, какая неясная! Откуда знает? Но смолчала Песнея.
— Давай рубаху тебе принесу, твоя ведь вымокла. Занедужишься. – сказала Песнея.
— Спасибо. – кивнула Радояра.
— Быстро я. – и пошла Песнея.
А ведь не просто так к Ярославу пришла девка, вот и выведывала, кто он Песнее. Кто-кто, друг милый. Но не скажешь, раз сватана.
— Маме, я гостье рубаху принесу. – сказала Песнея.
— А дай мою, там есть, в светлице. – сияхи девичий стан до глубокой старости сохраняли. – Али не пойдет? Там есть ненадеванные. Дай красну, или зелену.
— Хорошо, маме. – Песнея поднялась снова наверх. Открыла короб, достала красную рубаху. Все к глазам змеиным меньше пойдет. Радояра скинула мокрую рубаху, снова желанное тело обнажила. Ждала. Не видела Песнея усмешки змеиной, в спину жалящей.
— На, Найдена. – улыбнулась Песнея.
— Спасибо. И маме спасибо скажу. – надела рубаху Радояра. Губы алые, скулы румяные, как солнце вечером красивая и таинственная Радояра в красной рубахе. Сняла с руки браслет самоцветный, в несколько ряд обернутый, и на шею надела. Красными, пурпурными, светлозаревыми, зелеными, камнями засияло ожерелье. Мокрую, светлую рубаху, Радояра на окно положила, под солнце.
— Яркие самоцветы, богатые, — заметила Песнея.
— Аржин подарил. – зубоскалила Радояра. – ну идем, что ж мы тут треплемся, а маме там работает. Негоже так. По правде разве?
Засмеялась Песнея, словно не заливала ее сердце зеленая зависть от подарка незнакомого жениха, другой девке.
— По правде, одеть-то тебя надо было. – и первая из светлицы вышла.