Дом, который построил Джек

Мой знакомый, Джек Дорфстоун, всю жизнь мечтал справить большой дом. Ещё в детстве он полюбил тепло и свет. Из окна его комнаты открывался вид на высоченный холм, густо покрытый лесной щетиной. Маленький Джек всегда смотрел на него с большим уважением, потому что думал, что этот огромный холм день и ночь занят весьма почётным трудом, держа на своих лесистых плечах тяжёлое небо. Джек боялся, что однажды силы покинут старый холм и небо рухнет прямо ему на голову. Особенно Джеку было страшно, если это случится ночью, потому что тогда он мог бы порезаться о звёзды. Каждый вечер, перед сном, Джек подходил к окну и начинал молиться в благодарность холму за прожитый день, а утром с улыбкой здоровался с ним. К макушке холма вела чёрствая продавленная тропа, усыпанная мелкой галькой и пучками рваной травы. Тыльная сторона зелёными реками стекала в огромный цветущий луг. Часто Джек тайком от взрослых ходил на этот луг и играл наперегонки с тёплым ветром. Каждый раз игра заканчивалась в ничью. Джек со смехом смотрел вслед солнцу, которое скромно отворачивалось от него и медленно уходило прочь. А Джек лишь размахивал руками и кричал «спасибо», провожая его за крепкую спину своего друга холма. Затем он поскорее удирал оттуда, чтобы успеть домой до прихода своего дяди. И лишь густой белый шлейф из пуха, облетевшего с одуванчиков, качался под шагами одинокого вечернего ветра.

Джек был из тех детей, глядя на которых можно увидеть лицо ребёнка, которое отражалось в зеркале много лет назад. Всё то, что уже никогда не вернуть заблудилось среди веснушек, рассыпанных по его лицу, и утонуло в огромных голубых глазах, неряшливо прикрытых потрёпанной чёлкой. По волне золотистых волос Джека катилось солнце, осыпая мальчишку поцелуями тепла и света, в которые он был без памяти влюблён. В такие моменты Джек попадал в крепкие объятия детского восторга, из которых старательно пытался освободиться, но все попытки были тщетны, потому что Джек не умел проявлять свои эмоции. Парнишка был крайне стеснителен – редко можно было увидеть его улыбку. Когда он был чему-то особенно рад, то лишь слегка приподнимал тонкие уголки маленького рта и морщил вздёрнутый носик. Настоящая улыбка появлялась, порхая ночной бабочкой на его лице, лишь, когда Джек садился у окна своей комнаты.

***

Детство Джек провёл на ферме своего дядюшки Бу. Его дядя был стройным мужчиной с сухой тёмной кожей и огромными ладонями, покрытыми рисунками серых вен. Он носил широкополую потрёпанную соломенную шляпу, нескладные короткие брюки и пыльные ботинки с рваными шнурками и вовсе не носил рубашек. Дядюшка Бу никогда не улыбался, очень мало говорил и много работал. Скотоферма, которой владел дядя Джека, вмещала коровник в тысячу голов, три сотни свиных загонов и бесчисленное множество куриных насестов. Ежедневно скот пасли у подножия холма, с которым дружил Джек. Вальяжные коровы под мягкий топот своих копыт протяжно мычали, а холм отзывался шумом листвы растущих на нём деревьев. Джек завидовал коровам и очень часто дулся на холм из детской ревности. Ему было обидно, что холм с ними разговаривает, а его только молча слушает. Помимо этих угодий, дядя Бу владел бескрайним хлопковым полем, которое находилось рядом с любимым лугом Джека, и простиралось на сотни гектаров плодородной земли. Не одна сотня натруженных рабочих рук содержала это огромное хозяйство.

Джек очень любил своего дядю и постоянно напрашивался ему в чём-нибудь помочь. Дядя Бу всегда одобрительно кивал и Джек радовался, что наконец-то его возьмут на сенокос, но он постоянно получал поручения заниматься уборкой. Джеку это совсем не нравилось, и он всегда грустно вздыхал, когда дядя ему давал задание. Однажды дядя отправил его прибраться на чердаке. Когда Джек туда забрался, то просто обомлел. Чердак был очень большим и уютным. Там было много красивых старых вещей, дощатый пол приятно скрипел, а под стенкой в углу стоял сундук с висячим замком. На чердаке было небольшое треугольное окошко, в которое радостно стучался солнечный свет. Всё здесь было устелено пушистой пылью, которая пахла очень особенно и гостеприимно. Джек принялся звонко чихать и смеяться. Тогда он понял, что у него появился свой настоящий дом. То самое место, где он может навсегда сохранить те тепло и свет, которые он так сильно любил. Джек крепко решил, что он будет там жить. Он на совесть вывел оттуда всю грязь, выпросил у дяди старую лежанку и маленький комод, что пустовал у входа в дядюшкин дом. Из своей комнаты он забрал горшочки с цветами, которыми обставил свой чердак, а на окошко нацепил занавески, которые пошил из старой дядиной рубашки. Так Джек обрёл собственное жильё.

***

Шли дни, маленький Джек становился большим, и ему стало не хватать тех тепла и света, что у него были на его чердаке. Однажды, на рассвете, он отодвинул занавеску, улыбнулся своему старому другу холму и подумал, что неплохо было бы иметь там большой и светлый дом. С этой наивной юношеской идеей он побежал к дядюшке. Впервые дядюшка Бу расхохотался:

— Джек, мальчик мой, как же так? Если ты будешь жить на холме, то кому же ты тогда будешь улыбаться по утрам, глядя в своё окно?
Джек лишь развёл руками. А дядя снова улыбнулся и сказал:

— Но ты не переживай, приятель. Теперь у тебя появилась мечта, береги её и, уж поверь мне, тогда у тебя всё сложится. И непременно так, как ты пожелаешь.

Джек грустно улыбнулся и отправился в поле – на носу был сбор урожая. Дядюшка год от года терял былую хватку, и знатные хлопковые поля были ему уже не по силам, поэтому племянник давным-давно позабыл времена, когда на его тощих детских плечиках лежала лишь уборка дома, и с радостью принял у дяди дела. Каждый день Джек нёс своё сильное сердце по дороге от рассвета к закату, увязая в непаханых полях, гоняя скот по пастбищам и сражаясь с хлопковыми черенками. Время шло, крепли мышцы, грубела кожа, сон становился глубже, а день длиннее. Однажды, проснувшись утром, Джек привычно выглянул в окно, чтобы поздороваться со своим мудрым молчаливым другом и понял, что он больше не боится неба, которое теперь уже на него никогда не упадёт. Он расплакался так отчаянно, как никогда не плакал в детстве. Тот холм, который всегда был надёжным другом маленькому Джеку и никогда его не предавал, перестал его оберегать. Он остался один, и его некому было защитить. У Джека остался только его дом, о котором он не переставал мечтать.

***

День за днём Джек лелеял свою мечту в красках воображения, а время шлифовало её черты в совершенстве мнимого воплощения. Дом парил в зелёной волне высоких деревьев на склоне холма. Деревья украдкой шептались с ветром и листопад, словно пряный поцелуй, оставлял зелёный след на крыше. Покатая крыша роняла листья, путая их в пучине трав. Одинокая труба вдыхала перья паривших над домом степенных облаков. По ночам она выпускала тёплый дымок на прогулку среди звёзд. Джеку всегда было больно о ней думать – казалось, труба вот-вот сорвётся с крыши, и встречные облака всегда будут проплывать мимо его дома, а его очаг больше не согреет ни одной звезды.

На окнах качались маленькие занавески нежно-жёлтого ситца, усеянного цветочной крапиной. Временами они взволнованно суетились, дребезжа ситцевым крылом по стеклу, словно заплутавшая бабочка в надежде на открытую форточку. Каждое утро Джек бережно разводил их в стороны, словно разглаживал морщинки на стекле, в котором застревали обломки лучей, заставляя Джека жмуриться, будто он попал в облако солнечной пыли. В такие моменты Джек выпячивал грудь вперёд, согревая сердце утренним теплом. Каждый день начинался с улыбкой.
У входа было три ступени, которые Джек сколотил ещё в детстве. Он всегда считал, что каждый дом имеет свой особенный звук шагов приходящих туда гостей, и часто сам топотал по этим ступеням, воображая людей принимающих его приглашения и благодарящих за гостеприимство. У входа висел дверной колокол размером с диковинную грушу на две дядюшкиных ладони и массой около сорока фунтов. Язычок колокола был отлит в виде небольшой человеческой руки. Всяк звонящий обменивался с ним крепким рукопожатием, ударяя бронзовым локотком о звонкий купол. Старый кузнец Берни, живший по соседству, отлил этот колокол Джеку в подарок на новоселье. Когда Берни принёс Джеку ящик с колоколом, он сказал:

— Джеки, запомни, не каждый, кто пришёл пожать эту бронзовую ладонь, пришёл за тем, чтобы пожать твою.

Но Джек, преисполненный юношеским наивом, слишком любил жизнь, чтобы поверить словам старого Берни. Он всегда с улыбкой плескался в надежде на то, что в его колокол будут бить только тёплые дружеские ладони. Ведь в его доме не могло быть иначе.

Входная дверь открывалась с милым скрипом и Джека это очень радовало. Он считал, что таким образом дом обретал дар приветственной речи. Ступив за порог, вы попадали под тёплый душ домашнего уюта. Светло-тёплый коктейль гладил вас по лицу нежным сквозняком. Мякоть ковров растворяла ваши стопы, заливая их зыбким ворсом, и мелкой волной катила вас вглубь комнат, щекоча ткань ваших брюк. Тёмный лак крепко спал на вековых кольцах архитектуры антикварной мебели. Тонкие ниточки света опутывали её рельефный фасад. В гостиной крепко прижимался к массивной стене радушный камин, подмигивающий ароматными головешками. Он напоминал открытую дверь, у порога которой стопы гнетёт крепкий гвоздь страха, и становится больно стоять. Кажется, что, шагнув туда, вы рискуете либо растерять свет в пыльной буре хрустящего пепла и быть распятым на дымовой паутине, либо заблудиться среди жгучих трав пламени, захлебнувшись его волной. Но чем бы ни закончилась ваша встреча с огнём, она никогда не сулила дороги назад. Даже здесь. Над камином была высечена надпись: «В поцелуе света и тепла тени исполняют нежный танец…». Как и положено, рядом стояли два качающихся кресла, застеленные пледами в крупную клетку. Всякому, кого Джек усаживал в одно из них, он предлагал сочинить продолжение этой фразы. Гости находили такое предложение весьма милым и забавным и каждый раз искренне его принимали. Сперва Джек относился к этому лишь как к одной из забав, которые люди учиняют со словами, и не видел в ней ничего, кроме любопытной, но всё же болтовни. Однако, со временем стал замечать, что на следующий день после приёма гостей без устали бормотал услышанные вчерашним вечером рифмы. После этого он начал старательно переносить их на бумагу. И так вечер за вечером непринуждённые дружеские игры с рифмой явили на свет целое стихотворение, которое Джек назвал «Тихий вечер у камина»:

Тихий вечер у камина ароматен, словно листья.
Листья чая, треск которых обаятельно щекочет
Мякоть плеска золотой воды игристой.
И по кромке чайной кружки
Убегают друг от дружки
Свет и тень перед приходом ночи.
Тихим вечером приходит долгожданный гость в костюме.
Он снимает свою шляпу осторожно, словно пену
И садится у камина, будто не был он угрюмым.
А затем жжёт его губы
Чайный пар, катящий клубом
И царапает ладони круг овсяного печенья.
Дорог каждый слог приметный в танце дружеской беседы,
Горечь чая греет шёпот, обретая вкус улыбки
И косматым, как собака, накрываясь тёплым пледом,
Бормоча и сладко ёжась,
В патефонной скриплой дрожи
Ловит гость крупицы пыли между звуков скрипки.
Тихой ночью у камина дремлет добрый друг, утратив силы.
Ему снятся пароходы, детский смех и горечь тмина,
Затерявшись в завитушках ночных кудрей звёздной гривы.
В предрассветной поволоке
Дремлет друг ваш одинокий,
Вспоминая тот счастливый тихий вечер у камина.


Позади кресел стоял небольшой дубовый столик, на котором лежал лакированный чемоданчик. Из-под его крышки выпрыгивали тусклые блики каминного света, спотыкаясь о виниловые тропинки на патефонной пластинке. В милых кляксах воображения Джека ноты тёплой музыки слетали с парящего круга пластинки, словно лепестки чёрной розы. Тишина казалась суховеем, засевавшим комнату скучным песком, который медленно скрипел, цепляясь за острие патефонной иглы. Всякий раз лепестки цветущей музыки подхватывали этот шорох, растворяя его в своих объятиях, и комната наполнялась запахом жизни. Теплом и светом.

***

Джек очень уважал живопись и надеялся, что живопись уважала его. Сам Джек картин никогда не писал, однако, в школьные годы он сидел за одной партой с непоседливым пареньком, Эдвардом Сваном, который ещё в детстве предпочёл пользоваться карандашом в своих интересах, стоящих выше тригонометрических. Его называли Эдди-бой. Эдди имел исключительное лицо. Его черты не имели углов, напоминая детский мячик. Над большими карими глазами чернели гибкие брови, густота которых создавала впечатление, что Эдди регулярно наводил их гуашью. Тёмные, почти бордовые, губы нельзя было назвать пухлыми, они были, скорее, упитанными. Сам Эдди-бой был очень стройным мальчиком, но казалось, что свои губы он кормил отдельно от желудка. Однако эта деталь далеко не всегда бросалась в глаза, потому что Эдди постоянно поджимал губы, будто очень хотел что-то сказать, но отчего-то не решался этого сделать. Выдать могла только улыбка, а улыбался Эдвард только своим друзьям. В школу он ходил получать двойки, а домой возвращался получать по ушам за то, что получал в школе. В перерывах между этими событиями Эдди постоянно рисовал. Джек дружил с этим мальчуганом и был влюблён в его рисунки. Ребят подружили мечты. А точнее, мечта одного мальчика о своей сказке и мечта другого мальчика подарить первому эту сказку.

— Джек, неужели ты не хочешь посмотреть на свой дом?

— Нет, не сейчас.

— Но почему?! Я так хочу написать эту картину… для тебя.

— Спасибо, Эдди-бой, но всему своё время.

Эдвард не унимался в своём желании написать картину, на которой был бы изображён дом мечты его друга. Однако Джек постоянно отказывался, отвечая, что не хочет потерять свою мечту. Так встретились две мечты, и на месте этой встречи возникла дружба.

Но всё же Эдвард написал несколько пейзажей для Джека. Картины помещались в необычные рамы, которые были выполнены точно как оконные. Первую картину Эдвард преподнёс другу со словами:

— Держи, дружище! Я написал для тебя окно в твою мечту!

Ошарашенный Джек долго мялся под гнётом волнения и опаски перед тем, как распаковать подарок. Он смотрел на Эдди так, будто выпрашивал у него разрешения не делать этого. В ответ Эдди улыбался, намекая, что Джеку ничего не угрожает. Наконец, Джек принял судьбоносное решение и стал неуклюже карябать пальцами бумажную упаковку. Когда он справился, то сейчас же испуганно зажмурился. Эдди сердито поджал свои большие губы и пихнул друга локтем. Джек осторожно приподнял ресницы левого глаза, сделал глубокий вдох и часто заморгал. После того, как перед ним возникло недовольное лицо школьного товарища, Джек понял, что назад дороги нет. Он повернулся к картине и стал внимательно приглядываться. На ней был изображён цветущий холм, с которым в детстве дружил Джек. Над холмом полыхал яркий свет, скрывающий небо, которое боязливо выглядывало из-за рваного края белёсых лучей. Джек снова стал моргать – свет был настолько ярким и влекущим, что он стал прилагать усилия, пытаясь разглядеть те подробности, над которыми нависло настырное пятно света. Капельки пота искусали лицо Джека, и жажда исцарапала его горло, будто он вёл борьбу с этим пламенем прямо на той поляне.

— Что это? – с одышкой спросил Джек.

Эдди почесал затылок и с лёгкой улыбкой ответил:

— Ты знаешь, старик, я подумал, что ни одна мечта долго не протянет в тени. Все мечты дружат только со светом и не расстаются с ним только потому, что сразу заплутают в тени. Вот и ты будешь смотреть на этот свет и знать, что твоя мечта где-то там.

Напоследок Эдди хлопнул Джека по плечу и тихо сказал:

— Мечтай с раскрытыми глазами, Джек.

Эдди-бой осторожно закрыл за собой дверь, оставив друга наедине с мечтой. А Джек, утратив речь, даже не сказал ему «до свидания» — детская мечта пустила свежие ростки, и он не мог оторвать от неё глаз.

Спустя пару дней Джек смастерил ту самую необычную раму для подаренной картины. Слова Эдварда об окне, ведущем к его мечте и дали волю фантазии Джека. Когда он поместил картину в эту раму и повесил её на стену, то действительно вышло очень похоже. Джек пригласил Эдди и показал, как он украсил его подарок. Когда Эдди увидел свою картину в доме Джека, то очень громко закричал. Джек никогда не знал Эдди с эмоциональной стороны и здорово испугался, что рассердил друга своей идеей. На самом деле, Эдди разлетался на части, прямо на глазах у Джека от желания и куража. Он заявил Джеку, что напишет для него ещё несколько картин, чтобы в его доме было как можно больше «окон». На картинах Эдди изобразил ночь, усеянную клочьями звёзд и блеск дневного света меж речной ряби, волну, причёсанную солёной пеной и дрожь листвы под щекоткой ветра, волоски печного дымка, витающие над деревней и птиц, поющих об этом самую лучшую песню.

С детства, дядя привил Джеку навыки чувствовать вещи, а также те места, где им положено находиться.

— Будь уверен, Джеки, — говорил дядюшка Бу своему племяннику, хлопая его по плечу. – Если всё, что тебя окружает, будет находиться на своих местах, ты очень скоро поймёшь, где находится то место, где следует быть тебе.

Поэтому Джек тщательно выбирал те самые правильные места в тёплых уголках своей мечты, куда он повесит подаренные картины. Он провёл несколько радостных часов в объятиях дома, который Эдди Сван спрятал для друга на одной из своих картин. Сперва уверенность гранитной твердью подстегнула Джека на единственно верное решение. Однако вскоре его решительность всё же была засеяна множеством сомнений. Воображение и фантазия не давали покоя одержимому Джеку, и он увлечённо метался от стены к стене с надеждой поселить волшебство в своём доме. Джек делал это настолько быстро, что было не ясно, то ли Джек кружит по дому, то ли дом движется вокруг Джека. Наконец, приятно измотанный Джек отыскал всему свои места, и дом наполнило движение. Каждое мгновение в доме встречались, юная улыбка луны в ответ на тёплый поцелуй рассвета и мудрый взгляд солнца, вязнущий в сумерках под тяжестью мглы, сладкий плеск объятий искрящихся рек и тучных морей голосил вслед облакам, плетущимся среди звёзд, а походный костёр терялся в густом лесу. Джек был счастлив, обретя свои тепло и свет.

***

Я повстречал его поздней весной в пригородном поезде по пути в деревню, названия которой мы оба не знали. Это был престарелый господин с седой щетиной на рыхлом лице, усталой походкой и вспотевшей красной кожей. Пожелтевшие влажные глаза были словно две лужицы в тени нависающих век, а губы были настолько сухими и бледными, что едва ли можно было разглядеть в них улыбку. Прочие черты его лица были усыпаны частыми морщинами так, что у Джека не было шансов быть узнанным при повторной встрече. Дыхание его было прерывистым и очень тяжёлым, будто с каждым вдохом он глотал камень.

После того, как вагоны начали друг друга толкать, и поезд тронулся, некоторое время Джек сидел молча и с улыбкой смотрел в окно. Затем он кашлянул и, наконец, произнёс:

— Забавно!

— Простите? – переспросил я.

— Забавно, говорю. Этот мир настолько же стар и не привык к переменам, как и я. Поглядите-ка туда.

Старик ткнул пальцем в окно.

— Видите там железную дорогу?

Впереди блестела рельсовая дуга, ожидая, когда по ней застучат колёса.

— Вижу, ну и что?

— Это объезд. Совсем скоро туда сядет солнце, но все мы сели в этот поезд, чтобы оказаться там раньше и опередить закат. Завтра здесь будут ехать те, кто хочет опередить восход. И так изо дня в день, так всю жизнь… Мы всегда хотим быть впереди, но, когда достигаем цели, то понимаем, что всё самое главное происходит у нас за спиной. Так вот, молодой человек, сколько я живу, всё остаётся по-прежнему, и эта дорога так и не изменила своего направления. Я уже давно перестал надеяться.

— Действительно забавно, — подхватил я. – Неужели вы искренне на это надеялись?

Попутчик лишь прикрыл глаза в согласие моим словам и морщины быстро забегали по его лицу.

— Не просто надеялся, я об этом мечтал! Но, к сожалению, мечты не всегда становятся чем-то ещё.

— И теперь, после того, как узнали, как обогнать солнце, вы решили оставить свои мечты?

— Нет, ну что вы, как можно? Конечно, в мои годы стыдно и бесполезно о чём-либо мечтать, а иногда даже и вредно, но одну свою мечту я никогда не оставлю, — он протянул мне свою жилистую ладонь и тихо произнёс: — Меня зовут Джек, Джек Дорфстоун.

— Арнольд.

После сухого рукопожатия мы продолжили разговор. На удивление Джек оказался открытым и разговорчивым стариком. Он много рассказывал о себе и о своём детстве, путаясь в событиях и забывая нужные слова. Его воспоминания были так же обыденны и скучны, как и поезд, который тоскливо качал каждый вагон, словно колыбель. Я начинал тосковать по одиночеству и украдкой поглядывал в окно. Пыль семенила по стеклу, Джек продолжал говорить, солнце готовилось к закату, а я думал о том, хочу ли я его опередить.

Биография моего попутчика была настолько сыта событиями, что напоминала многотомный роман, автор которого общепризнан великим, но при этом все знают, что это неправда. Я, было, хотел возразить Джеку и сказать, что чавканье засаленных страниц его потрёпанной жизни мне неинтересно, но тут я встретил его взгляд, который меня очаровал необычайной полнотой и молодостью. Тем временем он начал свой рассказ о том, как всю жизнь берёг верность мечте построить большой, тёплый и светлый дом. Хмель скуки покинул меня, и я стал растерянно слушать Джека. Его история была целым представлением, полным ярких интонаций, фейерверка слов, густых жестов и волшебства мысли. Я беспомощно сидел напротив и не знал, как мне быть. То ли ловить сипение шёпота, мечущегося меж сухих губ, то ли наблюдать за танцем морщин на лице старика, а может быть попробовать прочесть знаки взмахов его белых рук. В конце концов, я сосредоточился на истории, которую Джек собрался мне поведать. Никогда ещё у меня не было похожей беседы. Джек был настолько отменным рассказчиком, что мне казалось, будто он пригласил меня на новоселье и сейчас показывает мне свой дом. Я был очень признателен такому радушию и с улыбкой слушал Джека, а он был рад такому гостю, как я. Мы стали разговаривать. Джек не переставал тараторить о том, что да как происходит в доме его мечты, я ему задавал дурацкие вопросы, а он давал мне на них дурацкие ответы и мы громко смеялись, смущая окружавшую нас публику. Каждый из нас был безудержно весел и правдиво счастлив в этой дороге. История Джека покорила меня, я влюбился в его мечту и стал мечтать вместе с ним. Я мечтал о том, чтобы этот поезд никогда никуда не приехал.

***

Из вагона я вышел один, шаркая по пыльному перрону, об который разбилась моя мечта. Глубоко вдохнув сухой и колючий воздух, я тихо фыркнул и посмотрел по сторонам. Розовые лепестки заката засыпали вечернее небо. С улыбкой я смотрел, как солнце теряется среди метущихся по вокзалу людей. Их вовсе не заботило, что сегодня у края, до которого они так и не добрались, наступил закат, подарив им целую жизнь. И, казалось, только звёзды, заплутавшие в сумерках пустого неба, ведали, что за тем краем ждёт всех, кто не смог оказаться там раньше, чем талый солнечный свет. Только Джек Дорфстоун знал наверняка, что до тех пор, пока солнце не оказалось у него за спиной, он ещё успеет построить дом, о котором мечтал.

Его горячее сердце остановилось, когда грохот тяжёлых вагонов стих у железнодорожной станции. Торможение встряхнуло тело Джека, наклонив его к окну. Со стороны он выглядел, как уснувший пассажир, который пропустил свою остановку. Мутная влага последнего выдоха, таяла на стеклянной глади, словно след прощального поцелуя. Изломанные оконным стеклом солнечные лучи тонули в морщинах его спокойного лица, на котором навсегда уснула прозрачная улыбка, полная счастья несбывшейся мечты.

Не раз я вспоминал последнюю улыбку своего попутчика, весёлого доброго старика, Джека Дорфстоуна. В такие мгновения эхо тёплых слов, сказанных нами друг другу в том поезде, делает меня добрее и искреннее. Но всё же эта память причиняет мне боль. Я скучаю по Джеку, его весёлым историям и той улыбке, которую он оставил после себя. Наше знакомство длилось чуть больше часа, но я на всю жизнь запомнил эту встречу. Джек научил меня мечтать и уверил в том, что это нужно делать очень медленно, чтобы, однажды полюбив, не волноваться, что всё пройдёт ещё до захода солнца. Я поверил ему. Теперь я знаю, что настоящие мечты никогда не сбываются, но находят место в тени прохладного чердака среди угрюмой мебели и детских игрушек. И мудрый холм день и ночь держит в ладони густого леса их бесконечный запах.

В доме, который построил Джек.

Памяти Эптона Билла Синклера-мл.

20 апреля 2016 г.